Глава вторая 4 страница

– Премного благодарственны, Агния Кирилловна, стало быть, за ваше гостеприимство. И вашему супругу Козьме Елифстафьевичу тоже, стало быть, мое уважение, – Шмель с удовольствием потер длинные пальцы.

– Кушайте на здоровье, Евстигней Вахромеич, – радушно ответила хозяйка.

Она ушла, но вскоре вернулась, поставила перед писарем миску с тушеной олениной, тарелку с отварным языком.

– Кушайте на доброе здоровье, Евстигней Вахромеич.

– Премного благодарственны, – ответил Шмель. Опрокинув стаканчик в рот, занюхал пряным груздочком, налил другой.

На занавеске отражалась внушительная фигура Гасана. Он стоял на ногах и протягивал стаканчик исправнику. Гремел его голос:

– Гасан и губинатр делают то, что нужно царю! Губинатр не должен обижать Гасана.

– Не могу, Козьма Елифстафьевич, – довольно вежливо, но твердо отказывался Салогуб. – Вот если б стаканчик напитка, который я отведал у отца Нифонта!

– Ха! Питье Нифошки! Его достойно лакать женщине!

– Оно изгоняет недуг, Козьма Елифстафьевич. Это питье употреблять положено самим богом.

– Агаша, тащи сюда напиток Нифошки, которым ты полоскаешь желудок перед едой. Сам губинатр просит его!

Салогуб энергично пошевелил усами, должно быть не очень довольный выражением старшины.

Агния Кирилловна прошла мимо Шмеля с пузатой темной бутылкой под сургучной печатью.

– Вот от этого напитка я не откажусь. Нет. Благодарствую, Агния Кирилловна. Благодарствую...

– Кушайте, пожалуйста, – смущенно ответила хозяйка.

– Питье Нифошки! От него кровь не бегает быстрее. Его достойно пить в самые жаркие дни, – заметил Гасан, наполняя стаканчик исправника.

– Это зелье, старшина, полезно, – возразил Салогуб, отхлебывая ликер. – Любопытно, откуда оно появилось в ваших краях.

– У Гасана есть все!..

Агния Кирилловна снова прошла мимо Шмеля, который пригубливал третью или четвертую рюмку. Она несла целый ворох тарелочек с холодными закусками.

– Агния Кирилловна... Агочка, – неверным языком пролепетал Шмель.

– Сейчас, Евстигней Вахромеич. Подождите минуточку, – ответила она и скрылась за голубой ширмой.

Шмель подслеповато уставился на занавеску, рыгая и что‑ то жарко нашептывая. Агния Кирилловна расставляла перед исправником закуски, радушно приговаривала:

– Не желаете ли соленых груздочков? Откушайте маслят в маринаде. Ленок в соусе. А вот заливной язык. Отведайте земляничного варенья...

– Да вы волшебница, дорогая Агния Кирилловна! – восклицал Салогуб, нежно целуя белую руку хозяйки.

– Агаша – большой шаман, и дочь ее стала такой же. Однако Гасан любит набить желудок теплой печенкой...

– А где ваша прелестнейшая дочка, дорогая Агния Кирилловна? – спросил исправник, щекоча усами руку хозяйки.

– Вера ушла на берег... на игры, – волнуясь ответила та.

– Дочь Гасана скоро станет равной князю!

– Она так же очаровательна, как и вы, дорогая Агния Кирилловна.

То ли исправник слишком нежно лобызал ее руку, то ли его слова и обхождение растревожили ее, только Агния Кирилловна вышла, вернее, выбежала из «комнаты» помолодевшей. Глаза ее блестели, на щеках рдел румянец. Шмель смотрел на нее посоловевшими глазами, тихо ворковал.

– Агния Кирилловна, Агочка...

– Что для вас, Евстигней Вахромеич... Груздочков добавить или маслят? – сдерживая волнение, спрашивала Агния Кирилловна, своей близостью распаляя Шмеля.

– Агния Кирилловна, Агочка. Пальчики, стало быть, оближешь... Наше сердце самое что ни на есть влюбленное...

Шмель, изловчившись, приложился губами к ее полной руке.

– Что вы, Евстигней Вахромеич, – испуганно отступила Агния Кирилловна. – Разве это дозволено?! – шепнула она, опасливо косясь на занавеску.

– Агочка, – жарко бормотал Шмель, – вы... Вы есть самая что ни на есть изюминка... А ихнее благородие есть кот. Ихнее благородие... Он всех нас и тебя, Агочка... как мышат – ам, и нету, стало быть...

– Тише, Евстигней Вахромеич. Ради бога, – испуганно взмахнула рукой Агния Кирилловна, зажимая ладонью рот Шмеля. Он слюнявил ее горячую, чуть влажную руку и что‑ то бормотал.

Вдруг Агния Кирилловна отшатнулась, Шмель подслеповато оглянулся.

– А... Рита... Первая дочь Гасана, стало быть, – с досадой пробормотал он.

– Проходи, Риточка, – ласково пригласила Агния Кирилловна. – Ты к кому? К отцу или ко мне?

Девушка молча стояла у входа. Широкое полное лицо выражало печаль. Не поднимая глаз, она теребила шнурки заношенного красного халата, который был надет поверх костюма из шкур. Халат был явно с чужого плеча, непомерно длинный и узкий для ее приземистой фигуры. Голова девушки была не покрыта, темные волосы, вырвавшись из косичек, спадали на глаза, щеки.

– Что случилось, Риточка? – обеспокоенная Агния Кирилловна подошла к девушке, взяла ее за руку.

– Мать помирает. Она хочет еще раз увидеть отца, – хмуро проговорила Рита.

Агния Кирилловна бросилась за ширму и, должно быть, оповестила Гасана. Сейчас же раздался его громкий недовольный голос.

– Ха! Гасан разве шаман?! Или Нифошка?! Кусок жирного мяса и бутылка спирта заменят сто Нифошек и шаманов!

Агния Кирилловна вышла поникшая. Она зашла в смежную комнату, вернулась с бутылкой спирта и большой миской. Толкнула в руки девушки миску, и они выбежали из юрты...

Юрта первой жены Гасана стояла рядом. Это было обыкновенное жилище охотника: небольшое, покрытое старыми оленьими шкурами, с очагом посредине и голыми закопченными стенами.

В юрте горел костер. Больная лежала на тощих шкуpax, покорно сложив руки на животе, и тяжело с перебоями дышала. Она встретила Агнию Кирилловну равнодушно. Отекшее лицо, покрытое крупной испариной, не выразило ни радости, ни горя. Агния Кирилловна опустилась перед ней на колени, отерла ее лицо рукавом халата, участливо спросила:

– Что с тобой? Где болит?

Женщина с трудом пододвинула руку к сердцу.

Агния Кирилловна беспомощно оглядывалась по сторонам. Рука женщины снова сползла вниз, дотронулась до ее пальцев, глаза указали на бутылку со спиртом. Агния Кирилловна налила немного в кружку, приподняла ее голову, влила спирт в рот.

– Я знала. Хозяин‑ Гасан стал первым в сопках, а я никуда не годной. Пусть духи возьмут мою душу, – больная со вздохом опустила голову.

Агния Кирилловна стояла на коленях. По щекам катились крупные слезы.

Вот так, может быть, придется доживать свои дни и ей. Может быть...

………………………….

Подснежник...

Еще вчера солнечные лучи шарили по серому пригорку, тщательно перебирая жухлые стебельки былинок, скрюченные березовые листочки, и не приметили ворсистый напряженный бутончик среди прели у корневища лиственницы. А сегодня он раскрылся, неторопливо расправил лепестки и стал осматриваться вокруг, от удивления покачивая головкой... Сзади в темных прогалах лиственниц еще прятались лафтаки ослизлого снега, а у подножия пригорка серело иглистое ледяное поле, простираясь направо и налево, в длину и вширь на десятки километров, с тихим шуршанием оседая под лучами солнца. Но подснежник жил, дышал, чутко вздрагивая бледно‑ голубыми лепестками. По соседству голубел еще один, там еще и еще...

Внезапно легкая тень накрыла подснежник. Смуглые тонкие пальцы нежно притронулись к лепесткам и вспорхнули. Раздался девичий голос, ломкий от волнения, как неокрепший ледок.

– Вергульки! Как здесь красиво. Вся гора смотрит голубыми глазками. Тайга надевает весеннюю одежду. Хотя этот лед на озере будет еще долго, цветы не боятся его. Они не увянут, пока не умрут.

Вера устало опустилась на землю. Она не хотела ни о чем думать, только смотреть и дышать. Да, дышать этим весенним воздухом, смотреть на просыпающуюся тайгу! Кто мог отнять у нее это право? Никто! Даже сам князь. Он может взять ее тело, но сердце Веры останется вольным, как этот маленький ветерок. Он трогает голубые лепестки – и они чуть вздрагивают, как будто вергулька хочет оторваться от земли и улететь вместе с ветром. Почему у Веры нет крыльев?! Почему она не может улететь отсюда далеко‑ далеко?! В город! В большой город. Там высокие дома и фонари на столбах. Вера хорошо помнит, что рассказывала мать! Но как Вера будет жить там, в городе?! Там нет сопок! Там нет деревьев! Там нет цветов! Одни большие дома! А Вера всегда привыкла видеть тайгу. Как она будет жить там? Но там не будет князя! Князь. Нет, Вера не хочет думать о нем. Не хочет!..

Вера сжимает смуглые пальцы. Нет! Она склоняется над подснежником, прикасается щекой к его бархатным лепесткам. Подснежник щекочет кожу. До ушей Веры доносится песня. Тихая, печальная:

Земля выпускает маленькую зелень,

деревья смотрят листочками.

Весна!

Но в сердце Риты, пожалуй,

как в темной холодной юрте, зима.

Это поет Рита. Она вышла с большой вязанкой корья осины за спиной. Видно, собралась дубить кожу...

– Рита! – кричит Вера. – Иди ко мне. Твоя песня говорит голосом моего сердца. Иди ко мне!

Девушка поднимает на нее хмурый взгляд, прибавляет шагу. Хочет пройти быстрее мимо.

– Рита! Сестра!..

Рита останавливается, с неприязнью оглядывает Веру.

– Сестра? Рита и Вера – сестры?! Посмотри на свои пальцы. Разве когда они видели работу? Твои глаза никогда не видели дыма и слез. Разве эта черная вода похожа на этот лед, хотя они одно и то же?!

Девушка поворачивается и быстро уходит прочь. У Веры опускаются руки. Она растерянно смотрит на свои тонкие хрупкие пальцы, по щекам катятся слезы. Почему ее никто не любит? Почему все люди обходят ее? Разве Вера сделала им плохое?..

– Вера! Вера‑ а‑ а‑ а!

Девушка нехотя поднимает голову. Возле юрты стоит мать. Она машет рукой. Зовет. Вера оборачивается назад к озеру. Темные волны обгладывают лед. Вода кажется черной. Вера вздрагивает. Утерев слезы и закинув за спину косы, бегом бросается к юрте...

Острог ожил с первыми лучами солнца. Зашевелился. Изо всех юрт высыпали эвенки, чтобы посмотреть на отъезд русского начальника. Наиболее смелые подходили ближе, глядели, смиренно сложив на животе руки. Возле управы стояло восемь пар оленей. Четыре из них под седлами, остальные лишь с недоуздками на мордах. Животные рослые и сильные. Это обстоятельство и то, что в отряде были запасные олени, говорило не только о щедрости старшины, но и о том, что каравану предстоит долгий и нелегкий путь. Возле оленей хлопотали ездовые Гасана, молодые ребята, не раз совершавшие путь через сопки и глухие таежные распадки, отделяющие Острог и прииск от Читы. Ездовые подносили пухлые холщовые мешки, стянутые крест‑ накрест кожаными ремнями, вьючили на спины оленей. Им помогали казаки – четверо рослых молодых парней, которые представляли эскорт исправника. Сборами руководил вездесущий Шмель. Он неустанно суетился, ревностно наблюдал за погрузкой, покрикивал на ездовых и с беспокойством посматривал через головы туземцев в сторону купеческой палатки. Купцы мешкали и это расстраивало писаря. Наконец он приметил, как те вышли из своего жилища и гуськом направились к управе. Когда они подошли, Шмель демонстративно повернулся к ним тощим задом и, приняв важную позу, раскрыл папку.

Купцы дружно поздоровались, но Шмель даже не обернулся. В ответ на приветствие он лишь плавно взмахнул рукой и распорядился, указывая пером на белых оленей, которые выглядели мускулистее и выносливее других.

– Энтих четырех оставьте под груз ихнего благородия. Под казенную пушнину и пяти хватит.

Семен молча отбил от каравана четверку облюбованных Шмелем оленей, подвел к крыльцу.

Только после этого Шмель повернулся к купцам, которые чинно стояли, ожидая его внимания.

– Здравия желаем, – с холодным равнодушием произнес он, скользнув по купеческим лицам внимательным взглядом, строгим голосом добавил:

– Почему мешкаете, стало быть, заставляете томиться служебную личность и ихнее благородие?

– Не по себе‑ от замешкались, господин писарь. Шкурки для их милости собирали. Все загашники повытряхнули, чтобы справить штраф его милости, – ответил Черных‑ старший.

Шмель, уловив в его голосе плохо скрытую усмешку, холодно распорядился:

– Выкладывайте, господа торговые люди. Полюбопытствуем, что вы сготовили для ихнего благородия, стало быть, как сполнили указ.

– Все‑ от справлено честно, – спокойно ответил чернобородый.

Шмель едва взглянул на шкурки, пересчитал хвосты, уложил соболей в мешок. Придраться было не к чему, шкурки были отличного качества: иссиня‑ черный мех отражал блестки солнца, радовал глаз. Особое его внимание заслужила чернобурка. Он благоговейно встряхнул шкурку, подул на нее, поласкался щекой о мягкий с серебристым отливом мех. Умильно вздохнув, с видимым сожалением положил шкурку в брезентовый мешок...

Проследив за упаковкой, Шмель в прекрасном настроении ожидал исправника. Все было готово к выезду, однако Салогуб медлил. Шмель нетерпеливо посматривал на жилье Гасана, но пойти туда не решался. Наконец из юрты вышла Агния Кирилловна. Шмель услышал знакомый певучий голос.

– Вера‑ а‑ а!

Он взглянул на озеро – на берегу стояла Вера, маленькая, одинокая. «Разнесчастливая судьба выпала Вере Козьминичне, стало быть, самая что ни на есть разнесчастливая», – вздохнул Шмель.

В то время когда Вера подбегала к юрте, из нее вышел исправник, за ним Гасан, Гантимуров и старшины родов. Исправник задержался с женщинами, оказав трогательное внимание женскому полу.

– Видит бог, мне жаль расставаться с вами, Агния Кирилловна, и с вашей прекрасной дочкой, – донесся до Шмеля его густой голос.

– Счастливого пути, Вениамин Тимофеич, – скромно ответила Агния Кирилловна.

Салогуб поцеловал руки женщин, взял во фронт, лихо щелкнул каблуками, повернулся и грузно зашагал прочь, догоняя князя. На ходу к нему пристроился Гасан, но исправник даже не удостоил его взглядом. Он мимоходом поздоровался с купцами, которые ответили ему глубоким поклоном, и обратился к Шмелю.

– Бумаги приготовлены? – спросил он, многозначительно шевельнув бровью.

– Так точно, ваше благородие. Стало быть, все исполнено в акурате согласно энтим бумагам, под нашим личным наблюдением.

– В добрый час, значит, господа, – оживился Салогуб. Он принял благословение отца Нифонта, церемонно раскланялся с князем.

– Я счастлив, ваше сиятельство, надеяться, что наша встреча послужит дальнейшему благу и процветанию отечества.

– Можете заверить в этом их превосходительство, – слегка склонил голову князь.

Исправник снова поклонился. Купцов и народ одарил ласковым взглядом и торжественно крикнул:

– Служите достойно! Для пользы государства Российского. Император оценит ваши заслуги.

Казаки вытянулись, застыли.

– Да, это так. Царь будет любить Гасана еще больше! – подытожил шуленга.

– Именно так, старшина, не забывай о своем долге перед государем! И о нашей беседе помни! – строго предупредил исправник. Ездовой подвел ему белого оленя, и Салогуб с помощью Шмеля водрузил свое тело в довольно тесное деревянное седло, обтянутое шкурами. Казаки разделились по двое, заняли места впереди и сзади исправника.

– С богом! – воскликнул Салогуб. Караван ходкой рысцой двинулся в путь, взяв курс на побережье. Шмель некоторое время придерживался стремени исправника, потом остановился, приветливо помахал алой папкой вслед.

Над Острогом нависла тишина. Лишь слышалось постукивание копыт удаляющегося отряда. И в этой тишине, подобно грому среди ясного неба, раздался голос Гасана, в котором слышалось торжество и скрытая угроза:

– Больше здесь нет губинатра! Гантимур и Гасан здесь хозяин!

Он с победным видом огляделся вокруг, с чувством хлопнул отца Нифонта по плечу.

– Иродов сын, – взбеленился священник. – Господь самовлюблением тебя наделивши, но скромностью обидевши!..

Бормоча себе под нос, отец Нифонт резво засеменил к своей церквушке. Князь, кажется, хотел его задержать, даже чуть приподнял руку, но, видимо, раздумал. К нему бесшумно подошел Шмель.

– Ваше сиятельство наказывали касательно переправления почты на прииск, – изогнулся он. – У нас имеется самая что ни на есть необходимость побывать там самолично.

– Передайте господину управляющему, что и я навещу его в скором времени...

Слова Гантимурова заглушил властный голос Гасана:

– Люди должны готовиться к переходу на летние стоянки. Они должны собираться для охоты на реках и озерах. Лавка Гасана открыта!

Люди зашевелились, загомонили...

⇐ Предыдущая 4 5 6 7 8910 11 12 13 Следующая ⇒