Комментарии 10 страница

К примеру, я сомневался, что действительно был «пятым членом «Аббы», играл на гобое и тамбурине в «Джимми, Джимми», подпевал и хлопал в «I do, I do, I do». Я с интересом прочёл, что, оказывается, в течение трёх лет второй чеченской войны сражался на стороне исламских боевиков, в итоге став представителем Ахмеда Закаева во время осады Грозного, но потом перешёл на сторону Российской Федерации, «потому что у них форма круче».

Стоило шестиклассникам проведать об этом открытом документе, как они, похоже, устроили соревнование, кто придумает самую абсурдную историю о жизни мистера Вогана до начала его работы в «Академии Уэндл». Оказывается, я был заместителем редактора журнала «Караван», но меня уволили за драку с главным редактором из‑ за качества нового «Спрайта». Мне было приятно узнать, что я самостоятельно выделил геном гигантского африканского барсука, но не слишком гордился тем, что угрожал покончить с собой у входа в штаб‑ квартиру «Нестле», если они не пообещают, что будут класть в «Кволити‑ стрит» побольше треугольных зелёных вкусняшек.

Просматривая эту документальную историю, я видел, как ежедневно новые факты вытесняли старые. «Джек Джозеф Нил Воган прежде был «Ингрид Фьола Йохансдоттир» известной хозяйкой ночного клуба в Вест‑ Энде, которая, несмотря на свои широко известные сексуальные подвиги с дипломатами Восточного блока во времена холодной войны, осознала, что родилась не в том теле. С падением Берлинской стены «Исландская Мата Хари» как прозвали её в Ми‑ 5, не могла более добывать военные тайны коммунистов, предлагая им сексуальные услуги, и потому решила сменить пол и превратилась в мужчину, учителя истории в одной из школ Южного Лондона».

Я решил закрыть страницу в Википедии, но учитель во мне полагал, что тем не менее для детей это была довольно ценная возможность проявить творческие и литературные способности, определяя размытые границы художественного и документального жанров. Некоторые из подлинных фактов биографии, которые я сам разместил на страничке, всё же сохранились, но на фоне эксцентричных детских фантазий тоже казались забавным вымыслом.

* * *

Доктор Левингтон велела мне поразмышлять о воспоминаниях, что восстановились сами собой, и попытаться припомнить какие‑ нибудь важные события, которые по‑ прежнему оставались вне досягаемости моей памяти. Я послушно прибыл на очередное сканирование мозга с солидной выборкой эпизодов прошлой жизни – счастливых, вроде первого гола в футбольном матче начальной школы, и печальных, как новость о том, что команды, оказывается, поменялись воротами. Я должен был сосредоточиться на этих воспоминаниях, и тогда можно будет сравнить активность мозга с тем состоянием, когда я пытаюсь возродить пока ещё отсутствующие фрагменты памяти.

Новый сканер выглядел так, словно на него ухнули большую часть бюджета Национального фонда здравоохранения за прошлый финансовый год. Громадный, ослепительно‑ белый модуль, размером примерно с «Аполлон‑ 13». Механизм мягко заурчал, вдвигая моё тело внутрь камеры, и как будто сам догадался, что пора остановиться, когда мой череп оказался на нужном для обследования месте. Мысль о том, что женщина‑ врач сейчас увидит, что творится в моих мозгах, несколько беспокоила, конечно. «Не думай о сексе», – приказал я себе, и, разумеется, именно эти мысли тут же полезли в голову. Как они отображаются на экране? Она сможет потом прокрутить их ещё раз? Сквозь мерный шум машины я слышал инструкции доктора Левингтон – вспомнить какое‑ нибудь важное событие.

Незабываемоё лето 1997‑ го, газеты пестрят заголовками о молодом премьер‑ министре, у которого, разумеется, нет недостатков, и неисправимой принцессе Диане с её новым скандальным любовником. Мне ужасно неудобно в новом тесном костюме, я нервничаю, стоя перед юридической конторой – несколько спорный выбор места для нерелигиозной брачной церемонии. Мадлен не хотела традиционной свадьбы в церкви, не хотела белого подвенечного платья, подружек невесты и церковного органиста с его неизменной «Кантатой» для того, чтобы приветственно помахать ручкой всем родственникам.

– Она не беременна, просто очень увлечена политикой, – объясняла матушка Мэдди всем пожилым родственникам. – Привет, Джойс. Правда, Мадлен очаровательна в красном? Она отказалась от традиционного белого платья. Вовсе не потому, что беременна или…

– Мам, не могла бы ты прекратить рассказывать всем, что я не беременна?

– А что – неужели ты…

– Нет, просто это совершенно нормально – выходить замуж не в церкви.

– А я просто не желаю, чтобы люди подумали, что церковь отторгла тебя. Кроме того, они могут истолковать красное платье как знак… ну, ты понимаешь, знак того, что ты падшая женщина. – Последние два слова она произнесла трагическим шёпотом, как будто даже подумать о подобном неприличии стыдно.

– Падшая женщина! Это что, из Томаса Харди? На дворе девяностые, мам! И если женщина выходит замуж беременной, это никого не волнует!

– О, так ты беременна? – встряла тетушка Бренда. – Это очень хорошо, что ты всё‑ таки выходишь замуж, дорогая. Хоть незаконнорожденного не произведешь на свет.

– Она не беременна, Бренда, – отчаянно ринулась на выручку мама. – Просто очень увлечена политикой.

– Политикой?

– Ну, в том смысле, что она неверующая.

– Мама, я очень даже верующая. Именно поэтому… впрочем, неважно.

– Не позволь испортить этот день, Мадлен, – ласково проговорила тетушка Бренда. – Ты всё равно невеста, милая, даже если, хм, ну понимаешь… – И ободряюще кивнула в сторону животика Мэдди.

После того как на праздничном ужине тётушка совершила кружок‑ другой по залу, обходя собравшихся гостей, Мэдди пришлось то и дело рассыпаться в благодарностях тем из пожилых родственников, кто выражал восхищение её «цветущим видом», либо уверять их, что она «нисколько не устала» и – нет, одной порции ей вполне достаточно.

Забавный намек на «интересное положение» Мэдди трудно было забыть, и ещё пару лет мы хихикали над ним, но не как над обычными сплетнями, а вспоминая как потешный анекдот. Мы с Мэдди создали из этого эпизода настоящую легенду. Все мои яркие воспоминания, как правило, имели под собой подобную историю – подлинную либо несколько приукрашенную позднейшими пересказами.

Вероятно, это было справедливо и относительно других моментов свадьбы, которые я помнил, – картинки из того дня перемешались, точно цветные корректорские полоски. Я вспоминал, как Мэдди вальсирует с моим отцом, как галантно он ведет её по натертому до блеска паркетному полу – истинный король танцев. Подвыпивший Гэри воспроизводит каждое из движений «Танца маленьких утят», хотя диджей включил «Оазис». И Мэдди, прильнувшая ко мне в долгом объятии, уже на исходе вечера, перед тем как мы сядем в машину. Именно это объятие напомнило мне, что она меня любила и хотела прожить со мной всю жизнь.

Но одна из традиций свадебных церемоний всё же была соблюдена в точности – Мэдди и её отец последними вошли в зал регистрации. Появление невесты несколько задержалось, поскольку у самого входа в здание её остановил молодой адвокат и протянул конверт, на вид официальный. Он настаивал, что конверт необходимо распечатать и ознакомиться с его содержимым до начала брачной церемонии. В зале зазвучала музыка для торжественного входа невесты, встревоженная Мэдди торопливо надорвала конверт. Юридическое препятствие к заключению брака? Её суженый уже женат? Или он нелегальный иммигрант, мошенник, беглый каторжник? Дрожащими руками она извлекла содержимое. Открытка с лепреконом, радостно объявлявшим своё «Добрейшего всем утречка! »

Томограф урчал и гудел, а за стенками моего саркофага доктор Левингтон продолжала настаивать, чтобы я постарался вспомнить ещё что‑ нибудь важное. Я мучительно пытался представить свою мать, момент, когда я узнал о её смерти, или похороны, на которых я, возможно, был вместе с Мэдди и ребятишками. Я видел, как стою на маленьком деревенском кладбище, бросаю горсть земли на крышку деревянного гроба. Воспоминание предельно подробное – даже черные одеяния плакальщиц и одинокий удар колокола. Я мог запросто убедить себя, что так оно и было на самом деле, если бы к тому моменту уже не знал, что маму кремировали в большом муниципальном крематории. Но сцена классических похорон всё же нравилась мне больше, несмотря на абсолютную её иллюзорность.

Теперь мне велели сосредоточиться на любом эпизоде, который удалось реконструировать лишь частично, и в голову тут же полезли самые неприятные моменты, по контрасту со сладкими воспоминаниями о свадьбе. Я наивно поделился открытиями с доктором Левингтон, и получил инструкцию именно о них и думать.

В тот день Мадлен сказала, что не хочет больше быть моей женой. Непонятно с чего, но воспоминание окатило целым шквалом переживаний: несправедливость, разочарование, бессилие, отчаяние и гнев.

Мы с Мэдди готовимся ко сну, оба чем‑ то раздражены и в нашей тесной ванной комнате стараемся не замечать друг друга. Я попытался было рассказать, какой тяжёлый день выдался в школе, но она проигнорировала попытку. Я совсем забыл, что Мэдди только что получила результаты анализов, о которых постоянно думала последние пару недель. Она обнаружила странную шишку у себя под мышкой и вбила себе в голову, что это рак, причем все мои попытки разубедить её полагала безответственными.

– Да с чего вдруг неходжкинская лимфома? – возмутился я, когда она впервые заговорила об этом. – Нельзя же ставить подобные диагнозы на основании сведений, почерпнутых в Интернете.

– У меня сразу несколько симптомов. Кое‑ кто считает, что дело серьёзное…

– И кто же эти люди?

– Я не знаю, как их зовут. Они с форума о женских болезнях.

С самого начала она воспринимала мои насмешки над медицинской онлайн‑ болтовнёй как равнодушие к её здоровью. И вот сейчас демонстративно отодвинулась к противоположному краю кровати, избегая малейшего физического контакта со мной. А потом разрыдалась.

– Что? Что такое?

– Сегодня пришли результаты анализов.

Я ощутил пронзительный стыд, оттого что позабыл, как сегодняшний день важен для неё. Обещал, что позвоню сразу после занятий, но благие намерения поглотила школьная суета.

Но это ничего не значило сейчас, в масштабе всей трагедии. Мэдди так рыдала, что я сразу понял: анализ, должно быть, положительный. Вопреки моему скептицизму, вопреки некоторым изысканиям, предпринятым лично мною, у неё в самом деле оказалась неходжкинская лимфома. Я внезапно увидел будущее, в котором дети потеряют маму, а слабеющей Мэдди придётся выдержать операцию и курс химиотерапии. Мы будем жить в страхе и неопределённости и страдать при виде её мучений от болезни, о которой никто из нас даже не слышал ещё две недели назад.

Не прекращая реветь, она стряхнула с плеча мою ладонь, а я попытался выяснить, что же точно сказал доктор и каковы перспективы лечения. Вытирая слёзы рукавом пижамы, она с трудом сумела выговорить:

– Анализ отрицательный. У меня нет рака.

– Как?

– Опухоль доброкачественная. (Всхлип. ) Доктор сказал, что остальные симптомы – это просто вирусная инфекция или что‑ то такое…

– Ох, слава богу! – Я ринулся обнять её, но она оттолкнула меня и разрыдалась ещё отчаяннее. – Мэдди, но это же отличная новость! Ты так рыдала, что я решил, у тебя эта нехоженская дрянь…

– Неходжкинская лимфома. Ты даже название болезни не можешь запомнить правильно.

– Ладно, да какая теперь разница, у тебя же её нет! Боже, да я чуть не рехнулся, когда ты так плакала! Какое облегчение, право…

Она ещё раз утёрла слезы пижамой, а я подумал, что раньше она никогда не надевала такие штуки – обычно одеждой для сна служили мои старые футболки. Наверное, просто закончились.

– Ты забыл спросить про результаты.

– Да, прости, пожалуйста, но если я расскажу тебе, что произошло в школе, ты сразу поймёшь…

– Тебе это вообще не пришло в голову! Тебе нет дела, есть у меня рак или нет, тебе безразлично, даже если я на пороге смерти.

– Послушай, это просто смешно. Разумеется, мне есть дело до твоей жизни или, тьфу‑ тьфу, смерти. Просто я с самого начала сомневался, что у тебя действительно рак, хотя понимал, как тебя это беспокоит.

– Но в больницу со мной всё же не пошёл?

– Потому что ты не просила об этом.

– Но мог хотя бы предложить.

– Слушай, где логика? Если бы ты сказала «Пожалуйста, сходи со мной», я бы пошёл, но ты не просила, потому я решил, что никакой необходимости в этом нет. Да ведь ты же здорова – о чём тогда мы спорим? Надо радоваться!

– Наш брак болен. У наших отношений рак – неоперабельная терминальная опухоль. Если ты не в состоянии быть рядом, когда мне приходится пройти через такие переживания, я не хочу больше жить вместе с тобой…

– Ладно, понимаю, сейчас ты плохо соображаешь. Волнения насчет лимфомы выбили тебя из равновесия, ты всё сильно преувеличиваешь. Давай я возьму пару дней отпуска, ребят отправим к твоим родителям…

– Поздно, Воган. Тебя ведь никогда не было рядом. Ты так и не смог преодолеть свою природу, не стал настоящим мужем. В твоей жизни всегда был только «я», и никогда – «мы».

И тут я понял, что она рыдала так горько вовсе не из‑ за истории с раком. Она оплакивала то, что уже умерло.

Мозг пульсировал, вспоминая ту жуткую ночь, и пульсация эта только возрастала от всплывавших в памяти всё новых подробностей. Мы тогда оба замолчали, потом она вылезла из постели и ушла спать в другую комнату – и больше не возвращалась, пока мы продолжали жить под одной крышей. Перегоревшая лампочка в светильнике у кровати, которую я должен был заменить. Невыносимая боль в затылке, до рассвета.

Лёжа в томографе, я вспомнил кое‑ что совершенно новое. Экран компьютера должен был показать, что происходит в мозгу, когда открывается новый файл и обнаруживается доступ к утраченной информации. Я ударился головой! Точно – всё время, пока мы переругивались, у меня дико болела голова, а на затылке набухала огромная шишка. Да, меня контузило! Именно это я и пытался ей объяснить: на пороге школы на меня набросился разгневанный папаша и обвинил в приставаниях к его ребенку. Он повалил меня, я стукнулся головой о тротуар и даже потерял сознание. В больницу ехать я отказался, но, несмотря на неуместный героизм, чувствовал себя прескверно.

Может, моя амнезия стала следствием той травмы. Потому я и забыл спросить Мэдди о результатах анализа! Я вовсе не был равнодушным эгоистом – просто контуженным. Это стало первым симптомом амнезии, позднее поразившей мой мозг полностью.

Доктор Левингтон внимательно выслушала меня. Её заинтересовали подробности удара по голове, но, к её радости и изумлению, это никак не проясняло тайны случившегося со мной. Она продемонстрировала результаты сканирования. На одном снимке – синие и красные пятна в центре мозга. На другом – абсолютно то же самое.

– Разве не удивительно? Ни малейших различий! – с восторгом восклицала она. – Работа мозга – поистине величайшая тайна.

То есть в те моменты, когда я вспоминал нечто совсем новое, активность мозга никак не изменялась.

На столе в её кабинете стояла керамическая голова, в натуральную величину, со всякими надписями, черточками по всему черепу, подтверждавшая, видимо, викторианскую чушь относительно френологии. За сто пятьдесят лет наука существенно продвинулась вперёд. Теперь они знают, что ничего не знают.

– Разумеется, мы должны понимать, что всплывшие воспоминания могут быть не во всем точны… – осторожно начала она.

– Что вы хотите сказать?

– Видите ли, многочисленные исследования подтверждают, что наши воспоминания со временем меняются. Вы могли восстановить воспоминания, которые уже были несколько искажены прежде, а при дальнейшей реконструкции подверглись ещё большим изменениям и теперь могут быть абсолютно ложными.

– Ложными?

Я даже обиделся. С каждым новым восстановленным эпизодом я ощущал себя всё более нормальным человеком. А теперь доктор Левингтон предположила, что я, напротив, всё больше схожу с ума.

– Именно. У меня были пациенты, живо помнившие события, происходившие в их отсутствие. И они очень сердились, когда их версия собственного прошлого подвергалась сомнению. Каким удивительным образом память воздействует на наши эмоции! – И с этими словами она закрыла файл с моей историей болезни.

Следующая встреча была назначена через два месяца, и к тому времени я буду официально разведён. Керамическая голова демонстрировала миру участки мозга, связанные с основными функциями сознания: «благоговение», «осторожность», «любовь».

– Просто ради интереса, – произнес я, вставая. – Существует ли научное обоснование известной поговорки «От ненависти до любви один шаг»?

– Ну разумеется. Обе эмоции проявляются в одной и той же области нейронов, расположенной в коре и островковой доле. Неврологи из Лондонского университетского колледжа недавно определили различия между ними, основанные на уровне активности в данной части подкорки.

– Получается, можно измерить, насколько вы любите того или иного человека?

– Или любите, или ненавидите. Измерить можно только интенсивность эмоции.

Воспоминание о сотрясении мозга усилило чувство несправедливости, уже поселившееся во мне. Я обратился в адвоката защиты, который только что обнаружил ключевое доказательство в пользу невиновности несправедливо осуждённого. Я должен немедленно выложить эти аргументы Мэдди. Она изображала несчастную жертву равнодушия к её здоровью, но в тот роковой день серьёзные медицинские проблемы были как раз не у неё, а у меня. И я поспешил домой поделиться с ней своим открытием. Не знаю, какой реакции я ожидал, – скорее всего, просто надеялся получить оправдание. Дети сейчас в школе, и я рассчитывал, что мы сможем поскандалить по‑ человечески. В этом и заключается недостаток одинокой жизни: никого нет рядом, когда вам просто физически необходима хорошая перебранка. Можно, конечно, снять девочку в баре для разовой семейной ссоры, но в глубине души понимаешь, что это пустой и бессмысленный опыт. Дружеские отношения, товарищеское взаимодействие, взаимное влечение и регулярная практика – именно в этом привлекательность брака. В фантастическом сценарии, родившемся в моей голове, она признаёт, что погорячилась, и умоляет принять её обратно. «Увы, поздно, – в мечтах говорил я ей. – Ты упустила свой шанс».

Уже через сорок минут, взбегая по ступенькам к входной двери, я довел себя до такой степени негодования, что, нажимая на кнопку домофона, едва не выломал ее.

– Это Воган! Мне нужно с тобой поговорить.

Долгая пауза, щелчок замка, и я вошел в дом. Пёс радостно запрыгал рядом, но Мэдди не спешила явиться пред мои очи, как того требовал мой благородный гнев. Над головой, правда, слышались шаги, и я вообразил, что она в ванной торопливо поправляет макияж перед встречей со мной. Но вот кто‑ то спускается по лестнице. Я весь подобрался, сдерживая волнение перед трудным разговором. Однако, похоже, разговор этот окажется гораздо сложнее, чем я ожидал. По лестнице спускалась вовсе не Мэдди, а её любовник, Ральф.

Глава 16

Я сразу его узнал. Давно уже догадался, что мужик, который помогал тогда Мэдди с рамами для фотографий, должно быть, и есть Ральф. Да и уверенность, с которой он вприпрыжку, через две ступеньки, спускался по лестнице, не позволяла предположить, что этот парень – телефонный мастер или грабитель. Высокий, лет на десять моложе меня и, значит, Мэдди. Волосы чуть влажные, и весь он чистенький и свеженький, особенно по сравнению с потным и красным неврологическим случаем, примчавшимся сюда на велосипеде.

– Привет, Воган, – я Ральф! Рад познакомиться.

У меня не оставалось выбора, кроме как пожать протянутую руку.

– Мэдди сейчас нет дома. Простите, что не совсем одет – принимал душ после пробежки!

– А, ясно.

Отсюда и халат. «Отель Хилтон»! Я не собирался обвинять его в воровстве, но так вышло.

– Да, знаете ли, египетский хлопок. Их продавали в венецианском «Хилтоне», и я подумал, отчего бы и не купить?

Меня сбило с толку упоминание роскошного отеля, куда он, оказывается, возил Мэдди, и я с трудом вернулся в русло вежливой беседы.

– Ах да, конечно, Венеция. Ну и как она?

– Восхитительно! Что за город! Бывали там?

– Э‑ э, нет. Мэдди всегда стремилась туда, но, видите ли…

Мы помолчали. Уверен, прежде часы в коридоре тикали гораздо тише.

– М‑ да, итак… Венеция, – пробормотал я. – всё ещё тонет?

– Кто?

– Венеция. Там ведь проблемы с затоплением города?

– Не знаю, решены они или нет. – Ральф сосредоточенно нахмурился и собрался поставить ногу на ступеньку повыше, чтобы, подобно роденовскому Мыслителю, задумчиво опустить локоть на колено, но сообразил, что это движение распахнет полы его халата, и вовремя остановился. Ситуация и без того неловкая, чтобы ещё усугублять её демонстрацией пениса. – Но, насколько я понимаю, даже если они с этим раньше разобрались, сейчас уровень моря опять поднимается, и, значит, скоро вернёмся к исходному состоянию!

– Ну да, не одно, так другое, – буркнул я.

– Нужно просто делать всеё что можешь…

– Вот именно, – согласился я, хотя здесь никто из нас особо не рисковал, поскольку никогда ничего особенного и не делал. – К примеру, я раньше всегда заказывал «Венециану» в «Пицца Экспресс», потому что они добавляли двадцать пять пенсов к счёту, которые шли в фонд «Венеция в опасности».

– Ух ты, как здорово! И продолжаете до сих пор заказывать «Венециану»?

– Нет – объелся изюмом.

– Гм, изюм в пицце? Увольте.

Пёс протяжно зевнул, и я понял, что пора в конце концов признать щекотливость данной ситуации и сказать что‑ нибудь о его отношениях с Мэдди.

– Итак… – грозно начал я и заметил, что он тоже подобрался. – Интересно… никому не приходила в голову идея о постройке, например, огромной плотины через Гибралтар?

– Что?

– Ну, как дамба на Темзе, только гораздо больше, чтобы остановить приток вод Атлантики в Средиземное море и предотвратить затопление прибрежных зон?

Ральф тоже осознал необходимость прояснить ситуацию; он, должно быть, чувствовал себя не слишком уверенно – в связи с детьми, тяжёлым эмоциональным состоянием Мэдди и всех остальных, так или иначе вовлечённых в этот процесс.

– Невозможно – между Испанией и Марокко целых двадцать пять миль! – возразил он. – Одно только проектирование выльется в неразрешимую проблему, не говоря уже о трудностях политического и финансового характера…

Высокомерие, с которым он отверг моё предложение, подействовало на меня неожиданным образом.

– Но что‑ то должно быть сделано! – Я повысил голос: – Мы не можем просто оставить всё как есть.

– Иного выхода нет, всё равно уже поздно. Нужно просто признать это.

– Чудно. Выходит, мы можем отправить человека на Луну или организовать высадку союзников в Нормандии, но даже не попытаемся спасти жилища и средства к существованию миллионов людей?

– Эти берега рано или поздно всё равно исчезнут – смиритесь!

– Ну уж нет, я не намерен просто так взять и «смириться»! Я попытаюсь исправить ситуацию. Начну, в конце концов, опять заказывать пиццу «Венециана». Даже если придётся выбирать из неё изюминки, все до одной!

Вероятно, моё предложение прозвучало чересчур дерзко и самоуверенно. Ральф, возможно, хотел бы завершить дискуссию, указав на геополитические стратегические соображения, поскольку контроль над подобной плотиной существенно увеличил бы влияние Испании или Марокко, но он предпочёл путь личных оскорблений, причем в форме ударов ниже пояса.

– Насколько мне известно, у вас какие‑ то проблемы с психическим здоровьем?

На этом месте я почувствовал, что мои аргументы относительно грандиозного инженерного проекта останутся без ответа, поскольку я намерен ударить Ральфа по лицу Мне показалось, что подобная изысканная тактика поможет выкристаллизовать аргументацию и гораздо точнее выразит мою позицию, нежели любые слова. Кулаки сжались, лицо налилось кровью, и встревоженный Ральф вдруг отпрыгнул на ступеньку выше. В последнюю наносекунду включился внутренний тормоз. Не помню, чтобы когда‑ нибудь ударил человека, только тот дурацкий досадный эпизод с ненормальным папашей. Я ведь за этим и пришёл – рассказать Мэдди о своей контузии.

– Где Мэдди? – проревел я.

Он ответил, и я, не отягощая себя нормами приличий и вежливостью, развернулся и вышел, хлобыстнув дверью. Когда я открывал замок велосипеда, руки у меня тряслись. Путь был неблизкий, но, пылая яростью, я пролетел его, почти не заметив. Испуганные таксисты шарахались в стороны, а пешеходы, ступившие на «зебру», отскакивали на тротуары.

* * *

– Привет, Мэдди. – Я тихонько приоткрыл дверь и сунул голову в щель.

– Ой, привет. Я не знала, что ты собираешься сюда.

– Я и не собирался – спонтанное решение. Привет, пап, как себя чувствуешь?

Папино иссохшеё лицо торчало над краем казённого одеяла, которое не могло скрыть хрупкости крошечного тела.

– Это ты, сынок?

– Привет, пап. Выглядишь получше.

– Это потому что. Вижу. Твою чудесную жену! – задыхаясь, выговорил он. – Вы обычно. Не. Приходили вместе.

Мы с Мэдди переглянулись.

– Мы думали, что лучше навещать вас почаще, вот и заходили по очереди, – импровизировала Мэдди, поднимаясь со стула, чтобы поставить принесённый букет в вазу.

– Ага, точно! – подхватил я. – Но, э‑ э, так здорово наконец‑ то прийти вдвоём, правда, Мэдди?

Я всё ещё злился на неё и на Ральфа и подумал, что сейчас она не сможет возразить, если я обниму её за талию. Она напряглась, когда моя ладонь легла чуть выше её бедра, но я не шевельнулся, и так мы и стояли под одобрительным взглядом старика. Мэдди не отодвинулась, но как ни в чём не бывало продолжала рассказывать отцу, что принесла свежие цветы и что с ними в палате гораздо веселее. Талия у неё была такая мягкая, округлая, а выемка над бедром, казалось, идеально приспособлена для мужской ладони. Впрочем, я не был уверен, что с моей стороны это проявление нежности, в глубине души я беспокоился, что обнимаю её в попытке отомстить. Но всё же чувствовал тепло её бедра, прижатого к моему, аромат её духов заглушал больничные запахи.

– Гляжу я на вас! – хрипло выдохнул отец. – Вы по‑ прежнему. Такая милая пара.

Я притянул её поближе и даже прикинул, не поцеловать ли в щечку. Но Мадлен нашла повод отодвинуться от меня, поправляя одеяло, из‑ под которого торчала бледная худая стопа. Потом она поспешно присела и принялась рассказывать о детях, а я пристроился на стуле рядом, периодически встревая со своими бестолковыми комментариями.

– Мэдди. Очень хорошая. – Голос звучал тише, отец, видимо, очень устал от нашего визита.

– Ну разумеется, она очень хорошая.

– Она мне как дочь, о которой я всегда мечтал.

– А теперь вам нужно поспать, Кит, – дрогнувшим голосом произнесла Мэдди. Покосившись в её сторону, я увидел, что глаза полны слёз и она вот‑ вот потеряет контроль над собой. – Я на минуточку, в туалет! – выдавила она и выскочила в коридор поплакать.

Вскоре отец уснул, я вышел и решил дождаться Мэдди у нашего семейного автомобиля.

– Привет ещё раз. Ты как?

– У тебя замечательный отец, – задумчиво проговорила она. Глаза были всё ещё красные.

– Да, жаль, что я не помню, каким он был раньше.

Кажется, Мадлен покоробило моё замечание, но она промолчала.

– Послушай, нам нужно поговорить. Если собираешься на тот берег, не подбросишь меня?

Мадлен, как взрослая женщина, не могла отказать.

– Не стоило изображать перед отцом влюблённого.

– Я просто не хотел, чтобы он что‑ нибудь заподозрил.

– Ну ещё бы! Попробуй ещё разок – и я отдавлю тебе ногу.

– Ладно, я буду предельно внимателен.

Застегивая ремень безопасности, Мэдди заметно нервничала и, наконец решившись, спросила:

– Так ты… встречался с Ральфом?

– М‑ да, поболтали немного. – Я постарался подчеркнуть интонацией сложное чувство – нечто среднее между равнодушием и лёгкой неприязнью.

– И как, разобрались?

– Не совсем.

– Не совсем? Перестань, что ты ему сказал? А он что тебе ответил?

– Тебе это будет неинтересно.

– Мой бывший муж, отец моих детей встречается с моим бойфрендом – по‑ твоему, мне это неинтересно?

Она сунула талон в парковочный автомат, шлагбаум поднялся, пропуская нас.

– В общем, он сказал, что невозможно построить плотину через Гибралтар, а я сказал, что стоит попытаться, дабы Южная Европа, Северная Африка и Ближний Восток не теряли своих прибрежных территорий.

Оторвав взгляд от дороги, она изумленно посмотрела на меня:

– Прости, не понимаю.

– Чего? Что уровень моря поднимается? «Венеция в опасности»? Он полностью отверг мою идею о морской дамбе, подобной той, что на Темзе.

⇐ Предыдущая 6 7 8 9 101112 13 14 15 Следующая ⇒