Николай Анатольевич Шпыркович 9 страница

— Ага, мне им только УК тогда цитировать им надо было. Они бы мне живо апелляцию устроили… из " макарыча". Ладно, взяли мы с Татьяной набор и побежали с ними, вернее, перед ними, " сердечник" и " сахарник" в машине остались. Забегаем в " стекляшку", на полу девка — красивая — слов нет. Грудь — лицо-фигура-зубы.

— Зубы — это ты правильно заметил, — криво усмехнулся Старый.

— …Угу, — кивнул Дмитрий, хрупнув огурцом, — и уже у нее гаспинг пошел.

— Это чего? — поднял бровь кверху Крысолов.

— Перед смертью многие так дышать начинают — разъяснил Старый, — ну, ты сам видел, воздух ртом хватают….

— …Да. Ну, а нам что делать остается — летеха в спину стволом тычет, орет, натуральная истерика у него — спасай, давай, а то тебя раньше завалю… Мне повезло, что я, когда сгребал все, в кучу, заодно и маску Лаердала в пакет бросил — на лицо накладывается, чтобы, значит не рот-в-рот дышать а некое подобие гигиены соблюсти. Так то мы ей не пользовались, мешок АМБУ гораздо удобнее, а тут видишь, пригодилась. Наложил я маску эту девчонке на лицо, давай искусственное дыхание делать, сам думаю, если " перекинется" и меня куснет — первым делом, ей голову расшибу, чтобы никого больше, а главное, Таньку не покусала, а уж вторым — лейтенанта-гада привалю, мне все один хрен тогда будет. Главное, не знаю — может помереть не только от укуса можно. Может и в процессе реанимации можно насмерть заразиться — типа, как туберкулезом. За пульс взялся — трепетнуло там что-то — и стихло. Кричу Татьяне — давай массаж делай, та плачет, тоже ведь боится, но качает. А сколько в ней веса — 40 кг вместе с ботинками. Я летехе — мол, ты покачай, посильнее сестры моей ведь будешь. Так что мне он ответил?

— " А я не умею, вам за это деньги платят! " — предположил Старый.

— Точно. Про деньги только не сказал, а так — развел руки в стороны и, типа все объяснил. Сержант тоже башкой трясет. Блин, помню ведь, говорила нам преподша на курсах: " Мы — инфантильное общество, привыкшее, что за все отвечает кто-то — но не мы сами" … Вот и лейтенант тот — он сам, его преподаватели и друзья его — все они на чистом серьезе считали, что реанимация, которой их в училище обучали — нечто параллельное их основным обязанностям. Их задача- пистолет на форме носить, ну, злодеев искать, не без того, а лечить — врачи должны…, а ты еще говоришь — водители… Я бы и сам качать взялся — да так рассудил, ежели что — опаснее с этой стороны будет.

— А помнишь, новые руководства по реанимации приходили? Американской анестезиологической ассоциации? Там ведь говорилось, что можно и не дышать, в-общем-то, только непрямой массаж сердца делать? — вспомнил Старый.

— Так, а кто их читал, кроме анестезиологов, да и то не всех? — резонно заметил Дмитрий, пожав плечами. — Летеха — сам ни дышать, ни качать не умел — но твердо помнил, что надо и качать и дышать — без этого реанимация неэффективна. И что я ему, под стволом буду что-то доказывать? В общем, реанимируем мы — изо всех сил, кстати, старались — а вдруг, думаю…Может, поэтому и не " перекинулась" так быстро, все же смерть коры мы минут на тридцать отсрочили. И адреналин кололи, и атропин. Я вижу, Танюха из сил выбилась, сменил ее, шепнул только: " Дави к земле голову", а сам, будто невзначай на руку покойнице коленкой наступил. Она поняла, кивнула. Да, так говорю, минут на тридцать нас хватило, потом все же кора отлетела — зашевелилась под нами девчонка та милицейская, глаза открыла. Я вторую руку прижал, сам на нее навалился — в другой раз, может, мечтал бы об таком, а тут… Кричу Таньке: " Голову, голову держи" — смотрю — а она все ближе к мертвячке клонится, в глаза ей смотрит — да вы знаете, к а к о й у них взгляд сразу, как воскреснут. (Старый и Крысолов серьезно кивнули, а Артем вспомнил, что, когда голова матери показалась над печкой, он чуть не подался к ней — хоть и лютостью неживой разило от ее взгляда. Благо, батя тогда из сеней прибежал. ). Я летехе — " стреляй! " — а у того руки трясутся, голова тоже — " не могу…". Сержант нас спас — Таньку оттолкнул да зомбачке голову в куски и разнес… Я только зажмуриться успел, да губы плотнее сжать — чтобы кровь на слизистые не попала. А лейтенант, как с ума сошел — да так и было наверное… — " Ты что?!! Ты что?!! Я ж любил ее! Они же оживили ее!!! " — не успели опомниться — бац сержанту в башку, прямо в лоб. Видать, опомнился от такого, на нас посмотрел дико — и — себе тоже — бац! Три трупа ментовских — и мы с Танькой посередке. Тут в дверях шорох — я уж думал, зомбаки ломятся — нет, " сахарник" наш на выстрелы прибежал. Мы пока объяснили ему, что к чему, — как в той пластинке " По следам Бременских музыкантов" — " …взревел мотор!! " — мы на улицу — тю-тю наша " Аудюха" вместе с " сердечником". Главное, не знаю — что дальше делать-то. " Сахарник" осмотрелся, да и говорит нам:

— Продукты надо брать и оружие. Как раз это у нас и есть. — и на стволы кивает, да на полки кафешечные. Ну, какая там еда — пицца, чипсы да шоколадки. Однако все ж таки перекусили, хоть немного, с собой взяли — " сахарник", Филинов его звали, вспомнил, а по имени отчеству, уже и не помню, как, поморщился, правда — на таких продуктах, говорит, долго не протяну, особенно теперь. И инсулина у меня, говорит, нет — я хвать-похвать — точно, не взял, когда из реанимации деру давали! Вспомнил я тогда, что неподалеку от нас дружок мой, Игорь Тимошкин живет. А он тоже диабетик, у него инсулин должен быть по-любому, да и жратва диабетическая тоже должна водиться. Взяли мы стволы милицейские, продукты, чего покалорийнее, да и пошли, озираясь, к Игорю. Филинов, молодец, двух зомбаков тогда по дороге завалил, и шустера даже одного. Мы бы без него еще тогда пропали. Спрашиваю — где стрелять научился — а он сам бывший мент, оказывается. К Игорю дошли — он в коттеджике жил там, уже в частном секторе — возле дома упырь стоит. Филинов его " на раз" завалил, к дому подошли — дверь закрыта. Ну, где у Игоря ключи лежат, я знал, зашли мы к нему. Инсулин нашли, Филинов поморщился, правда — белорусский, " Моно-су", плохой очистки, он то сам к " Актрапиду" датскому привык. Ну, из двух зол — выбирают меньшее, кольнулся он тем, что было, хоть немного, говорит, сушить перестало. Попробовали телевизор посмотреть — не идет ничего, у нас ведь типа " кабельное" телевидение было — из области на антенну приемника сигнал принимали, а потом по кабелю на телевизоры разводили. Ну, и нас заодно — на деньги. А тогда, видать, приемник и накрылся, и все телепередачи в нашем городке. А " тарелки" у Тимохи, не знаю почему — не было. Пока по городу колесили, мы по радио в автомобиле кой чего уловили — так, больше трепа, серьезной информации — никакой.

— В первые два дня даже в Москве не сразу поверили — угрюмо буркнул Крысолов, низко опустив голову.

— До сих пор не знаю, почему у нас так полыхнуло — задумчиво проговорил Дмитрий. — я потом с кем ни разговаривал — так маленькие городки, в основном лучше держались. А у нас считай, в первый день, все накрылось медным тазом.

— Из любого правила есть исключения — фаталистично пожал плечами Старый. — Помню, был случай у меня в молодости на практике, в деревне все жители пили из одного колодца — и все легли с дизентерией — кроме двух домов: первого и одиннадцатого. Все, что их роднило — так только единицы в нумерации — а все прочее — возраст, привычки, культура питания и даже национальность живущих — были разными — в одном всю жизнь прожила бездетная семья стариков-татар, в другом — переселенцы из Сибири, молодая семья с тремя детьми. И вот не заболели именно они — а чего — так и не поняли ни мы, ни санстанция.

— Ну, а у нас наоборот получилось. Игорь тогда в тот вечер так и не пришел. Тоже пропал, наверное. Ну, посидели вечер, поговорили. Прикинули, что к чему, получается, Херня началась. Решили утром колеса искать, запасаться продуктами да на деревню, к дедушке дергать. Только не зря говорится, человек предполагает….

Дверь мы, конечно, закрыли, дежурить условились так: первую половину ночи — Филинов, вторую — я. Танька и так весь вечер ревела, уж какой с нее часовой… Полегли мы по разным комнатам, Филинов у двери сел. Поначалу ворочался я, все думал, как жить теперь будем — а потом приснул, да так крепко, даже снов, по-моему, не видел никаких. Проснулся — вроде светает уже. Я на часы — уже пять утра! И не разбудил меня сменщик! Точно, думаю, свалил, как сердечник тот. Пошел туда — нет. Не свалил. Ночью ему, видать совсем плохо стало, на " чужом" то инсулине, да с недолеченной инфекцией, да с несбалансированной диетой — уровень глюкозы повысился, так что он сознание потерял. Но живой, смотрю. В общем-то — если бы у меня было несколько часов, я бы его из этой комы бы вывел, даже на белорусском инсулине — повводил бы ежечасно, пусть и навскидку, водички бы подлил, оставалось у меня еще несколько бутылок физраствора — и оклемался бы мужик. Разбудил я Таньку, стали мы в вену раствор капать, первую дозу инсулина ввели — Васильич снова замолчал и налил себе, не спрашивая разрешения, рюмку из катастрофически быстро пустеющей бутылки и сам же выпил.

— … Тут стук в дверь. Думаю — Игорь вернулся, туда, гляжу в глазок — Марина, та моя сестрица, что мы вчера мужу на руки отдали. Вся бледная, перепуганная, в синяках, одежда порванная. И просит, да жалобно так — " …Дмитрий Васильевич, откройте, я не укушенная, честное слово, помогите…" Мне бы дураку сообразить — о т к у д а она знает, что мы именно здесь? Так все же не переключишься сразу вот так. Открыл я — тут они и ворвались, человек двадцать, в основном женщины, но и мужики были. Если бы Филинов дежурил тогда, ну или я хотя бы — думаю мы бы засекли их, когда они к дому подбирались, а я завозился, с ним, видишь… мне сразу чем то тяжелым в морду заехали, я и поплыл, бабы визжат, волосы мне клоками прям дерут, до глаз добраться норовят. Я и понять ничего не могу, сообразил только лицо ладонями прикрыть, чувствую — на части меня натуральным образом рвут. Краем глаза увидел — половина тех что в дом ворвались — туда метнулись где Танька Филинова капала. Слышу: " …покойник!.. ацетоном пахнет!.. тут они их делают!.. стреляй его давай!.. " И — выстрел. Танька, слышу, кричит, приволокли ее ко мне. Одна женщина мне ногтями все лицо разодрала, хрипит:

— Это тебе, гад, за деток моих!!

А другая, какая-то визжит, аж пеной исходит:

— Вот, я же вам говорила! Не верили мне! Откуда все пошло — с больницы этой гребаной, там всегда они палачи работали! Я сама, сама видела, как он вчера мертвецкий укол в машине одному сделал, а потом из машины его выпустил, чтобы он всех кусал! И тут одного уже готовили — вон, как ацетоном в комнате воняет! Из больных — мертвецов ходячих делают, они же знают, как, они же их оживляют в реанимации! Сучки эти его реанимационные — своих мужиков специально заразили, чтобы с ним кувыркаться. Знаю я, что они там, на дежурствах вытворяют! Вон, коттеджик какой выбрали, чтобы потом, значит, когда мы все передохнем, блядовать тут! Хорошо, вон Роза Викторовна увидела, как они сюда зашли! Трахаться любите, сучки драные — сейчас натрахаетесь! Сюда их, девки!

Маринка, та, что в дверь ко мне постучалась, плачет, молит:

— Ни при чем мы, ну правда, мы лечили, а мужа моего до меня укусили…

— М-а-алчи, сссука!! — ну и дальше, все ласковые слова…Меня бросили, я уже почти и так чуть дышал, девчонок моих в соседнюю комнату потянули, там у Тимохи кухня была…. Слышу, закричали мои девочки, да так жутко — аж сейчас вспомнить тошно. Что они там с ними сделали — не видел я, к счастью, наверное. Хорошо хоть недолго они их… слышу — два раза выстрелили, все значит… Я и объяснить ничего не смог, да и не вышло бы ничего, думаю.

— Я слышал, было такое кое-где еще — негромко проронил Крысолов. — Ребята говорили, в Польше, в Кракове — персонал небольшой больницы сумел закрыться в здании, не допустить вспышки эпидемии, когда в городе уже хаос был — так их, точно как и тебя, в распространении инфекции и обвинили — чего это, у них ничего, когда везде — Песец. И у нас, где-то на Севере, тоже…

— Не в первый раз, — тяжело вздохнул Старый, — вон, холерные бунты — тоже ведь, сколько то докторов костьми и легло, потому как, оне, суки, в сортиры холерный порошок сыпять и от того холеру пущають! С краковскими-то ребятами что вышло, не знаешь?

— Окружили эту больничку добропорядочные панове, да и сожгли, вместе с персоналом и больными — в лучших традициях инквизиции и зондеркоманд.

— Мысль у мстящего народа работает на удивление одинаково — криво усмехнулся страшным лицом Васильевич. — С девчонками моими покончили, ко мне вернулись, кровью залитые, а я сам, как милиционерша та вчерашняя, воздух ртом глотаю — ребра мне они переломали, когда ногами топтали. Вот они и подумали, видно, что я вот-вот перекинусь, да их за жопы покусаю, загалдели: " быстрей-быстрей его, Толечка! " — мужик там был один, трусоватый слегка, на мое везение — издали бахнул из пистолета, с одной руки — пуля только по голове скользнула, а башка у меня и до того уже вся в крови была. Кожу стесал, всего лишь — он повернул голову и показал длинный шрам над ухом. — только я все равно отрубился. Очнулся я от боли — когда на лицо мне кусок занавески горящей упал. В комнате дым, но пока еще поверху плавает, внизу, где я лежу — воздух есть. Кусок небольшой — а синтетика, прикипела к коже сразу намертво и горит, прямо на лице. Затушил я его кое-как и пополз. Я у Тимохи уже бывал раньше, помнил, как он показывал — на первом этаже у него дверь была. А за ней — спуск в подвал, а из подвала прямо переход в гараж, в яму смотровую — лентяй Тимоха был, но трудолюбивый — чтобы, значит, зимой по морозу из гаража в дом не ходить — такую вот ерунду придумал. Так вот, почти на автомате и выполз я в гараж, скорчился на дне ямы той, думаю: " А на кой хрен я оттуда выползал? Мне немного бы полежать еще — и траванулся бы там, а глядишь — и сгорел бы, если повезет — дотла, чтобы потом и мертвецом не встать — какие они не живые, а пепел ходить точно не будет, да и мозги, если вскипят — наверняка, не хуже пули в голову будет…". Чего-то расхотелось мне к людям. Однако полежал, чутка, продышался — уже как-то и раздумал назад в огонь ползти или дожидаться, пока я в этой яме смотровой, как цыпленок в духовке не пропекусь. Выбрался я из ямы, на четвереньках к двери гаража подполз. Глянул — никого, вроде. Замок там легко изнутри открывался. Вывалился я из гаража и пополз опять же на четвереньках, сам не зная, куда. Голова гудит, лицо горит, дышать еле-еле получается, в левый глаз как сверло вворачивают. Отполз от дома, он как раз полыхнул здорово, там канава была. А в ней — труба дренажная, я туда залез и только там уже без сознания свалился… Как меня тогда зомбаки не сожрали — до сих пор не пойму…

— Они больше, наверное, на огонь пялились. Нравится он им, да и мясом горелым оттуда тянуло — равнодушно предположил Крысолов.

— Ага. Пролежал там я, видно, до обеда, потом очнулся. Вылез тихонько из трубы — дом уже догорает, по пепелищу зомбаки шарятся, Филиновым жареным закусывают. Куда же идти, думаю? И, главное, как? Там же, чтобы из города выйти, надо или через заборы лезть, или на улицу выходить. А на улице — того и гляди, отважные мстители углядят, что дело-то недоделано, да и спроворят меня. А ночь, чувствую, не переживу — замерзну нахрен, март все же, не июнь, и ожог болит, и погода портится… Через заборы лезть — сил нет. Вот так, пока стоял да думал, все само и решилось — околачивалась там пара зомбаков — они на меня и навелись. Нет, уж, думаю, хрен, не для того я вылезал из того пожара, чтобы вы меня, твари тухлые, сожрали. Повернулся и заковылял от них — быстро, правда, идти не получалось, ребра сильно болели, но все же двигался я быстрее их. Иду. Думаю, вот сейчас или толпа зомбаков наперерез вырулит, или учинят мне товарищеский суд земляки. Только подумал так — и точно — навстречу несколько знакомых лиц…. или рыл…, как их назвать, после того, что они с моими девчатами сделали. Из магазина продуктового коробки выносят. Все, думаю, шандец. Решил, пусть лучше уж дострелят, чем зомбакам доставаться. Ковыляю к ним, у них там вижу, с ружьем один есть, если что — думаю — мучиться не буду, с такого расстояния они мне голову в клочья разнесут. Гляжу — заметили меня:

— О, глянь! Реаниматор этот хренов…его растак конем! Не дострелил Толян его вчера. Ну ладно, все равно сдох, и даже сожрал видно, кого-то, вон как шустро передвигается…. — Чего-о? — думаю. А потом сообразил — видок ведь у меня — само то. Я у зомбаков запросто за своего сойду, — с ожогом на пол-морды, с походкой характерной, скажем так. Да и в крови я был весь — этим- то невдомек, что когда кровь у человека из головы хлещет — кажется, что она у него вся вытекла. А со стороны, в свете новых реалий — точно, ощущение, что я — свежеиспеченный мертвяк. Не понял я, правда фразы про " шустро передвигается", ну да ладно, думаю. Один, с двустволкой, ружье поднял, стрелять приготовился — второй его останавливает:

— Не надо, — говорит, — пусть так, сука, ходит, это для него еще лучше будет, а я ему вслед плевать буду, если увижу. Вон, давай, спрячемся в магазине, тем более он — не один, а на выстрелы — еще набегут. — Ну, пока я до них дошел, попутно узнал, за сколько же баранов я свой диплом купил и сколько медсестер отымел.

— А, правда, сколько? — заинтересованно навострил уши Старый.

— У нас столько в больнице с войны не работало, — отмахнулся Дмитрий. — Прошел я мимо магазина, один из тех зомбаков, что за мной шли, в магазин стал ломиться. Второй, видать решил, что ковыляющая синица лучше журавлей с двустволками и за мной увязался — ну, для тех моих знакомцев как раз натурально вышло — два тупых зомбака, включая меня (тем более — я диплом за баранов купил) — по улице гуляют, а один умный — за человечиной в магазин ломится. Слышу — они его и грохнули, сзади. Лады, думаю — буду типа Колобком — " я от бабушки ушел, а от мертвеца — и подавно уйду". Я ведь тогда ни про шустеров, ни, тем более, морфов — не знал ни хрена. Только смотрю — " мой" — то зомбак — не отстает, нажимать стал. Чувствую — если так дальше пойдет — догонит он меня, как пить дать. Тем более у меня голова кружиться начала, крови я действительно потерял все же прилично, да и так все до кучи пришлось. Нет-нет — да и оглянусь — а он все ближе и ближе, уже грабки тянет. И спрятаться негде, и отбиться нечем. Свернул я в дворы — может, думаю там схоронюсь где — " мой" за мной. Только оборачиваюсь в очередной раз — повернул " мой" зомбак и так же, как раньше догонял, так теперь от меня улепетывает. Я и понять не успел, чего это с ним — со второго этажа, с балкона — прямо на крышу машины, что рядом стояла — э т о прыгнуло. Это потом-то я узнал, что такое морфы и с чем кого они как едят, а тогда — сидит такая харя на машине, как сейчас помню — " Мерсик" старый такой — и дергается. Он ведь, когда прыгнул, когтями крышу пробил и зацепился за жесть. На секунду, правда, только зацепился — что ему эта жестянка, если я видел потом, как один морфюга, не шибко умный, правда, банки с тушенкой грыз, как девка семечки на базаре…

— …А чего " не шибко умный"? — полюбопытствовал Крысолов.

— А она от " Главпродукта", пополам с соей была, — охотно пояснил Дмитрий, — так вот, я как пень еловый, " елупень" — сокращенно, стою — вижу, что от этой твари я и здоровый бы не убежал, а уж теперь… Интересно, как всякая дурь в голову лезет напоследок — я вот подумал: " Неужели это все и вправду устроили пришельцы — вот же сидит один. Только чего они там — тоже бюстгальтеры носят? ". Мне даже и мысли в голову не пришло, что это так мертвяк раскормиться может. И была бы это последняя моя мысля — как тут тоже со второго этажа, с соседнего балкона — бах — прямо ему в загривок. Он так, в машину вцепившись, сидеть и остался. Я от неожиданности: " …дь! ". Смотрю — на балконе мужик стоит, в руках ружье.

— О, да ты — живой. А я только тебя привалить хотел. Заходи, — говорит, — в подъезд. Там чисто, я с утра прибрался.

Я, как эту зверюгу, особенно ее зубы, увидал, так сразу раздумал по улицам шляться. Зашел — вижу в подъезде и на лестнице — несколько трупов лежит. Поначалу шарахнулся — я уже привык, что мертвые — опасные, только смотрю — у них головы пробитые, а потом сообразил, что мужик под словом " прибрался" в виду имел. На лестничной площадке давешний мужик стоит — подымаюсь по ступенькам, гляжу — он пьяный, не в мат конечно, но здорово.

— Ну, привет. Чего это ты дома не сидишь, а с покойниками в догонялки играешь?

— Да вышло так, — говорю, а сам думаю, где я его видел.

— Нехерово у тебя вышло. Тебе еще повезло, что Нинка вылезла, покойников распугала, их тут с утра целый двор был.

— Какая Нинка?

— Да та, которую я на " мерине" пристрелил. Соседка моя. Сука она и при жизни была, и после смерти осталась — вон, как крышу мне помяла. Она меня, стерва, скрасть хотела, а тут ты нарисовался.

— Так…что — э т о — тоже человек был? … Была?

— Да какой там человек…, -ну и давай мне рассказывать, как она ему жить мешала, да за то, что он машину возле песочницы детской ставил, пилила. Ну, заодно, кой-чего и полезного рассказал — про шустриков, про морфов — он их " обезьянами" называл.

— Их поначалу, кто как называл, — пробурчал Крысолов. — Потом уже как-то устаканилось, хоть за границей у них там до сих пор своя терминология.

— Астронавты-тайкунавты, — вздохнул Старый. — Планету просрали, а общего языка так и не нашли…

— … Пока говорил, в квартиру к нему зашли, он предлагает — умойся, мол, пока кто по тебе и впрямь не шмалянул, мне отказываться вроде как и не с чего, только думаю — не пальнет ли он сразу, как Гюльчатай личико умоет? Ладно, думаю, делать нечего, да и задолбался я уже что-то шифроваться, да камуфлироваться. Умылся я там у него, хоть на человека стал похож, а не на трехдневного упыря. Он смотрит — лыбится, гляжу.

— Привет, доктор! — говорит. Тут и я вспомнил, где его видел — лечился он у нас. Он в хирургию с переломом бедра загремел, а потом на третий день у него абстинуха развилась, ну его к нам и определили, до выхода из " острого кризиса". Говорил я ведь вам, — сварливо обратился он к Старому, — следите за руками: как только задрожали, а еще лучше — больной по тумбочкам шариться стал, да под кровать лазить — налейте ему " смесь Попова".

— Это что, не помню уже? — воззрился на него Старый.

— Спирт с глюкозой 1: 3, плюс фенобарбитал. Вам, хирургам, она всегда до лампочки была, вашим пациентам, у кого трубы горят, сердобольные соседи по палате всегда какого-нибудь ХДВ — хорошего дешевого вина спроворят. Ну, а не успеют, и подсядет он на коня — вы же его всегда к нам пихнете, чтобы он из окна не упорхнул, как и этого мужика, кстати. Ну а нам их куда-нибудь подальше передать их уже возможности не было — " психушки" давно уже перестали обычный алкогольный психоз на себя брать — нариков и суицидников девать некуда было, так нас изобретение товарища Попова только и выручало — нальешь ему стакашок, поднесешь, он вначале косится. Чего, мол, доктор тут принес, человек, вишь, сейчас кони двинет, а он… Лекарство, говоришь, пей, давай. Тот недоверчиво так попробует, а потом — лицо на глазах меняется, пьет человек — и оживает, как пустынный цветок под дождем. Блеск в глазах, движения уверенные. От фенобарбитала — покемарит чуток. Вечером — еще один стакашок ему наверх — к утру, глядишь — он мимо психоза и проскочил. Но тут, главное — не пропустить момент, вовремя налить, потому, как если опоздаешь — потом его пои спиртом, не пои — все одно " поскачет". А вы, в хирургии, вечно насчет спирта жмотились, потому и трелевали потом своих буйнопомешанных к нам, в реанимацию. Вот и этот мужик в точности также к нам угодил. Вы его пропустили — а мы потом с ним трое суток справиться не могли — все он рвался кабель прокладывать, который у нас на потолке болтается. Самое интересное — я ведь его тогда проклинал самыми последними словами — он у нас, сволочь, три подключичных катетера зубами перегрыз. И когда, сука, умудрялся? А периферические вены у него отвратные были, хочешь, не хочешь — опять ставить надо, чтобы из психоза вывести. А его вдобавок, и реланиум не брал — ставишь катетер — а он под тобой, крутится, как уж на сковороде, семь потов сойдет, пока попадешь.

Поставишь, следишь, только на минуту отвернешься- уже девчонки зовут, плачут — опять все сгрыз… Ну, и материл же я его, потом, когда он соображать уже малехо стал… " Ты, — помню, кричу, — абсолютно бесполезное существо на этой планете, только и умеешь, что винище жрать! "

— Ну, что, — говорит, — доктор, глядишь — и алкоголик на что сгодился? Помимо винища жрать, я и стрелять могу. Да ладно, не бойся, это только дураки на голову больные, врачей в Этой Херне обвинили… Везде, — говорит, — такое, — это что же вы, лепилы, по всему миру заговор устроили? Хоть среди вас и дохрена евреев, а все равно не поверю я, что масоны так круто сработали.

У мужика, в отличие от Тимохи, " тарелка" стояла, он мне и показал все. Ну, параллельно, накатили там грамм по двести. У него в квартире три ящика водки стояло, и он головы бутылкам откручивал не хуже чем зомбакам. Третий день уже шел, и хоть со скрипом, хоть сквозь зубы начали тогда правду говорить. Я свою историю рассказал.

Мужик…., как же звали его? — и не помню уже, мне говорит:

— А вообще-то, доктор, линять тебе отсюда надо все равно. Хоть и убедились, наверное, кроме совсем уж на голову трахнутых, что вы тут ни при чем, а все равно — могут и прибить — времена теперь простые пошли. Мало ли — вдруг ты кровь свою вспомнишь, и должок возвратить соберешься? Да и…вообще — ходить с тобой рядом и вспоминать, что вот его ты по ошибке, не разобравшись, чуть не прибил — неудобно как-то выходит. А не будет тебя — и на душе легче. Ну, и помимо тебя ведь тогда еще несколько семей медицинских кончили, ну как ты и за них обиду затаил, да за тех же медсестер своих? А вдруг власть наладится — хоть и не похоже на это — да ты заяву накатаешь — как ни крути, а нехилая статья им ломится, а ты свидетель основной. Кроме тебя, говорит — никто таким везучим не оказался, все о ком я слышал — всех покоцали…. — Васильевич посмотрел на Старого.

— Я тебе не хотел говорить, Сережа, извини, соврал, когда сказал, что про твоих не знаю ничего. И Ларису, и Катю — в первый вечер, еще перед тем, как к нам пришли… Я это потом узнал уже, пока у мужика на квартире отлеживался.

— Я туда только через три месяца добрался, — глухо сказал Старый, смотря в стол перед собой. — Город замертвяченный, живых нет, дом — сгорел. По окрестным деревням поискал, кое-кто туда выбрался, — никто ничего не слышал, не знает, не видел.

Коньяк в бутылке почти кончился и Дмитрий разлил остатки по рюмкам, следя за тем, чтобы у всех оказалось поровну. Все трое встали из-за стола и, снова не чокаясь, выпили стоя, немного помолчав. Артем к тому времени откололся от компании, все же неприятие алкоголя, усвоенное им в деревне после Херни сказалось, и сидел чуть поодаль в мягком кожаном кресле. Тянуло в сон, но хотелось дослушать рассказ Дмитрия. Тот же включил в сеть пузатый электрический самовар, который почти сразу же уютно засипел, и, усевшись обратно за стол, продолжил рассказ:

— Большинство горожан погибло еще в первые два дня — я ж говорил, п о л ы х н у л о у нас, как остальные выбирались и куда, как это все происходило, мимо меня прошло — я на следующий день, как у мужика оказался, свалился. Ожоговая болезнь — да еще при ожоге глаза — штука серьезная. Хоть теперь она протекала более легко — я еще удивился, почему у меня нагноения нет — а повалялся я все равно здорово. Спасло, конечно, то, что мужик мне из аптеки капельниц приволок, и бутылок с растворами — мой-то запас, весь спалили, как лекарства мертвецкие, еще в доме у Тимохи, так я сам себе в руку колол, а он мне бутылки менял. Ну, а будь как раньше — с этапом бактериального заражения — точно, сдох бы…

… Те же, кто выжил, попробовали организоваться в кучки — нечто вроде коммун. Но без опыта, без жесткого контроля над всеми новоприбывшими, без оружия, в конце концов, и умения его применить — один зараженный мог перекосить всю такую коммуну за одну ночь, хуже любой встречавшейся до этого эпидемии — тут опыт не годился ни Гражданской войны, ни даже Великой Чумы Средневековья. Чумные трупы, по крайней мере, лежали спокойно по своим жилищам, а не бродили по городу, пытаясь заразить всех остальных живых. Мортусам достаточно было иметь крюк, балахон да маску с полым клювом, в который клали всякий там шалфей-имбирь, что по идее должно было защитить человека от зловредных миазмов — а не снаряжаться на уровне спецназа — только для того, чтобы пройти по улицам…, да и то, это не гарантировало успех. Тех, кто кучковался, пытаясь варить общий суп в коммуналках — моментально выжирали морфы, тех, кто надеялся отсидеться где-нибудь в одиночку — они же подбирали потом, когда заканчивалась изобильная пища… И, если банде какого-нибудь Леньки Пантелеева можно было дать отпор — просто постреляв хорошенько в их сторону, и дав понять, что здесь сидят люди, готовые драться за свое добро, а уж хотя бы ранив одного — двух, не говоря уж об " убив" — тем паче, отбить охоту соваться в этот мирок — для морфов этого было мало. Их ведь можно было только убить, они могли только отступить — на время, почти никогда — уйти. Им не надо было спать, заниматься пьянством на хазах, блудить с девками и ночь напролет резаться в " сику" или " буру". Морф, достигнув определенного уровня развития, переставал расти " вширь" — зачем вирусу был носитель, размером с мастодонта, пусть и страшно сильного, но одновременно тяжелого, неповоротливого и не могущего пролезть за добычей в какую нибудь щель? А поскольку основной добычей морфов оставался по-прежнему человек — морф рос ровно до того уровня, пока его размеры не приносили недостатков при охоте на изворотливую дичь, пуская в дальнейшем приобретенные энергетические ресурсы на развитие хитрости и выносливости. (Несколько " повезло" африканцам — тамошняя фауна отличалась все же чуть более крупными размерами — вот и бродило в кенийском национальном парке несколько гороподобных морфов, едва учуяв запах которых в панике бросались со всех ног, немногочисленные уцелевшие слоны и носороги. Лишь размножившиеся львиные прайды, злобно рыча и скаля клыки, рисковали вставать на пути у чернокожих чудовищ. Львы по праву теперь носили звание " царь зверей" — группе таких мощных стайных хищников, да еще и не чувствительных к вирусу, оно должно было достаться, как говорится, " вне конкурса". ) Так то Африка, а на большинстве территорий остальных материков человечина была излюбленным лакомством морфов. Чем более " продвинутым" был морф, тем более совершенным был его энергетический аккумулятор, позволявший больше времени обходиться без " подзарядки" — пусть и гнилым мясом более " недоразвитых" собратьев, и терпеливо дожидаться " правильной" добычи. Человечеству это не сулило ничего хорошего — если вначале и были надежды, что морфы сожрут всех остальных зомбаков, а уж потом немногочисленных морфов можно будет перебить объединенными силами живых — уже после первой зимы Херни, когда из укромных мест выползла не больно-то уменьшившаяся в численности, армия " обычных" зомби, и куча " новых" морфов, обращавших на них свой немигающий взор только лишь уж очень с большого голода — стало ясно — Херня будет надолго. И, если даже уже упомянутая чума вымаривала в считанные недели целые города — достаточно вспомнить тот же Смоленск, хотя бы, из которого вышли последние несколько человек " и затвориша за собою ворота" — сейчас все было хуже. Ситуации, в которую попало человечество, до этого в таких масштабах, не встречалось ни разу — не в счет идут единичные случаи вспышки на заре времен в Австралии и Африке, и чуть позже — не в столь далекое время — на Гаити. Естественно, столь многочисленный вид, да к тому же обладающий уникальной способностью к приспособлению — так просто пропасть не мог. Все многообразие типов и характеров людей, моделей социального устройства в этих новых условиях лихорадочно опробывалось, совмещалось, заимствовалось из прошлого применительно к настоящему, чтобы, наперекор всему — тоже выжить. В ход шла религия, экономика, уклад жизни и привычки. Фактически, человечеству пришлось делить планету с едва ли не новым видом разумных существ — т а к о г о — у человечества еще не было. Все, что не подходило к новому образу жизни — безжалостно отбрасывалось в сторону, часто — вместе с носителями этого самого образа. Остальное с холодным интересом взвешивалось на исторически-эволюционных весах: если вот т а к жить… и т а к добывать средства к существованию… с т а к и м и людьми — пойдет? …

⇐ Предыдущая 4 5 6 7 8910 11 12 13 Следующая ⇒