Ингрид Нолль 8 страница

– Иногда у нашей мамы случались приступы сильной ревности. Правда, по соображениям лояльности она не посвящала нас во все детали супружеских проблем. Мы знаем только, что мама запретила отцу переступать порог дома, но вряд ли он воспринял это всерьез. Скорее всего, папа отреагировал излишне эмоционально, уехал в Италию, но рассчитывал все же на примирение с мамой.

На какое‑ то время установилась тишина, и я смотрела в окно. Сад выглядел так же скучно, как и жилая комната, лишь неподстриженный газон и пара цветущих кустов крапивы выделялись на общем фоне.

– Я во всем упрекаю себя, – вздохнула дочь. – Видимо, мама вместе со своим знакомым слушали кантату Баха «С меня довольно»; компакт‑ диск еще в проигрывателе, а ведь в ней речь идет об окончательном прощании. Если бы я о ней больше заботилась! В общем, похоже на самоубийство!

– Тогда почему она не оставила прощальное письмо? – удивляюсь я. – Полиция искала письмо или какое‑ либо другое указание на это?

– В порядке обычной процедуры они взяли из холодильника вскрытые продукты и коробку с лекарствами, – сообщила невестка. – Мы же не могли от них скрыть, что она хронически злоупотребляла лекарствами. Догадываюсь, что Бернадетта глотала транквилизаторы и бензодиазепиновые препараты килограммами.

Дочь Эвальда с едва скрываемой антипатией смерила всезнающую невестку взглядом. Однако в этот самый момент вернулась Аннелиза. Я поднялась с черного дивана Эвальда, на котором как минимум сутки пролежала его мертвая жена. Мы обменялись номерами телефонов и попрощались.

На улице маленькая девочка по‑ прежнему играла в садовницу.

– Я только чуть‑ чуть потренируюсь. Если у бабушки будет настоящая могила, я каждый день буду поливать на ней цветы! – обещает она, сияя от радости.

Нам с Аннелизой важно было поговорить наедине. Мы открыли рты почти синхронно, но она все же меня опередила.

– Могли бы ради приличия предложить выпить, – жалуется подруга. – На месте невестки я как минимум сварила бы кофе!

– Как выглядит туалет для гостей?

– Бежевый кафель, на каждой десятой плитке маковый цветок. Зато кухня в синих васильках.

– То есть как? Ты и в кухне побывала?

Она кивнула и ухмыльнулась, как школьник, пойманный с поличным.

– Захотелось пить. Как тебе понравился паренек? По‑ моему, прелестный!

– Если ты о сыне Эвальда, то он действительно производит впечатление, – соглашаюсь я, – чего не скажешь о дочери!

У Аннелизы нет сострадания к той, кого судьба обошла своим вниманием, зато ее восхитила юная копия Эвальда.

– При виде таких прекрасных молодых людей мне хочется снова стать двадцатилетней! Чтобы меня обнимали, ласкали, целовали, любили! Как подло, что данная потребность живет в нас всю жизнь, однако шансы получить все это в нашем возрасте равны нулю.

– Такова цена, которую мы платим за статистически долгую жизнь. И штраф за то, что кто‑ то преждевременно становится вдовой. Смотри‑ ка, вон и Моритц с Рикардой дожидаются нас.

Словно желая продемонстрировать, какой золотой может быть молодость, наши студенты обнимались. Чтобы предупредить их о нашем приближении, я громко воскликнула:

– Сейчас самое время зарулить в какой‑ нибудь сад‑ ресторан!

Проехав немного, Рикарда заметила кафе, и вот мы уже изучаем меню мороженого.

– Похоже, я где‑ то оставила свои очки, – ворчит Аннелиза, копаясь в сумке.

На следующий день рождения надо будет подарить ей модель поэлегантнее. Рикки потрясена сумкой‑ монстром и хотела бы знать, не работала ли Аннелиза ранее акушерской.

Подруга качает головой, продолжая рыться в сумке.

– Без паники, – говорю, – я часто думала, что потеряла связку ключей, и каждый раз они находились либо в боковом отделении, либо там, где им и положено быть. Вытряхни все барахло, очки наверняка где‑ нибудь в самом низу!

Аннелиза не слушает меня, а я успеваю заметить в ее сумке две средней величины жестяные коробки. Что это? Запасы печенья? Меня разбирает любопытство, и к тому же нельзя упустить случай съязвить на сей счет. Но только я собираюсь расспросить ее про коробочки, как она находит очки и надевает их.

– Вам не понять, – огрызается подруга на ухмыляющихся студентов, – что значит ходить как неграмотная дура, не будучи в состоянии разобрать ни единой буквы!

Еще хорошо, думаю, что она не забыла в чужом туалете свою вставную челюсть, ведь иногда Аннелиза вытаскивает ее и споласкивает. Вчера, перед тем как лечь спать, она в очередной раз вывела меня из себя допотопной пошлой остротой.

– Мы с зубами спим отдельно.

Я уже жалею, что и в следующем отеле забронировала один номер на двоих.

– Теперь отправляемся во Фрайбург? – спрашивает Рикарда, позевывая. – Из Тюбингена это было бы вдвое короче, ну да ладно. Едем по автобану или по федеральной трассе? По самой быстрой дороге это займет часа три.

Решаем ехать по хорошей дороге. Боденское озеро мы из программы вычеркнули, потому что и без него впечатлений достаточно.

Во Фрайбурге мы намерены попробовать местную кухню после того, как изучили вывешенное в гостиничном холле заманчивое меню.

Узнав, что им причитается комфортабельный номер на двоих и они приглашены на ужин, Рикарда с Моритцем от удивления вытаращили глаза. Поскромничав для приличия, выбрали дорогущие блюда, но мы не стали возражать – уж больно соблазнительно звучит:

Имбирно‑ морковный суп‑ пюре с зелеными равиоли с омарами.

Каре молочного поросенка с жареными белыми грибами.

Вермишель с меренгом, сбитыми сливками и под шоколадным соусом с корицей.

Пока Аннелиза ищет очки, я замечаю, что она разгрузила свою сумку. У меня нет сомнений в том, что подруга прикарманит и это меню.

– Мы теперь слаженная команда, так почему бы нам весной не совершить новое путешествие? – спрашивает Рикарда, раскатывая в ладонях кусочек хлеба. – Мне понравилась эта поездка, но ведь есть еще, наверное, очень живописные места!

– Что вы предлагаете? – интересуюсь я. Люблю, когда дерзкая молодежь фантазирует, хотя порой их заносит не туда.

Похоже, они уже обдумывают конкретный план, и у Моритца появилась возможность эффектно преподнести его.

– Можно, например, полететь в Севилью, взять напрокат машину и проехаться по Андалусии. В Альмуньекаре маргаритки и касатики зацветают уже в марте!

Хитрый паренек знает, что пожилые дамы неравнодушны к цветам.

Однако Аннелиза, намазывавшая толстым слоем масла с зеленым сыром крошечную посыпанную солью булочку, качает головой. Разумеется, я знаю, что за этим последует.

– И десятью лошадьми меня не затащить в самолет!

Кто бы сомневался, что в ответ Рикарда громко рассмеется.

– Ну а вы? – обращается она ко мне. – Тоже боитесь летать?

Это я‑ то, мечтавшая стать пилотом? А все‑ таки, как здорово было бы полететь на юг с Эвальдом, уж он‑ то способен насладиться полетом!

Моритц участливо справляется, не послужил ли причиной непереносимости полетов неприятный опыт попадания в турбулентность, но Аннелиза уклоняется от ответа.

– Ладно, давайте наслаждаться едой. Может, позже я раскрою тайну, почему мне так неприятны самолеты.

Баденское красное поразило нас изысканным вкусом, первые две бутылки мы выпили в один миг, и официант открывал для нас третью. Аннелиза вычерпывала ложкой вторую порцию пюре из каштанов, потому что Рикарда была сыта и отказалась от десерта. Я наблюдаю, как себя ведет за столом молодежь и задаю себе вопрос: почему родители не втолковали им, что салфетки служат не для декорации?

Чувство сытости приятно разливалось по телу, и мы, утомленные обильной трапезой, разговорились. Моритц вновь подкатил к Аннелизе с вопросом, отчего та боится летать.

– В этой истории нет ничего привлекательного, – отвечает она, и я напрягаю слух.

В последний год войны Аннелиза и я жили в разных местах, поэтому до сих пор я ничего не слышала о том, что ей пришлось пережить и что оставило в ее душе столь сильную психическую травму. В деревне с продуктами было получше, и ее мать перебралась с детьми в Эйфель. Однако даже там, в тихом краю, время от времени звучала воздушная тревога.

Горожан в тех краях не жаловали. Местные мучили чужаков на вспомогательных работах. Мать Аннелизы вкалывала на полях, а обеих ее дочерей каждый день посылали в лес с тележкой собирать хворост.

– Нагруженную тележку так тяжело толкать, что этот каторжный труд мы были готовы с удовольствием променять на школу. И все же по дороге успевали объедаться малиной и пели, – рассказывает Аннелиза. – Ведь дети не осознают всю тяжесть жизни в трудные времена. К шуму самолетов мы почти привыкли.

Однажды, собирая ягоды, они чуть не натолкнулись на человека, который жестко приземлился на краю заказника прямо перед ними. Его разорванный парашют запутался в ветвях высокой ели. Младшая сестренка от страха закричала и со всех ног бросилась домой. Аннелиза не побежала за ней, ее одолевало любопытство. Оставшись на месте, она слушала, что говорил ей солдат на чужом языке. У него, видимо, была сломана нога, из‑ за чего он не смог встать. Уже тогда Аннелиза была не из робкого десятка, и она решила выяснить, что за редкая птица залетела в их края и не следовало ли оказать помощь беззащитному врагу.

Аннелиза побледнела и замолчала. Мы приготовились услышать нечто страшное, например, что ее изнасиловали. Но нет, после паузы она продолжила.

В тот момент она заметила, что к ним приближаются старые мужики из деревни, вооруженные лопатами и вилами. Толпа выглядела настолько грозной, что Аннелиза решила на всякий случай спрятаться за поленницей. Из укрытия ей пришлось наблюдать, как мужики насмерть забили раненого летчика. Она не издала ни звука. Ее охватил смертельный страх при мысли, что ее как свидетельницу также подвергнут скорой расправе.

Неожиданно подруга разрыдалась, и я отвела ее в номер. Шестьдесят лет она хранила в себе эту историю, не смея никому рассказать.

Ночью меня разбудили стоны, – похоже, Аннелизе снились кошмары. Я щелкнула выключателем ночника и протерла глаза.

– Проснись, – говорю и мягко глажу подругу по плечу, – все это было давным‑ давно. Не надо чувствовать себя ответственной за это убийство, ведь ты была совсем ребенком!

– О, мой желчный пузырь! Мне кажется, я сейчас умру! – жалобно стонет Аннелиза.

Я в нерешительности, не знаю, что делать с человеком, когда его так сильно прихватило. Тут, пожалуй, требуется помощь профессионала. Но как только я потянулась к телефонной трубке, Аннелиза стала ворчать:

– Довольно, остановись! Не поднимай по тревоге врача! К счастью, я захватила с собой бускопан. Свечки действуют почти так же быстро, как и укол. Ты не посмотришь там, в красной кожаной коробочке?

Я не сразу нашла лекарство в ее чемодане. Под новым летним платьем лежали две жестяные коробочки. На этикетке одной была написано «Ромашка», на другой – «Мята перечная». Как тут не улыбнуться? А ведь я действительно думала, что Аннелиза возит с собой свою фирменную настойку из трав!

Коробочка была завернута в сиреневую вязаную кофту. Подруга запаслась лекарствами на любой случай. Вероятно, как знахарка она чувствовала ответственность за здоровье всей нашей команды.

– Вот твоя свечка! Я могу заварить чай, к счастью, в шкафу есть скороварка. Твоя ромашка будет очень кстати!

Аннелиза вдруг приподнимается на локтях, и я вижу, как сильно она напряжена.

– Руки прочь от этого чая! – грубо произносит она. – Положи на место, мне скоро станет легче.

И в самом деле, минут через десять стенания затихли и доносилось размеренное шипящее дыхание.

Меня терзают самые разнообразные сомнения. Это были желчные колики или нечто иное? И насколько оно опасно? Мне не хочется ночью разыскивать в незнакомом городе врача «неотложки». После обильной еды и питья я чувствовала себя усталой. К тому же Аннелиза сама знает, что ей лучше всего помогает. Через полчаса я задремала, а когда открыла глаза, наступил новый день.

Я тихонько проскользнула в ванную. Аннелиза все еще спала глубоким крепким сном. Как понять, выздоровела ли она и можем ли мы сегодня куда‑ нибудь сходить? Но сначала пусть выспится.

Моритц с Рикардой уже завтракали. На тарелках громоздились лосось, яичница‑ болтунья и жареная грудинка. Я попиваю апельсиновый сок и рассказываю, какая проблема возникла вчера у Аннелизы. Будущие ветеринары заверили меня, что ничего удивительного в этом нет.

– Бедняга, вчера она сильно переволновалась, – говорит Моритц.

– Так она же уплетала за обе щеки все, что было на столе! – добавляет Рикарда, выглядящая весьма грациозно, хотя общий портрет немного портил ее непростой характер. – Хотя она знала о своем холелитиазе! Две порции пюре из каштанов, белые грибы – да это свалит Геркулеса.

– Ее можно понять, все было так аппетитно, – с восторгом припомнил вчерашнюю трапезу Моритц. – Я бы жизнь отдал за то, чтобы посмотреть, как на этой кухне чревоугодия готовят и как они успевают все сделать одновременно, чтобы все блюда сразу подать на стол.

Наверняка у них оборудование, о каком мы и не слыхивали. На каждой кухне полно своих трюков. У моей матери, к примеру, был ящик‑ термос. Никто из детей в ту пору не догадывался, что это такое.

Часто подручные устройства делали своими руками. Для этого требовался плотно закрывающийся ящик, который обивали древесной шерстью, старыми газетами и тряпками; под крышкой прибивали подушку. Далее: надо было впихнуть эмалированную кастрюлю точно в свободное пространство.

– Проще говоря, по принципу термоса‑ контейнера, – комментирует Моритц, – изолировать и держать в тепле, это понятно, но варить?!

Вся суть в медленном приготовлении. Ставишь вечером на плиту рис с говядиной или гороховый суп, на ночь переставляешь в ящик и на следующий день получаешь готовый густой суп, не тратя при этом никакой энергии.

– Для экологически мыслящих домохозяек это и сегодня достойное решение, – замечаю я, – однако микроволновка тоже позволяет делать много полезного.

– Я тоже хочу ящик‑ термос, – говорит Рикки, – ты мне сделаешь такой, Моритц?

– Не вопрос, только вместо тряпок я возьму пенопласт и стиропор.

– Ну, супер! У вас в запасе много еще таких хитрых штучек? – интересуется Рикарда.

Аннелиза часто поступала следующим образом: ставила на плиту курицу, наливала побольше воды, добавляла приправ и, поварив какое‑ то время, выключала плиту. Потом втыкала серебряную ложку в бледную тушку птицы и плотно закрывала крышку. Спустя двенадцать часов мягкое мясо легко отделялось от костей, а из компонентов можно было приготовить куриный суп или превосходное фрикасе. Аннелиза больше меня знает кухонных секретов. А как у нее, собственно, дела? Оставляю молодежь наслаждаться завтраком и иду искать мою больную подругу. Открываю дверь в номер тихо, чтобы не помешать. Смотрю на пустую кровать и открытое настежь окно. Дверь в ванную открыта, и я вижу, как Аннелиза старательно смывает туалет. Может, ее вырвало?

Я вздыхаю и вхожу. Из‑ за шума воды она не услышала, как я приблизилась, и испугалась. На Аннелизе только ночная рубашка в цветочек, ноги босые; в руках коробочка с надписью «Ромашка». Сквозняк поднимает в воздух сушеные листики, они определенно не из ее желудка.

– Сокровище мое, – говорю ей, – что ты тут делаешь? Я сама могла бы заварить тебе чай!

Подруга стряхивает последние крошки ромашки в туалет и спускает воду. Ее поведение кажется совершенно бессмысленным. Я осторожно беру Аннелизу под руку и снова укладываю в кровать.

– Ты должна избавиться от пустых коробочек! – словно в горячке повторяет она. – Сама я сегодня, к сожалению, не смогу выйти из отеля. Лучше всего бросить их в мусорный контейнер.

Я сообразила, в чем дело. Жестяные коробочки были не из нашего дома, она прихватила их на кухне Бернадетты. Настало время прояснить ситуацию. Я села на край кровати, решив, что не уйду, пока она мне не выложит все в подробностях. Мало‑ помалу правда стала выходить на свет.

– Представь последствия, если бы дети Эвальда попили этого чайку! У меня было мало времени, я не могла пойти на такой риск!

– Ты же клялась, что не имеешь отношения к смерти Бернадетты! – воскликнула я.

Видимо, Аннелиза решила немного посодействовать своему танцевальному партнеру, рассказав о свойствах ядовитых растений. Особенно она рекомендовала Эвальду обратить внимание на крайне ядовитый аконит, который, по случайному совпадению, растет в нашем саду. При этом продемонстрировала на небольшом примере, что высушенные и истолченные листики растения в жестяной коробке из‑ под травяного чая ни у кого не вызовут подозрений.

– Бернадетта очень любит с мятой или ромашкой, – объясняет Аннелиза, – а они очень похожи по запаху на… аконит. Эвальд внимательно выслушал и позже собрал в саду все, что только могло помочь в его деле, и рассортировал по пластмассовым пакетикам. При этом не признался прямо, что преследует конкретную цель и у него есть план. Редко случается, когда вы с мужчиной понимаете друг друга без слов, но это очень приятное и весьма благотворное чувство!

Я не сразу нашлась, что ответить.

– Ты принципиально не хочешь за других таскать каштаны из огня! – напоминаю ей в гневе. – С какой стати ты теперь спасаешь неверного кандидата от катастрофы и ради него крадешь из кухни его жены вещественные доказательства?

– Спасаю потому, что он не заслужил, чтобы его дети в это поверили, – угрюмо бурчит Аннелиза. – Послушай, я все еще плохо себя чувствую!

– Да ты, оказывается, в высшей степени благородный человек, прямо‑ таки самаритянка, – говорю я ей, накрывая поудобнее одеялом. – В награду велю принести тебе чайничек с ромашковым чаем из гостиничной кухни.

Перед тем как отправиться с молодыми людьми осматривать город, задумчиво рассматриваю жестяные коробочки. Почему, собственно, от них надо избавляться? Растолковываю подруге, что когда‑ нибудь с помощью этих коробочек Эвальд сможет доказать, как отважно поступила Аннелиза, спасая детям жизнь. Подруга со мной соглашается.

– Ах, Лора, вдвоем мы непобедимы. А теперь иди развлекайся, а я немного вздремну. Ты не могла бы достать мне на обед сухарь?

Прогулка по исторической части города, где столько весело бегущих ручейков, доставила огромное удовольствие. Мои провожатые сняли сандалии и ходили по прозрачной воде, словно цапли. Ноги начали уставать, приближалось время обеда. Поэтому я попрощалась с молодежью и отпустила их на всю вторую половину дня.

– Надо взять напрокат велосипеды, – предложила Рикарда, завистливо поглядывая на стремительно пролетавших мимо других студентов. Во всяком случае, мою машину они не получат, она стоит в гараже отеля, а ключи от нее я ношу в сумке.

Запасаюсь пачкой сухариков и направляюсь в отель посмотреть, как дела у Аннелизы.

Она все еще в постели, однако я вижу, что первую половину дня бодрствовала.

– Я тоже не бездействовала, – заявляет подруга с гордостью, грызя сухарь, мелкие крошки которого сыплются ей на грудь в разрез рубашки и на постель. – Только что позвонила домой Эвальду. Представь, незадолго до моего звонка он сам звонил детям и сказал, что уже на подходе. Жаль, что я его не застала!

– И что же? Где он находился все это время? Ты говорила с сыном великолепного Джона Уэйна или с дочерью?

Аннелиза хватает пульверизатор и брызгает себя духами. Сухарю тоже достается. Что бы она там ни говорила, перспектива в скором времени снова установить контакт с Эвальдом ее окрыляет. По всему номеру теперь витает запах ландышей, возбуждая весенние чувства.

– Трубку взяла дочь, мне показалось, она в полной растерянности. Мне было неловко наброситься на бедняжку с расспросами, поэтому я лишь поинтересовалась, где болтался ее отец. Она ответила, что в Италии, но это мы и сами знаем.

Аннелиза попросила передать Эвальду привет и сообщить, что мы путешествуем и чтобы не искал нас дома в Шветцингене.

– Вот бы мне поговорить с ним без свидетелей, – заявляет она, – уж я бы его отчитала за милую душу!

– А в чем тебе его упрекнуть? Он ведь не обещал ни жениться на тебе, ни что будет верен до гроба. Мы даже никогда у него не спрашивали, где он пропадал по вечерам. Его нельзя обвинить в том, что он нам лгал.

Аннелиза полагает, вина Эвальда в том, что он подлым образом снискал наше расположение, использовал нас и пробудил в нас смутные надежды. И еще она утверждает, что не стала бы помогать ему решить супружескую проблему, если бы знала про Йолу.

Вскоре я тоже легла, и мы предались приятному послеобеденному сну. Во второй половине дня подруга решила покинуть постель и вечером поесть супчику.

– Может, томатного супа‑ крема, от него моему пустому желудку будет хорошо!

Часто во время послеобеденного отдыха я засыпаю, но минут через двадцать снова ни в одном глазу. Рядом спит Аннелиза, и у меня редкая возможность рассмотреть ее лицо в непосредственной близости. Я размышляю над вопросом, почему, собственно, мы считаем свой сельский дом таким уж красивым – эти стертые каменные ступеньки, полусломанные притворные ставни, ржавый замок и одичавший сад? Может, потому, что дом хранит некую тайну, а эстетика подкрадывающегося тления задевает определенные струны души?

Черты лица Аннелизы тоже могут о многом рассказать, они навевают печаль и приводят в сентиментальное расположение духа. А какой очаровательной она была в детстве! Под морщинами со складками все еще дремлет знакомое детское личико.

Узнаю на ее щеках ямочки веселого ребенка. А когда Аннелиза смеется, резкие черты вокруг уголков рта и под крыльями носа пропадают. Даже морщинки в уголках глаз во время смеха становятся обычными складками смеющегося человека. Все, что ей довелось пережить, запечатлелось на лице: скорбь, радость, беременность, роды, расставания, сбывшиеся и разбитые надежды. Ну какой мужчина, если он не обделен сердцем и умом, не полюбит это лицо с той же страстью, с какой он любит лица молоденьких, с кожей гладкой, как попка младенца? Или права Аннелиза, что мужчины запрограммированы исключительно на воспроизводство? И все же она не списала со счетов своего Эвальда, хоть это давно надо было сделать, в противном случае она не обиделась бы так сильно за его медовый месяц в Лигурии. Вон как Аннелиза приободрилась, узнав о его возвращении.

Пока я рассматривала лицо подруги, она проснулась и уставилась мне прямо в глаза.

– Это не честно, – говорит она, скаля зубы. – Спящих нельзя рассматривать, они безоружны.

– Но ведь тебе от меня нечего скрывать, – замечаю я. – Не хочешь ли попробовать встать? Для посещения музея ты, пожалуй, еще нетвердо стоишь на ногах. Но со временем мы решим, продлить ли нам номер на одну ночь или, как запланировали, ехать дальше.

Всего пятнадцать минут Аннелизе потребовалось для того, чтобы умыться, причесаться и одеться в фиолетовое – она захотела пройтись со мной немного на свежем воздухе. И при случае купить мобильный.

– Зачем он тебе? До сего дня мы хорошо обходились без этого всеобщего бедствия! – восклицаю я, но тут же соображаю, что она хочет быть на связи с Эвальдом.

Свой предлог у нее уже наготове.

– Представь, я теряю сознание, и мне срочно нужен врач, или мы попали в аварию! Позвонить, конечно, можно и из отеля, но мы же постоянно в дороге!

Разумеется, у наших неимущих студентов мобильные имелись. Припоминаю, что эту штуку видела даже у моего десятилетнего внука. Иногда я кажусь себе такой старухой и поэтому решительно заявляю подруге:

– Я себе тоже куплю.

Вскоре мы оказываемся у витрины со сладостями. Аннелиза останавливается, я тщетно пытаюсь оттащить ее от этого зрелища.

– Будь же благоразумна, – прошу я, – я не возражаю против сухарей и томатного супа, но марципановые свинки полагается есть только в канун Нового года!

Она протестует:

– Я же не собираюсь покупать. Но ты только посмотри, тут у них прекрасный шоколад!

Да, в самом деле, на витрине лежал шоколад в классической темно‑ коричневой упаковке. Он пробудил в нас обеих давние воспоминания.

Первый американец, с которым сразу после войны Аннелиза решила завести шашни, стоял на обочине и наливал бензин в бак своего джипа. Она улыбнулась ему и храбро поздоровалась: «How do you do? » Я стеснялась и не знала, чем это закончится. Солдата это явно забавляло, он подергал ее за белокурые косички и назвал «маленькой барышней», а потом вытащил из нагрудного кармана небольшую плитку шоколада. Это был неслыханный подарок, многообещающий, райский, и мы долго не могли успокоиться. Солдат предопределил наше отношение ко всем американцам, – отныне и впредь мы были о них высокого мнения. Позднее появились жевательная резинка и Гленн Миллер, – их мы любили больше всего остального, – и они же служили доказательством безграничных возможностей Америки. Впрочем, Аннелиза была очень способной к обучению и вскоре достигла совершенства в попрошайничестве. Вместе мы основательно облегчили сладкие запасы еще не одного американского солдатика.

Словно читая мои мысли, Аннелиза напевает вполголоса песенку и, вероятно, думает об Эвальде и своих визжащих подошвах из микропористой резины.

Вскоре мы зашли в магазин, оказались в полной растерянности перед огромным выбором мобильных телефонов. Один из них по цвету напоминал озеро Блаутопф, и для меня этого было достаточно, чтобы остановить на нем свой выбор.

– Ты с ума сошла? – возмущается Аннелиза. – Он стоит четыреста пятьдесят девять евро! У них, видимо, есть и бесплатные без основного тарифа и платы за подключение!

– Тут наверняка какой‑ то подвох, – сомневаюсь я, – если уж покупать, то голубой! Качество для меня всегда было на первом месте.

– Ладно, – соглашается Аннелиза, – поступай как знаешь, если у тебя принципы, но помни, что эти жулики тупо зарабатывают на глупцах типа тебя. В наказание им свой я просто стырю, вот это я и называю бесплатным мобильным.

Из магазина мы ушли с дорогим «Блаутопфом» и вторым, незаметно прикарманенным телефоном для Аннелизы. Ее дорожная сумка пригодилась в очередной раз, а моя теория на счет невидимости пожилых женщин получила еще одно подтверждение. И все же я немного сердилась на Аннелизу.

– Господь праведный все видит, – говорю я прежде, чем каждая из нас пойдет в свою сторону.

Она осеняет себя крестным знамением и отправляется с добычей обратно в отель. Я немного побродила по площади Августинцев и присела на скамью. Вокруг звучала преимущественно французская речь, на ступеньках лестницы разместились студенты. Я наслаждалась жизнью так, будто ко мне вернулась молодость.

Вечером мы вчетвером снова сидели в ресторане и изучали меню.

– Аннелизе сегодня можно будет съесть лишь небольшую порцию томатного супа, поэтому предлагаю и нам воздержаться от обжорства и не искушать ее, – строго призношу я. – Поедим сегодня что‑ нибудь простенькое. Для себя я выбрала красное тальятелле с моцареллой.

Студенты разочарованно посмотрели на меня, послушно кивнули и снова погрузились в перечень заманчивых кулинарных предложений.

– Так и быть, – говорю, пересиливая подступающий приступ жадности, – если вы объясните, как пользоваться мобильным телефоном, можете выбрать что‑ нибудь по собственному усмотрению.

Вот так и получилось, что Аннелиза прихлебывала свой супчик, я ела макароны, а молодежь гуляла по полной программе:

Картофельный суп‑ пюре с луком‑ пореем с рыбными клецками и трюфельным маслом.

Запеченный молочный теленок с тыквенным пюре и сельдереем двух сортов.

«Виноградный супчик» со сладким кремом сабайон.

Поскольку Аннелизе явно полегчало, мы решили на следующий день отправиться в путь. В самый последний момент в наши планы вмешалось непредвиденное обстоятельство.

– Собственно, я хотела попасть в Эльзас только для того, чтобы покутить, – заявила Аннелиза. – Но поскольку в ближайшие дни мне это заказано, то мы могли бы сразу ехать на север, там можно попробовать жареного картофеля с селедкой.

Ее слова меня насторожили. Неужели подруга вознамерилась сократить наше путешествие? Эвальд незримо сопровождает нас в поездке, он ночует между Аннелизой и мной на месте, отводимом гостям, и мешает нам обеим.

Этой ночью он мне даже явился в странном сне: три фигуры, как на картине Каспара Давида Фридриха, над скалистым обрывом на фоне причудливых меловых скал, но все они удивительного цвета, как вода в озере Блаутопф. Эвальд указывает на глубины и говорит в своей неподражаемой галантной манере умудренного пожилого человека: «Милому слабому полу положено уступать дорогу! »

Я долго не могла снова заснуть и все размышляла, что означает этот сон. В сущности, у Эвальда имелись основания посягать на жизнь Аннелизы и мою, поскольку нам известно о причине смерти Бернадетты и мы могли бы его шантажировать. Или мои опасения высосаны из пальца? С кровати напротив в этот момент послышался стон.

На следующий день ночные тени развеялись без следа, не оставив воспоминаний, но возникла другая напасть – дождь лил как из ведра.

– Кто‑ нибудь слышал прогноз погоды? – спрашивает Аннелиза, поскольку следить за погодой тоже входило в обязанности наших сопровождающих. Оба мобильных телефона лежали на столе, где был накрыт завтрак.

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 789 10 11 12 Следующая ⇒