Глава вторая 3 страница

– И то верно, – оживился Прохор, которому улыбалась поездка в город. – По тамошним ценам это будет куда прибыльнее.

– Но балаканьем‑ от сыт не будешь. Дельце надо обделать. Скумекал? Но и ладно. А сейчас шкурки схоронить надо. Кабы этот Шмелишка не пронюхал да не накрыл ненароком. Отнеси бог мороком этого писаришку.

Прохор скрылся в палатке. Чернобородый постоял несколько минут, позевывая и крестя рот. Вокруг было тихо. Должно быть, туземцы после пьяной ночи все еще отдавались сну. Даже на собак нашла сытая леность. Они лежали возле юрт, свернувшись калачиками, подставляя солнцу заиндевевшие шубы.

Купец еще раз зевнул и не спеша полез в палатку. Там невозможно было что‑ либо разглядеть. Все предметы теряли свои очертания, сливались воедино и маячили темной массой. Чернобородый крепко зажмурил глаза, привыкая к темноте. Прохор, стоя на коленях, растапливал жестяную печь. На его лице плясали голубовато‑ пурпурные зайчики, которые проскальзывали в щели над брезентовым пологом, играли в шелковых мехах.

Черных‑ старший прошел в передний угол, взял из груды пушнины чернобурку, привычно прощупал мех.

– Добротная рухлядишка ноне попалась, – заключил он. Обращаясь к брату, добавил: – Брось печь‑ от. Постереги лучше ход, покуда я барахлишко схороню. Не то писаришка засунет свой нос ненароком.

Прохор проворно выскочил из палатки, но сейчас же влетел обратно:

– Господин писарь пожаловал! Я только за угол, гляжу – идет. Я разом обернулся...

– Да не мели ты. Сказывай толком: далече ли? – прикрикнул брат, бросая шкурки в угол.

– Да нет же. Вовсе рядом.

– Придержи Шмелишку разговорами доле, – распорядился старший.

Прохор живо нырнул в полог и почти лицом к лицу столкнулся с писарем.

– Доброго утра тебе, господин писарь, – с преувеличенным радушием приветствовал Прохор, загораживая широкой спиной вход в палатку.

– Здравия желаем, господа торговые люди, – с достоинством ответил Шмель, норовя обойти купца слева.

– Ан как спалось‑ можилось господину писарю энтой ночью? – поинтересовался Прохор, передвигаясь влево...

– Слава богу, не обижаюсь, стало быть, – ответил Шмель и стал обходить справа.

– Не померещилось ли что во сне господину писарю? – полюбопытствовал Прохор, снова преграждая путь.

– Почивал, ровно ангел, – ухмыльнулся Шмель, нерешительно перебирая ногами.

– Ишь ты. А мне‑ то померещился сам господь бог, – складывая руки на груди, сообщил Прохор. – К чему? Ума не приложу.

– Сами Иисус Христос, стало быть, самолично? – удивленно воскликнул Шмель и изобразил на лице такое благоговение, что его было бы грешно заподозрить в умысле.

– У меня ажно сердце зашлось...

– Какое, стало быть, счастье, – подхватил Шмель, отступая от полога. – А об чем говорили тебе ихнее сотворение?

– Он сказывал, что купцы Черных честно хлеб‑ соль промышляют, – самодовольно продолжал Прохор, приближаясь к писарю. – Еще сказывал...

Шмель ужом скользнул под рукой купца и нырнул в палатку. Прохор опешил, постоял, с досады плюнул вслед писарю и уныло побрел к юртам туземцев.

Шмель появился в палатке бесшумно. Если бы не сноп света, на миг ослепивший хозяина, он бы не заметил его присутствия. Пронырливые глаза писаря очертили полный круг, схватывая все разом, хотя голова и оставалась неподвижной.

– Здравия желаем, господа торговые люди, – с подчеркнутой небрежностью поприветствовал он купца.

– Здорово живем...

Черных полулежа лениво мял беличью шкурку. Шмель, небрежно откинув полы сюртука, сел, скрестив длинные ноги.

– Скуден, стало быть, промысел ноне, господа торговые люди? – сочувственно осведомился Шмель, наблюдая, как жесткая кожица белки приобретает молочно‑ белый оттенок в руках чернобородого.

Черных, пытливо, из‑ под бровей посмотрев на хитроватое лицо писаря, заговорил степенно:

– Така уж наша судьбина злыдня. На хлеб‑ соль промышляем и тем много довольны. Токмо бы с голоду не околеть...

– Указ ихнего императорского величества сполняете честно, – перебил Шмель, нацеливаясь плутоватыми глазами в лицо купца.

– Как перед самим господом богом...

– М‑ да, – таинственно промычал Шмель, заставив купца насторожиться. Он вытащил из нагрудного кармана сюртука знакомую щербатую ручку, поцарапал пером за ухом, достал пузырек с чернилами и раскрыл папку. В палатке установилась напряженная тишина, как перед решительной схваткой на бранном поле. Затишье нарушил ехидный голос Шмеля.

– Указ ихнего императорского величества сполняете честно, стало быть? А прошлой ночью инородцев обснимали, как липку, господа торговые люди. Так и будет доложено ихнему...

– Зазря напраслину‑ от возводишь, господин писарь, – невозмутимо заметил купец. – Наперед узнать надо...

Но Шмель не слушал купца. Обмакнув перо в чернильницу, заключил официальным тоном:

– Так и занесем в книгу, господа торговые люди. Прошлой ночью вы добыли у инородцев путем обмена на спирт сто соболишек...

– Зазря напраслину возводишь, господин писарь, – упрямо повторил Черных. – Такого и в глаза видеть не доводилось.

Шмель с усмешкой взглянул в угол, прикрытый брезентом, проворно поднялся с места. Однако купец Черных опередил его. Он вскочил на ноги, решительно заслонил своей могучей фигурой угол палатки.

– Стало быть, сами согласны оставить в книге сто соболишек, – вздохнул Шмель, усаживаясь на шкуры.

– Зачем‑ от зазря нам промеж собой грызться. Можно обладить все по‑ божескому, по‑ христианскому. Мы‑ от не каки‑ нибудь разбойники с большой дороги, а люди. Христяне тоже, – с лукавством заговорил Черных.

– Служба, она, стало быть, понятия и обхождения требует, – вставил Шмель, любуясь острием пера.

– И то верно. Не сполни‑ от службу как следует, самому накладно будет. Ужо мы знаем, господин писарь не единожды радел за нас горемышных. И мы‑ от премного благодарны остались, и господину писарю ненакладно вышло.

– Мы всегда готовые помочь честному человеку, но службу править надо, – вздохнул Шмель.

– Мы тоже не беспонятливы. Десятого соболишку примите, господин писарь, за свои радения.

– Ни. Никак нельзя, господа торговые люди, – возразил Шмель и прислушался: с улицы доносились гулкие удары. Купец перекрестился. Шмель, благоговейно подняв глаза к потолку, осенил себя крестом: – Пятого.

– Но нашему брату‑ от на хлеб‑ соль иметь надо, – возразил Черных, хотя и понимал, что спорить с этим человеком все равно что толочь в ступе воду. – Ужо смилуйтесь, господин писарь, примите осьмого.

– Пятого. Причем монетой. Примать шкурки мне не позволительно службой, а на монетке изображена сама государева личность. Стало быть, грешно брезговать государем. – Шмель не поднимал глаз от раскрытой папки, продолжая что‑ то быстро царапать пером.

Купец со вздохом развязал мошну.

– Десятым соболишком голове нашему, стало быть, князю Гантимурову поклонитесь. Дюжиной с каждой души – ихнему благородию исправнику да одной чернобурой шубкой – дочери его кровной. От энтова вам не убыток, а милость заслужите, – невозмутимо продолжал Шмель, краешком уха улавливая волшебный звон золота.

Черных больше не возражал, молча протянул писарю увесистый мешочек. Тот с ловкостью жонглера подбросил его на ладони, проворно сунул за пазуху и, выдрав из папки листок бумаги, протянул купцу.

– Пишите на имя ихнего благородия исправника о том, что вами справлен штраф. Писать следует с понятием.

– Ужо знамо‑ от дело. Скумекаем, – недовольным голосом возразил Черных.

Он вооружился пером и папкой Шмеля, напряженно сопя и брызгая чернилами, царапал расписку на имя исправника. «Нами, купцом второй гильдии Черных и купецким братом, справлен штраф, положенный его благородием... в количестве соболей с хвостами... »

Черных угловатым росчерком вывел свою фамилию, утер рукавом выступивший на лбу пот...

Шмель бегло пробежал текст, с ухмылкой сунул расписку за пазуху.

«А двадцати и четырех соболишек для ихнего благородия многовато, стало быть, будет с них и дюжины», – с удовольствием подумал он, а вслух произнес:

– Итак, господа торговые люди, заготовьте штраф указанный: стало быть, по дюжине соболишек с души, итого двадцать четыре и чернобурую шубку, я представлю шкурки ихнему благородию.

Купец Черных усмехнулся в бороду.

– Рухлядишку мы сготовим и завтрашним днем передадим его милости из полы в полу. Так‑ от, господин писарь.

Шмель облизнулся: мед‑ то лишь мазнул по губам! Ему ничего не оставалось, как помянуть в душе недобрым словом сметливого купца.

– А господину голове мы разом‑ от сготовим, – равнодушно добавил Черных и, пройдя в угол палатки, размашисто сдернул теперь уже бесполезный брезент.

У Шмеля разгорелись глазки при виде искрящегося богатства. Неожиданно в палатку ворвался сноп солнечных лучей, шкурки ожили, вспыхнули золотистыми, серебряными, чарующими взор тонами. Шмель не обратил внимание на вошедшего Прохора. А тот, обдав застывшего писаря неприязненным взглядом, подошел к брату, заслонив собой угол.

– Люди Зеленецкого успели приспособить, почитай, половину поделки у туземцев, – сумрачно шепнул он. – Пытался перебить в цене, накидывал, да туземцы крепко стоят, сказывают, Зеленецкий материю давал, припас давал.

– Разом‑ от скупи всю остатную поделку до последнего куска, – распорядился Черных‑ старший.

Прохор быстро вышел из палатки, на ходу успев‑ таки кольнуть взглядом Шмеля, который ответил ему приветливой ухмылкой и снова уставился в угол. Но когда в палатку снова ворвался сноп лучей, чудная картина уже померкла. Глазам Шмеля представился серый кусок брезента да широкая спина чернобородого. Он разочарованно вздохнул, толкнул ручку и чернильницу в карман, захлопнул папку.

– Это передашь князю с большим‑ от поклоном нашей братии. – Купец подал писарю матерчатый сверток.

Шмель подхватил пухлый, но очень легкий сверток обеими руками, раза три подбросил его, схватывая на лету цепкими пальцами, и раскланялся.

– До встречи, господа торговые люди. Не забудьте сготовить штраф ихнему благородию, не запамятуйте о его дочери.

Стойбище копошилось, как огромный развороченный муравейник. Между юртами оживленно и громко перекликались люди. На мшистых крышах изб щебетали воробьи, им вторили на свой лад синицы, клесты, хлопочущие меж ветвей лиственниц, перекликались дятлы. Веселый, разноголосый гомон стоял над Острогом, залитым трепетными лучами весны.

Шмель шел своей обычной скользящей походкой, напоминая ощипанного гуся. Левым локтем он придерживал красную папку, а правой рукой обнимал матерчатый сверток. Он крутил головой по сторонам и тихо посвистывал, подражая беззаботным птахам, хотя настроение было не очень бодрое. И его не в силах были приподнять не только весна и солнце, но и золото, тяжесть которого он ощущал около сердца. Шмель шел к своему начальнику – князю Гантимурову, а этого человека побаивался даже он, Шмель. Чопорный, точно высохший кактус, всегда невозмутимо спокойный и холодный, князь вызывал в нем неприятный страх. Он никогда не улыбался, не повышал голоса, казалось, что это не человек, а раз и навсегда заведенный точный механизм. А таких людей Шмель не понимал. Он старался избегать с ними встреч, а при них держался строго, официально, не спрашивал и не отвечал лишнего. Он отлично изучил своих старшин, купцов, которых сравнивал с пчелами‑ медуницами, но князь для него оставался загадкой. Шмель знал о нем немного: что он уважает «скромные подарки», предпочитает днями отсиживаться в своей шелковой норе, глотая спирт и перевалив все дела и заботы на плечи его, писаря и полномочного доверенного тунгусского общества... Дальше этого познания Шмеля не шли.

Гантимуров сидел в своей полумрачной комнате в домашнем халате и в комнатных туфлях. Заложив ногу за ногу, он бесцветным пустым взглядом смотрел в окно.

К окну вплотную подступал лес. Великолепные лиственницы отбрасывали тени на зернистый, изорванный в клочья снег; розовели березы в лучах солнца; зеленели кусты багульника, наряжаясь пухлыми почками. На гибких ветвях хлопотали юркие клесты, обивая желтовато‑ бледные шишки.

Гантимуров не любил сибирскую весну. За все годы в тайге он ни разу не почувствовал, что такое здешняя весна: когда оживает земля, просыпаются ручьи, лед на озере отпревает от берегов; когда начинает шевелиться все живое; когда запах свежей смолы и набухающих почек лиственницы и березы переплетается с запахом багульника, а запах талого снега – с острым ароматом прибрежных трав. Нет, он видел прелестей здешней весны. С наступлением весенних дней усиливалась лихорадка. Тело и лицо его приобретали цвет яичного желтка. В такие дни Гантимуров почти не выходил из своей комнаты, тянул спирт и безотрывно смотрел в окно. Он не тосковал по родине. Он не знал ни обильных теплых дождей, ни разрушительных тайфунов, ни желтоватых лессовых полей, ни рокота морского прибоя, ни шумящих садов. Он не имел представления, с какой целью его далекий предок ступил на русскую землю, какими делами заслужил милость российского государя, – это было для него безразлично.

Дед князя всю жизнь провел среди эвенков Урдульгинского ведомства в управлении инородцами, за счет их прибавляя к своему княжескому титулу огромные богатства, расширяя пожалованные государем земли пашенные и выгонные. Неприкрытая алчность деда вызвала возмущение инородцев. Они восстали против своего правителя, и государь российский принужден был отстранить его по причине «немолодых лет». На место деда был избран его сын – отец нынешнего князя – отставной штабс‑ капитан Гантимуров.

В те годы здешнему князю исполнилось двадцать пять лет. Вскоре после реорганизации родового управления в инородную управу при Витимском Остроге он был назначен головой. После трехлетнего пребывания здесь князь получил известие о кончине деда, а еще через год – о таинственном исчезновении отца и брата. Но не смерть родичей огорчила его. Когда‑ то обширный, насчитывающий около шестидесяти человек, род князей Гантимуровых мелел, привилегированная родословная, которой пуще своей жизни дорожил князь, грозила оборваться. Если... Впрочем, на этот счет у последнего по отцовской линии из рода Гантимуровых были свои соображения...

В дверь вкрадчиво постучали, послышалось вежливое покашливание. Гантимуров бесцветным голосом разрешил:

– Войдите.

Шмель протолкнул пухлый сверток. Боком проскользнул в дверь, бесшумно прикрыл ее за собой.

– Желаем здоровья вашему сиятельству, – Шмель нерешительно остановился около порога, беззвучно перебирая ногами.

Гантимуров посмотрел мимо него, едва заметно кивнул на невысокую лавку возле дверей.

– Торговых людей навестил? – равнодушно произнес он.

– Именно так, как говорит ваше сиятельство, стало быть, побывал у купцов Черных, – ощупывая рукой край лавки, ответил Шмель. – Торговые люди кланяются вашему сиятельству.

Гантимуров легонько кивнул головой на кровать, на которой сидел.

Шмель благоговейно положил сверток на цветастый пуховик и отступил к порогу. Все это он проделал быстро и бесшумно, как призрак.

– Штраф с торговых людей взыскан?

– Точно так, ваше сиятельство, – встрепенулся Шмель, вытаскивая лист бумаги из кармана. – Стало быть, все исполнено, как было указано вашим сиятельством. Вот расписка торговых людей на имя ихнего благородия. По две шкурки соболей справлено с одной души, итого, стало быть, четыре, с лапами и хвостами.

Гантимуров взял расписку. Шмель с безвинным видом давал объяснения:

– Торговые люди имеют что ни на есть большое желание поклониться ихнему благородию десятью соболями с каждой души. Мы, как служебная личность, не имеем нравов идти против их самоличных усмотрений, поэтому, стало быть, не включаем дарственную пушнину в казенную отчетность.

Лицо князя оставалось непроницаемым.

– Отчетные бумаги господину исправнику приготовлены?

– Именно так. Исполнены в акурате, стало быть, ваше сиятельство.

Гантимуров двумя пальцами взял со стола лист и пробежал сверху донизу: «... улов зверей в настоящем году и прошлом и ему предшествующем у тунгусов Витимского Острога всех родов был самым скудным в особенности соболей... И только вышеуказанным можно объяснить недоимку в отравлении ясачной пошлины названного Острога... »

Князь положил бумагу на стол и, не поворачивая головы, чуть приметно пошевелил тонкими пальцами. Шмель в мгновение ока подал ручку, успев шоркнуть перо о свои прилизанные волосы и обмакнуть в чернильницу.

Гантимуров неторопливо, почти вертикально начертил свою фамилию.

– Исполняете службу исправно, господин писарь, – по‑ прежнему не поднимая головы, произнес он.

Шмель обомлел. Растерянно сунул руки за спину, спохватившись, опустил их вдоль туловища, согнулся в поклоне.

– Каково мнение торговых людей о господине исправнике? И твое собственное? – поинтересовался князь, не отводя взора от окна.

Шмель нерешительно переступил с ноги на ногу.

– Как знает ваше сиятельство, ихнее благородие не дозволяет скупать шкурки у инородцев. Особливо путем обмена на спирт, – осторожно начал он, точно переваривая отзвуки собственного голоса в самых дальних клетках мозга. – Если глядеть отсюда, стало быть, с энтой точки зрениев, то торговые люди могли быть недовольными ихним благородием... Также ваше сиятельство знает, что они кланяются подарком ихнему благородию, стало быть, если поглядеть с энтой точки зрениев, выходит, торговые люди могли остаться довольны ихним благородием... – Шмель взглянул на равнодушное лицо Гантимурова, заключил: – А что касательно меня, исполняющего службу, стало быть, у меня других мнениев не может быть, кроме какие есть у вашего сиятельства.

Шмель еще раз взглянул на князя и поклонился. Гантимуров посмотрел поверх его головы, тонкие губы чуть заметно дрогнули. Он прекратил вопросы, ограничился лишь коротким замечанием, которое, как показалось Шмелю, было произнесено более теплым тоном.

– Навестишь господина исправника, расскажешь о его настроении.

– Будет исполнено в акурате, как приказано вашим сиятельством, – живо согласился Шмель.

– Надо подготовить реестр выделенных степных земель под покосы арендаторам, – напомнил Гантимуров, когда Шмель уже отступал к двери. – Подготовить торговые листы на продажу золотоносных участков, рыбных угодий. Сделать соответствующие заявки на торги уездному полицейскому начальнику. Торговля землями и водоемами будет произведена в управе... Займитесь совместно со старостами распределением присланного губернатором оружия и припасов... Побеспокойся об отсылке почты на прииск.

– Будет исполнено в точности, как приказано вашим сиятельством.

Шмель откланялся, боком скользнул к двери. Он сбежал с крыльца, остановился, облегченно вздохнул, разогнул спину, пригладил ладонями жидкие волосы. Ухмыльнувшись, зашагал прочь, весело посвистывая. Поравнявшись с заезжей комнатой, где остановился исправник, бросил беглый взгляд на подслеповатые окна, проследовал дальше.

С побережья доносился разноголосый людской гам. Игры были в разгаре. Подле озера катилась лавина оленей. Люди кричали, махали руками, бежали сбоку рядом с животными. Шмель постоял на крыльце управы, наблюдая за кипевшим побережьем, и, не переставая насвистывать, неторопливо зашел в помещение, задвинул засов. Он прошел к столу Гантимурова, уселся, вытащил из кармана сюртука мешочек. Раза два‑ три перекинул с руки на руку, с наслаждением прислушиваясь к звону. Длинными нетерпеливыми пальцами развязал шнурок. Высыпав золото на стол, принялся считать, складывая монетку к монетке ровными столбиками, по десятку. Их оказалось восемь: почти два годовых жалования, положенных за службу государем.

Шмель, откинувшись всем телом назад, вытянув ноги, любовался этими сверкающими столбиками. Затем принялся ставить их друг на друга. Они падали. Золото со звоном растекалось по столу. Шмель ловил его цепкими пальцами. Все же одна монетка оказалась проворнее, прокатилась по столу, юркнула в щель. Он выдвинул столешницу – пятирублевый лежал на газете. Схватив его щепотью, он осторожно пронес его над столом, благоговейно положил в общую кучу.

– Вот так, стало быть, личность к личности, хоть и царской, соприкосновение имеет. – Шмель потянулся, как сытый кот. Скользнул взглядом по ящику стола, вздохнул: почта, которую следовало переправить на прииск. Подхватив газету двумя пальцами и не сгибая руки, он положил ее на стол, успев‑ таки прочитать: «Вставайте на борьбу, решительный кровавый бой!.. »

Шмель поджал губы:

– Кровавый бой. Это не для нас, потому как мы не можем подставить свою единственную физиономию. Стало быть, большую убежденность имеем против насильствования. А вот господину уряднику прииска это казенное предписание в самую что ни на есть пору: служебностью предусмотрено и личность обширную имеет. А вот ему и самоличное указание в письменности.

Шмель так же двумя пальцами подхватил тугой конверт с пятью сургучными печатями Иркутского полицейского управления, осторожно положил рядом с газетой. Зато тощий конверт, адресованный управляющему прииском Зеленецкому, заслужил его особое внимание. Он долго вертел его в руках, рассматривая на свет, понюхал и умильно вздохнул.

– Эх, бумага, стало быть, все одно принадлежность письменности, а чувствования разные вызывает. Эту, на имя господина управляющего прииском, подержать в руках одна приятность... Эх, золотишко... Самую что ни на есть большую влюбленность к тебе имеем...

Шмель навалился на стол, запустил пальцы в груду монет, ворошил, подбрасывал кверху, ловил на лету. Неизвестно, сколько бы времени тешил свою душу Шмель богатством, если бы его взгляд не упал на газету. Так, не переводя духа, он прочитал полстраницы от буквы до буквы. И самым ощутимым для него прозвучали два слова: «Долой царя! » Они прозвучали как приговор. Шмель сполз на стул, вытянулся, закрыл глаза. Побелевшие губы повторили одно и то же:

– Долой царскую личность, стало быть...

Он вскочил, как безумный, бросился к своему столу. Раскидав бумаги, вытащил большой кожаный мешочек и, прижав к груди обеими руками, бегом вернулся на прежнее место. Он долго не мог развязать мешок – руки тряслись. Потом поднял его над столом, тряхнул – со звоном ринулось золото, скопленное за три года. Оно искрилось, переливалось, скакало по столу, падало на пол. А Шмель, как одержимый, разбрасывал, раскидывал свое богатство, видя перед собой одну физиономию: царя, который мелькал перед глазами призраком смерти...

Со скорбным, осунувшимся лицом Шмель неподвижно сидел на полу среди раскиданного золота, занятый одной мыслью, которая становилась все яснее, зримее.

– Долой царскую личность, окончена моя жизненная дорога, стало быть...

Со спокойной решимостью Шмель поднялся на ноги. Сперва Шмель тряхнул головой, точно сбрасывая оцепенение, затем звонко шлепнул себя по лбу и, схватив письмо, волчком завертелся по комнате.

– Долой царскую личность, стало быть, мы имеем полную согласованность с этим! Царскую физиономию мы обменяем на прииске, стало быть, превратим в песок...

Шмель, ползая на коленях, собрал все до единой монетки, быстренько завернул конверты и газету в бумагу, перевязал пакет ремешком...

Из управы Шмель вышел с ухмылкой на лице. Постоял, потянулся, осмотрелся.

Побережье, подобно морскому валу, то вдруг замирало в напряженной тишине, то вдруг обрушивало грохот возбужденных голосов.

Во всю трубу дымила юрта Гасана, разнося запах жареного мяса, который щекотал в горле, вызывая обильную слюну. Возле полога сидели два желтых пса и аппетитно облизывались.

Шмель шумно понюхал воздух, спустился с крыльца.

Но он не пошел к юрте Гасана. Дошел до лавки, постоял, осматриваясь по сторонам. Кругом было пустынно. Он неторопливо вернулся обратно. Так слонялся в одиночестве, не переставая посвистывать, не меньше трех часов, пока не увидел исправника. Салогуб возвращался с побережья и держал путь к жилищу Гасана.

Писарь видел, как исправник приблизился к юрте, остановился в нерешительности, поглядывая на собак. Он, видимо, окликнул хозяев, потому что из юрты тотчас вышла Агния Кирилловна и сделала легкий реверанс его благородию. Исправник молодецки выгнул грудь, подошел к ней, припал к ручке. Хозяйка и гость скрылись в жилище...

Шмель прослонялся еще полчаса, прежде чем заметил Гасана. Взглядом через плечо он проводил его в юрту, выждал для приличия четверть часа, неторопливо направился к жилищу шуленги. Не дойдя пяти шагов, остановился, опасливо косясь на собак, которые не спускали с него глаз. Потоптался на месте, однако из юрты никто не показывался. Запах мяса настолько разогревал воображение, что Шмель, проворно шмыгнул в полог. Он осмотрелся, пригладил волосы и, готовый в любой миг изобразить на своем лице улыбку, застыл у входа.

Юрта, снизу доверху обтянутая цветастым шелком, напоминала огромный конус, украшенный затейливой резьбой. Легкие, голубого цвета занавески, много выше человеческого роста, разделяли жилье на несколько частей.

Первая комната, куда вошел Шмель, представляла собой кухню и прихожую. Направо от входа стоял небольшой столик из некрашеных, но тщательно оструганных тесин, две такие же табуретки, слева жарко дышала жестяная печь, уставленная кастрюльками и мисками.

Яркая расцветка юрты в колеблющемся свете двух фонарей слепила глаза.

За занавеской сидели Гасан и исправник. Сквозь легкую материю хорошо были видны их силуэты. Хозяин и гость разговаривали между собой. Гасан по своему обыкновению не жалел голоса.

– Гасан умеет говорить со своим народом! Царь должен любить его!

– Козьма Елифстафьевич, ты стратег. Ты так же превосходно руководишь своим народом, как твои стрелы поражают цель.

– Ха! Гасану нет равных!

Шуленга с бутылкой в руках встал на ноги. Шмель проглотил слюну.

– Агаша! – окликнул Гасан.

Из смежной комнаты появилась полная белокурая женщина, в строгом коричневом халате, комнатных туфлях.

– Здравия желаем, Агния Кирилловна, – любезно поклонился Шмель, шаркая ногами о мягкие шкуры и делая вид, что прикрывает за собой полог.

– Добро пожаловать, Евстигней Вахромеич, – певучим голосом ответила женщина. – Проходите, проходите.

Хозяйка, несмотря на свои тридцать шесть лет, была красива. Пышные льняные локоны спадали на слегка покатые плечи, над большими васильковыми глазами узкие густые брови, небольшой, чуть вздернутый нос – все черты ее несколько располневшего лица были четки и строго пропорциональны. Но красота ее была какой‑ то безжизненной, словно восковой цветок, прелестный, но мертвый.

Агния Кирилловна скрылась за занавеской. Шмель потянулся вслед. Он подобострастно раскланялся с исправником, затем с Гасаном.

– Здравия желаем вашему благородию и Козьме Елифстафьевичу.

– Здравствуй, братец, – ласково приветствовал его Салогуб, подтыкая кусок белого шелка за ворот сюртука.

– Мои глаза рады видеть тебя, Шмелишка, – усмехнулся Гасан, разливая спирт. – Шмелишка может быть гостем, как и любой вошедший.

– Что же, братец, не посетил игрища? И князь не оказал внимания столь любопытному зрелищу? – осведомился Салогуб.

– Мы с его сиятельством князем Гантимуровым исполняли служебные дела, как было приказано вашим благородием, – с достойным видом пояснил Шмель, раскладывая перед исправником бумаги. – Вот окажите внимание, ваше благородие, расписка торговых людей о справлении штрафа двадцатью и четырьмя соболями и одной черно‑ бурой шубкой и отчетец. Стало быть, справлено все в акурате.

Салогуб взглянул на Шмеля, внимательно просмотрел расписку, снова поднял на Шмеля испытующий взор. Но тот даже не моргнул глазом.

– Значит, взыскано с торговых людей двадцать четыре соболя и чернобурая лисица, – уточнил исправник построжавшим голосом. – Что означает сумму...

– В одну тысячу шестьсот восемьдесят рублей, для равного пересчета, стало быть, в казенной стоимости, – подхватил Шмель, с честью выдержав взгляд исправника. – Именно так, ваше благородие, и завтрашним утром пушнина в указанном количестве будет предоставлена вашему благородию.

– Ну, а расписка торговых людей освидетельствована его сиятельством?

– Точно так, ваше благородие.

Исправник вздохнул с облегчением.

– По возвращении осведомлю господина крестьянского начальника о твоих способностях и стараниях. – Салогуб ласково посмотрел на писаря: «Непостижимо! Как, братец, Пчелка пронюхал о моих сугубо личных мыслях? Зело неплохой стратег, мошенник. Его сиятельство, смею доложить, греет свои ручки через его посредство! »

– Передай его сиятельству нижайший поклон, братец...

– Премного благодарственны вашему благородию, – поклонился Шмель. Он выпрямился, метнул взгляд на Гасана, поймав глазами массивные часы, нацепленные на грудь, ухмыльнулся.

Гасан, расценив его улыбку по‑ своему, надулся, громко распорядился:

– Агаша! У Шмелишки пересохло горло! Ха!

Шмель молча раскланялся и без дальнейших слов выскользнул на кухню. Он покрутился около столика, уселся так, что «комната» оказалась перед глазами. Таким образом занавеска стала для него вроде экраном, воспроизводящим все, что там происходило. Неслышно ступая по мягким шкурам, к нему подошла Агния Кирилловна, поставила на стол графинчик со спиртом, стаканчик, тарелку с солеными груздочками.

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 789 10 11 12 Следующая ⇒