7 Заказ М 679 2 страница

Даже учет гипотезы лингвистической относительности не может привести сторонников тезиса об универсальных выразительных возможностях естественного языка к отказу от него, а всего лишь к его модификации. А именно: если допустить в соответствии с названной гипотезой, что естественный язык предопределяет категории и формы мысли людей, усваивающих его, тогда то обстоятельство, что усвоение естественного языка ограничивает познавательные возможности его носителей, как раз и будет свидетельствовать о том, что каждая мысль носителей естественного языка выразима на данном языке.

Возможность понимания любого нового выражения естественного языка обеспечивается, как следует из вы-

шейзложённого, тем, что такое Ёыраженйе ввиду рекур- • сивного характера базисных правил грамматики содержится в бесконечном множестве выражений, порождаемых этими правилами. Наконец, трансформационная-генеративная теория является не теорией употребления {«исполнения») естественного языка его реальными носителями, а теорией лингвистической компетенции, т. е. теорией, моделирующей языковую интуицию идеального носителя естественного языка, «исполнение» языка которым не ограничено никакими физическими и психологическими факторами, вроде объема памяти, внимания, мотивации, которые полагаются «грамматически иррелевантными» (103, с. 3).

Следовательно, речь идет о теории, моделирующей то, что идеальный носитель естественного языка знает о грамматической структуре (состоящей из фонологического, синтаксического и семантического компонентов) своего языка. Это составляет имплицитное знание реального носителя языка, на основе которого и осуществляется его коммуникация с другими носителями языка. Лингвистическое «исполнение» — это то, как используется лингвистическая компетенция в актуальных речевых ситуациях носителями естественного языка. Таким образом, в теории трансформационной-генеративной грамматики как теории лингвистической компетенции абстрагируются не только от неправильностей, искажений, ошибок, свойственных употреблению естественного языка, но и — ввиду исключения из поля рассмотрения фактора употребления языковых выражений — от рассмотрения фундаментальной связи языка и мира, функции языка в процессе познания мира. Она преследует цель систематизации лишь тех аспектов языка, которые отражают его знание как системы, т. е. знание идеального носителя языка о всех имеющихся в системе языка семантических отношениях, заданных на постулируемом абсолютном множестве смыслов. Такое знание определяется безотносительно к знанию носителей естественного языка о мире. Наоборот, через понятие идеального носителя языка определяется понятие языковой компетенции как основы языкового «исполнения» реальных носителей языка, основы его употребления. Иначе говоря, это теория компетенции такого носителя языка, лингвистическое знание которого полностью определяется возможностями экспликации, содержащимися в самой теории.

Попытку оправдать рассмотрение знания о естественном языке безотносительно к знанию его носителей о мире (по сути дела, противопоставление этих знаний) сторонники этой концепции осуществляют ссылкой на то, что в задачу лингвиста, занятого построением семантической теории естественного языка, не входит обнаружение того, какие его выражения обозначают один и тот же объект мира (как, например, в случае «Утренней звезды» и «Вечерней звезды», обозначающих планету Венеру) или какие его предложения выражают истину, а какие — ложь (например, то, что предложения «Утренняя звезда является Вечерней звездой» или «Все коты имеют хвост» выражают нечто истинное или ложное, считается делом астронома или зоолога, но не лингвиста). Неучет экстралингвистических обстоятельств употребления естественного языка предрешает замкнутость рассматриваемой формальной модели. Смысл тогда определяется исключительно комбинаторикой исходных, универсальных «семантических атомов».

Согласно этой концепции, все, что можно сказать о смысле, можно сказать в терминах конечных множеств элементов. Имеется в виду порождение бесконечного множества конечных возможных объектов (смыслов и соотносимых с ними выражений языка) из конечного множества «семантических атомов» путем конечного числа применений определенных правил. Как отмечает Д. Льюис, в таком случае «нет никакого риска нарушить онтологическую экономию. Однако именно эта приятная конечность и не позволяет маркеристской семантике иметь дело с отношениями между символами и миром не-символов, т. е. с подлинно семантическими отношениями» (201, с. 171). Поэтому только в этом понимании, абстрагированном от анализа отношения естественного языка и мира, можно говорить, что интерпретативная концепция, предлагая такую универсальную алгебру смысла, «моделирует» смысл языковых выражений. Только в этом смысле, оторванном от рассмотрения отношения естественного языка и мира, можно говорить и о степени адекватности теории исследуемому в ней объекту.

Цели интерпретативной теории, утверждения о ее эмпирической проверяемости и вместе с тем о ее необходимой внутрилингвистической замкнутости неизбежно вступают в конфликт. Последний указывает на несостоятельность противопоставления лингвистического знания (зна-

ния о языке) экстралингвистическому знанию (знанию носителей языка о мире). Такое противопоставление этих разновидностей знания в рассматриваемой теории есть не просто обычный теоретический прием, используемый в целях более адекватного описания объекта исследования, в данном случае языка, а прямое следствие изначально принимаемой методологически ошибочной установки рассматривать язык в отрыве от его связей с действительностью, от информации, которой носители языка располагают о мире.

Сосредоточение семантической теории исключительно на описании «лингвистического знания», которое являет собой теоретический конструкт, абстракцию от реального знания реальных носителей языка, оставляет открытым вопрос не только о том, как язык относится к действительности, как возможно его использование для описания и понимания действительности, но и о том, как вообще возможно понимание такого, описывающего действительность языка.

Претензии данной теории объяснить интуицию понимания языка при таком положении вещей никак не могут быть реализованы. Естественно, что тогда не может быть речи и об объяснении функций языка в познании. Неспособность теории охватить то, что называется «экстралингвистическим знанием» носителей языка, и, несмотря на это, ее претензия быть теорией понимания языка обусловливают принятие ею абстрактной, лишенной связей с действительностью «семантики языка», а для оправдания ее универсального характера — гипотезы «врожденного знания», еще более усугубляющей сомнительность ее методологических оснований.

Вместе с тем нельзя отрицать важность ряда теоретических, выдвинутых в данной теории идей и разработок. К таким конструктивным установкам следует отнести прежде всего определение двух уровней — глубинного и поверхностного — анализа языковых выражений, что дало основу для широкого сопоставления логических и языковых структур и выявления отношения между ними. Положительным является и предложенное в этой теории расширение самого понятия логической формы языкового выражения, вследствие чего существенно увеличились возможности определения логической правильности рассуждений, осуществляемых посредством естественного языка.

2. СМЫСЛ И ИСТИНА:

СЕМАНТИКА ВОЗМОЖНЫХ МИРОВ

И ЕСТЕСТВЕННЫЙ ЯЗЫК

Рассмотрение связи между выражениями естественно' го языка и тем, к чему они относятся, иными словами, между языком и миром в терминах концептуального аппарата, разработанного для семантического анализа искусственных языков, ведет свою традицию от исследований Фреге. Его философию языка можно считать отправным пунктом — как в ортодоксальном, так и в критическом плане — для основных современных направлений исследования естественного языка.

Исходя из того, что естественный язык выражает мысли его носителей о реальности, т. е. то, что является истинным или ложным, Фреге видел фундаментальную задачу теории в объяснении механизма передачи мысли от одного носителя языка к другому (136). Согласно Фреге, предложения выражают нечто истинное или ложное постольку, поскольку их части обозначают, указывают на части этой действительности, которые являются значениями (Bedentung) соответствующих выражений. Так, имя обозначает его носителя, предикат обозначает множество таких элементов, к которым он относится. Однако эти референтные связи (или отношения указания) не являются прямыми: иначе, для того чтобы понять выражение естественного языка, надо было бы знать всех членов того множества объектов, к которым оно относится, что в большинстве случаев сделать невозможно. Согласно Фреге, рассматриваемые референтные связи опосредуются тем, что понимая («схватывая»), мы знаем, что входит в обозначаемую термином область объектов, а в случае предложений — что определяет их истинное значение. Этот опосредующий элемент, по Фреге, является смыслом (Sinn) выражения. Смыслы выражений, содержащихся в предложении, составляют мысль (Gedanke), выражаемую предложением (а в некоторых контекстах, например контекстах мнения (см. гл. V), выражение считается обозначающим смысл). Смыслы и значения сложных выражений рассматриваются как функции смыслов и значений составляющих частей.

Понятие смысла Фреге имеет познавательную функцию: оно вводится прежде всего для решения проблемы познавательной ценности, или информативности, истин-

ных утверждений тождества. Так, информативность утверждений тождества, имеющих форму «а = Ь» (например, «Утренняя звезда является Вечерней звездой») в отличие от «а = а» или «b = b», при этом подходе объясняется тем, что, хотя «а» и «Ь» обозначают один и тот же объект, т. е. имеют одно и тоже значение (Bedeutung), они осуществляют это различными способами, т. е. имеют разный смысл (Sinn), который является способом задания (Art von Ge-\ gebensein), способом представления объекта в мысли. Мыс/ ли могут быть выражены и поняты посредством языка. Но они онтологически и концептуально независимы от языка и от человеческих индивидов.

Фрегевская традиция нашла продолжение в исследованиях современных логиков — Д. Дэвидсона, Д. Льюиса, Р. Монтегю, Д. Каплана, М. Крессвелла, Я. Хинтикки и др. Они ставят перед собой цель объяснить, как выражения естественного языка могут использоваться для передачи информации о мире, и предполагают в качестве фундаментальных для анализа семантики выражений языка использование понятий истины и указания, или референции. Действительно, для лингвиста не существенно, какие предложения языка выражают истину, а какие — ложь (т. е. знание истинностного значения предложения), какие выражения обозначают один и тот же предмет, а какие — нет, однако он должен установить, при каких условиях то или другое предложение выражает истину (т. е. знание истинностных условий предложений языка)¹, ибо именно знание условий, при которых данное предложение выражает истину, является важным для его понимания носителями языка. Хотя выяснение истинности предложений есть дело конкретных наук, изучение истинностных условий обоснованно относится к компетенции семантики (см. 119).

Таким образом, идея смысла предложения здесь рассматривается как неотделимая от информации относительно того, что данное предложение является истинным, что мир соответствует истинностным условиям предложения. Поэтому построение семантической теории естествен-

¹ Хотя Монтегю, например, полагает, что данные, относящиеся к действительному истинностному значению предложений, являются контрольными для любой семантической теории, семантическая теория не является адекватной, если в ней можно получить ложные предложения в качестве следствий истинных предложений (221).

4 Заказ № 679 49

ного языка рассматривается как построение теории истины для выражений этого языка, следующей в принципиальных чертах теории истины, предложенной Тарским для формализованных языков (см. 300). Последняя представляет собой конечную аксиоматизированную теорию, множество теорем которой состоит из биусловных предложений (т. е. предложений, соединенных связкой «если и только если»), или так называемых Т-предложений, получаемых из схемы «s является истинным, если и только если р» (например, «Предложение «Снег является белым» истинно, если и только если снег является белым»). Здесь s заменяется именем или описанием предложения, а «р»— самим предложением, представляющим истинностные условия, или его переводом в зависимости от того, содержится ли объектный язык в метаязыке. Существенным для данной схемы является то, что теория характеризует истинность предложения, не используя концептуальных средств, не содержащихся в рассматриваемом предложении.

Предикат истинности не определяется в теории, а рассматривается в качестве базисного. Он дает возможность перейти от рассмотрения языка (т. е. предложения, находящегося на левой стороне Г-предложения) к рассмотрению мира (посредством предложения, находящегося на правой стороне Г-предложения). Этот предикат как бы раскрывает кавычки, в которых заключено предложение объектного языка. В аксиомах такой теории указывают референты собственных имен (индивидуальных констант), формулируют условия удовлетворимости простых предикатов. В них содержится рекурсивный аппарат, гарантирующий порождение бесконечного множества предложений языка из конечного множества семантически значимых элементов. Тем самым каждое из бесконечного множества предложений характеризуется в истинностных терминах. Теория истины для языка L полагается адекватной, если она имплицирует Г-предложение для каждого предложения языка L {«Т-конвенция»).

Теория истины для формальных языков служит моделью для построения теории истины для естественных языков. То, что Г-конвенция принимается в качестве критерия для построения теории истины для естественных языков, объясняется следующими обстоятельствами. Во-первых, Г-предложения являются очевидно, явно (т. е. до-теоретически, до анализа) истинными. Мы распознаем это

их свойство, если мы понимаем предикат «быть истинным». Во-вторых, Г-предложения в совокупности определяют экстенсию (объем) предиката истинности. Значение теории истины для естественных языков заключается не в том, что она объясняет, что такое истина вообще, а в том, что она показывает, по словам Дэвидсона, «как смысл каждого предложения зависит от его структуры» (116, с. 310), т. е. раскрывает условия истинности предложения, рассматривая его как состоящее истинностно релевантным образом из некоторого конечного множества элементов.

Иначе говоря, от такой теории требуется, чтобы она дала определение истинности для выражений естественного языка и на этой основе определение осмысленности его выражений. Согласно Дэвидсону, «определение истин-1 ности для языка L дается указанием необходимых и достаточных условий для истинности каждого предложения; указание же истинностных условий являет собой способ указания смысла предложения. Знать семантическое по- \ нятие истины для языка — это знать, что означает для предложения — любого предложения — быть истинным, а это равнозначно в одном положительном (good) смысле этой фразы пониманию этого языка» (116, с. 310).

Известно, что, например, в логике смысл знака конъюнкции «& » как аналога союза «и» естественного языка дается посредством указания условий истинности, которые должны выполняться (удовлетворяться) предложениями, образующими конъюнкцию, а именно: «p& q» является истинными, если и только если «р» является истинным и «< 7» является истинным. В этом же смысле построение определения истинности рассматривается как построение теории семантики для выражений естественного языка.

Можно ли утверждать, что такая теория истины обеспечивает объяснение того, как относятся языковые выражения, составляющие предложения, к действительности? Отвечая на этот вопрос, следует сказать, что теория истины, построенная в духе Тарского, вообще не анализирует и не объясняет ни дотеоретического понятия истины, ни дотеоретического понятия референции. Ввиду сказанного возникает вопрос: каково место понятия референции в рассматриваемой теории истины?

В традиции логического анализа естественных языков можно выделить два подхода к этому вопросу. С одной точки зрения, которую назовем «редукционистской», пред-

полагаемый путь логического анализа языка понимается как переход от объяснения семантических характеристик простых выражений к объяснению все более сложных языковых конструкций. Согласно этому подходу, от объяснения референтных характеристик простых собственных имен и простых предикатов следует переходить к объяснению референции сложных имен и сложных предикатов. Лишь после этого можно охарактеризовать — в качестве производного — понятие удовлетворимости предикатов и, наконец, понятие истинности предложения. Этот подход, несмотря на его кажущуюся естественность, не дает возможности объяснить указание непосредственно в нелингвистических терминах. Он, так сказать, замыкается в порочном лингвистическом круге.

С другой точки зрения, которую принято называть [/ «холистской» (см. ниже анализ концепции Куайна), логический анализ естественного языка должен начаться с того пункта, где мы можем надеяться связать этот язык с поведением его носителей, описываемым в нелингвистических терминах. В таком пункте, естественно, мы находим по крайней мере предложения языка. Согласно этому подходу, слова не имеют другой функции, кроме той, которую они выполняют в предложениях. Семантические свойства слова являются производными, они выводятся из семантических свойств предложений, так же как семантические свойства предложений являются абстракцией от их дискурсивных, коммуникативных функций. Принятие такого подхода, однако, не снимает вопроса объяснения референции составляющих предложения: этот вопрос теперь просто рассматривается в другом (не языковом) контексте.

В этом варианте «холистской» теории, который, например, представляет Дэвидсон (120), отношения указания выражений получают определенное содержание опосредованно — через определенную теорию истины, т. е. тогда, когда такое содержание получают Т-предложения.

В схеме «s является истинным, если и только если /> s>, предлагаемой в качестве замены схемы «s означает р», существенно важно уяснение содержания — ввиду понимания «если и только если» как материальной эквивалентности — соотношения s и «;? ». Несколько забегая вперед, следует отметить, что это соотношение, рассматриваемое в терминах истинности соответствующего биусловного предложения (например, ««Снег является белым» истинно,

если и только если снег является белым»), может навести на мысль о тривиальности рассматриваемой схемы. Особенно это относится к случаю, когда язык, на котором дается определение истины, является языком, для которого оно дается, т. е. когда метаязык есть часть объектного языка. В случае, когда метаязык отличается от объектного языка (как в предложении ««Snow is white» истинно, если и только если снег является белым»), требуется уяснение проблемы перевода.

Однако необходимо подчеркнуть, что как в первом, так и во втором случае вопрос сводится к порождению не любых истинных биусловных предложений, а релевантных для установления смысла языкового выражения истинных биусловных предложений. Речь идет не о том, чтобы дать определение истинности на основе понятия перевода, а о том, чтобы построить такую теорию истины, которая служит решению вопросов перевода с одного языка на другой. Таким образом, не само по себе биусловное предложение, а его доказательство является существенным для установления смысла языкового выражения. В любом случае речь идет не об установлении синонимии между s и «/> », не о «симуляции синонимии», а прежде всего о представлении «картины, которая в целом говорит о том, что мы знаем, когда знаем смысля» (116, с. 312).

Именно на неучете программного характера Г-конвен-ции строятся контраргументы, сводящиеся к тому, что оп-| ределение осмысленности в терминах истинности предлог жения таит в себе порочный круг: знание истинности¹, ■ предложения предполагает знание его смысла, если же из-; вестен смысл предложения, нет необходимости прибегать к понятию истинности для определения семантики пред-/ ложения. Вообще дискуссия по поводу первичности поня-i тия истины в отношении понятия смысла или наоборот, с нашей точки зрения, напоминает спор по поводу первичности курицы или яйца, если в ней, с одной стороны, не учитывается методологически главный, на наш взгляд, аспект Г-конвенции, выявляющий связь осмысленности предложения с формулируемыми в нем условиями истинности, а с другой стороны, если не учитывается аспект генезиса смысла и осмысленных предложений и соответственно аспект усвоения истинностных условий предложений естественного языка его носителями.

Следовательно, утверждение, что Г-предложения выявляют смысл выражений естественного языка, следует

истолковать прежде всего в качестве методологически важного и теоретически конструктивного указания на роль понятия истины в понимании смысла s: знать смысл s — значит знать, при каком положении вещей в мире s является истинным. Иначе говоря, Г-предложения не называют, не описывают какой-то сущности, которая является смыслом, а указывают, при каких условиях предложение является истинным. Далее, ^-предложения можно рассматривать как сокращения для формальных процедур экспликации смысла s в качестве логической формы s, которые должны предписываться теорией и осуществляться ее средствами. В смысле возможности построения такой теории и можно говорить о подходе Дэвидсона как об определенной теории естественного языка: само по себе определение истины, конечно, не может заменить семантической теории.

Стремясь показать неконструктивность теорий, основывающихся на использовании таких «смутных» понятий, каким считается понятие смысла в интерпретативной теории, Дэвидсон следующим образом представляет интен-сионалистский анализ фрегевского типа предложения «Театет летает»: «Ответ на вопрос о том, что представляет собой смысл, или логическая форма, предложения «Театет летает», формулируется (в интерпретативной концепции. — Р. П. ) примерно так: располагая смыслом «Театет» как аргументом, смысл «летает» как функция дает в качестве своего значения смысл «Театет летает». Тривиальность ответа очевидна. Мы хотели узнать, каков смысл предложения «Театет летает», нам в ответ говорят, что это — смысл предложения «Театет летает». Но это-то мы знали и без какой-либо теории» (116, с. 306).

Поэтому семантическая интерпретативная теория рассматривается не более как алгоритм перевода с объектного языка на некий «маркеристский» язык. «... Но мы можем знать маркеристский перевод английского предложения, не зная самого главного о его смысле, а именно условий, при которых оно могло бы быть истинным. Семантика, не рассматривающая условий истинности, не является семантикой. Перевод на маркеристский язык является в лучшем случае заменой настоящей семантики, полагающейся либо на нашу имплицитную компетенцию в качестве носителей маркеристского языка, либо на нашу способность построить настоящую семантику по крайней мере для одного, маркеристского, языка» (201, с. 171).

Модель Дэвидсона наиболее приспособлена к анализу тех фрагментов естественного языка, того аспекта семантики его выражений, который формализуется средствами стандартной первопорядковой логики при предполагающейся интерпретации выражений этого языка относительно действительного мира. Тогда особенно видна значимость понятий истины и референции. При таком анализе условия истинности предложений языка неотделимы от объектов (референтов, экстенсий), указываемых или обозначаемых дескриптивными терминами (т. е. сингулярными терминами—именами, например «Ионас», или описаниями, например «брат Пятраса», и предикатами), а смысл логических терминов (логических констант), содержащихся в предложении, получает истинностно-функциональное (экстенсиональное) определение. Исходя из этого устанавливаются отношения вывода между предложениями есте^ ственного языка на рассматриваемом уровне их анализа, а понимание предложения сводится к знанию его интерпретации в действительном мире. В таком случае теория референции является вместе с тем и теорией смысла естественного языка на рассматриваемом уровне его формального анализа. Однако, как искусно ни эксплуатировались бы ресурсы первопорядковой логики в стандартной ее интерпретации, последняя работает, естественно, только в пределах своих возможностей.

Простота построения и эффективность применения определения истины для логических констант вовсе не гарантируют возможности столь же простого и эффективного его применения для более широкого диапазона выражений естественного языка. Множество семантических реалий языка, экспликация которых существенна для объяснения понимания языка его носителями, просто не моделируется концептуальными средствами этой логики. К ним относятся прежде всего предложения, содержащие модальные понятия (необходимость и возможность), интенсиональные понятия (знание, мнение, вера, желание, стремление и др. ), выступающие в контекстах, имеющих вид «а знает (думает, верит... ), что... » и поднимающих проблему критериев взаимозаменимости, или подставимости, в таких контекстах терминов, обозначающих одни и те же объекты.

Так, разные описания мнения вопреки одному из принципов классической логики могут не сохранить истинностного значения предложения мнения. К примеру, из истинности предложенпй «Ионас думает, что его сосед музы-

кант» и «Сосед Ионаса является братом Пятраса» не следует, т. е. логически не выводима, истинность предложения «Ионас думает, что брат Пятраса музыкант». Обращение к семантическому анализу таких контекстов — не прихоть логика или лингвиста, как бы «подчищающего» периферийные участки естественного языка, его «окраины», а ключ к решению важнейших методологических и логических проблем анализа языка, к определению его функции в познании, в построении концептуальной картины мира, к экспликации связи между мыслью носителя языка, самим языком и миром, описываемым в его терминах (см. гл. V).

К таким неподвластным реалиям относится также описание гипотетических ситуаций, осуществляемое посредством условных предложений (по не обязательно именно условных, так как гипотетичность ситуации может вытекать из самого содержания описываемого). Особенно это относится к тем их видам, которые в отличие от условных предложений типа «Если р, то q» выражают иной модус условной связи — в терминологии традиционной грамматики— «потенциальное условие» и «нереальное условие»— и имеют общую форму «Если бы р, то д», что в логической терминологии называется контрфактическими условными предложениями '.

К таким реалиям, особенно в контексте описания гипотетических ситуаций, относятся и явления референции (указания) и кореференции (соуказания) сингулярных терминов, а также анафорическое употребление местоимений (т. е. замена определенного языкового выражения или их группы местоимением, обозначающим тот же объект, осуществляемая при наличии определенного вербального или невербального контекста и предполагающая семантическую связанность рассуждения). К этим реалиям относится и употребление «индексалов» «я», «он», «этот», «тот», «здесь», «там», «сейчас», «нынешний» и т. д., предполагающее наличие определенного контекста и осуществляемое при описании различных возможных положений вещей в мире. Анализ соответствующих фрагментов естест-

¹ Такие предложения, как известно, играют значительную роль и в методологии науки в связи с проблемой определения диспози-ционных понятий и вообще в связи с вопросом статуса теоретических терминов, в связи с такими проблемами, как уточнение понятия естественного закона, различение существенных и случайных свойств, экспликация понятия подтверждения и т. д.

венного языка, предпринимаемый с целью формальной систематической реконструкции знания, на основе которого носитель языка соотносит соответствующие термины в рамках определенного рассуждения, проводимого на этом языке, неосуществим на основе классических (стандартных) семантических представлений, допускающих возможность интерпретации языковых выражений исключительно относительно действительного мира.

Ввиду того что в предложении естественного языка речь может идти не только о том, что имеет место в мире, но и о том, что имело, будет иметь или могло бы иметь место при определенных обстоятельствах, в расширенном понимании референтной теории, представленном исследо--ваниями Льюиса, Монтегю, Каплана, Крессвелла, Крипке, Хинтикки и др., «выросшими» из семантики модальной логики (развитой в работах Крипке и Хинтикки), смысл предложения рассматривается неотделимо от информации о том, что данное предложение является истинным вообще относительно некоторого возможного или возможных миров. Тогда действительный мир рассматривается как один из возможных миров — тот, который имеет место, который реализован и в отличие от других возможных миров «заселен» реальными, а не возможными индивидами, обладающими теми или иными свойствами и отношениями. Другие возможные миры тогда рассматриваются как альтернативы данному миру, которые (логически, а не только физически) могли бы быть реализованы при другом ходе событий (например, в случае контрфактического предложения «Если Ионас играл бы, «Жальгирис» выиграл бы»: понимание этого предложения означает с этой точки зрения предположение возможного мира, в котором Ионас играет и «Жальгирис» выигрывает).

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒