Глава 33. Эпилог 3 страница

Холодная духота в палате. Все мы живем за счет иллюзий. Да и кто может поручиться, что жизнь – это не иллюзия? Не бред? Не сон? Не фантазия вселенского писателя?
- Дэвида не заменит никто, - наконец, говорит Гарри.
Хочется разжать чужие пальцы на своем запястье, но он не желает обижать Лоуренса.
- Я знаю, - Митчелл снова улыбается, - сейчас я много знаю. Не судите строго меня, мистер Поттер, все мы порою больны иллюзиями. У каждого свой диагноз.
Гарри перекладывает апельсины на тумбочке – катает туда-сюда.
- Прости, что оставил тебя на столбе. Я не мог иначе.
- Понимаю.
Лоуренс приподнимается, золото волос стекает на плечи.
- Он ведь поступил бы иначе, да? – внезапно выпаливает Гарри.
Митчелл чуть прикусывает губу:
- Дэвид всегда поступал иначе, мистер Поттер.
Гарри сглатывает, задыхается, жесткий ворот внезапно душит.
- Мягкий человек… мягкий, - едва слышно, словно не видя собеседника, бормочет Лоуренс, - текучий, как вода, переменчивый, как ветер. Сегодня мы одни, а завтра – другие. Каждая секунда убивает нас, и каждое новое мгновение возрождает. Но уже другими.
Гарри сильными пальцами сражается с маленькой и неподатливой пуговицей на воротнике мантии.

***

Гарри возвращается из больницы домой. Подумать только: домой – в Малфой-Мэнор! Мягкий человек, текучий… Земля и та меняет свой рельеф. Скользит время, вырывает дыханье из губ.
Драко сидит на широком подоконнике и чуть покачивает босой ногой. Брюки непривычно и «по-плебейски» подвернуты так высоко, что открывают острые колени. В комнате жарко, камин натоплен нестерпимо. Гарри, тихо ступая, подходит к подоконнику, тот высок, почти по грудь аврору. Драко легко поворачивает голову, сейчас свет из окна бьет ему в затылок, и темные контуры его фигуры кажутся немного призрачными, гравюрными.
- Ты чего так рано?
Гарри не отвечает, он с каким-то странным благоговением скользит пальцами по светлому колену, изящной линии ноги, целует тонкую щиколотку. Меняется человек… Его жизнь рассечена на до и после фарфорового Драко. Обжигает прохладная кожа. Как вообще можно не восхищаться Малфоем, не поклоняться ему?! Когда он замирает вот такой неземной хрупкой фигурой.
- Поттер? – шепот удивленный.
Быстрые руки ерошат ему волосы. И рождаются новые мгновения. Умирают прежние люди. Умирают от горячих и быстрых поцелуев, от жадного, жаркого дыхания, от влажных, живых прикосновений.
Гарри опирается руками о подоконник и уже хочет запрыгнуть на него, но Драко его останавливает:
- Не стоит. Ты же не хочешь стукнуться затылком о раму?
Невыносимый Малфой! Поттер, как в лихорадке, стаскивает его с окна и несет на диван.
- На руках! Ты рехнулся?!
Кажется, он злится, но не ходить же ему босыми ногами по холодному полу.
- Тихо, - Гарри опускается на колени перед диваном и греет в ладонях ледяные ступни.
Малфой вздрагивает:
- Поттер на коленях пугает меня ещё больше, чем Поттер с плеткой.
Язвит, ершится, всё пытается с кем-то сражаться, что-то доказать. А вот Гарри понял, всё понял. И вдыхает свой ветер, пусть даже переменный и пахнущий чем-то холодным.
И Поттер раздевает Драко, захлебываясь, целует его. Удивительно, как он мог когда-то не знать это тело! Теперь он с закрытыми глазами перечислит все родинки, пересчитает все линии и венки. Острые лопатки под ладонями. Гарри ведет языком по позвоночнику, к крестцу и ягодицам, Малфой выгибается и что-то шипит, шепчет. Дрожит, как от электрического разряда, стонет, запрокидывает голову, его пушистые волосы ласковой волной метут Поттера по лицу. Гарри задыхается в них от наслаждения, прикусывает основание шеи Драко. Сладкий Малфой, вишневый. Он как тот вишневый джем, который Гарри когда-то в детстве утащил у тёти Петуньи, такой сладкий, вкусный, так дорого оплаченный, выстраданный… слаще не бывает.

***

Гермиона шла по холлу Малфой-Мэнора, гулким эхом отдавались её шаги. Она не услышала, скорее, почувствовала едва заметные звуки музыки. Дверь в гостиную была приоткрыта. Малфой, светлый и тонкий, в безукоризненно сияющей рубашке, играл на рояле. Пальцы Драко легко касались клавиш, черный платок шёлковой змеей обвивал шею, подчеркивая жутковато траурную бледность лица, волосы отросли ещё сильнее, теперь они почти достигали плеч. Слишком тонкие, они распушались и взлетали от любого движения. Гарри сидел на низенькой скамеечке для ног и, запрокинув голову назад, слушал. В его фигуре чувствовалась какая-то затаенная сила, хоть он и смотрел на Малфоя снизу вверх. Поттер так и не снял аврорскую мантию, и теперь она пламенела тяжело-красным пятном в слишком изящной и светлой гостиной. В старом кресле с жесткой и высокой спинкой замер Снейп. Гермиона тихо прошла в комнату и села неподалеку от него.

А музыка льется и льется. На острых скулах Драко постепенно расцветает лихорадочный румянец. Иногда нежные звуки бьют наотмашь и перед глазами Гермионы проплывают последние послевоенные годы, наполненные судорожным весельем, борьбою за власть и страстным желанием настоящей жизни после войны. А мелодия дрожит, и вспоминаются сухие руки, горький запах трав и тонкая линия неулыбчивых губ. Грейнджер чувствует чей-то взгляд и поворачивает голову – Снейп смотрит на неё спокойно и устало. Но Гермиона задыхается от этого взгляда. Он выжигает в её душе всё ненужное, всё фальшивое и мишурное – падают стены, возведенные честолюбием и страхом. И темнеет жесткая фигура Снейпа, будто нарисованная в воздухе углем. И осталось где-то позади Министерство с его интригами, остались законы с их бездушием и бледные, картонные люди, где-то далеко остался правильный Теодор Нотт, и далеко осталась – война, вечная и непримиримая. А музыка выворачивает душу с непосредственностью ребенка и безжалостностью маньяка. И Гермиона больше всех на свете завидует Гарри, потому что он может сидеть на маленькой скамеечке у ног Малфоя, а возле Снейпа и скамеечки-то нет.
Драко нетерпеливо сдувает упавшую ему на лоб легкую прядь волос. Его губы кривит улыбка, рваная, наполненная болью и отчаянным осознанием уходящих минут счастья. Стучат часы. И ладонь Гарри лежит на его колене, надежная. Драко знает, что Поттер не сдастся, он постарается выдернуть его из того страшного поезда, даже если сам рухнет под колеса. А их стук уже слышится, гремит в его ушах, этот стук не гремел со времен войны. Малфоям всегда так трудно даются слова любви, но Блэковская кровь течет по жилам, обжигает кипятком вены изнутри. И Драко играет, надеясь, что Поттер услышит…
А Гарри улыбается. Оказывается, так просто запрыгнуть в «седло» ветра и позволить ему нести себя. И даже вины больше нет. Тяжелой, бесконечной, вечной. Её смрадное дыхание не хрипит в затылок, не вбивает гвозди в кости ребер. Исчезла вина. Злой и несчастный звездный мальчик испепелил её в своем холодном свете. Он, умирающий, вновь научил Гарри жить. Бедный маленький Доктор Чума. А тонкие пальцы всё касаются клавиш, вливая бессловесную любовь.
Раздраженно отворачивается Снейп – не стоит слишком долго слушать что-то прекрасное, это чревато. Захочется мечтать. А у мечты слишком дорогой тариф для уставшего зельевара. Северус отворачивается от Грейнджер. Если бы всё было так просто. Ему не надо смотреть, чтобы видеть её.

_____________________________________________________

В принципе Драко может играть любую мелодию, но автор, еще когда начинал писать этот фанфик, решил, что для него это будет
Соната для фортепиано № 14 до-диез минор, оп. 27, № 2 («Лунная») Бетховена
http: //bestmuzon. net/skachat/39534/

Глава 22

- Продолжайте, мисс Мейсон, - лениво протянул Гарри и поудобнее уселся на камне.
Шёл третий час допроса обвиняемой, сопряженный с проверкой показаний на месте. Для этого сам глава Аврората и два его подчиненных доставили Мелиссу на остров. Темные столбы застыли немым напоминанием о расправе, учиненной террористами. Мелисса в тюремной робе, скованная заклятьями, стискивая зубы, отвечала на вопросы Поттера – Сыворотка Правды была сильнее.
- Я же уже все рассказала, - прошипела Мейсон, - вы третий час задаете мне одни и те же вопросы! Сколько это будет продолжаться?!
- Пока мы не услышим правду, - спокойно сказал Гарри и, усмехнувшись, добавил, - всю правду, мисс Мейсон.
Мелисса не то застонала, не то зарычала сквозь зубы. Поттер усмехнулся, едва заметно так, чуть скривив уголки губ.
- Я же сказала… сказала, - обвиняемая задохнулась на секунду, но потом сумела выправить дыхание и продолжила, - Янгу я хотела отомстить, он провалил операцию и подставил мою дочь.
- Вы бы убили его? – голос Поттера был равнодушен и это не было позой.
К своему собственному удивлению Гарри осознал, что ему вдруг стало плевать на работу, его больше не «торкала» горячка расследования. Мысли текли мягкие и вязкие, похожие на загустевший джем.
- Да, убила бы.
- Какую операцию он провалил?
- С артефактами.
- Подробнее.
- Мы узнавали, у кого из жалких отбросов старинных родов оставались приличные артефакты, проникали в такие дома либо тайно, либо убирая свидетелей, забирали артефакты и волшебные палочки.
Гарри тихонько хмыкнул – Драко был прав.
- Мисс Мейсон, напишите весь, абсолютно весь перечень артефактов вот на этом пергаменте, с указанием их нынешнего месторасположения.
Пока Мелисса скрипела пером по зачарованному листу, а эксперт собирал образцы, Гарри сидел на камне, вытянув ноги и подставив лицо холодному ветру с океана. Один из авроров, немного помявшись, сказал:
- Мистер Поттер, разрешите обратиться?
- Да.
- Нельзя ли поставить защитный купол? Прохладно, а обвиняемая… все-таки леди, - и аврор неровно дернул подол своей мантии.
Его напарник даже не шелохнулся, застыв в стойке по уставу. Лица авроров покраснели от ударов невидимого хлыста морского ветра.
Гарри рассеянно посмотрел на подчиненных, а потом на Мелиссу:
- Вам холодно, мэм?
- Да.
- Сделать купол?
- Пошли вы все на…
- Вы знаете Мишеля Моро?
- Нет.
- В таком случае, может знаете Хайла?
Мелисса вздрогнула.
- Отвечайте! Вы знаете человека, которого так называли? Вы когда-нибудь слышали о нем?
- Да. Но это не имеет никакого значения! Правда, это старое дело, не стоит ворошить его… по крайней мере не при них, - Мейсон оглянулась на авроров, в её взгляде впервые промелькнуло что-то похожее на испуг.
Гарри покачал головой и наложил изолирующий купол, отделив себя и обвиняемую от всего острова:
- Вы же понимаете, что вам лучше всё рассказать? – спросил Поттер и устало добавил. – Я настаиваю: расскажите мне об Альбусе Дамблдоре, Мишеле Моро, которому вы дали валлийское имя Хайл, и о Бузинной палочке.
Мейсон с трудом сглотнула и заговорила:
- Не знаю, откуда вы это знаете. Всё это началось в 1922 году. Моя мама была совсем молодая, когда неожиданно она стала главою нашего рода. Со времен смерти Антиоха Певерелла в нашем роду матриархат соблюдался незыблемо, только это и валлийские традиции удерживали нас. Мы прозябали в неизвестности, но никогда не гнались за именем и славой, главное – было сохранять незыблемость наших законов. Но маме пришлось по-настоящему плохо, в стране назревал кризис, порою просто нечего было есть, нечем заплатить за дом. Если вы хоть немного знаете историю, мистер Поттер, - его имя Меллиса произнесла с особенным отвращением, - то вы знаете об экономических кризисах того времени, они затронули не только маглов.
Гарри легким кивком велел обвиняемой продолжать.
- Мы жили в Годриковой Впадине, Перевеллы всегда там жили, даже если носили другие фамилии. Однажды, когда было совсем туго, одной зимою, маме неожиданно помог внезапно вернувшийся сосед. Мать не принимала подачек! Но Альбус Дамблдор был так сдержан, даже нелюдим, так умен, и он никогда не задавал ненужных вопросов. Постепенно в течение нескольких лет, они стали хорошими приятелями. А потом к маме приехал тот юноша, она говорила так: «Я никогда не видела человека более обаятельного, невероятно одаренного и настолько не осознающего своей значимости. В истории нашего рода были случаи, когда в семью принимали девочек, давая им валлийское имя и вливая капли нашей крови, но я сделала впервые нечто из ряда вон выходящее – приняла в род этого юношу. Я дала ему нашеимя Хайл, что значит «солнце», ведь он был так лучезарен и так несчастен, у него не было семьи, ему пришлось бежать из родной Франции, и я поклялась защищать его! » Как видите, господин аврор, - презрительно скривила губы Мелисса, - никто из нас не застрахован от ошибок. Моя мать совершила неслыханное, оправдывая это чистой любовью и верою в людей. А этот ублюдок сбежал из семьи, из Рода, который его принял, к своему новому любовнику Альбусу Дамблдору, бывшему другу нашей семьи!
Гарри поджал губы: он догадывался, а теперь получил точное подтверждение.
- Где и как они там жили, мне, слава Мерлину, неизвестно, но по прошествии многих лет, в конце сороковых годов, когда мать была беременна мною, этот Хайл посмел вернуться в наш дом! Он что-то лепетал о том, что Альбус всегда любил только Гриндевальда, нёс какую-то чушь об их отношениях. Короче, прошедшие почти тридцать лет ума ему не прибавили, а вот смазливую мордашку потрепали. Мразь! Осквернитель Рода! Но он проговорился… - Мелиссса резко замолкла.
- Дальше.
И Поттер решительно влил Мейсон ещё несколько капель Сыворотки. Пару секунд женщина, запрокинув голову, пыталась справиться с внезапно возникшими, легкими судорогами, а потом слова посыпались из неё:
- Что теперь хозяин Бузинной палочки Альбус Дамблдор. Нашей палочки. Палочки нашего Рода! Столько грязных рук она сменила, сколько недостойных и жадных тварей её лапало, прежде чем возникла надежда, что она вернется в род Антиоха!
- А до этого у потомков Антиоха кишка была тонка за Бузинной палочкой гоняться, - хмыкнул Гарри.
Мелиссу всю перекосило, она осыпала Поттера потоком грязных ругательств, но тот не слишком-то расстроился.
- Дальше, - вновь лаконично приказал он.
- Дамблдор уже в могиле, пал и Темный Лорд, а род Антиоха и его жены Сарф жив и вновь вступил в борьбу!
- Почему вы грабили побочные семьи чистокровных родов?
- Хайл уверял, что Дамблдор спрятал Бузинную палочку в доме у кого-то из таких семей, возможно, даже без ведома самих волшебников, а при себе у старого хитреца была другая палочка, её же положили и в его Гробницу!
- Теперь понятно, - Гарри встал с камня и потянулся.
- Этого ты не знал! – внезапно взвизгнула Мелисса и вскочила на ноги, но тут же осела под действием сковывающих заклятий. - Тварь! Ты знал лишь имена! Откуда?!
- Позвольте, мисс Мейсон, оставить Аврорату свои маленькие тайны, - фыркнул Поттер, - и спасибо за несколько небольших, но существенно важных деталей, они многое прояснили.
- Трепал меня три часа! Вымотал. Зачем тебе те тупые ответы, когда ты сразу мог меня этой дрянью опоить и выпросить всё, - с неожиданной глухой тоской пробубнила женщина, обращаясь скорее к каменистому берегу, чем к Гарри.
К её удивлению Поттер ей ответил:
- А это, чтобы было, что Министру показать. Какой-никакой протокол.
И герой помахал пергаментом, стоит ли говорить, что ни слова из последнего рассказа Мелиссы он туда не занес.

***

Гермиона наконец-то распрощалась с журналистами и вышла из Министерства. Бабье лето неожиданно обрушилось своим золотым и меланхоличным теплом на Лондон. Грейнджер внезапно замерла и опустила прямо на асфальт свою маленькую, но дьявольски тяжелую сумочку – от красоты и преддверия медленного угасания природы хотелось задохнуться.
Министр подписал закон, и через неделю должны были состояться полные выборы в Визенгамот. А Нотт больше не вспоминал об их разговоре, Теодор улыбался и всё глубже проникал в политическую элиту Магической Британии. Гарри пропадал в Аврорате, расследуя дело Янга и Мейсонов. Драко, несмотря на уговоры друзей, вернулся на работу в свой архив, по лицу младшего Малфоя всё чаще скользила странная отрешенная улыбка. Со Снейпом Гермиона практически не общалась, тот молчал всё больше, вернулся из Малфой-Мэнора в свой маленький дом и практически не выходил из лаборатории.
Лениво падали на влажную землю желтые листья. До встречи в приюте, где сейчас находились дети, больные ликантропией, оставалось четыре дня, но Гермиона вдруг решила отправиться туда прямо сейчас, не потому что так надо, а просто, потому что она хотела увидеться с ребятней, которые так ждали её после прошлого визита.
Когда Гермиона аппарировала на порог приюта, день был в самом разгаре, а солнце припекало всё сильнее, облизывая неожиданно горячим языком затылок и плечи, обтянутые плотной мантией. Грейнджер вздохнула, потрогала пальцем шерстяную ткань, но расстегивать не стала. Отворила дверь ей не старая знакомая Винки, честно трудившаяся в приюте, а тоненькая светловолосая девушка.
- Луна! – ахнула Гермиона. – Луна, славная моя, как же ты здесь оказалась?! – взволнованно спрашивала Грейнджер, обнимаясь с подругой.
Лавгуд ведь совсем недавно была в Греции, а тут раз и застыла на пороге, будто притихшая птичка. Босые тонкие ноги, яркое платье, старые-престарые, дурацкие и родные серьги-редиски, а на распушившихся волосах, словно на струнах, нанизаны крохотные капельки воды, они искрятся и сверкают на послеполуденном солнце. Теплые объятия и мечтательная улыбка:
- Я же говорила, Гермиона, свидимся раньше, чем ты думаешь.
Грейнджер покорно кивнула в ответ на её слова. Ещё шесть лет назад, после победы, они с Луной разъезжали по всей Европе – радостный и удивительно свободный год. А потом Гермиона вернулась в Британию, чтобы строить новый мир. Луна же строила свой мир там, где придется: среди крестьян в маленьких деревушках неподалеку от Будапешта, в веселых богемных компаниях, собиравшихся на античных развалинах Рима, в прелестных кафешках утонченных парижских улиц, среди молодых студентов, в светлых деревенских кирхах Германии, беседуя с прихожанами. Такой свой светлый мир, неприметный в своей обыденности и пугающий в своем величии.
Пока они шли в гостиную, подбежавшие дети смеялись и толпились, толкались вокруг девушек. Гермиона даже немного завидовала Лавгуд: ребятишки были рады видеть настоящую героиню войны – мисс Грейнджер, но обнимали, хватали за руки и целовали они именно Луну, Гермиону, наверное, всё-таки побаивались. Потом к Лавгуд подскочили двое маленьких мальчишек, абсолютно одинаково курносые, большеглазые и кошмарно неугомонные.
- Это мои близнецы – Локан и Лисандер, - пояснила Луна.
А мальчишки одновременно тряхнули льняными волосами и поскакали за большой министерской совой, которая с весьма значительным запозданием доставила «Ежедневный пророк».
Гермиона внезапно осознала тот факт, что Луна вышла замуж за Рольфа Саламандера. Одно дело мимоходом читать коротенькое письмо в перерывах между заседаниями Совета, другое – видеть Луну матерью.
- Я счастлива, - внезапно сообщила Лавгуд без какого-либо предисловия и уткнулась лицом в лохматую макушку маленькой воспитанницы, сидевшей у неё на коленях.
Гермиона замялась, не зная, что сказать. Ложь не шла с губ, наверное, всё дело было в этой солнечной, наполненной смехом и искренностью гостиной. Водопадом хлынули так старательно отгоняемые мысли о Снейпе, Нотте, браке, политике и смерти.
- Не тяжело? – наконец, спросила Грейнджер.
- Неа, - Луна мечтательно посмотрела в окно.
Каково же ей в полнолуние, когда этот теплый мирок превращается в филиал ада?
- Ты споешь? – худенький, огненно-рыжий мальчишка приволок Лавгуд старую гитару.
Гермиона вздрогнула: на этой гитаре Луна играла, когда они сидели на мосту над Темзой, когда бегали от полисменов по переулкам Вашингтона, когда вдыхали морской ветер Дублина… когда они были свободны.
Луна понимающе кивнула:
- Ты ничего не говори пока, а спою романс… услышала его в одной стране.
- В Греции? – машинально спросила Гермиона.
- Нет, - Луна покачала головой и тронула струны.
- Я ехала домой, душа была полна
Неясным для самой, каким-то новым счастьем.
Казалось мне, что все с таким участьем,
С такою ласкою глядели на меня.

Я ехала домой… Двурогая луна
Смотрела в окна скучного вагона.
Далёкий благовест заутреннего звона
Пел в воздухе, как нежная струна…

Раскинув розовый вуаль,
Красавица заря лениво просыпалась,
И ласточка, стремясь куда-то в даль,
В прозрачном воздухе купалась.

Я ехала домой, я думала о Вас,
Тревожно мысль моя и путалась, и рвалась.
Дремота сладкая моих коснулась глаз.
О, если б никогда я вновь не просыпалась…*

Гермиона вслушивалась в эти слова, в тягучий плач незнакомой музыки, и сердце отчего-то хотело выпрыгнуть из костяной клетки, а слёзы жгли глаза.
- Зачем? – прошептала она, когда Луна умолкла.
- Чтобы ты очнулась.
Девушки тихо вышли из гостиной, оставив детей на попечение второй воспитательницы и домовухи.
- Расскажи, - Луна легонько коснулась её щеки.
Гермиона пыталась унять дрожь в коленях, а слова всё лились и лились. О любви, о Снейпе, о долге, о покушениях, о медленном угасании Драко и Гарри вслед за ним. О сумасшедшей старухе-жизни, про которую всё думали, что она будет иной после войны, но жестко ошиблись. Ошиблись они – вечные безумные дети, рыцари победы и справедливости. И Гермиона запрокидывала голову, пытаясь унять слёзы.
- Неужели ты не понимаешь, что сама загнала себя в клетку? – Луна присела на подоконник.
- Я… - начала было Грейнджер.
- Молчи! – тонкая рука в ворохе цветного рукава метнулась к ней. – Неужели ты забыла, как дышит любовью сентябрь? Как падают косые лучи света сквозь стекла бесчисленных окон? Мы живем на звоне струны, но однажды она умолкнет… А дальше, наверное, будет ещё более прекрасная музыка, та которую слышат лишь, кто уже пустился в путь. Но пока звенит струна…
- Мне страшно. Северус до сих пор любит Лили Поттер, - Гермиона чувствовала, как острый угол подоконника впивается ей в руку.
- Ты не знаешь, Гермиона. Ты такая проницательная, порою так слепа. Был один человек, который тебя любил много лет, а ты даже не заметила этой любви.
Взгляд Гермионы испуганной птицей метнулся по бледному лицу Луны, которое, казалось, даже на секунду утратило обычную мечтательность – мелькнула в глазах затаенная грусть.
- Кто? – внезапно охрипшим голосом спросила Грейнджер.
- Неважно, - Луна резко отвернулась, - это в прошлом. А Снейп – сейчас, понимаешь? Не нас преследует война, но мы сами гонимся за нею. Может пора остановиться?

***

Гермиона не помнила, как вернулась домой. Как готовила тесто, как пекла шоколадный пирог, и это казалось самым главным. А потом, когда закат уже наползал багрянцем на шляпы крыш Лондонских домов, вышла из дома.
Мало сказать, что Северус Снейп был удивлен, когда, открыв дверь, обнаружил на пороге своего дома Гермиону Грейнджер. Зельевар был потрясен этим явлением. Нелепое домашнее платье с аппликацией – белкой, туфли на босу ногу, сверху накинута тяжелая и дорогая министерская мантия. В руках Грейнджер держала большую корзину, из которой доносился приятный аромат.
- Что это? – Снейп подозрительно дернул своим внушительным носом, корзина пахла восхитительно вкусно.
- Пирог, - робко ответила Гермиона.
- Зачем?
- Я вас люблю, Северус.

*Слова и музыка: Мария Пуаре. Автор думает, может, Луна пела так http: //zvukoffka. net/mp3/7962/

Глава 23

Мир Снейпа взорвался. Будто лопнул мыльный пузырь, в котором он просидел едва ли не всю свою жизнь. Этот пузырь был броней, но сталь оказалась мыльной плёнкой, которая исчезла от простых слов. Просто Северусу никогда никто ни разу за всю его довольно длинную и, что уж греха таить, весьма насыщенную жизнь, не признавался в любви. Какое там в любви! Да за несколько теплых слов он был бесконечно благодарен и беззаветно предан Лили, за пару искренних фраз он стал верным другом скользкому Люциусу, за проникновенное признание Дамблдора, что он кому-то нужен, Северус служил своему учителю и верил ему. Такая вот жизнь, смешная и простая, оказалась у таинственного шпиона и сильнейшего мага.

А Грейнджер робко улыбается, её губы чуть подрагивают, и внезапно Снейп, утонувший в своих мыслях, осознает, как ей страшно.
- Заходите, - голос хриплый и словно не его.
А то стоит эта Грейнджер, глаза свои огромные таращит и пальчиками тяжелую, с министерским гербом, цвета мрачного золота застежку своей мантии теребит.
На кухне прохладно, по полу гуляет обнаглевший сквозняк. Гермиона присаживается на краешек табуретки – серый подол домашнего платья слишком короток, ползет вверх, оголяя далеко не только коленки. Чего уж тут одергивать, мисс Грейнджер, что он там не видел? Всё уже видел… и ещё хочет.
Снейп заваривает чай – руки не дрожат только благодаря многолетней практике зельевара. Он ставит кружки на стол – кружки, тяжелые, глиняные, почему он выбрал именно их? Почему не стянул с полки привычные чайные чашки? Гермиона благодарно кивает и зябко греет о кружку руки. Северус заметил, что она всегда, когда нервничает, обнимает ладонями посуду, даже если не холодно. Родной такой уже жест – и когда он успел привыкнуть? Северус старательно разрезает подаренный шоколадный пирог, он теплый и пахнет одурительно вкусно. Этот домашний запах внезапно уносит Снейпа в детство, настоящее детство, которое было у него от силы несколько дней. Странных дней, непохожих на его обычную жизнь, когда стать взрослым пришлось рано, быстро и навсегда.
Так однажды он на первом курсе стоял на берегу хогвартского озера, и солнце плескалось в светлой воде, жидкое и живое солнце. Было тихо, легко шелестел ветер в листве и его волосах, и в эту секунду он осознал внезапное счастье, огромное, затопившее весь мир. В эту секунду Северус был всемогущ, как могут быть всемогущи только счастливые дети.
Рука Снейпа вздрагивает, и он понимает, что боится упасть в это счастье. Всю жизнь он спрашивал у суки-судьбы: «За что? ». За что боль, страдания и вечный выбор между двух зол? А теперь он спрашивает: «За что ему это счастье? Светлое, желанное, с забавными, неубранными кудряшками, с усталыми тенями под глазами? » Этому счастью самое место на старых фресках, которыми он любовался в потрепанных фолиантах. Там всё так, так правильно. А он… он не умеет.
Северус машинально облизывает с ножа шоколад – отвратительная вообще-то привычка. Глупости всё это. Жизнь – вообще порою лишь глупая и неудачная выдумка старого фокусника. Снейп всё ждет от неё подвоха, она-сволочь – так часто била его под дых, а он не оставался в долгу – вот такие семейные отношения.
А потом пытается улыбнуться, губы дрожат, кривятся в гримасе, он ведь никогда не учился улыбаться, всё больше усмехаться. Но почему-то Гермиона расцветает ответной, такой счастливой улыбкой, ну, чокнутая точно, куда там Лавгуд! Разве может нормальный человек радоваться косой полуулыбке немолодого и сварливого шпиона в отставке? Сумасшедшая и хорошо, значит, есть шанс, что всё получится. И Снейп опускается перед Грейнджер на колени, чтобы убедиться, что в её янтарных глазах и впрямь плещется жидкое солнце.
Только Снейп на коленях, в такой покорной позе, может смотреть так уверенно, осознавая, кто здесь хозяин, и припечатывая, словно смоляной печатью, своим тяжелым, густым взглядом. Его глаза горят – плавится черный металл в его зрачках, а по волосам, по светлому лицу скользят изумительные закатные лучи. Словно солнце само решило высветить своими дивными красками эту прекрасную некрасивость, эти шрамы и морщины, эти росчерки бровей и хищность профиля, эти руки, эти плечи. Гермиона пытается что-то сказать, поцеловать в конце концов, но Северус спокойно и неторопливо изучает её. Скользит пальцами по груди, ласкает языком ключичную ямку, оглаживает бедра под грубой тканью.
- Кошмарное платье для соблазнения. Долго выбирала? – как бы между делом шепчет он.
И Гермиона задыхается не то от этого нахальства, не то от ласковых пальцев, рисующих узоры у неё на спине.
- Я…я не подумала, - наконец бормочет Грейнджер.
Вот и правда, ведь дура! Платье с идиотской аппликацией и пуговицами, которые полдня будешь расстегивать (Снейпу, кстати, для этого потребовалась палочка и около секунды), да и белье можно было выбрать поэротичнее, а не привычный черный комплект.
- Простите, профессор, - Гермиона виновато хлопает глазами, пытаясь опуститься к любовнику на пол, но его руки буквально пригвождают её к стулу.
- Плохо, мисс Грейнджер, - Северус поднимает голову, спутанные пряди завешивают лицо, и Гермиона лишь по едва заметной нотке в голосе может угадать улыбку, - вам придется очень постараться, чтобы исправить впечатление и получить высокую оценку.
- Я буду очень стараться! – последнее она буквально выдыхает, не теряя надежды добраться до Снейпа.
- А вам инициативы ещё не давали, - тот превосходно контролирует эмоции, разве голос капельку вибрирует от возбуждения.
- Ну, пожалуйста!
- Хочется?
- Очень! - кажется, она совсем слетела с катушек.
- Подождете, - безразлично отвечает зельевар, неторопливо расстегивая её бюстгальтер, - я знаете, сколько ждал…
Гермиона буквально льнет к ладоням Северуса, к его рту, хоть не губами - так телом, не мытьем - так катаньем. Её пальцы совсем перепутали его волосы, ноготки исцарапали шею.
Снейп смотрит на неё, как на долгожданный именинный пирог – подарок на все сорок дней рождений сразу. Явно растягивая удовольствие, трогает, пробует, вылизывает. На ней не осталось уже вообще ничего, а любовник только мантию чуть назад откинул – жарко.
- Я хочу…
- Да?
- Почувствовать твою горечь, - Гермиона чувствует, что в уголках её глаз сами собой возникли слёзы, - ты горький, Северус, знаешь?
- Догадываюсь.
- Я всё искала запах этих трав, всё искала…

⇐ Предыдущая 6 7 8 9 101112 13 14 15 Следующая ⇒