Annotation 1 страница

В основе сюжета этого увлекательного триллера – судьба журналистки Марии Карелли, ставшей жертвой шантажа. Защищаясь, она убивает шантажиста. Полиция арестовывает Марию, она должна предстать перед судом. С помощью адвоката Пэйджита ей удается пройти через все тяжкие испытания. Ричард Норт ПаттерсонЧасть первая12345Часть вторая1234567891011Часть третья123456Часть четвертая12345Часть пятая12345Часть шестая12345678

notes1234567891011121314151617181920212223242526272829303132333435363738394041

Ричард Норт Паттерсон
Степень вины

Посвящается Лори, посвящается всем Часть первая
УБИЙСТВО
13 января

В коридоре женщина замерла, глядя на дверь с номером. Усомнилась на мгновение: отсюда ли она выбежала накую-то минуту назад? Медленно повернула дверную ручку, вздрогнула от металлического щелчка. Дверь со скрипом приоткрылась, выпустив в коридор полосу бледного, неживого света. Женщина помедлила, оглянулась – не столько из боязни быть увиденной, сколько от мучительного желания отдалить момент, когда окажется в номере. Который час?.. Взглянула на золотые часики. Когда это произошло? Задумалась. Разве теперь определишь? Минут тридцать прошло, решила она. Тридцать минут, а она все еще не знает, что делать. Разум отказывал, подавленный невозможностью случившегося. Она почувствовала тошноту. Кончики пальцев увлажнились. Она все пыталась обдумывать разные варианты своего поведения и тут же отвергала их – выхода не было. Преодолела побуждение бежать прочь, бежать от самой мысли о случившемся. Потребовалась вся ее сила воли, чтобы принять непоправимое. Задребезжал звонок лифта. Женщина вздрогнула. Лихорадочно вспоминала, где выход из лифта, как далеко до него. Оглянуться боялась, вспомнить расположение коридоров за спиной была не в состоянии. Выпрямилась, расправила плечи, толчком распахнула дверь. Прямоугольник света изнутри запечатлел ее подобно фотографии – стройная фигура с длинными черными волосами, застывшая в дверном проеме. Открылась дверь лифта. Второй звонок пробудил ее от шока. Шагнув внутрь, женщина закрыла за собой дверь. Дверь представилась ей символом заключения. Заключение?.. Финал. " Финал" звучит лучше, подумала она. Финальное действие – решающее действие. Она была в комнате. Всматривалась в детали обстановки. Опущенные шторы. Ее черная кожаная сумка на полу. Золотое горлышко бутылки из-под шампанского выглядывало из серебряного ведерка со льдом на кофейном столике. Два хрустальных бокала. Тяжеловесная картина, масло, вид на залив Сан-Франциско – придя сюда первый раз, она пренебрежительно отозвалась о ней. Ее колготки на ковре, сбоку на них – рваная дыра. Коснувшись горла, нащупала царапины. У нее был сломан ноготь; странным образом, это заставило ее вспомнить о собственной хрупкости. И наконец она посмотрела на него. Ковер под его грудью был в крови. Брюки спущены ниже колен. Взгляд выхватывал из общей картины то одну, то другую деталь: ноги с гротескно вывернутыми ступнями, голубые носки с разноцветными ромбиками, копна вьющихся рыжих волос, худощавое лицо меловой белизны с грубыми чертами. Один глаз был широко раскрыт – как будто в изумлении взирал на черный пистолет, лежащий возле головы, там, где она его бросила. Женщина замерла на мгновение, как парализованная. Глубоко вздохнула, выдохнула. Сделав три шага, встала над ним, глядя на голые ягодицы. Снова нахлынула волна отвращения, тошнота подступила и горлу. Она поняла, что ее может вырвать; той частью своего рассудка, что осознавала происходящее отстраненно, хладнокровно и безразлично, попыталась представить, как все это будет выглядеть в их глазах. Наверно, они поймут, как ей стало страшно, как он ее испугал. И все существо ее опять пронзила ненависть – тяжелая, глубокая, дикая. Закрыла глаза, вспоминала. Что он делал. Что хотел сделать. Глаза открылись, и она почувствовала себя сильней, уверенней. Больше похожей на ту женщину, что пришла сюда. На ту, какой была всегда. Приступ тошноты прошел. Она села рядом с телом на ковер. Увидела: выходного отверстия в спине нет – пуля застряла в теле. Дряблая кожа ягодиц сделалась серой. И уже с трудом различались оставленные ею царапины. Охваченная новым порывом решимости, женщина попыталась собрать все свои душевные силы, чтобы относиться к происшедшему с бесстрастием. Минут сорок назад, как ей стало ясно теперь, его сердце перестало накачивать кровь в сосуды. Огромный мужчина лежал, задрав задницу, белесую, как рыбья тушка. Картина почти смешная. Легкая невольная улыбка вызвала боль в разбитых губах. И сатанинская веселость улетучилась. Решила: она не намерена вспоминать его всю оставшуюся жизнь. Этого себе она не позволит. Сегодняшний день останется в прошлом. С этой минуты. Взглянула на часы. Прошло слишком много времени. Надо решиться. Встала, пытаясь держаться с достоинством, что получилось довольно неуклюже. Собирала душевные силы для того, что предстояло сделать. Осторожно обошла мертвеца, опустилась на колени, чтобы подобрать колготки. Пистолет оставила на месте. Держа колготки перед собой на вытянутой руке, задумчиво разглядывала их. Приподняв подол юбки, осмотрела ноги: царапина на левом бедре – и в соответствующем месте разорваны колготки. Они, конечно, захотят осмотреть ее ноги. Длинные, стройные от двадцатилетних тренировок еще с университетских времен – утром бег, вечером гимнастика. Двадцать лет волевых усилий, как и всего остального в жизни, совершенства своего тела она добилась сама. И вот сегодня это совершенство проявилось не в достаточной степени. Натягивая колготки, обнаружила, что туфли все еще под кофейным столиком. Подошла к кофейному столику, глядела на магнитофон. Маленький и черный, он стоял возле бокалов. Сквозь пластиковое окошко увидела: лента, перемотавшись полностью, остановилась. Кончилась лента, смолк женский голос. Тихий, приглушенный, монотонно проклинающий мужчину, в которого Мария верила. До того самого времени. Время это уместилось между моментом, когда она почувствовала, что ее кулаки сжались, и моментом, после которого она снова смогла двигаться. Как во сне, оправила платье, надела туфли. Оглядывая апартаменты, заметила, что дверь спальни закрыта. Странно, подумала она, почему он не повел ее в спальню. Снова стала осматриваться. Ящик стола был выдвинут. Она пересекла комнату, обойдя труп, задвинула ящик. Повернулась. В зеркале над диваном было ее лицо. Она невольно остановилась. Со странным равнодушием представила, что оптика камер увеличит синяк под глазом. Больше ничего она не заметила в своем лице. Ни годы после Вашингтона, ни эти последние часы почти не изменили его. Не осталось следов ни от того, что он сказал или сделал, ни от того, что он сделать не смог. Она изучала свое отражение. Такое лицо хорошо смотрится на фотографиях, на экране. Выразительное лицо с высокими скулами, ясными карими глазами. Внешность всегда помогала ей – хотела она или нет. Поможет ли теперь? Обернувшись, бросила на труп последний взгляд, оглядела комнату. Чтобы запомнить. Просто чтобы запомнить. Знала: будет долгий день, долгая ночь без сна. Наверное, пройдет много дней и ночей, прежде чем она сможет заснуть. Но нужно помнить, забывать нельзя. На мгновение снова подумала о сыне, и вот – она готова. Телефон стоял на краю стола, у дивана. Подняла трубку, стояла напряженная, слушала сигнал готовности. Взгляд застыл на магнитофоне. Ее будут записывать, она знала. Опять и опять вслушиваться в ее слова. Следить за интонацией ее голоса. Сглотнула, очищая горло. Во рту было горько. Вполне владея собой, набрала номер, нажимая на клавиши кончиком пальца. Гудок прервался – на другом конце линии зазвонил звонок. Она ждала, готовясь быть твердой, когда услышит ответ в трубке. Но от бесцеремонного мужского голоса вздрогнула. Какая глупая, подумалось ей, хотела услышать женщину. – Служба безопасности Сан-Франциско, – снова рявкнул мужской голос. Она поймала себя на том, что пристально, неотрывно смотрит на лежащего на полу и взгляд ее сфокусирован на черном пистолете возле его головы. Чужеродный предмет, подумала она. Чужеродный в ее жизни. Чужеродный в ее руках. – Здесь произошел несчастный случай, – просто сказала она.
Тереза Перальта взглянула на часы. Было уже около пяти, а он все еще не захлопнул ловушку. Показания снимались почти семь часов. Терри казалось, что она наблюдает за игрой в кошки-мышки, причем кот, забавляясь одной мышью, незаметно следит за другой. Особая прелесть – наблюдать ограниченность и самоуверенность второй мышки – она сидит и видит игру кота с первой, спокойная в своем заблуждении, что он не замечает ее. – Может быть, я смогу освежить вашу память, – любезно говорил адвокат Кристофер Пэйджит, передавая первой мышке документ. – Вам знакомо это вещественное доказательство ответчика, оно у нас под номером 13? Кот носит темно-синий в светлую полоску двубортный костюм из мягкой итальянской шерсти. Шелковый яркий галстук, белая хлопчатобумажная рубашка, квадратные золотые запонки. Многими вопросами задавалась, глядя на него, Терри, среди них и таким: не является ли этот щегольской наряд своего рода камуфляжем, для сокрытия его, Пэйджита, сути? Они расположились в большом конференц-зале с видом на залив Сан-Франциско. Два адвоката по торцам стола, свидетель и секретарь. Терри сидела рядом с Пэйджитом, наблюдала. Документ – тот, которым он собирался изобличить свидетеля, – был последним. – Не спешите, время у нас есть, – спокойно сказал Пэйджит. Время, снова вспомнила Терри. За окном на залив опускались сумерки, замерцали огни – в городе и по ту сторону серой полосы воды, в Марин-Каунти. Пять часов. В шесть закроется детский сад. Это за Бэй-Бриджем, мостом через залив. Там они и живут – Ричи нравится больше в Беркли, чем в городе. Рядом с Терри – записка, принесли еще в половине пятого. У Ричи обед с нем-то из " компаньонов", попутно договорятся о сделке – что-то, связанное с программными средствами. А Терри придется заехать за Еленой. Пока забудь об этом, приказала она себе. Учись у него, наблюдай, что и как он делает. Все-таки ее сравнение действительно удачное: терпение у Пэйджита кошачье, и глаза, неподвижные, голубые, – кошачьи глаза. А присущее ему изящество – это от самодисциплины и тренировки. Медно-красные волосы, острый нос, аккуратные черты лица – все почти как на знаменитой фотографии шестнадцатилетней давности. Кристофер Пэйджит сделался известным в таком возрасте, что многие предрекали ему блестящую карьеру, – фотография Пэйджита попала на обложку журнала " Тайм", когда ему было всего лишь двадцать девять. Готовясь к собеседованию – ей предстояла работа под его руководством, – она разыскала журнал в библиотеке. На той фотографии перед конгрессом выступает молодой юрист – воплощение идеализма и риска. Любопытство вело ее от статьи к статье, она заново знакомилась с фактами, о которых слышала, но по молодости лет не запомнила. Это было дело Уильяма Ласко, близкого друга президента, оказывавшего последнему финансовую поддержку. Пэйджиту, следователю КЭП (Комиссии по экономическим преступлениям), была поручена проверка операций Ласко с ценными бумагами. Главный свидетель – служащий Ласко – погиб от " несчастного случая", которые называют " сбил – и ходу": наехавший на него водитель с места происшествия скрылся. Свидетель оставил записку; смысл ее был неясен и зародил в душе Пэйджита подозрение, что кто-то из КЭП сообщает преступникам о ходе расследования. Спустя некоторое время ему удалось раскрыть коррупцию в самой НЭП, и нити, судя по всему, вели в Белый дом. Потом похитили второго свидетеля. Пэйджит продолжал упорно вести расследование, тогда попытались убить и его – он тогда уже начал постигать смысл махинаций Ласко. Как оказалось, суть сделок была в перекачке полутора миллионов долларов в компанию самого президента. А человеком, выдававшим сведения о ходе следствия по делу Ласко, был председатель комиссии, в которой работал Пэйджит. Звали его Джек Вудс. Терри обнаружила, что ясности – раскрыл ли Пэйджит полностью коррупцию в НЭП – никогда не было. Но благодаря ему история попала в " Вашингтон пост", и он же доложил о ней конгрессу. Был найден и вышел на передний план второй свидетель – молодая женщина-юрист, старший помощник Вудса. В результате Вудс и Ласко были приговорены к тюремному заключению, а на политической карьере президента был поставлен крест. Автор газетной статьи желчно писал: Кристофер Пэйджит – первый из двадцатидевятилетних, ному удалось скомпрометировать президента, не прибегая к сексу. Автор был слегка уязвлен – на все просьбы дать интервью Пэйджит отвечал отказом. Терри не помнила случая, когда бы он заговорил о деле Ласко. Должно быть, в свое время ажиотаж вокруг всего этого был ужасный, каждый старался урвать кусочек. Терри узнала, что молодая женщина-свидетельница стала тележурналисткой. И, кажется, только Пэйджит не пожелал ничего от этого иметь. Заслужил лишь вечную ненависть сторонников президента. Она была даже сильнее, чем по отношению к женщине-свидетельнице, – ведь он посмел вмешаться в ход истории. Пэйджит покинул Вашингтон и навсегда поселился в Калифорнии. Учредил собственную юридическую фирму, участвовать в политической жизни отказался, стал специализироваться на должностных преступлениях. В фирме к вашингтонскому периоду его жизни относились как к постыдной болезни – проявляя такт, обходили молчанием. За шесть месяцев она ничего не узнала о нем, кроме одного: это очень хороший и добросовестный специалист. – Мы вас слушаем, мистер Джепфер, – любезно сказал Пэйджит. У стола свидетель уткнулся в исписанные листочки с цифрами и, кажется, был не в состоянии ни двигаться, ни отвечать. А он и правда похож на мышь, подумала Терри, худое заостренное личико, рыжеватые волосы зачесаны так, чтобы прикрыть лысину, маленькие глазки – в них то алчность, то страх, то смесь того и другого. Не будь он отъявленным мошенником, к тому же попавшим в " чистилище", она бы, наверно, даже пожалела его. – А я не помню этого документа, – вмешался адвокат противной стороны. – Я хочу знать, что это и где вы это взяли? Говоривший, Старр, был как раз второй мышью, но, разрушая метафору Терри, на мышь совсем не походил. Лицо василиска, седые прилизанные волосы, зачесанные назад, в глазах выражение расчетливой злобы. Она не удивилась, узнав от тощего помощника Старра, что тот обходится со своими служащими, как с рабами. Игнорируя его, Пэйджит обратился к секретарю, молодой женщине, сидевшей у края стола и наблюдавшей за происходящим, держа пальцы на клавиатуре машинки. – Мистер Старр волнуется и отвлек свидетеля, – сказал он. – Из-за этого свидетель, возможно, забыл вопрос. Не могли бы вы повторить его? Старр небрежно облокотился о стол. Терри внимательно смотрела на него, пытаясь определить, понимает ли тот, что происходит. Кажется, нет, решила она – у него был вид человека, готового к мелким неудачам, но никак не к сокрушительному провалу. – Давайте! – Благодарю вас. – В голосе Пэйджита сквозила неприкрытая ирония. Он кивнул секретарю. – Вы опознаете вещественное доказательство ответчика номер 13? – зачитала секретарь. Почти неслышно Джепфер ответил: – Да. Пэйджит взял документ в руки: – Это ваш почерк? – Да. – Пожалуйста, прочтите нам заголовок. Глаза Джепфера закрылись. – Свободная корректировка счетов, – монотонно произнес он. – Почему именно так вы решили его назвать? – Дэйв Фрэнк предложил. – В бытность его председателем " Лайон индастрис"? – Да. – Итак, данные под таким заголовком вы получили от мистера Фрэнка? Старр наблюдал за допросом, не меняя выражения лица. Терри отметила про себя, что настроен он очень решительно. – Он дал указания, – голосом несчастной жертвы отвечал Джепфер. – А я предложил эти цифры. – А что цифры значат? – Дополнительный доход, который " Лайон" было необходимо указать как свою прибыль в 1991 финансовом году. – Дополнительный или фиктивный? Джепфер наморщил лобик, как будто решал трудную задачу. – Мы не наживались, – наконец вымолвил он, – если вы это имеете в виду. – Но цифры из этого документа, – заметил Пэйджит, – перекочевали в финансовые отчеты " Лайон", так? – Так. – И были использованы для получения 53 миллионов долларов на аукционе ценных бумаг? – Да. – И мистер Фрэнк продавал акции на этом аукционе? – Да. – И заработал несколько миллионов? – Да. – И вы тоже продавали акции? – Да. – И заработали около 670 тысяч долларов? – Да, – снова подтвердил Джепфер. Пэйджит не давал ему выйти из ритма допроса. – Чья это была идея – подменить бухгалтерские книги? В голосе Джепфера появились изобличительные нотки: – Мистера Фрэнка. – Вы лишь соучастник? – Да. – Мой клиент, Стив Рудин, знал об этом? – Протестую, – вмешался Старр. – Вы пользуетесь своим положением. Глаза Пэйджита широко раскрылись: – Ну что вы, мистер Старр, я же пытаюсь подтвердить ваши доводы. Я полагал, вы будете признательны… – Да бросьте! Фрэнк покончил самоубийством. Откуда этому человеку знать, что и кому Фрэнк рассказывал? Мгновение Пэйджит смотрел на него. Уже не в первый раз у Терри возникло ощущение, что его ничем не удивишь, что какой-то случай научил его не выказывать свои чувства, что он ничего не ждет от кого бы то ни было. – Вы хотите сказать, что не спрашивали об этом? – мягко поинтересовался он у Старра. – Вы возбудили дело против моего клиента, этот человек сотрудничает с вами, а вы даже не спросили его? Старр откинулся на спинку стула. – Я здесь не для дачи показаний, – резко ответил он. – О чем я спрашивал или не спрашивал, я вам не скажу. Это касается моей работы, это – сведения для служебного пользования. – Попробую сказать иначе, – примирительно продолжал Пэйджит и повернулся к свидетелю. – Когда в последний раз, исключая сегодняшний день, вы видели этот документ? На лице Старра читались все его мысли, он слишком поздно понял, чем все это кончится. И уже знал следующие пять вопросов, еще не заданных. – В июле, – буркнул Джепфер. Терри увидела, что для Джепфера наихудшее уже позади – теперь шли вопросы, неприятные для кого-то другого. Пэйджит внимательно смотрел на обоих – на Старра и свидетеля. – В тот раз вы давали кому-нибудь этот документ? – Да. Теперь Пэйджит уже не смотрел на Джепфера. Задавая свой следующий вопрос, он не сводил пристального взгляда со Старра. – Кому именно? – Протестую! – Старр встал. – Это сведения служебного пользования. Секретарь, как по команде, поворачивала голову то к одному, то к другому говорящему. Пэйджит обернулся к Джепферу: – Можете отвечать. – Давайте побыстрее, – рявкнул Старр, – или мы уйдем. – Вряд ли это разумно. – Пэйджит вынужден был повысить голос. – Позвольте, мистер Старр, предложить вам следующее. Почему бы нам не позвонить в суд и не получить постановление судьи по телефону? – Прекрасно, – успокоился тот. – Но суды закрываются в пять – кто нам даст постановление? А следующие несколько недель я занят. Может быть, как-нибудь в феврале… Терри подавила улыбку. – Странно, – сказал Пэйджит, – я как будто предчувствовал, что возникнет подобная проблема, и сегодня утром позвонил судье Риодену. Он будет на месте до шести. Старр вытаращил глаза. Пэйджит указал на телефонный столик: – Телефон там. Для выхода в город набирается девятка. – Это злоупотребление. Вы пытаетесь влиять на оперативные решения адвоката противной стороны. Это сведения служебного пользования. – Вряд ли. Но мне действительно хотелось бы знать, как могут быть чьими-либо сведениями служебного пользования результаты идентификации безымянной личности, которой мистер Джепфер показывал документ. У вас, мистер Старр, как мне кажется, есть две возможности. Первая: позвонить судье Риодену и высказать ему свой аргумент, который, видимо, не имеет прецедента в анналах западной юриспруденции. Я бы предпочел этот вариант – хочется послушать, как вы будете преподносить свои аргументы. Второй, более прозаический, более земной вариант – прерваться на десять минут и вместе подумать, нельзя ли решить проблему, не заставляя мистера Джепфера отвечать еще и на другие вопросы. Старр минуту оставался недвижим. Потом взмахом руки удалил из зала Джепфера и секретаря. – Если вы что-то имеете сообщить мне, – сказал он, – я даю вам десять минут. На какое-то мгновение Терри застыла в изумлении перед такой наглостью. Да после этого и живодерня покажется местом, где вполне можно приобщиться к светским манерам. Похоже, этого человека манерам учили на живодерне! – Десять минут, – отвечал Пэйджит, – даю вам я на то, чтобы отозвать иск. – Что за чепуха! Пэйджит вынул из кейса отпечатанный договор. – Это – условия соглашения. В них записано, что вы осознаете ошибочность обвинения, выдвинутого против Стива Рудина, что мистер Джепфер признает свои заблуждения, что вы отзываете свой иск и ваша фирма в качестве компенсации за потерю времени и материальный ущерб платит мистеру Рудину 250 тысяч долларов. – Я не подпишу это. – На протяжении по крайней мере шести месяцев, – продолжал Пэйджит, – у вас был тот документ. То есть уже не менее шести месяцев вы знаете, что мой клиент невиновен. – Почему вы хотите взвалить на меня ответственность за то, что наговорил сейчас Джепфер? Пэйджит посмотрел на часы: – А почему бы нам не сэкономить восемь минут и не спросить Джепфера о том, что вы уже и так знаете? – Человека заставили опознать фальсифицированные документы. Теперь вы хотите принудить его к даче ложных показаний. Что бы он там ни говорил, никто ему не поверит. – Не поверит? Фрэнк кончил жизнь самоубийством, будучи банкротом. Остаются два ответчика с деньгами. У Джепфера меньше миллиона, зато мой клиент очень богат и защищен страховкой. Поэтому вы договариваетесь с Джепфером: если он никому больше не покажет этот документ и никому не расскажет о том, что случилось на самом деле, вы оставите ему ту сумму, которую он наворовал, и попытаетесь вытянуть деньги у моего клиента, угрожая ему бесконечной тяжбой, что, как вы знаете, является мошенничеством. Старр скрестил руки на груди. – Вам никогда это не доказать. – Может, попробуем? Если по делу Стива Рудина будет задан еще один вопрос, вы многое узнаете. Вы узнаете, сможем ли мы доказать это. Смогу ли я выиграть процесс о злонамеренном судебном преследовании. Узнаете, доставит ли прессе удовольствие наблюдать нашу тяжбу. Оставит ли Ассоциация адвокатов вам лицензию. Не станут ли судьи округа смотреть на вас как на пустое место. И лишь один человек порадуется этому больше меня – Стив Рудин, которого вы обвинили в мошенничестве. – Пэйджит встал и снова посмотрел на часы. – У вас осталось минут пять, не больше. Терри последовала за ним в офис. Офис был меблирован крайне скупо; его украшали и оживляли лишь великолепные современные эстампы, два цветка и единственный портрет – какой-то черноволосый мальчик. Она знала, что Пэйджит коллекционирует произведения искусства, один из эстампов был Миро^[1]. О мальчике на портрете она не имела ни малейшего представления. Пэйджит стоял, задумчиво глядя в окно. – Они пойдут на это? – спросила Терри. – Да, – не оборачиваясь, ответил он. – Для Старра существуют лишь его собственные интересы. – Мне трудно поверить, что он знал. – Он знал. Всегда предполагайте, что люди поступят так, как они поступали раньше. И тогда они не удивят, не разочаруют вас. – Пэйджит сунул руки в карманы, в голосе вдруг зазвучала усталость. – Удивляться – грех для профессионала. Другое дело – разочарования, они изматывают душу. Замечание было необычным для него. Он говорит как будто сам с собой, подумала Терри. – Как вам удалось получить документ? – спросила она. – Я обещал не говорить. – Он повернулся с легкой улыбкой. – Но Старр действительно должен лучше обращаться со своими служащими. В дверь постучали. Вошел помощник Старра с текстом соглашения. Остановился, бросил беглый взгляд на Терри. Ей вдруг подумалось: а известно ли этому человеку, проявившему к ней некоторый интерес, что она замужем? Кажется, знать ее раньше он не мог. И в последнее время все меньше верится, что она способна привлекать мужчин. Да и что бы вы сказали о носе, который – она точно знает – несколько тонковат, о глазах с серповидным разрезом, что, на ее вкус, могли быть и побольше, о прямых каштановых волосах, таких же, как у – всего лишь – пяти миллионов женщин испанского происхождения в Западном полушарии? Скорее всего, вы сказали бы то же, что заявил как-то Ричи с двусмысленными нотками в голосе, – что она нарядная. – Он подписал. – Помощник Старра передал бумаги Терри. – Благодарю вас, – учтиво произнес Пэйджит. Помощник посмотрел на него, на Терри и вышел. Она была в восторге, хотя, конечно, триумф был не ее. И заговорила о том, о чем на самом деле не думала: – Я боялась, что прием с часами – это, пожалуй, слишком. Мало того, что мы вручили ему соглашение… Пэйджит пожал плечами: – Видимо, нет. – Когда-нибудь раньше вы делали это? Он какое-то мгновение рассматривал ее. – Однажды. Несколько лет назад. – Подействовало? – До некоторой степени. В голосе послышалась отчужденность, быть может, рассеянность. Почувствовав себя неловко, она посмотрела на часы: – Мне пора бежать. За ребенком. – Мне тоже надо кое-куда. Стиву Рудину сообщим утром. Зазвонил телефон. Пэйджит рассеянно подошел к аппарату. Терри остановилась на пути к двери. Что-нибудь по этому делу, подумала она. Но его внезапное молчание и воцарившаяся в комнате мертвая тишина заставили ее забыть о том, что она куда-то шла, забыть о себе и о времени. – Где ты? – наконец спросил Пэйджит в трубку. Следующий момент он слушал. Потом решительно бросил: – Не разговаривай ни с кем. Я сейчас буду. Голос у него был довольно спокойный. Но, когда он с преувеличенной аккуратностью положил трубку, Терри отметила про себя, что он бледен. Она вопросительно посмотрела на него. Он, кажется, удивился, увидев ее. Потом сказал просто: – Убит Марк Ренсом. Это поразило Терри. Она не понимала, почему кто-то стал звонить Пэйджиту по этому поводу, что связывает его со знаменитым писателем. Неуверенно поинтересовалась: – Кто это был? Он помедлил. – Мария Карелли. – Интервьюер телевидения? Похоже, ему показалось странным, что ее так называют. Неожиданно до сознания Терри дошло: женщина из Вашингтона, вторая свидетельница обвинения. Как бы поправляя, Кристофер Пэйджит ответил: – Мать моего сына Карло. 2

Никак не предполагал Кристофер Пэйджит, что мать его единственного сына, женщина, в большей степени будившая в нем желание, чем чувство долга, в первые же сутки своего появления в их жизни – после восьмилетней разлуки – будет обвинена в убийстве. Пэйджит и Карло находились в кухне своего дома в Пасифик-Хайтс. Было четыре часа: солнечный свет, падая через огромное, во всю стену, окно, делал еще более белыми и розовыми викторианские украшения и флорентийскую лепнину, сланцем синел залив, белые домики на той стороне потемнели. Пэйджит нарезал грибы для куриного марренго. Карло сидел на высоком стуле, склонившись к стойке, и возмущался родителями своей подружки. – Ей пятнадцать, – говорил он, – а они настоящие шизики. Все сделали, чтобы держать ее на коротком поводке. Пэйджит усмехнулся – слишком сильно сказано, Карло излишне суров с бедными родителями. – Ну, например? – спросил он. – Например, они даже не отпускают ее на уик-энд. – Никогда? – Никогда. Пэйджит принялся резать мясо. – Немного попахивает средневековьем. А ты уверен, что за этим не скрывается какая-нибудь история? – Не было у нее никакой истории, папа. Они никогда не выпускали ее вечером из дома. Боятся, что ее развратят и все такое. А я только хочу познакомить ее со своими друзьями. А ведь это правильно, подумал Пэйджит. Карло и его друзья тусуются группой, и свободное дружеское общение парней и девушек гораздо разумней тех ритуалов, что были приняты во времена его, Пэйджита, юности, когда девушка была тайной за семью замками, а свидания проходили в автомобилях. – Но ведь чего-то они боятся, – заметил Пэйджит. – Возможно, что-то было в их собственной жизни. Карло задумался. Не впервые Пэйджит с удивлением наблюдал за сыном. Каково ему приходится в этом неустойчивом равновесии, думал он, ведь так скор, так внезапен переход к взрослой жизни. Как-будто вчера еще носил его на плечах. А сегодня Карло – выше его, красивый, черноволосый юноша с застенчивой улыбкой и удивительными голубыми глазами. Сейчас эти глаза смотрели на него тем непроницаемым взором, за которым, как знал Пэйджит, чаще всего мысли, связанные с их семейной жизнью. – Они слишком молоды, – наконец сказал Карло, – чтобы быть родителями пятнадцатилетней. Пэйджит снова сосредоточился на мясе. – Кейт – их единственный ребенок? Карло кивнул: – Она говорит, что после нее родители отказались от секса. – Дети всегда так думают, – улыбнулся Пэйджит. – Другое им кажется невероятным и отвратительным. – Не знаю. – В голосе Карло послышались язвительные нотки. – Мне никогда не приходилось переживать по этому поводу. – Видимо, из-за того, что я не женат. – Пэйджит говорил нарочито легким тоном, стараясь понять, что скрывается за замечанием сына. – Наверное, поэтому моя жизнь отличается от жизни других людей. Но вернемся к Кейт: ты уже сделал уроки? – Да, давно. У нас же завтра игра, и мне надо отдохнуть. А при чем уроки, когда речь идет о Кейт? – Если ты свободен, мы могли бы пригласить ее вечером на обед. Наготовлю побольше курятины, и родители Кейт будут спокойнее, зная, что отпустили ее в дом, где есть другой родитель и какой-то порядок. Карло ухмыльнулся: – Какой порядок – безопасный секс и норма в два глотка? – Ну, на твоем месте я бы именно такого порядка и придерживался в семье. – Пэйджит окинул его быстрым взглядом. – Иногда я думаю: чему ты учишься у меня? – Что ты имеешь в виду? Карло выглядел удивленным. Пожалуй, подумал Пэйджит, в этом разговоре удастся избежать тем, которых он боялся касаться. – Неужели у меня нечему поучиться? – спросил он. – Нельзя же сказать, что ты узнавал жизнь лишь по диснеевским мультикам? – А я и не говорю, – невозмутимо пожал плечами Карло, – что меня всегда волновали лишь проблемы телевизионных зверушек. Пэйджит положил нож. – Ну что же, я вижу, ты твердо решил загнать меня в угол. О'кей, я выскажусь. Речь идет, как я понимаю, о сексе. Так вот, секс – чудо, если относишься к нему с уважением, если он – часть дружбы, а ты по-настоящему честен в своих чувствах, если, конечно, предмет стоит того. Придет время, когда ты начнешь заниматься любовью. И тогда – не лги, не принуждай, не спи с той, которая, ты знаешь, через месяц станет тебе безразлична. Достаточно, если вкратце? И снова он увидел в глазах сына вопрос. Но, как и восемь лет назад, вопрос остался невысказанным. – Может быть, – сказал Карло, – просто у нашего поколения с этим будет лучше. – Думаю, у вас со всем будет лучше, – откликнулся Пэйджит, размышляя над тем, как закончить разговор на эту щекотливую тему. – Самое главное, – добавил он, – считаться с другими, быть честным со всеми, уважать чувства – и свои, и чужие. Мои родители ни объяснить мне ничего не могли, ни примером быть, я же могу только объяснить тебе. Пэйджит помолчал. – Может быть, – заключил он, – ты сам покажешь мне пример семейной жизни. Когда в дверь позвонили, сын смотрел на него, собираясь что-то сказать или спросить. Пэйджит улыбнулся: – Однажды, когда в дверь позвонили, Дороти Паркер^[2] сказала: " У нас что здесь теперь, притон? " Ну а ты избавлен кем-то от назиданий на тему " отец знает лучше". Карло поднял бровь: – Хочешь, чтобы я открыл? – Да, сделай одолжение. Пэйджит слышал, как сын прошел через столовую, легко ступая по паркету. Потом его шаги стали почти не слышны – большая гостиная, покрытая огромным персидским ковром, с высокими потолками, свободно поглощала звуки. Пэйджит снова сосредоточился на курином марренго. – Папа! – Да? – Здесь кто-то пришел. Голос у Карло был тонким, немного странным. Пэйджит положил нож и направился в гостиную. Она стояла к нему спиной, рассматривала эстампы, как тем утром в Вашингтоне, пятнадцать лет назад. Он молча смотрел на нее. Она не спешила оторвать взгляд от последнего эстампа с невиданным африканским ландшафтом Джесса Аллена – пышные деревья и сюрреалистические птицы, существовавшие лишь в воображении художника. Наконец, обернувшись, сказала: – Похоже на твою квартиру в Ист-Кэпитол. Узнаю некоторые работы. Едва заметно улыбнувшись, показала на красно-голубой эстамп с геометрически правильным шаром – он как будто начинал вращаться, если к нему приближались. – Это Вазарели^[3], я помню, ты говорил. Легка на помине, подумал Пэйджит, переводя взгляд с женщины на сына, хотя они не упоминали о ней – разговор касался ее лишь косвенно. От удивления и сдерживаемого раздражения Пэйджит не мог вымолвить ни слова. – Думаю, ты узнал свою мать, Карло, – наконец произнес он. Карло был между ними как в западне, не зная, что сказать, что сделать. Одарив мальчика нежной, почти интимной улыбкой, она подошла к нему. – О да, – невозмутимо бросила она Пэйджиту. – Мы встречались. Пэйджит был поражен – настолько они оказались похожи: черные волосы, оливковая кожа, точеные черты лица – утонченность, сочетавшая силу с некоторым изяществом. В Карло ее грация была пока лишь проявлением юношеского, несмелого еще чувства собственного достоинства, которое разовьется скорее в элегантную непринужденность, чем в стремление к самоутверждению. Как это было у нее. – Какими судьбами? – спросил он. – Работа, – ответила она, явно не желая вдаваться в подробности. – Интервью. Если уж она и обязана давать какие-то объяснения, говорил ее тон, то делать это будет не в присутствии Карло. Мальчик переминался с ноги на ногу, как сват на первом, вяло текущем свидании жениха и невесты. Пэйджиту стало отчаянно жаль его. – Не переживай. – Мария взяла Карло за руку. – Он всегда немел в моем присутствии. В двадцать девять лет единственное, на что решился, – пригласил меня к себе. И мне ничего не оставалось сделать, как принять его приглашение. Карло улыбнулся. Он был по-прежнему смущен, но ее добродушное подшучивание принесло ему облегчение: – Почему же ты согласилась? – Когда я была маленькой, я хотела выйти замуж за кинозвезду Кевина Костнера. У твоего отца оказался такой, ну просто непередаваемый шарм!.. Пэйджит почувствовал к ней благодарность за то, что она старалась ободрить Карло, расстроенного и растерянного от этой неестественной встречи. – Я не онемел. Просто занят обедом. У меня сейчас что-нибудь подгорит. – Он помедлил, стараясь поймать взгляд Карло. – Пообедаешь с нами? – К сожалению, не могу, – полуулыбка давала понять, что она обижена его холодным тоном. – Иди готовь. Карло покажет мне дом. Пэйджит заметил, что у нее теперь иной выговор. Прежний слишком явно выдавал ее итальянское происхождение – она была американкой лишь во втором поколении. Теперь этот след средиземноморской экспансивности – усиленное артикулирование в некоторых словах – исчез, у нее была отрепетированная дикция драматической актрисы. Это телевизионное, подумал Пэйджит: однажды, переключая каналы, он случайно увидел Марию и замер, пораженный ее превращением из скромного правоведа в даму высшего света. Резким движением он выключил телевизор, но спустя некоторое время поймал себя на том, что неподвижно смотрит на пустой экран. – Лишь ради комнаты Карло, – заметил он, – стоит сделать обход. После Чернобыля ничего подобного не было. Мария снова улыбнулась: – Я гостья Карло. Пусть выбирает сам, что показать. С неуклюжей галантностью Карло повел ее на второй этаж. Пэйджит пошел в кухню, мыслями блуждая в прошлом. Так похоже на Вашингтон, сказала она. Вспоминала эстампы Вазарели, а Пэйджит вспомнил, как тогда она стояла перед ними, рассматривая, и была совершенно голая. В тот уик-энд они последний раз занимались любовью. Дело Ласко все еще не было завершено, и ему уже казалось, что оно и не будет завершено – он не выберется из тупика, убийство свидетеля останется безнаказанным, человека Ласко в их комиссии, контролирующего действия Пэйджита, никогда не удастся " вычислить". Окончательно запутавшийся, одинокий, раздраженный, подозревавший, что и Мария на стороне врагов, он намеревался провести уикэнд один. Мария пришла в тот раз неожиданно, как и сегодня. И ему, и ей тогда еще не исполнилось тридцати, и Пэйджит думал о том, как уверены они были в своей непогрешимости и как губительны оказались их заблуждения. И вот теперь, когда он один в кухне, а где-то наверху ходит Мария с их сыном, он вдруг остро почувствовал, в каком ослеплении они жили тогда. … С самого начала ощущалось: между ними есть нечто невысказанное. Играли в триктрак, пили вино, курили " дурь" ^[4]. О Ласко не вспоминали. Разговор постепенно перешел на них самих. – Что ты ищешь в женщине? – спросила она. В голосе было лишь любопытство, и ничего более. Пэйджиту казалось, будто из его тела вынули скелет – самое время выпытывать, наркотики и неудача лишили его способности к сопротивлению. – Я многого ищу в других. Любознательности. Нелюбви к легким решениям. Способности и в лучшие годы представлять себе, каково приходится старушкам и маленьким детям. Еще мне нужно, чтобы они были лучше того, что делают, лучше положения, которое занимают. Мария улыбнулась неопределенной улыбкой: – У тебя небольшие запросы. – Совсем небольшие. Они опустились на софу, ее голова покоилась на его правой руке, его голова – на ее левой, ноги оказались на подушках. Звучала стереозапись. Пел " Звездный корабль". Тело Пэйджита медленно цепенело. Комната утонула в сумраке, из тьмы выступали: катящийся на них шар Вазарели, два пустых бокала, игральная кость с последним выпавшим жребием на доске для игры в триктрак. Ее глаза. Он почувствовал, что теряется в них. Откуда-то издали наплывало пение " Мираклей". Он не знал и не хотел знать, сколько времени длится их молчание. Безмолвие нарушил ее голос: – А знаешь, Крис, ведь ты очень счастливый. Никто и никогда тебе не был нужен. Это прозвучало так, будто она говорила не ему, а кому-то другому. Он не нашелся что ответить, кроме: – Я уже слышал это. – Нет, я вот что хотела сказать. Половина девушек, которых я знала с детства, вышли замуж в восемнадцать. Иногда я ненавижу свое прошлое. Но ее слова как будто повисли в воздухе. Пэйджит понял, что сейчас его мало занимают ее беды: и то, что она католичка, и что родители у нее бесчувственные и никогда не поддерживали ее, и что ее бывший муж требовал, чтобы она бросила юридический и рожала детей. Забыл он и то, как нелегко давался ей жизненный успех. Как гордилась она своей должностью помощницы председателя их комиссии. Амбиция эта была причиной их ссор с Пэйджитом, возникавших всякую ночь, когда они занимались любовью. Сегодня он ничего этого не хотел знать. – Не надо. – Он улыбнулся. – Ты стала хозяйкой своей судьбы. Как раз то, что мне нравится в женщине. Она улыбнулась в ответ. И тогда Пэйджит потянулся к ней. Ее лучистые черные глаза смотрели на него. Руки поднялись, образуя грациозную арку, и повлекли его к себе. Они медленно раздевали друг друга. Губы и пальцы то и дело останавливались в особо привлекательных местах. Весь мир для них надолго исчез – остались лишь прикосновения, находки, звуки, что не были словами. Дальше, дальше, от одного к другому – его рот на ее соске, рука нежно касается влагалища, ее бедра приподнялись, тело изогнулось, стремясь к нему. Тепло ее кожи, пышные ухоженные волосы. Время остановилось, ушла спешка, улетучились терзания гордости и все то, что имело значение при свете дня. Сколько прошло времени, прежде чем он вонзился в нее? Час, больше, меньше… Каждый из них оценил бы это время по-разному. Именно это время. Устремились вверх ее живот и бедра, как будто в исступлении желая поглотить его, охватив со всех сторон, прильнув всей кожей к его коже. Потом их движения обрели согласованную уверенность и ритм; наделяя друг друга нежной сладостью, они не произносили ни звука; вдруг движения стали быстрей, мощней, обретая характер почти отчаянный – наконец их рты отыскали друг друга, и тогда она задрожала, и легкий вскрик вырвался из ее горла навстречу его вскрику. Потом они лежали в полном молчании. Как будто тела познали нечто, пока неведомое разуму, думал Пэйджит. И оба они стремились сохранить живую память о только что пережитом ощущении. Ни он, ни она ни о чем не спрашивали… – Ты хотел меня о чем-то спросить? – Это говорила Мария, возвращая его из прошлого. Он повернулся от плиты. Мария стояла в дверях, одна, без Карло. Пэйджит понял, что она здесь уже давно, а он, погруженный в свои мысли против обыкновения, не почувствовал ее присутствия. Минуя ее взглядом, он посмотрел в гостиную. Женщина угадала его мысли. Произнесла ровным голосом: – Карло ждет на улице, я сказала ему, что зайду попрощаться. – Остается пожелать, – таким же ровным голосом ответил Пэйджит, – чтобы ты не забывала заезжать поздороваться. – Он мой сын… – В кошке больше материнского, чем в тебе, – перебил ее Пэйджит. – Ты лишь выносила ребенка. И мы оба знаем, ради чего ты сделала это. – Мы оба знаем? – В ее улыбке была горечь. – Мы оба знаем? Сильно сомневаюсь, что ты когда-нибудь узнаешь, поймешь… Его взгляд был холоден. – Я многое понял. И о тебе, и о себе. – И понял смысл своих поступков? Или у тебя всегда были только чистые помыслы? Он молча смотрел на нее. – Кажется, – в ее голосе звучала затаенная ирония, – нам не хватает семейного адвоката. Пэйджит продолжал смотреть на нее. – Я хотел тебя спросить – более спокойным тоном сказал он, – почему ты здесь? – Я тебе уже говорила – собираюсь взять интервью. – Ты могла бы просто приехать и уехать. Как уже делала неоднократно. – Я хотела увидеть его. – Мария едва заметно и как-то беспомощно пожала плечами, это было так непохоже на нее, что Пэйджит пришел в замешательство. – Это было необходимо. У меня на то свои причины. – А каково ему? – А что, – спокойно спросила она, – неужели Карло действительно переживает из-за того, что я мало забочусь о нем? – Почему именно сейчас? – Он сунул руки в карманы. – Могла бы позвонить. Я бы подготовил его. И не стал бы тебе препятствовать. – Считай это минутной слабостью, Крис, и поверь, хорошего во всем этом больше, чем плохого. – Она слабо улыбнулась. – У нас уже бывало подобное. Пэйджит опять смотрел мимо нее. – Он хороший мальчик, – проговорил он наконец. – Вполне нормальный. Думаю, ему счастливо живется, в основном. – Вижу, – помолчав, сказала она с чувством. – Это все, что мне необходимо было увидеть. Пэйджит кивнул: – Ну вот, теперь увидела. Женщина повернулась и пошла. В дверях остановилась, снова обернулась к нему: – Ты хорошо выглядишь, Крис. – И ты. Мария снова улыбнулась, словно какой-то своей тайной мысли, и ушла. Пэйджит задумался и вдруг понял: она твердо решила, что это их последняя встреча… И вот теперь, день спустя, она позвонила. – Если я нужна, – тронула его за рукав Терри Перальта, – могу позвонить соседке, узнать, не заберет ли кто-нибудь Елену. Они были в лифте, который спускался в гараж. Погруженный в свои воспоминания, Пэйджит не сразу ответил. – Спасибо, – сказал он наконец. – Но лучше идите домой, у вас ребенок. Увидев замешательство своей спутницы, понял – она расценила его слова как желание отстранить ее от дела. – Ей нужен только совет. – Вы уверены? – Совершенно. Не подобает вести дело человека, которого знаешь, а она слишком умна, чтобы не понимать этого. И потом, за последние годы я не вел ни одного дела об убийстве. Терри пристально смотрела на него. Она знает почти все, думал он, но то немногое, что осталось для нее неизвестным, она не узнает никогда. Дверь лифта открылась. Сказав " до свидания", Пэйджит быстро пошел к машине. 3

12 3 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒