Благодарности 4 страница

– Готова заглянуть внутрь? – спросил Сэм, кивком указывая на люк.

– Конечно.

– Тогда вперед.

Сэм бросил жене молоток, который та поймала на лету, а затем поднялась на палубу и склонилась над люком. Она хорошенько ударила по каждому из четырех зажимных рычажков люка, отложила молоток и попробовала открыть. Зажимы не сдвинулись с места. Пришлось трижды повторить все с начала, прежде чем все рычажки один за другим подались и, поскрипывая, отошли в сторону.

Реми выдохнула, горящими от предвкушения глазами посмотрела на Сэма и подняла крышку люка… И тут же с гримасой отвращения отпрянула.

– Фу, ну и гадость…

– Вот тебе и ответ на вопрос, на борту ли команда, – заметил Сэм.

– Да уж, – отозвалась Реми, зажав нос и стараясь не глядеть в открытый люк. – Сэм, он смотрит на меня!

На теле красовались фуражка Кригсмарине и темно‑ синяя форма. Впрочем, как ни прискорбно, то, что лежало сейчас перед Сэмом и Реми, лишь с большой натяжкой можно было назвать телом.

Пролежав шестьдесят четыре года в духоте внутри подлодки, труп подвергся странным изменениям: выражаясь научным языком, частично мумифицировался, а частично перешел в жидкое состояние.

– Судя по всему, он задохнулся, – сказала Реми. – Процесс разложения, должно быть, пошел сразу после смерти, а йотом кончился кислород, и в итоге труп… полузапекся, что ли.

– О, прелестно, дорогая. Этот чудный образ останется со мной до конца жизни.

Поза, в которой лежал труп – тело неуклюже растянулось на полу у подножия лестницы, мумифицированная рука свисает со ступеньки, – красноречивее любых слов свидетельствовала о последних часах и минутах жизни немецкого моряка. Запертый в темноте, внутри тесной консервной банки, зная, что умрет – с каждым глотком кислорода костлявые пальцы на его горле сжимались все крепче, – он неосознанно тянулся к единственному выходу, в душе надеясь на чудо, но умом понимая, что чуда не случится.

– Подождешь наверху, пока я тут осмотрюсь? – спросил Сэм.

– Давай, Сэм, я в тебя верю.

Он включил фонарик, нащупал ногой ступеньку и стал спускаться. В нескольких футах над полом Сэм повис на руках с противоположной от тела стороны и осторожно спрыгнул на палубу.

Внезапно нахлынуло чувство давящей темноты. Сэм не страдал от приступов клаустрофобии, но это было чем‑ то иным. Он словно очутился в склепе: потолок так низко, что приходилось наклонять голову, от стены до стены – расстояние вытянутых рук. Вдоль выкрашенных матовой серой краской переборок шли толстые пучки проводки. Кабели и трубы, казалось, были повсюду и расходились сразу во всех направлениях.

– Ну как? – позвала Реми.

– Отвратительно. Другого слова не подберу.

Присев на корточки возле трупа, Сэм аккуратно проверил карманы. В нагрудном кармане он нашел бумажник, в остальных было пусто. Сэм передал находку Реми и приступил к осмотру лодки.

Согласно тем немногим описаниям внутреннего устройства «Саламандры», которые ему удалось найти, в передней секции располагалась центральная батарея, а сразу за ней, между двумя цистернами с балластом, – кресло оператора с простейшим пультом управления, а также примитивный акустический прибор для обнаружения вражеских судов.

Под креслом Сэм нашел небольшой ящик с инструментами и кожаную кобуру с пистолетом «люгер» и запасной обоймой. Он убрал в карман и то и другое.

Под каждой из цистерн с балластом к перегородке было прикручено по треугольному ящику для личных вещей. В одном из них Сэм нашел полдюжины канистр и с десяток пустых консервных банок. В другом оказались кожаный планшет и две тетради в жестком переплете из черной кожи. Он сунул их в планшет и уже собирался уходить, но тут его внимание привлек лоскут ткани, торчавший из‑ за ящика. Сэм нагнулся: у стены лежал холщовый мешок; внутри оказался деревянный короб с крышкой на петлях. Он сунул мешок под мышку и вернулся к лестнице, затем передал находки Реми и взобрался наверх. Прежде чем вылезти из люка, остановился и посмотрел вниз, на труп.

– Обещаем, капитан, мы отправим вас домой, – прошептал он.

Вернувшись на палубу, Сэм стал натягивать трос, чтобы Реми было легче запрыгнуть обратно на берег, и случайно задел холщовый мешок большим пальцем ноги. Внутри глухо звякнуло стекло. Заинтригованные, Фарго уселись прямо на палубе. Реми открыла мешок и выудила оттуда девственно чистую, без единой пометки, коробку. Реми осторожно отперла латунную защелку и распахнула крышку, под которой оказался слой подкладки – ткань, с виду напоминающая старую клеенку. Реми приподняла подкладку.

На долгие десять секунд оба лишились дара речи и с разинутыми ртами глядели на поблескивающий в солнечных лучах предмет. Наконец Реми пробормотала:

– Быть того не может. Как же так?

Перед ними была бутылка, винная бутылка зеленого стекла.

Сэм не ответил, поддев указательным пальцем край ткани. Стало видно донышко.

– Боже правый… – пробормотала Реми.

Вытравленный на стекле символ выглядел до боли знакомо.

Глава 10

Ла‑ Джолья, Калифорния

– Бедняга, – сказала Реми. – Жуткая смерть… Даже представить себе не могу.

– А я и не хочу, – ответил Сэм.

Они сидели на террасе, развалившись в шезлонгах в окружении пальм в горшках и струящихся папоротников, наблюдая, как лучи полуденного солнца играют на желтой тосканской плитке. Это была одна из их любимейших комнат в доме – дорогой во всех отношениях выбор.

Расположенный на скалах с видом на мыс Голдфиш и темно‑ синие воды Тихого океана, дом Фарго (и по совместительству их операционная база) представлял собой четырехъярусный особняк в испанском стиле площадью двенадцать тысяч квадратных футов, со сводчатыми потолками из клена и таким количеством застекленных террас и окон, что уход за ними каждый месяц занимал не менее восьми часов.

На верхнем этаже находились хозяйские апартаменты; пролетом ниже – четыре гостевые комнаты, гостиная, столовая и кухня с комнатой отдыха, занимающие великолепную террасу на скале над морем. На втором этаже расположился спортзал с площадками для аэробики, беговой дорожкой, тренажерами, сауной, парилкой, огромным бассейном и тысячефутовым деревянным настилом, обустроенным специально для хозяйских увлечений, где Реми могла попрактиковаться в своем любимом фехтовании, а Сэм – в дзюдо.

На двух тысячах квадратных футов первого этажа разместились кабинеты Реми и Сэма и студия Сельмы – все три помещения оборудованы тремя компьютерными станциями «МакПро», подсоединенными к тридцатидюймовым киноэкранам и двум тридцатидвухдюймовым жидкокристаллическим телевизорам. Тут же нашлось место и для гигантского, во всю стену, аквариума с морской водой – любви и гордости Сельмы.

Сэм произнес:

– Остается надеяться, что он не сильно страдал.

Несчастный моряк, тело которого они обнаружили внутри «Саламандры», теперь, благодаря найденным на борту тетрадям, обрел имя. Подводника звали Манфред Бем. Капитан Манфред Бем. Одна из тетрадей оказалась бортовым журналом подлодки, вторая – личным дневником Бема, даты в котором относились к началу Второй мировой.

Худо‑ бедно вооружившись программой‑ переводчиком, супруги Фарго с головой ушли в чтение и довольно быстро поняли, что попавшие к ним в руки тетради можно смело назвать завещанием, последней волей капитана Бема и его субмарины, у которой, как выяснилось, было собственное имя. «UМ‑ 34» – подлодка типа «Molch», вошла в строй тридцать четвертой по счету. Сэм занялся бортовым журналом «UМ‑ 34», пытаясь выяснить, откуда приплыла эта малютка и каким образом попала в ловушку на реке Покомок. Реми же тем временем читала дневник Бема, открывая для себя человека, который скрывался за мундиром.

После того как Фарго упаковали снаряжение в моторку и уплыли, оставив «Саламандру» на прежнем месте, они пораскинули мозгами и пришли к выводу, что им стоит держаться подальше от Сноу‑ Хилла и лодочной станции – мест, которые Шрам с дружками прочешут в первую очередь, ожидая их возвращения. Вместо этого они спустились на несколько миль вниз по течению и вытащили лодку на берег чуть южнее Уиллоу‑ Гроув, где 113‑ е шоссе подходило ближе всего к реке Покомок. Оттуда они первым делом набрали телефон городской службы такси, а потом – номер лодочной станции. Сэм попросил отбуксировать лодку, быстро сочинив туманное объяснение, – в виде компенсации за доставленные хлопоты пришлось пообещать щедрые чаевые. Последний звонок он сделал менеджеру отеля – уговорил того переслать их вещи в Калифорнию.

Пять часов спустя Фарго шли по международному аэропорту Норфолка к самолету, который должен был доставить их домой.

Бутылку из «UM‑ 34» они сразу по возвращении выслали Сельме, но новостей с тех пор от нее не поступало: Сельма, как обычно, заперлась в лаборатории со своими неизменными ассистентами, влюбленной друг в друга и в науку парочкой, Питом Джеффкотом и Венди Корден (каких только шуток на тему о Питере Пэне и Венди они не наслушались! ), и начала обычный исследовательский марафон, который заканчивался, только если найден ответ.

Внешне Пит и Венди выглядели как типичные двадцатилетние калифорнийцы – загорелые, подтянутые, со светлыми, чуть выгоревшими на солнце волосами и заразительными улыбками, – но не обманывайтесь, в плане интеллектуального развития в них не было ничего среднестатистического: оба окончили университет Южной Калифорнии с наивысшим баллом за всю его историю. Пит по специальности «археология», Венди – с дипломом социолога.

Пока ясно было одно: насекомое на бутылке, найденной Сэмом и Реми, выглядело точь‑ в‑ точь как то, другое, с осколка Теда. И место производства также не вызывало сомнений. Надпись на этикетке была на французском. На французском и от руки.

Вопросы накапливались… Как связаны между собой бутылка и осколок? Что означает символ? Могли ли обе бутылки находиться на борту «UМ‑ 34», а если так, то каким образом их разделили? И наконец: что в этих бутылках такого? Почему за них готовы убивать?

Существовал и еще один важный вопрос – или, скорее, проблема этического свойства, – который не давал Реми и Сэму покоя с тех самых пор, как они покинули Мэриленд. Как поступить с самой «UМ‑ 34» и останками Бема? Фарго понимали: несмотря на отсутствие прецедентов, субмарину можно считать местом захоронения, а их самих в таком случае – расхитителями могил, и утешали себя мыслью, что по окончании расследования вернут все личные вещи Бема законному владельцу, будь то немецкое правительство или выжившие родственники и потомки Бема.

Теперь, когда стало ясно, что Шрам охотился за подлодкой, Фарго постарались по возможности дистанцироваться от своей находки. Они позвонили своему юристу, и тот их заверил, что организует все в лучшем виде: у него есть проверенные люди, которые якобы и обнаружат лодку, и уведомят власти о том, что на дне реки Покомок могут находиться торпеды.

– У него были жена и сын, – сказала Реми, не отрываясь от страниц дневника. – Фрида и Гельмут, в Арнсбурге, в окрестностях Дюссельдорфа.

– Ничего себе! Значит, более чем вероятно, что у него там остались родственники. Если так, мы их отыщем.

– Как продвигается расшифровка журнала?

– Медленно. Я собираюсь нанести координаты на карту, но, судя по всему, «тридцать четвертая» была закреплена за кораблем‑ носителем, который упоминается как «Гертруда».

– «Гертруда»? В Кригсмарине корабли называли…

– Нет, это кодовое название.

– Кодовые названия, затерянные субмарины и таинственные винные бутылки. Как в остросюжетном романе.

– Может, когда мы решим эту головоломку…

Реми засмеялась.

– По‑ моему, у нас и так дел невпроворот.

– Знаешь, все равно когда‑ нибудь мы сядем и напишем мемуары. Получится замечательная книга.

– Когда‑ нибудь. Когда станем седыми и старыми. Кстати, я разговаривала с Тедом. Он пока не высовывается.

– Слава богу. И что вы решили? Ты спросила его про подлодку?

– Нет.

Втягивать в их дела Теда было бы неправильно. Фробишер отгородился от жизни, существуя в своем коконе по собственному, строго заведенному распорядку, – хватит с него и недавнего похищения. И потом, Сэм знал Теда: как только новость о находке субмарины просочится в эфир, тот сопоставит факты – ведь на злополучное донышко Тед наткнулся всего в двух шагах от того места – и задумается о связи между лодкой и осколком. И если что‑ нибудь вспомнит, обязательно им сообщит.

– Вот послушай, – сказала Реми, водя пальцем по странице: – «Сегодня Вольфи дал мне две бутылки отличного вина, из тех трех, что он захватил с собой. Он сказал, это чтобы отметить успешное выполнение миссии».

– Вольфи, – повторил Сэм. – Нам известно, кто это?

– Нет. Я читала урывками. Попробую найти. Вот еще: «Вольфи сказал, что я должен взять две бутылки, ведь мое задание сложнее». Интересно, что он имел в виду?

– Понятия не имею. По крайней мере, теперь мы знаем, откуда взялся осколок Теда. Где‑ то по пути Бем «посеял» одну из бутылок.

На стене, над головой Реми, ожил интерком:

– Мистер и миссис Фарго?

Сколько они ни просили Сельму называть их по имени, она упорно продолжала «выкать».

Реми сняла трубку.

– Да, Сельма.

– Я, гм, кажется, у нас кое‑ что есть… Я нашла…

Заинтригованные, Сэм и Реми переглянулись. За десять лет работы с Сельмой они привыкли, что она говорит коротко и безапелляционно.

– У тебя все в порядке? – спросила Реми.

– Гм… может, приедете и я попробую объяснить?

– Скоро будем.

Сельма сидела за главным рабочим столом, не отрывая глаз от лежащей перед ней бутылки. Пит и Венди куда‑ то подевались.

Из‑ за своей привычки смешивать стили Сельма казалась настоящим ходячим оксюмороном. Реми окрестила ее прическу «модифицикация боба шестидесятых». Очки в роговой оправе, которые она носила на цепочке на шее, прибыли прямиком из пятидесятых. Повседневный костюм обычно состоял из брюк хаки, кедов и, судя по всему, неограниченного запаса «вареных» футболок. Сельма не пила, не курила, не ругалась и имела лишь одну слабость: травяной чай, который она поглощала в огромных количествах. Один из шкафчиков в студии был целиком отдан под ее любимый продукт, многочисленные сорта с экзотическими названиями, большую часть которых ни Сэм, ни Реми не могли выговорить.

– А где Пит и Венди? – спросил Сэм.

– Я их отпустила пораньше. Не была уверена, стоит ли разговаривать при них. Если захотите, вы всегда можете ввести их в курс дела.

– Ладно… – отозвалась Реми.

– Только, пожалуйста, не говори, что мы наткнулись на бутылку с жидкой Эболой, – сказал Сэм.

– Нет.

– Тогда что?

– Не знаю, с чего начать.

– Начинай с чего хочешь, – разрешил Сэм.

Она поджала губы, подумала несколько секунд и заговорила:

– Во‑ первых, этот символ на дне, насекомое… Я понятия не имею, что он значит. Простите.

– Ничего страшного, Сельма. Продолжай.

– Если вы не против, я бы вернулась к самой шкатулке: петли и защелка сделаны из латуни, а дерево – разновидность бука, которая встречается только в нескольких местах на планете. Больше всего деревьев растет в Пиренеях – на юге Франции и севере Испании. Что же касается прокладки, то этот материал сам по себе можно считать открытием. Я не удивлюсь, если окажется, что перед нами – самый ранний образец европейской клеенки. Телячья кожа – целых шесть слоев! – вымоченная в льняном масле. Два верхних слоя высохли и слегка сморщились, но те четыре, что внутри, – в превосходном состоянии. Стекло также достойно внимания – высочайшего качества и очень толстое – на самом деле толщиной почти дюйм. И весьма прочное: я уверена, оно выдержит довольно сильные нагрузки, хотя и не собираюсь проверять на практике. Этикетка: кожа ручной выделки, приклеена к стеклу, а также перевязана сверху и снизу конопляным шнуром. Как видите, отметки вытравлены прямо на коже, а затем заполнены чернилами – и надо заметить, очень редкими. Это смесь Aeonium arboreum «Schwarzkopf»…

– Можно то же самое по‑ английски? – попросила Реми.

– Сорт черной розы. Чернила представляют собой смесь лепестков розы и толченых крыльев цикады слюнявой, вида, который встречается только на некоторых островах Лигурийского моря. Что же касается содержания этикетки… – Сельма придвинула бутылку, подождала, пока Сэм и Реми подойдут ближе, и включила мощную галогенную лампу. – Видите эту фразу, mesures usuelles, – в переводе с французского «стандартный размер». Такие бутылки уже сто пятьдесят лет как не используются. А вот это слово – demis – означает «половина», то есть пол‑ литра, примерно одна английская пинта. Шестнадцать унций.

– Не слишком большой объем для бутылки такого размера, – заметила Реми. – Наверное, стекло очень толстое.

Сельма кивнула.

– А теперь давайте рассмотрим сами чернила: как вы можете заметить, они местами выцвели, поэтому на воссоздание уйдет некоторое время, но вы видите две буквы в каждом из верхних углов и две цифры в каждом из нижних?

Фарго кивнули.

– Цифры означают год. Один и девять. Девятнадцатый.

– Тысяча девятьсот девятнадцатый? – спросила Реми.

Сельма покачала головой.

– Тысяча восемьсот девятнадцатый. Что же касается букв «Н» и «А», то это инициалы.

– Чьи? – не вытерпел Сэм.

Сельма откинулась назад и сделала паузу.

– Имейте в виду, я не совсем уверена. Потребуются кое‑ какие исследования, чтобы точно…

– Мы понимаем.

– Я считаю, что инициалы французские и принадлежат они Henri Archambault – Анри Аршамбо.

Сэм и Реми переварили услышанное, переглянулись и дружно устремили взгляд на Сельму, а она лишь робко улыбнулась и пожала плечами.

Реми заговорила первой:

– Ладно, только чтобы убедиться, что мы друг друга поняли… Речь о том самом Анри Аршамбо, верно?

– О нем, о нем, – отозвалась Сельма. – Анри Эмиль Аршамбо – главный хранитель вин Наполеона Бонапарта. И если моя догадка верна, вы нашли бутылку из утраченной коллекции Наполеона.

Глава 11

Севастополь

Фазан выскочил из кустов и взметнулся в небо, бешено колотя крыльями в по‑ утреннему пронзительном воздухе. Гедеон Бондарук выждал, давая птице фору, затем вскинул ружье и выстрелил. Фазан дернулся, забил крылом, обмяк и рухнул на землю.

– Отличный выстрел, – похвалил стоящий рядом Григорий Архипов.

– Апорт! – крикнул Бондарук на фарси.

Два Лабрадора, терпеливо ожидавшие у ног Бондарука, бросились за упавшей птицей. Вокруг охотников уже валялось больше дюжины тушек, разорванных псами в клочки.

– Ненавижу вкус дичи, – объяснил Бондарук Архипову, пнув одну из птиц носком ботинка. – Зато собакам разминка. А вы, Холков, что скажете? Вы любите охотиться?

Стоящий в нескольких шагах позади Архипова Владимир Холков задумался, склонив голову к плечу.

– Смотря на кого.

– Хороший ответ.

Большую часть жизни Холков с Архиповым прослужили вместе в спецназе: Архипов командир, Холков преданный, исполнительный офицер – отношения, которые продолжились и на гражданке. Только теперь оба зарабатывали огромные деньги в качестве высококлассных наемников. В последние четыре года самым щедрым нанимателем, бесспорно, был Гедеон Бондарук – работая на него, Архипов успел сколотить немалое состояние.

Получив от Холкова и Архипова доклад о провале задания, Бондарук вызвал их сюда, в свой летний домик, расположенный в крымских предгорьях. Сам миллионер прибыл днем ранее и до сих пор ни словом не обмолвился об инциденте.

Архипов не боялся никого и ничего – в этом Холков десятки раз убеждался на поле боя, но у обоих было профессиональное чутье на опасность, и оно подсказывало, что в присутствии Бондарука нельзя расслабляться ни на секунду. Хотя сам Холков не видел, чтобы Бондарук прибегал к насилию, тот, несомненно, был способен на любую жестокость. Они всегда волновались – не из‑ за страха, нет, скорее руководствуясь горьким опытом и здравым смыслом. Бондарук был непредсказуем, как акула… Безмятежно плавающая в сторонке, безразличная и одновременно всевидящая: на миг зазевался – и вот уже над тобой смыкаются жуткие челюсти. Холков знал: даже сейчас, во время непринужденной беседы, его начальник не сводил натренированного взгляда с ружья Бондарука, следя за движением ствола, как за пастью большой белой акулы.

Холков мало знал о прошедшей в Туркменистане юности Бондарука. Тот факт, что во время конфликта на иранской границе его теперешний босс, по всей вероятности, убил десятки его соотечественников – возможно, даже кого‑ то из знакомых, – мало его волновал. Война есть война. Лучшие солдаты, те, кому удается выжить и преуспеть в своем ремесле, как правило, беспристрастны и воспринимают убийство врага как работу.

– Из классного ружья метко стрелять не сложно, – заметил Бондарук, щелкнув затвором и вынимая гильзу. – Сделано на заказ австрийской фирмой «Хамбруш Ягдваф фен». Как думаешь, Григорий, сколько ему лет?

– Понятия не имею, – ответил Архипов.

– Сто восемьдесят. Оно принадлежало самому Отто фон Бисмарку.

– Ничего себе!

– Образец живой истории, – словно не замечая реплики Архипова, продолжил Бондарук. – Во‑ он там… – Бондарук указал на юго‑ восток, на идущую вдоль берега низину. – Видите гряду невысоких холмов?

– Да.

– В тысяча восемьсот пятьдесят четвертом, в Крымскую войну, здесь проходило Балаклавское сражение. Слышали когда‑ нибудь стихотворение Теннисона «Атака легкой кавалерии»?

Архипов пожал плечами.

– Кажется, в школе проходили.

– Все помнят стихи, но, увы, мало кто знает, что произошло на самом деле. Семьсот британских солдат – Четвертый и Тринадцатый гвардейские драгунские полки, Семнадцатый уланский и Восьмой и Одиннадцатый гусарские – пошли в атаку на русские пушки. Когда дым рассеялся, в живых осталось меньше двух сотен… Владимир, вот ты военный. Что это, по‑ твоему? Глупость или отвага?

– Сложно сказать, что взбрело в голову командованию.

– Еще один пример живой истории, – сказал Бондарук. – История – это люди и их наследие. Великие дела и стремления. И великие провалы, разумеется. Пойдемте со мной.

Бондарук подхватил ружье и побрел через высокую траву, мимоходом подстрелив очередного фазана.

– Я не виню вас за то, что вы их упустили, – заговорил он. – Я читал о Фарго. Они живут ради приключений. Ради опасности.

– Мы их найдем.

Бондарук лишь отмахнулся.

– Вам известно, почему я так стремлюсь заполучить эти бутылки?

– Нет.

– Правда в том, что сами бутылки, их происхождение да и вино внутри меня не интересуют. Главное – их достать, а потом хоть разбейте их, я и слова не скажу.

– Тогда зачем они вам? Чего ради?

– Ради тайны, которую они хранят. Хранят вот уже двести лет и два тысячелетия. Много ли вы знаете о Наполеоне?

– Не очень.

– Наполеон был неплохим тактиком, жестоким военачальником и великолепным стратегом – об этом вы прочтете в любом учебнике по истории, но лично я уверен, что самым ярким его талантом можно считать способность предвидеть. Он просчитывал на десять ходов вперед. Поручая Анри Аршамбо создание этого вина и бутылок, Наполеон думал о будущем, о вещах, которые важнее любых сражений и политики. Он думал о наследии. К сожалению, история рассудила по‑ своему… – Бондарук пожал плечами и улыбнулся. – Впрочем, кто‑ то теряет, кто‑ то находит.

– Не понимаю.

– Само собой.

Бондарук начал было уходить, свистом подозвав собак, но вдруг остановился и посмотрел на Архипова.

– Григорий, вы долгие годы служили мне верой и правдой.

– Работать на вас – одно удовольствие.

– Как я уже сказал, я не виню вас за то, что вы упустили Фарго, но хочу быть уверенным, что подобное не повторится.

– Уверяю вас, господин Бондарук.

– И готовы поклясться?

Впервые за все время во взгляде Архипова проскользнуло сомнение.

– Конечно.

Бондарук улыбнулся, но одними губами. Глаза оставались холодными.

– Хорошо. Поднимите правую руку и поклянитесь.

Замешкавшись буквально на миг, Архипов поднял руку для клятвы.

– Даю слово, что…

Молниеносным движением Бондарук развернул ружье, и в следующий миг ствол выплюнул сгусток оранжевого пламени. Правая кисть и запястье Архипова исчезли в брызгах крови. Бывший спецназовец отшатнулся, уставился невидящим взглядом на хлещущую из обрубка кровь и со стоном рухнул на колени. Стоявший позади и чуть в стороне Холков поспешил отступить, не отрывая взгляда от дробовика в руках босса. Архипов слабеющей рукой схватился за обрубок и поднял взгляд на Холкова.

– За что? – прохрипел он.

Бондарук подошел к стоящему на коленях Архипову и посмотрел на него сверху вниз.

– Я тебя не виню, Григорий, но в жизни за все нужно платить. Не замешкайся ты с Фробишером, Фарго бы не влезли.

Бондарук снова вскинул ружье, примерился к левой лодыжке Архипова и спустил курок. Ступня исчезла. Архипов вскрикнул и рухнул навзничь. Бондарук не спеша перезарядил ружье, методично отстрелил Архипову вторую руку и ногу и встал рядом, наблюдая, как подчиненный корчится в луже крови. Через тридцать секунд тот затих.

Бондарук поднял глаза на Холкова.

– Хотите получить его работу?

– Простите?

– Я предлагаю вам повышение. Вы согласны?

Холков перевел дыхание.

– Должен признать, ваш стиль руководства заставляет задуматься.

Бондарук улыбнулся.

– Да полноте. Архипов был бы жив, соверши он ошибку поправимую. Но он совершил непоправимую ошибку. Теперь в деле замешаны Фарго, и их присутствие слишком усложняет дело. Вам позволено ошибаться, но лишь до тех пор, пока остается шанс все исправить. Итак, ваш ответ?

Холков кивнул.

– Я согласен.

– Вот и славно! Что ж, а теперь нас ждет завтрак. – С этими словами Бондарук развернулся и пошел прочь; собаки потрусили следом. Их хозяин сделал несколько шагов и вдруг остановился, будто что‑ то вспомнив в последнюю секунду. – Кстати… Придете домой, не поленитесь, загляните на американские новостные сайты. Говорят, какой‑ то местный, а точнее, офицер полиции штата Мэриленд совершенно случайно набрел на полузатопленную немецкую субмарину.

– Неужели?

– Интересно, не правда ли?

Глава 12

Ла‑ Джолья

– Ты ведь не серьезно, правда? – воскликнул Сэм, глядя на Сельму. – Утраченная коллекция Наполеона… Это же всего лишь…

– Легенда, – закончила за него Реми.

– Вот именно.

– Не обязательно, – отозвалась Сельма. – Для начала давайте устроим небольшой экскурс в историю, чтобы вы поняли, о чем речь. Я знаю, что вы оба имеете некоторое представление о наполеоновской эпохе. Чтобы не надоедать лишними подробностями, я опущу описание ранних лет жизни и перейду сразу к военной карьере. Уроженец Корсики, Наполеон впервые проявил себя при осаде Тулона в тысяча семьсот девяносто третьем году и был повышен в чине до бригадного генерала, потом до генерала армии Запада, затем назначен командующим внутренними войсками и, наконец, командующим французской армией в Италии. В течение следующих нескольких лет он воевал в Австрии, откуда вернулся в Париж настоящим героем. Проведя несколько лет на Ближнем Востоке в ходе Египетской экспедиции – кстати, на фоне успехов Бонапарта она выглядит скорее как провал, – он возвращается во Францию, принимает участие в coup d'etat (иными словами, в государственном перевороте) и провозглашает себя первым консулом нового французского правительства. Годом позже, прежде чем развернуть вторую итальянскую кампанию, Бонапарт переводит войска через Пеннинские Альпы…

– Знаменитая картина, где он на коне… – вставила Реми.

– Верно, – согласилась Сельма. – Верхом на вставшей на дыбы лошади, взгляд решительный, губы плотно сжаты, рука указывает вдаль… Забавно, но в действительности все происходило несколько иначе. Во‑ первых, несмотря на распространенное мнение, на момент перехода через Альпы жеребца Наполеона звали не Маренго, а Штирия; новую кличку ему дали позже, в тысяча восьмисотом, через три месяца, дабы увековечить победу при Маренго. Самое смешное в том, что большую часть пути Наполеон проделал верхом на муле!

– Как‑ то не вяжется с героическим образом…

– Да уж. Во всяком случае, по окончании итальянской кампании Наполеон вернулся в Париж как победитель и через сенат провел декрет о пожизненности своих полномочий – дело шло к бессрочной, ничем не ограниченной диктатуре. Два года спустя он провозгласил себя императором. Примерно через десять лет Бонапарт завоевывает Европу. Он одерживает победу за победой – вплоть до двенадцатого года, года вторжения в Россию. Роковой просчет: русская кампания стала началом конца империи. Французы были вынуждены отступить в самый разгар суровой зимы; из великой наполеоновской армии выжил лишь каждый десятый солдат. Наполеон вернулся в Париж и наспех собрал новое войско, в тщетной надежде удержать завоеванное. В итоге наполеоновская армия потерпела поражение в Битве народов под Лейпцигом, и объединенные русские, австрийские, прусские и шведские войска вступили в Париж. Весной тысяча восемьсот четырнадцатого Наполеон отрекся от престола, уступив трон Людовику Восемнадцатому Бурбону, и месяц спустя отправился в ссылку на островок Эльба в Средиземном море. Его жена с сыном спаслись бегством…

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒