Глава первая

Аюр стоит на высоком обрыве и из‑ под ладони всматривается в противоположный берег, окаймленный узкой зеленой полянкой, на которую надвигаются скалистые горы. На краю прибрежной поляны среди черемушника высится вместительная юрта Тэндэ. К ней и прикован взор Аюра. Он добродушно щурит глаза, защищаясь ладонью от ослепительных лучей, на лице его радостное ожидание.

Внизу, у подножия двухсаженного яра – темные волны Гуликанов. Правда, они только кажутся темными, на самом деле воды Гуликанов прозрачные, как слеза, но глубина придает им густую синь. Даже июньское солнце, которое только что оторвалось от верхушки сопки и косо полыхнуло по волнам Малого Гуликана, не смогло разрезать эту живую массу, достать дна. Малый Гуликан пылал, в то время как его старший брат все еще сонно перекатывал волны, прячась в легких полутенях лесистых гор...

Аюр по‑ прежнему стоял неподвижно.

– Идут! – вырвался из его груди радостный возглас, когда возле юрты Тэндэ показалась праздничная толпа. Он быстро повернулся и с улыбкой поспешил к жилищу Дуванчи.

– Солнце бежит по небу со скоростью оленя. Смотри не проспи солнца! – крикнул Аюр, просовывая голову за полог.

– Разве можно проспать солнце, которое несет радость? Я уже на ногах, – послышался бодрый голос Дуванчи.

– Я сбегаю посмотрю маленького Павла и вернусь, – предупредил Аюр, опуская полог.

Он на ходу потрепал упрямые загривки повзрослевших щенков, зашел в свою юрту, которая стояла на зеленом обрывистом мыске, омываемом обоими Гуликанами.

В берестяной юрте было прохладно. Солнечные лучи пробирались в дымоход, ударялись в жердье и рассыпались по стенам веселыми зайчиками. Они заглядывали в люльку, подвешенную низко над полом, ласкали смуглую щеку малыша. Любопытные зайчики, видно, доставляли сыну одно удовольствие. Он смешно топорщил пальчики, стараясь схватить их ручонками, и, целиком поглощенный этим занятием, вовсе не замечал отца.

– Маленький Павел уже проснулся. Он немного должен побыть один, – тихо прошептал Аюр и осторожно вышел.

Дуванча уже ждал его. Легкий праздничный наряд, который он надел впервые, делал его стройнее, торжественнее. Просторная темно‑ зеленая рубаха, выпущенная поверх темных штанов, перехвачена ярким пояском; на ногах – легкие дымленые унты с узкими голенищами выше колен; на поясе – цветная бахрома ремешков, заплетенных в косу.

– Сын Луксана перестал видеть того, кто носит одну косу, – с деланной обидой заметил Аюр и весело рассмеялся. – Равная солнцу взяла у него слух и зрение. Я стою рядом с ним уже столько времени, а он не видит меня.

– Солнце приносит людям радость. Когда оно стоит перед глазами, они не видят ничего больше, – смеясь, ответил Дуванча. – Я вижу, что великий охотник тоже надел на себя легкую одежду и быстрые унты?

– Сегодня и старики не захотят сидеть на месте, – с добродушной улыбкой ответил тот, одергивая темно‑ синюю, немного тесноватую рубашку, подпоясанную в талии алым кушаком.

Перебрасываясь шутливыми словами, Аюр и Дуванча направились к середине поляны, протянувшейся берегом Большого Гуликана.

По обеим сторонам поляны суетились оживленные, празднично одетые люди. Радостные, возбужденные голоса, счастливый смех подтверждали, что их сердца сияют, как и эта поляна, одетая росой и первыми ранними цветами, что сегодня ни у кого из них нет печали и заботы. Вернее, забота была. Но может ли такая забота омрачить сердце, когда человек готовит себя и свое жилье к празднику? От этого он испытывает лишь радостное нетерпение. Люди готовились встретить большой праздник – начало цветения и ликования природы, к которому обычно приурочиваются свадьбы, и праздник становится вдвойне радостным. И уж в этот день в стойбище не встретишь ни одного равнодушного или безучастного лица!

... Там и здесь полыхали костры, на которых обжаривались туши коз, лопатки и стегна оленей, подвешенные над огнем и нацепленные на вертела, висели закоптелые артельные чаши, медные и жестяные котлы. Возле котлов сновали проворные женщины. Здесь же толкались ребятишки, приспосабливая к огню палочки с нанизанными кусочками мяса. Мужчины держались особняком, разрешая вопросы предстоящих игр то громко и возбужденно, то переходя на таинственный шепот, прерываемый сдержанным смехом. Поляна представляла два лагеря: один – сторону невесты, другой – сторону жениха. Их разделяла широкая, в сотню шагов, ничейная полоса поля, в конце которой красовалась белоснежная юрта для новобрачных, украшенная полосками цветной материи.

Неподалеку от юрты, около крохотного костра, сидели Куркакан и шаман второго стойбища. Между ними в земле торчали два вертела со вздетыми на них тушками тетеревов. Ароматное мясо птиц, откормившихся за зиму на богатых ягодниках, слегка шипело, обильно и горячо сочило на свежую зелень. Это были не просто тетерева, которые во множестве населяют тайгу, а птицы, добытые жильными петлями во время их брачной песни. Вместе с зелеными почками березы они впитали в себя великую силу предсказывать людям тайги их судьбы. Человек, «наделенный духами», тонкой наблюдательностью, лишь мимолетно взглянув на грудную кость испеченной птицы, без большой ошибки скажет: будет ли летняя тайга изнывать от зноя или сопки потонут в вязком тумане дождя... Поэтому тушки тетеревов были отнесены на почтительное расстояние от пламени, и шаманы то и дело ощупывали их, обсасывая пальцы.

Глаза Куркакана шныряли по поляне. Он внимательно прислушивался к голосам охотников.

– Первые зеленые дни обещают хорошую охоту.

– В междуречье не будет голодных дней. Солнце заставит зверя идти к озерам.

– Тогда только ленивый может остаться с пустым желудком.

Этот безобидный разговор и вызывал недобрую усмешку на губах Куркакана. Его злило то, что люди радуются лету, что в их сердцах живет надежда, что они вообще веселы и беззаботны.

На поляне появилась праздничная толпа. Впереди шел Тэндэ, одетый так же, как и Аюр. За ним – Урен, справа от нее – Адальга, слева – Нулэн, позади ковыляла старая Сулэ. Торжественное шествие замыкали три молодые женщины.

Урен приветливо улыбалась. В ее глазах светилось счастье и радость. И все это, точно в голубой волне Гуликана, тотчас отражалось на лицах людей, которых мимолетно касался ее взгляд. Урен была так нарядна, как это бывает один раз в жизни. Изящные унты из дымленой кожи с короткими голенищами, украшенные цветной материей, плотно облегали стройные ноги; яркий алый халатик хорошо передавал гибкость стана; пышные длинные косы покоились на груди и заканчивались яркими лентами; голову украшала круглая шапочка с плоским верхом из голубой ткани, унизанная по краям прозрачными бусами и мелкими серебряными монетками, словно лепестки подснежника каплями росы. На груди покоился светло‑ коричневый человечек.

Десятки восхищенных глаз встречали и провожали девушку.

Ее усадили на мягкие шкуры, раскинутые на траве у лесистого увала, слева от ничейной полосы. Так что берег Гуликана, юрта и Куркакан оказались напротив нее. По другую сторону полосы сидел Дуванча. Их отделяло около полусотни шагов. Да, надо было набраться терпения, пока самые старые люди стойбища не соединят их руки...

Дуванча и Урен смотрели на огонь возле юрты, куда были устремлены десятки таких же нетерпеливых возбужденных глаз...

В один голос ударили бубны, звук их прокатился над поляной и завяз в сопках. Шаманы беседовали со своими духами, прислонив уши к бубнам. Им, видимо, долго не удавалось договориться. Бубны звучали снова и снова, разжигая нетерпение людей и рождая тревогу. Наконец шаманы разом вскочили на ноги, высоко подняли испеченных тетеревов, встряхнули. Неожиданно из птиц вывалились две небольшие плоские кости. Но ни одна не коснулась земли, а с легким стуком упала на подставленный бубен. Шаманы долго изучали их цвет, хотя вывод был сделан давно. Кости отливали матовой белизной, лишь незначительную часть затягивала паутина красноватых крапинок.

И снова, на этот раз торжественно и гулко, прозвучали бубны, одновременно раздались голоса шаманов.

– Слушайте, что говорят духи. Великий Далыча дарует жаркие дни. Но он не в силах отвести беду. Горе стоит за плечами...

То ли не расслышали люди последних слов шамана, то ли не придали им значения, увлеченные всеобщим ликованием, только предостережение потонуло в радостных возгласах, волной плеснувших над поляной.

– В сопки идут жаркие дни!..

Оба лагеря пришли в движение. Мужчины повалили через ничейную полосу, точно соседи, живущие через дорогу, решили взаимно навестить друг друга. Они встречались на полпути, улыбались и, не останавливаясь, проходили мимо. Начинались излюбленные летние состязания в быстроте ног, силе мускулов, зоркости глаз и ловкости.

Аюр среди первых вступил в лагерь невесты. Неторопливо прошелся возле костра, лишь краешком глаза взглянув на румяный окорок, и направился к Дуко. Тот в свою очередь, не обращая внимания на Аюра, сидел спиной к костру и с видимым увлечением беседовал с Нулэн, которая исподволь следила за костром... Теперь уж Аюр не сомневался, что на пути к куску вкусного мяса стоит достойный соперник, и чувствовал зуд в руках.

Когда Аюр подходил к Дуко, он заметил Семена. Тот валким шагом подошел к соседнему огню, недалеко от которого Тэндэ старательно чистил трубку, и, присев на корточки перед обжаренной олениной, вытащил нож. Семен облюбовал кусок пожирнее, не обращая внимания на Тэндэ, который явно следил за ним, так же неторопливо отрезал кусочек и забросил в рот. Под громкий хохот зрителей Семен невозмутимо проглотил мясо и, сделав вид, что кусок не по вкусу, потянулся к другому. Теперь уж Тэндэ наблюдал за его проделками с усмешкой.

– Семен решил набить желудок, не делая никакой работы! – воскликнул он.

Снова над поляной взметнулся смех. Но Семен точно не слышал. Он лениво протянул руку к жирному куску, проткнул его ножом и... отпрянул от костра, унося под мышкой изрядный кусок мяса. Тэндэ с досады плюнул и с удвоенной энергией принялся чистить свою закоптелую трубку.

– Сын Аюра первым уносит на свою сторону добычу! Кто может догнать его? – воскликнула Урен.

Семен остановился как вкопанный, испуганно оглянулся назад – добыча вывалилась из рук. Его глаза встретились с задорными глазами Урен. Девушка напоминала Семену цветок шиповника среди яркой зелени. Одной рукой она придерживала косы, которые струились по ее груди, другой прикрывалась от слепящих лучей солнца. Она улыбалась. Семен растерянно оглянулся вокруг. Встретился с горящим взглядом Дуванчи и опустил глаза: «Юрта ждет дочь Тэндэ... » Вдруг он резко повернулся к берегу: Куркакан! Семену показалось, что из‑ под кистей шапки на него устремлены тлеющие, как угли очага, глаза...

Но праздник продолжался, и на Семена никто больше не обращал внимания. Избегая глаз Урен, он потоптался на месте, поднял свою добычу и неторопливо заковылял обратно к костру, где сидел Тэндэ. Навстречу ему мчался Аюр с полупудовым стегном на плече. Следом вихрем летел Дуко, с каждым прыжком нагоняя приземистого соперника, который далеко уступал ему в проворстве. На середине поля Дуко настиг Аюра! Вот он рванулся вперед всем телом, чтобы схватить его. Но Аюр отпрянул в сторону, и Дуко с маху зарылся лицом в траву. Миг – и он снова на ногах. Подхлестываемый хохотом, мчится за своим противником. Он снова нагнал его, но взять Аюра не так просто. Наученный опытом, Дуко решил обойти его слева, чтобы напасть сбоку. Аюр сдернул с плеча оленью лодыжку и ловко сунул ее под ноги преследователю. Дуко снова растянулся на земле. Зрители покатывались со смеху, а Аюр приближался к спасительной линии. Навстречу неслись торжественные возгласы – лагерь жениха торжествовал победу. Однако рано. Длинные руки Дуко схватили Аюра у самой черты.

Противники несколько мгновений смотрели друг на друга, обдавая жарким дыханием, затем расхохотались. Под смех и шутки обеих сторон они торжественно перенесли мясо на середину поля, положили на траву.

Борьба продолжалась. Аюр и Дуко взялись за кушаки. Здесь почти сразу же определились преимущества кряжистого Аюра. Дуко был увертлив и гибок, но ему недоставало мускулов противника. Он старался держаться на расстоянии, избегая могучих объятий... Но вот Аюр без видимых усилий притянул его к себе, оторвал от земли.

– Руки Аюра достойны состязаться с медведем! – воскликнул Дуко со смехом...

Высокое солнце медленно плыло над шумным междуречьем, неторопливо подсекая и свертывая длинные тени деревьев, разбросанные там и сям. Наконец оно достигло самой центральной точки на дне голубой чаши, остановилось, отвесными лучами прощупывая поляну.

Состязания подходили к концу. Позади остались стрельбы из луков и кремневок по беличьим чучелам, бег на оленях. И вот уже под одобрительные голоса расстаются достойные соперники – Аюр и Дуко. Аппетитная оленья нога достается Аюру. Лагерь встречает победителя восторженными криками.

Одобрительный шум и возгласы стали дружнее, когда до ушей зрителей донесся незлобливый голос побежденного Дуко.

– Состязаться с Аюром – все равно что равняться с сыном Луксана в меткости. Его стрелы самого хозяина сделали на голову меньше!

Слова пришлись по сердцу зрителям. Посыпались веселые шутки:

– Хозяину, пожалуй, не на чем будет носить шапку.

– Русский царь сошьет из его шапки себе кисет.

– Подаривший блестящий кружок будет мочить глаза, как в большое ненастье: кто соберет ему шкурки?

Трижды злобно ударили бубны, хотя и оповещали они начало радостного праздника, отдых, веселье и обильную еду. Теперь все взоры устремились в сторону новобрачных. Урен и Дуванча переглянулись. Лицо Урен зарделось. Дуванча напряженно замер.

К ним подходили Сулэ и Дяво, самые старые люди. Урен не сводила глаз с матери – согнутой, сморщенной, с вечными слезами в глазах. Только сейчас Урен отчетливо поняла, что мать совсем‑ совсем старая. Сердце больно кольнуло, защемило. Это было так некстати: ведь кругом все ликовало!

Урен вздрогнула от прикосновения пальцев матери, затем, почувствовав горячую, чуть влажную руку Дуванчи, спокойно улыбнулась.

– Пусть сердца сына Луксана и дочери Тэндэ не знают печали, как кукушка юрты! – торжественно в один голос произнесли Сулэ и Дяво. – Пусть сын Луксана и дочь Тэндэ всегда идут рядом, как волны Гуликанов! Пусть радость живет в сердцах сына Луксана и дочери Тэндэ столько, сколько дождь, упавший на землю и поднятый солнцем, чтобы упасть снова!..

– Радость будет жить в сердцах сына Луксана и дочери Тэндэ столько, сколько дождь, упавший на землю и поднятый солнцем, чтобы упасть снова! – дружно подхватили люди.

Урен в волнении смотрела на радостные лица, которые окружали ее со всех сторон, и вдруг заметила чьи‑ то широко раскрытые страхом глаза, обращенные на нее, но тотчас потеряла их из виду.

Мужчины, женщины и ребятишки махали руками, подбрасывали шапки и луки.

Урен и Дуванча с крепко сплетенными руками сделали свой первый шаг...

Вернувшись с рудника, Назар бросил измученных оленей у изгороди. Покрепче притянув поводья к пряслу, зашел в юрту. В пустом жилище было так же темно и тоскливо, как и в самой душе. Ощупью он нашарил кожаную сумку, подвешенную в переднем углу на жерди. В ней была трубка и сухой измятый мох, смешанный с березовым листом. Набив трубку, склонился над очагом, вороша и ощупывая головешки. Но очаг был холоден. Зола и угли не сохранили ни одной искры. Видно, товарищи еще с вечера ушли с оленями на пастбище и заночевали. Никому не хотелось возвращаться в опустевший Острог...

Назар сидел возле холодного очага, сосал незажженную трубку, а мысли одна горше другой сами по себе лезли в голову... Только кукующая в зеленом лесу да он не имеют юрты. Пожалуй, в сопках нет больше таких. Его сердце уже давно чувствует, что надо жить вдвоем, и всегда помнит первую дочь хозяина. Сердце Назара, пожалуй, совсем как маленькая юрта: в ней только одной есть место.

Но у Назара нет юрты. Куда приведет он имеющую две косы? Где спрячет ее от ветра и снега? Это сказал сам хозяин‑ Гасан. Назару надо ждать, когда хозяин‑ Гасан даст ему юрту. И он станет ждать. Но захочет ли ждать та, что живет в его сердце? Не захочет ли она уйти к другому?..

С улицы доносилось покашливание оленей. Вспомнив, что животные все еще стоят у привязи, Назар вышел из юрты.

Первое мгновение Назар ничего не мог сообразить. Олени внезапно шарахнулись в сторону и бросились наутек.

Назар кинулся вдогонку, вскочил на изгородь. Олени бешеной рысью шли кромкой поляны. Назар различил фигуру всадника, который почти лежал на спине переднего оленя и остервенело молотил ногами.

Человек напоминал коршуна, оседлавшего добычу в три раза больше себя.

– Сын хозяина‑ Гасана, – сразу же определил Назар, хотя предутренняя изморось растворяла фигуру всадника. Да и кто, кроме хозяина, может увести оленей?

– Ой... хозяин! Сын хозяина‑ Гасана!.. Эти олени не сделают и половины перехода... Лучше ехать на спине полевки...

Слова Назара глухо отдавались в темных сопках. Олени, не сбавляя хода, нырнули вправо и утонули в тенях леса.

– Встал на тропу, – машинально отметил Назар и вздохнул: – Пожалуй, сильно торопится сын хозяина.

Назар спрыгнул с изгороди, направился было в юрту, но остановился в раздумье. В сердце закрадывалась тревога. Куда едет сын хозяина? Если далеко, то олени не сделают и половины перехода! Хозяин‑ Гасан опять рассердится на Назара. Почему он не зашел в юрту?

– Где были глаза этого жирного и толстого? – уже вслух выругался Назар. – Разве я хотел, чтобы он взял этих оленей? Пожалуй, надо идти к хозяину‑ Гасану...

Гасана Назар застал возле лавки и тотчас хотел убежать, но удивление и страх приковали его к месту. Вид хозяина был страшен. Он сидел на крыльце на подогнутых ногах, лохматый, полуголый. Могучие кулаки его поднимались и с ожесточением опускались на собственные колени. Гасан бормотал злобно, вполголоса:

– Кто дает сопкам жизнь? Солнце? Да, солнце. Гасан взял сопки в одну руку, а еще в одну хотел взять само солнце. Ха! Тогда Гантимур и сам губинатр смотрели бы на его руки!.. А это второе солнце?! Оно тоже дает свет. От него мало тепла, но люди могут видеть одни другого. Почему у Гасана всего две руки? Почему Гасан не имеет десять рук? Тогда он мог бы взять и это другое солнце, которое дает немного света ночью. Ха!..

Назару показалось, что хозяин действительно намеревается схватить луну, и опасливо покосился на небо. «Хозяин‑ Гасан потерял голову». – Назар боязливо сжался. В душу проник хриплый смех хозяина.

– Гасан хотел сделать сопки своей юртой и посадить в нее солнце. Но зачем ему теперь юрта? У него нет Агаши и ее дочери...

Гасан, стиснув голову руками, повторял одно и то же:

– У него нет Агаши и ее дочери!..

Назар не выдержал, круто повернулся и бросился наутек. Сейчас же за спиной раздался хриплый окрик, в котором слышались удивление и злоба.

– Назар?!

– Нет, глаза хозяина‑ Гасана видят не того, кого зовет его голос! – не оборачиваясь, ответил Назар. Он бежал, не видя ничего перед собой, прямо к палатке купцов Черных. Остановился, когда над головой раздался спокойный глуховатый голос:

– Прет‑ от как ошалелый. Этак палатку свихнешь ненароком. Вертайся обратно. Слышь, Гасюха скулит, вроде хвост защемили.

– Я не хочу идти туда. Хозяин‑ Гасан потерял голову, – испуганно пролепетал парень, чувствуя на своих плечах сильные руки и не пытаясь вырваться.

– Легше, брат, выколотить семя из недозрелой шишки, нежели‑ от разум из головы твоего хозяина. Земля сколыхнулась под ногами, Гасюха чует энто и скулит. Вертайся, парень, иначе не сносить тебе головы.

Черных тихонько подтолкнул Назара, и тот со страхом в сердце, однако послушно поплелся к лавке хозяина.

Гасан встретил его все тем же хриплым смехом, от которого по спине поползли мурашки.

– Ха! Когда собака показывает хвост, хозяин посылает за ней стрелу. Разве длинноухий забыл об этом?

Назар стоял возле крыльца с понуро опущенной головой, молчал.

– Ха! Собака, показывающая хвост!..

Назар втянул голову в плечи, чувствуя, как могучая лапа сгребла его за ворот куртки и оторвала от земли. Воротник сжал горло, перехватил дыхание, в ушах зазвенело нудной комариной песней, как будто воздух кишел ненасытной мошкарой. Перед глазами заплясали зеленые огни. Откуда‑ то издалека доносился прерывистый голос Гасана:

– Собака, показывающая хвост... Она пропадет в руке Гасана, как зайчишка в когтях орла!

Гасан почти кричал, но до слуха Назара доносился лишь шепот, который становился все глуше, как будто Гасан отступал все дальше, растворялся в призрачных тенях утра. Однако последние слова вспугнули затухающую мысль. «Пропадет, как зайчишка в когтях орла! » Они упали камнем в неокрепший лед. Память Назара сработала... Ободранные ветром скалы. Бурые россыпи камней, редкая, словно промереженный холст, тайга. Восход. По‑ детски жалобный крик нарушает тишину. Зайчишка! Он пушистым комком бьется в когтях орла, прижатый к земле. Хищник готовится нанести последний удар клювом. Но происходит неожиданное. Заяц, видимо, нашел в себе силы, которые победили страх. Он вывернулся из смертельных объятий, перевернулся на спину и задними лапами ударил орла в грудь. Полетели перья, и хищник перекувырнулся через голову в снег...

Все еще видя перед собой эту таежную сценку, Назар почти бессознательно подогнул затекшие ноги и, вложив остатки сил, выбросил их назад. Гасан глухо вскрикнул, неуклюже взмахнув руками, уселся на землю. Назар упал на живот, ткнулся лицом во влажную от росы землю, некоторое время оставался недвижим. Но вот он вскочил на четвереньки и, как зверь, ошеломленный выстрелом, бросился наугад, стремясь убежать, спрятаться. Когда Назару казалось, что хозяин далеко позади, он вдруг наткнулся на что‑ то мягкое и получил такой удар в бок, что отлетел на две сажени...

* * *

День приближался неторопливой, размеренной походкой пешехода, которому предстоит совершить дальний путь. Шаг за шагом рассвет прокладывал дорогу солнцу, отвоевывая у сумерек то клочок влажной зелени, то разряженную хрустальными бусами ель, то закоптелый остов жилья. Пядь за пядью он обнажал ночные тайны. Взглянув на голубоватый клочок гольца, скользнул к подножию, где кипел и дышал паром наледи ключ. Здесь в густом ельнике лежал лось. Гигант лежал на правом боку, откинув голову назад и повернув влево, как будто в последний раз желая увидеть свой бок. Оскаленные зубы, налитые кровью глаза, судорожно подобранные ноги и перешибленные, залитые кровью деревца. Казалось, исполин делал отчаянные попытки вскочить на ноги и не смог. Он стал жертвой собственной непредусмотрительности. То ли совершая переход к озерам, то ли уходя от преследования, лось очутился возле этого ключа. Видно, чувствуя усталость, выбрал место в ельнике и улегся. Не чуял он, что по соседству – смертельный враг. Наледь со зловещим шипением подкрадывалась к лежбищу. Когда великан попытался встать, было поздно: лед крепко пришил бок своими смертоносными иглами. Здесь и застали его волки. Они сожрали его заживо.

Рассвет равнодушно взглянул на останки исполина, которые спешила укрыть наледь, чтобы сохранить на вечные годы, и проследовал дальше. Он достиг леса, проник в густые заросли березника. В кустарнике полыхнул красновато‑ грязный мех лисицы. Огневка осторожно подняла острую мордочку, умильно тявкнула и с озорным проворством отпрянула назад. Гибкое тело распласталось и замерло. Рассвет заглянул под ветви – лисица зажмурилась, стрелой метнулась вперед, обивая с листьев росу. В нерешительности остановилась над распластанным тетеревом, победно тявкнула, тронула лапой неподвижную птицу и снова отпрянула назад...

Наконец день бросил свет на зеленую падь. Пугливая косуля оторвала мордочку от мокрого кустика визили, насторожилась: утренний ветер принес известие об опасности. Трехсаженные прыжки уносят ее от враждебных кустарников.

И вот рассвет добрался до Острога.

По лужайке, подминая хрупкую зелень, медленно полз Гасан. Свет зловещими отблесками ложился на широкое лезвие ножа, зажатого в руке, отражался в глазах, сощуренных в тупой злобе. У крыльца, все еще в вязкой тени, комком маячил Назар. Широко раскрытые глаза остекленело смотрели на хозяина, невнятное бормотание срывалось с губ. Вот грузное тело Гасана легко откинулось назад, тусклой молнией блеснуло лезвие. Назар не тронулся с места, не вскрикнул, лишь судорожный лепет прозвучал отчетливо и ясно.

– Нет, Назар не хотел ударить хозяина‑ Гасана... Назар стал зайчишкой в когтях орла. Назар так и подумал, когда его схватила рука хозяина‑ Гасана... Да, это так. Он стал зайчишкой в руках самого орла…

Нож внезапно круто изменил свой маршрут, резко нырнул к земле и по рукоять впился в почву у колена Назаpa. Гасан шумно глотнул воздух, плюхнулся на подогнутые ноги. Раздался торжествующий смех.

– Ха! Все длинноухие в руках Гасана!

Страх проходил. Назар обрел дар речи. Непослушным языком он торопливо и подробно рассказал хозяину о том, как ходил на охоту с его ружьем, как видел зайца и как длинноухий ушел от смертельных объятий.

– Ха! Имеющий быстрые крылья и сильное сердце сам отпустил зайчишку, – перебил Гасан. – Пусть он расскажет всем, кто прыгает, бегает, ходит, что ему нет равных. Так сделал и Гасан!

Назар слушал, соглашался, невольно отмечая, что голос хозяина становится глуше, мрачнее.

– Назар получит первую дочь Гасана и юрту. Назар может взять юрту Гасана. Пустую, как после черной смерти. Но у него сердце вороны. Он пропадает без орла. Орел кормит всех ворон, живущих в сопках. Так было всегда. Они не могут жить без его сильного сердца и крепких когтей. Пропадет он – пропадут все каркающие. Пропадут все, кто жил около его юрты...

Тело Гасана судорожно дергалось. Назар почувствовал, как страх снова овладевает его сердцем. Гасан задыхался, выкрикивал бессвязные слова, как будто делал отчаянные попытки разорвать невидимые ремни, что опутывали тело.

– Гасан хотел взять само солнце! Он не хотел выпускать его в тайгу! Но теперь в самой юрте Гасана ночь. А в сердце, как в юрте. Пропадет Гасан, пропадут все люди в сопках. Пропадет Гасан! Ха!

Назар испуганно отшатнулся. Он уже слышал эти слова, но только сейчас до конца понял их – они были страшнее собственной смерти. «Пропадет хозяин, не будет у Назара юрты, не придет к нему Рита».

Эта мысль оказалась сильнее страха! Назар придвинулся к хозяину и сделал отчаянное усилие, чтобы заставить язык повиноваться.

– У хозяина‑ Гасана сильное сердце. Он равный самому орлу.

Назар при всей своей недогадливости прекрасно знал, что говорить. Этот пугливый срывающийся шепот разом разорвал все путы. Гасан вскочил на ноги и, потрясая кулаками, громко рассмеялся.

– С солнцем Гасан поедет за бумагой русского царя, чтобы быть равным губинатру! Назар поедет с ним...

Парень со спокойным сердцем стоял перед хозяином. Теперь он видел его таким, каким видел всегда: сильным, гордым, властным.

– Пусть знает хозяин‑ Гасан, – начал он негромко. – Я не давал оленей его сыну. Я увидел Перфила, когда тот стал на тропу к берегу Гуликанов...

Гасан не расслышал его слов. Тогда Назар повторил их снова, как хорошо заученную клятву.

Гасан вскинулся:

– О чем говорит Назар?!

Парень опасливо подался назад и, не спуская глаз с кулаков хозяина, коротко рассказал о том, что произошло ночью.

Гасан взревел. Первой мыслью было бежать по следу сына, догнать, вырвать его бессильное сердце. Он тяжело топтался на месте, заставляя Назара пятиться. Внезапно остановился, захохотал.

– Этот пень захотел увидеть гордую козу! Но усталые олени не донесут его до берега Гуликанов и за три солнца!.. Пусть Назар приготовит оленей для перехода в русский город. Гасан хочет увидеть Гантимура.

Старшина быстрым шагом уходил в сторону управы. Взгляд Назара скользнул по пустынному Острогу, и на душе стало тоскливо. Среди закоптелых остовов единым живым островком выступала белая юрта хозяина. Рядом прикорнула еще одна, обычная маленькая, из закопченных шкур. Над черным узлом жердья висел легкий дымок. Назар пристально наблюдал за этим едва уловимым дыханием, беззвучно повторяя одно слово: «Рита».

И Рита словно услышала его! Она выбежала из юрты, упала на колени, и до Назара донесся полный тоски и муки вопль.

– Ойееее...

Назар пристыл к месту, в горле пересохло. Широко раскрытыми глазами он смотрел на девушку.

– Оййййееее...

– Рита! – Назар бросился к ней. – Рита‑ а‑ а...

Девушка вскочила и в отчаянии прижалась к его плечу.

– Моя мать... Я одна. Совсем одна. Назар должен взять... Ты говорил... Я пойду с тобой сейчас или умру от горя. Или Назар забыл Риту?

Слезы девушки жгли душу Назара жарче пламени, рвали сердце.

– Хозяин‑ Гасан... Он отдаст тебя и юрту, когда я вернусь из города, – бормотал он, пятясь назад. – Да, да. Так сказал хозяин‑ Гасан... Он сейчас ждет меня... Да... Да...

Промчавшись мимо последних юрт Острога, Перфил сразу окунулся в вязкие тени предрассветного леса. Непривычная, настороженная тишина обложила его со всех сторон. Безотчетно, но ясно он слышал прерывистое дыхание оленей, цоканье копыт и бешеный стук собственного сердца. И все это выводило, выстукивало одно слово, которое обжигало воспаленный мозг: «Быстрей! Быстрей! Быстрей! » Перфил, привалившись к потной шее оленя, отчаянно колотил пятками.

Узкая, разбитая копытами и размытая весенними стоками тропа крутыми полупетлями карабкалась вверх. Она вдруг бросала Перфила под темные ветви лиственниц, и тогда в лицо хлестала тугая волна сырого воздуха; то поднимала на каменистую гряду, и тогда мозг пронизывало ломкое цоканье копыт.

Впереди, над вершиной хребта, небо быстро светлело. Точно чья‑ то могучая рука поднимала грязноватую штору. Перфил не сводил лихорадочных глаз с расползающейся бледной полоски и колотил ногами: «Быстрей! Быстрей! Быстрей! »

Когда он достиг вершины перевала, шапки дальних сопок купались в алом зареве.

Здесь на самой гриве становика, у тропинки стоял полуистлевший гроб, сложенный из половинок тонких бревен. Он покоился на перекладинах между деревьями, на высоте человеческого роста. На земле валялись крышка из полубревна, заржавленный нож без рукоятки, кучки сгнившего тряпья и котелок. Кто из сородичей нашел здесь свое последнее пристанище? Неизвестно. Мало ли таких усыпальниц разбросано по тайге.

Возле безымянного гроба Перфил остановил оленей и кубарем свалился на землю. В тридцати шагах от тропы – заброшенный табор: небольшая полуразрушенная ограда, три юрты да столько же кучек пепла и головешек. Он быстро осмотрел груды золы. Одну, другую, третью.

Нет! Стойбище не останавливалось здесь. Оно прошло мимо! А это было единственное место на всем шестидесятикилометровом пути, где можно было добыть корм для оленей! Опоздал... Но стойбище может остановиться там, у Большого ручья, где живут люди Кандигирского рода! Перфил вернулся к тропе и отчаянно заработал пятками: «Быстрей! Быстрей! Быстрей! »

Теперь тропа круто падала вниз среди лиственниц, камней и осинника. Ноги оленя то и дело разъезжались в стороны. Он дрожал всем телом. Но Перфил ничего не замечал.

Вот уже между камнями мелькнула голубая жила Гуликана. Тропа неожиданно круто вильнула влево, берегом реки. Однако загнанное животное уже не могло развернуться. Олень ткнулся мордой в каменную глыбу и упал на колени, роняя с оскаленных зубов кровавую пену. Только теперь Перфил понял свою ошибку. Он взял оленей, которые за двое суток прошли почти сто пятьдесят верст!

Перфил лихорадочным взглядом ощупал запасных оленей, и его снова охватило отчаяние. Измученный вид животных не вселял надежды. До Большого ручья было почти столько, сколько осталось позади... А солнце легко оторвалось от сопки и быстро катилось по голубому небу. А может быть... Перфил отвязал поводья запасных оленей. Седло стаскивать не было времени. Вскочил: «Быстрей! До Большого ручья! »

Перфил не оглядывался. Если б оглянулся, то встретился бы с полным тоски взглядом загнанной важенки. Положив окровавленную морду на шершавый камень, она смотрела вслед тем, с кем делила трудные переходы, кустик ягеля, брачные дни. Из полуприкрытых глаз текли мутные слезы. Казалось, что животное безмолвно оплакивает свою судьбу...

Перфил мчался берегом Гуликана вниз по течению. Теперь в висках уже не отдавалось цоканье копыт, все тонуло в грохоте реки. Утесы сжимали русло, оставляя лишь небольшую створку. Темные волны дыбились возле гранитной массы и свинцовым потоком устремлялись в ворота. Срывались с двухсаженной высоты, кипя и пенясь, разбивались, мириады брызг поднимались в воздух. Вода шла на прибыль.

Только к концу второго часа безжалостной гонки скалы заметно отступили, тропа скользнула к самой воде и пошла кромкой узенькой полянки. Здесь истерзанный Гуликан обретал спокойствие, бежал степенно, вихрясь воронками, образуя тихие заводи, в которых находили корм и пристанище стаи крякв, шилохвостей, чирков.

Уток не очень пугало появление скачущего всадника, но из осторожности они отплывали от берега и с удивлением провожали это взлохмаченное потное существо, которое беспрестанно молотило ногами, словно линялыми крыльями.

Между тем солнце взбиралось все выше. Теперь Перфил не глядел на него, но каждую минуту мог с небольшой ошибкой определить, сколько времени осталось до полудня. Сперва солнце смотрело прямо в глаза, а теперь лучи почти не мешали смотреть на тропу. Значит, полдень уже недалеко!

Вот и Большой ручей! Он незаметно вынырнул из‑ за густого тальника и прервал тропу. Перфил, не задерживаясь, ринулся в воду. Спуск был пологий и песчаный. Олень сразу же по брюхо зарылся в прозрачную воду, вдруг вытянулся, застыл. Как оледенелый, свалился на бок. Перфил успел спрыгнуть и стоял по пояс в студеной воде... У ног, скрытое волнами, лежало распростертое тело оленя.

Обнаружив, что при падении выпустил повод второго оленя, Перфил оглянулся на берег. Олень стоял передними ногами в воде и крупно дрожал. Перфил махнул рукой. Мокрый от пят до головы, зарываясь в сыпучий песок, на четвереньках взобрался на крутой яр.

Возле первой юрты стоял олень. Перфил возликовал. Не обращая внимания на яростный лай двух больших псов, дрожащими руками схватился за повод. Собаки вертелись возле него. Одна попыталась укусить за ногу.

– Будяр! – злобно выругался Перфил и с силой пнул настырного кобеля под ребра.

Из юрты высунулось старческое лицо, послышалось робкое возражение.

– В юрте нет еды, хозяин. Надо идти за мясом.

Перфил даже не взглянул на старика, завалился на спину оленя.

– Когда прошло здесь Чильчигир‑ стойбище? – громко спросил он.

Охотник, подумав, тихо ответил:

– Вчера, пожалуй, хозяин. Чай пили, однако... Еды нет. Олень совсем один...

Перфил больше не слушал. Рысью сорвался с места, провожаемый злобным лаем. Теперь он вовсе не жалел ног оленя, зная, что такой переход животное способно выдержать при самой быстрой езде. И он летел со всех ног. Вскоре уже достиг места, где тропа спускалась в волны Гуликана, перекидывалась на противоположный берег... Здесь река разливалась широко, тихо струилась по крупной гальке, и даже во время весеннего паводка переправа не представляла опасности: вода едва достигала брюха оленя.

– Когда солнце пригреет макушку, Перфил будет в междуречье!

Дочь Тэндэ еще увидит зеленые дни! А кто ей поможет? Сын Гасана!

Урен и Дуванча тихо приближались к юрте, в которой должны провести те два‑ три дня, что отведены для общего веселья. Со всех сторон сыпались поздравления, пожелания. Люди встречали их и шумной толпой валили следом. Урен смущенно улыбалась. Дуванча чувствовал себя немного стесненно и поэтому выглядел повзрослевшим, строгим.

Они не подозревали, что каждое их движение стерегут все те же широко раскрытые глаза... Затерявшись среди ликующей толпы, Семен не выпускал их из виду. Чем ближе они подходили к юрте, тем больший страх охватывал его душу. Вот они остановились в двух шагах от полога. Вот Урен внимательно смотрит вокруг, словно стараясь навсегда оставить в своей памяти эти радостные, добрые лица, улыбки, глаза, это яркое солнце, это голубое небо. Если б она вдруг встретилась с глазами Семена! Они бы сказали ей все... Но Урен не замечала их. Стояла по‑ прежнему прямая и гордая, немного потупив голову.

Неумолчно грохотали бубны. Куркакан, обливаясь потом, прыгал вокруг юрты, воздев костлявые руки к небу. Ему снова, видимо, не удавалось договориться с духами, убедить их охранять очаг новобрачных. Он снова метался вокруг юрты, изнемогая от резких движений, тяжелого наряда и жаркого солнца.

Наконец Куркакан устало опустил бубен. Умолк бубен и второго шамана.

Урен медленно подняла руку, смуглыми пальцами коснулась полога, улыбнулась Дуванче и в то же мгновение заметила мчавшегося по полю всадника. Он приближался с невероятной быстротой. «Перфил?! Зачем он так торопится? Может, старый пень еще раз хочет увидеть дочь Тэндэ, пока она не вошла в юрту? »

Урен все с той же улыбкой подняла полог. Гулко ударили бубны, и никто не услышал жуткого вздоха тетивы. Урен качнулась назад, повернулась лицом к Дуванче, медленно, точно нехотя, повалилась на его руки‑

Люди оцепенели. Только взметнулся одинокий хриплый крик:

– Ойе! Что сделал Се... – и потонул в грохоте бубнов.

– Горе! В сопки идет горе!..

Куркакан метался вокруг юрты, поливая шкуры жидкостью из оленьего пузыря. Неприятный запах полз над поляной...

В толпе был один человек, который сразу разгадал намерение шамана. Это был Аюр. Когда Куркакан бросил спичку и шкуры вспыхнули зловещим факелом, в сознании Аюра встала его пылающая юрта, обгоревшее тело жены.

– Духи рассердились на дочь Тэндэ! – угрожающе шипел Куркакан. – Духи обернулись против дочери Тэндэ! – жутко выкатив глаза, кричал он. – Она стала женщиной по обычаю русских. Горе. Горе...

Люди мрачно молчали.

– Горе идет в стойбище. Духи велят бросить ее тело в огонь, чтобы отвести горе.

Толпа угрожающе зашевелилась. Огонь безрассудного страха зажег соломинку – еще мгновение, и он перекинется к самому стогу, и тогда вспыхнет всепожирающим пламенем.

Аюр выскочил вперед, встал между толпой и Дуванчей.

– Духи могут сердиться на меня. Я привел дочь Тэндэ к русскому крестителю! – крикнул он громко.

Может, по‑ другому бы развернулись события, но в толпу вклинился Перфил. Вид его был страшен. Люди шарахнулись в разные стороны. Перфил мешком свалился Куркакану под ноги и остался недвижим. Куркакан оцепенел: что‑ то недоброе предвещало появление сына Гасана.

Аюр, не теряя ни минуты, подбежал к Дуванче, дернул за руку:

– Быстро за мной!..

До берега было десять шагов. Аюр вскочил в лодку.

Следом за ним прыгнул Дуванча с Урен на руках. Темные волны подхватили лодку, унося жертву от когтей пламени, которое бушевало на берегу, бросая кровавые отблески на воду Гуликана.

Гантимуров провел обычную кошмарную ночь. Лихорадка приходила и уходила, как по строго продуманному расписанию. С заходом солнца князь ложился в постель и ждал. Ждать долго не приходилось. По коже пробегала дрожь, словно кто‑ то бросал на тело пригоршню толченого льда. Затем еще и еще. Озноб начинал перебирать и трясти кости. Он поворачивался лицом к стене, подтягивал колени к подбородку, стискивал зубы. Озноб сменялся жаром. Тогда князь сбрасывал с себя мягкую медвежью шкуру, прикладывал к худощавой груди спиртовой компресс, завертывался в одеяло и лежал неподвижно. Воспаленные глаза устремлены в потолок, обтянутый, как и стены, цветным шелком. Князь считал багровые в отблесках фонаря цветы. Это было нелегко. Цветы шевелились, расплывались, подмигивали; то вдруг в быстрой пляске налетали друг на друга, сливались и огненным смерчем неслись навстречу, давили, прижимали к кровати. Князь напрягал все свои силы – выдерживал сумасшедший натиск, снова считал. Наконец наступала разрядка. Напряжение нервов выливалось в безмерную усталость. Князь лежал с закрытыми глазами, но не спал. Наступали немногие минуты, когда хладнокровие изменяло ему. Начиналась борьба, князь сам себе задавал вопросы и отвечал на них.

«Ты одинок, как факел в пустыне. Тебя окружает пустота, глушь, мрак».

«Но какая звезда светит ярче? Одинокая или окруженная тысячами других? – тонкие губы князя кривились. – Смешаться с толпой? Раствориться в этом низменном мире? Зачем ты живешь? Каков смысл твоей жизни? »

Лицо князя принимало надменное выражение.

«Три века Гантимуровы стоят над народом. Трон князей передается по наследству подобно царской короне. Династия князей Гантимуровых украсит страницу русской летописи, как жемчужная нить туалет небогатой барышни. Гантимуровы переживут династию Романовых! »

На этом обычно заканчивался сколь короткий, столь и неравный поединок. К князю возвращались хладнокровие и самообладание. Утомленный физически, он засыпал.

Но теперь князь уже не мог спать. Второй раз встречал восход солнца с открытыми глазами. Образ гордой дочери Гасана и картина ее гибели вошли в кошмарные ночи. Острый разум безжалостно обнажал черную пустоту в жизни, которую уже нельзя заполнить. Выражение лица князя приобрело новую черточку. В уголках плотно сжатых бескровных губ пролегли чуть заметные морщинки. Князь чувствовал приближение катастрофы. Казалось, на нить нанизана последняя жемчужина, и судьба готова завязать узел...

Властный стук в дверь прервал размышления. Так заявлял о своем посещении только Гасан.

Гантимуров поднялся с постели, сунул ноги в туфли, освежил лицо холодной водой, тщательно вытер, покрыл постель одеялом и, завернувшись в теплый халат, открыл дверь. Гасан вошел, остановился посредине комнаты.

«Если бы все люди умели выражать свои мысли, как этот самодовольный дикарь, тогда бы язык для них стал совершенно излишним», – подумал князь, взглянув на старшину.

– Сын первой жены Гасана уехал на берег Гуликанов! Его сердце не хочет, чтобы гордая коза умерла. Но она умрет! Так хочет Гасан. Но об этом может узнать губинатр...

Гантимуров, казалось, пропустил мимо ушей слова старшины. Лишь тонкие брови приподнялись, указывая, что ему не совсем безразлично сообщение.

– Поездка на рудник окончилась удачей?

– Гасан повезет золото в Читу.

Старшина свысока созерцал хрупкую фигуру князя, который наблюдал в окно рождение дня. Он даже не подозревал, что Гантимуров, словно кедровка, шелушит его слова, выхватывая семя, отбрасывая шелуху...

Упоминание о золоте лишь подтвердило его предположения. Отсюда и начиналась цепочка несложных рассуждений. Компания спешит, если предпринимает столь рискованное путешествие по тайге. Почему? Срок доставки груза определен в десять дней. Вознаграждение по крайней мере в двадцать раз превышает обычное. Значит... Восстание. Это было то слово, которое неотступно преследовало его последние дни. В кошмарные ночи вторгались вооруженные охотники и еще какие‑ то люди, пылала тайга, и он метался в ней, как запуганный олень... Днем мысли приходили в порядок. Он рассуждал спокойно, но тревога не уходила, наоборот, она становилась реальнее, зримее. Князь начинал бояться этой глухомани, где ни судьи, ни пристава – один вольный ветер да охотники, которые по первому слуху с Большой земли поднимут на ножи, когда этого вовсе не ждешь.

Гантимур зябко передернул плечами. Восстание! Уходить. Куда? На родину... Что такое родина? Тому, у кого есть золото, везде родина. Это истина... Следует выбираться в город. Да, будучи на пожаре, рискуешь неожиданно сгореть...

Взглянув на старшину, который, потрясая кулаками, излагал свои мечты, Гантимуров усмехнулся:

– В какое время сын старшины достигнет междуречья?

Вопрос вернул Гасана к действительности.

– Этот пень! Он будет там через два солнца.

– Сегодня отец Нифонт отправляется в междуречье по своим делам, он может нагнать его в пути и поговорить с ним.

– Голова Гантимура достойна быть самой большой головой! Но он не имеет сердца Гасана, который скоро станет больше чем князь.

На желтоватых щеках Гантимурова дрогнули желваки.

– Господин управляющий просил князя навестить его. Князь отправится вместе с вами, старшина, – холодно произнес он.

⇐ Предыдущая 6 7 8 9 10 111213 14 15 Следующая ⇒