ЧЕТВЕРТАЯ 7 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 10 из 10

казавшееся прозрачным в своей чуть выгоревшей го-

лубизне. За нашими спинами ветерок тихо шелестел в

тростнике, словно не желая будоражить предполуденный

покой.

— Шишка уже прошла, — сказала Ритими, пройдясь

пальцами по моим волосам. — Да и на ногах никаких шра-

мов не осталось, — добавила она насмешливо.

Я сонно ей поддакнула. Ритими посмеивалась над

моими опасениями серьезно заболеть от того, что сама она

считала незначительным повреждением. Одного того, что

Пуривариве выволок меня в безопасное место, уверяла она,

вполне достаточно, чтобы гарантировать выздоровление.

Тем не менее я опасалась, что порезы на ногах могут за-

гноиться, и настояла на том, чтобы она ежедневно обмыва-

ла их кипяченой водой. В качестве дополнительной предо-

сторожности старая Хайяма втерла в ранки порошок из

сгоревшего муравейника, объявив, что это природное

дезинфицирующее средство. Никаких осложнений от этого

жгучего порошка у меня не было, а порезы быстро зажили.

Сквозь полуприкрытые веки я смотрела на залитую

светом и воздухом ширь раскинувшихся перед нами огоро-

дов. Потревоженная криками, доносившимися с дальнего

конца огородов, я открыла глаза. Из-под огромных банано-

вых листьев, казалось, возник из ничего Ирамамове, прок-

ладывая дорогу в небо. Я зачарованно стала смотреть, как

он карабкается по усеянному колючками стволу пальмы

раша. Чтобы не пораниться о шипы, он действовал с

помощью двух пар крестообразно связанных шестов, пооче-

редно переставляя их по стволу. Без всяких усилий, плав-

ными движениями он, становясь попеременно на одну пару

шестов, поднимал другую все выше и выше, пока не до-

брался до желтых гроздьев раша самое меньшее в шестиде-

сяти футах над землей. На мгновение он исчез в перистых

листьях, серебристой аркой реющих в небе. Срезав плоды,

Ирамамове привязал тяжелые гроздья к длинной лиане и

спустил их на землю. Затем, неторопливо спустившись по

стволу, он исчез в зелени бананов.

— Я люблю эти плоды, если их сварить; по вкусу они

похожи на... — сказала я и только теперь сообразила, что

не знаю перевода слова «картошка». Я села. Склонив набок

голову и чуть приоткрыв рот, Ритими крепко спала. —

Идем купаться, — позвала я, пощекотав ей нос травинкой.

Ритими уставилась на меня невидящим взглядом; у

нее был немного растерянный вид, как у человека, только

что видевшего сон. Она лениво поднялась, зевая и

потягиваясь, как кошка. — Да, идем, — сказала она, ве-

шая корзину за плечи. — Вода унесет прочь мой сон.

— Тебе приснилось что-то плохое?

Она задумчиво на меня посмотрела и отвела волосы со

лба. — Ты стояла одна на вершине горы, — сказала она

неуверенно, словно припоминая. — Тебе не было страшно,

но ты плакала. — Взглянув пристальнее, Ритими до-

бавила: — А потом ты меня разбудила.

Как только мы свернули на тропу к реке, нас догнал

Этева. — Достань-ка листьев пишаанси, — велел он Ритими

и повернулся ко мне: — Идем со мной.

Я пошла следом за ним через вновь расчищенный уча-

сток леса, где уже была высажена банановая рассада и среди

щепок от срубленных деревьев уже проглядывали первые

ростки. Расстояние между ними выдерживалось от десяти

до двенадцати футов, что позволяло взрослым растениям не

затенять в будущем друг друга, а лишь касаться листьями.

Всего несколько дней назад Этева, Ирамамове и прочие

близкие родственники Арасуве помогали ему отделять бо-

ковые побеги от огромного материнского бананового корня.

С помощью сплетенной из лиан и толстых листьев и снаб-

женной лямками волокуши они притащили тяжелые

отростки к месту новой посадки.

— Ты что, нашел мед? — спросила я с надеждой в го-

лосе.

— Не мед, — ответил Этева, — а кое-что ничуть не

хуже. — Он указал туда, где стояли Арасуве и двое старших

его сыновей. Они по очереди пинали ногами старое банано-

вое дерево. Из многослойного зеленого ствола сотнями вы-

падали личинки.

Как только Ритими вернулась из леса с листьями пиша-

анси, мальчики стали подбирать извивающихся червей и

складывать на грубые широкие листья. Арасуве развел ма-

ленький костер. Один из его сыновей, крепко упершись но-

гами в землю, держал овальную по форме деревяшку, в то

время как Арасуве с поразительной скоростью вращал меж-

ду ладонями зажигательную палочку. Воспламенившаяся

древесная труха подожгла термитник, поверх которого уже

был набросан сухой хворост.

Ритими обжаривала личинок не больше минуты, пока

листья пишаанси не чернели и не становились ломкими.

Раскрыв один сверток, Этева послюнил указательный

палец, обкатал его в жареных личинках и преложил все это

мне. — Это вкусно, — настаивал он, видя, как я отво-

рачиваюсь. Пожав плечами, он дочиста облизал палец.

Ритими с набитым ртом тоже взялась меня уговаривать

снять пробу. — Как ты можешь говорить, что они тебе не

нравятся, если ты их даже не пробовала?

Взяв двумя пальчиками сероватую, еще теплую

личинку, я положила ее в рот. Они ничем не отличаются от

улиток, говорила я себе, или от жареных устриц. Но когда

я попыталась проглотить личинку, она прилипла к языку.

Вынув ее изо рта, я подождала, пока наберется достаточно

слюны и проглотила личинку, словно пилюлю. — По утрам

я не ем ничего, кроме бананов, — заявила я Этеве, подсу-

нувшему мне сверток с личинками.

— Ты же работала на огороде, — сказал он. — Тебе надо

поесть. Когда нет мяса, вполне сойдет и такое. — И он на-

помнил, что мне нравились муравьи и сороконожки, кото-

рыми он меня иногда угощал.

При виде его полного надежды лица у меня не хватило

духу сказать, что они мне нисколечко не нравились, хотя

сороконожки и напоминали по вкусу хорошо прожаренные

кусочки овощей. С трудом пересилив себя, я проглотила

еще несколько жареных личинок.

Следом за мужчинами мы с Ритими двинулись через

лес к реке. Плескаясь в воде, ребятишки пели песню про

тапира, который упал в глубокий омут и утонул. Мужчины

и женщины растирались листьями; их тела гладко и зо-

лотисто блестели на солнце. Сверкающие капли на

кончиках темных волос играли в его лучах, как алмазные

бусины.

Старая Хайяма жестом велела мне сесть рядом с ней на

большом валуне у края воды. Подозреваю, что я стала пред-

метом особых забот бабки Ритими, и та сочла делом своей

чести во что бы то ни стало меня откормить. Хайяма пек-

лась о том, что бы мне всегда было чем перекусить в любое

время дня, впрочем, как и всем детям в шабоно, которых

хорошо кормили, чтобы они росли крепкими и здоровыми.

Она всячески потакала моей неутолимой страсти к сладо-

стям. Стоило кому-нибудь найти сладкий густой светлый

мед нежалящих пчел, — а только такой и давали детям, —

как старая Хайяма заботилась о том, чтобы мне дали хотя

бы попробовать. Если в шабоно приносился мед от черных

жалящих пчел, Хайяма тоже добывала для меня кусочек.

Таким медом лакомились только взрослые, так как, по

мнению Итикотери, у детей он может вызвать тошноту и

даже смерть. В то же время Итикотери считали, что не бу-

дет никакой беды, если я буду есть оба вида, поскольку они

никак не могли для себя решить, взрослая я или ребенок.

— Съешь вот это, — предложила мне Хайяма несколь-

ко плодов сопаа. Эти зеленовато-желтые плоды были

величиной с лимон. Я разбила их камнем (пытаясь на ма-

нер Итикотери разгрызать плоды и орехи, я уже сломала

зуб) и высосала сладкую белую мякоть, выплюнув коричне-

вые семечки. Липкий сок склеил мне пальцы и рот.

Маленькая Тешома забралась ко мне на спину, а на

голову водрузила ручную обезьянку-капуцина, с которой не

расставалась ни днем, ни ночью. Зверек обвил мне шею

длинным хвостом так крепко, что я чуть не задохнулась.

Одна мохнатая лапка вцепилась в мои волосы, а другая

замельтешила перед лицом, стараясь выхватить у меня

плод. Боясь проглотить обезьяньи шерстинки и вместе с

ними вшей, я попыталась стряхнуть зверька. Но Тешома и

ее любимица радостно завопили, решив, что я с ними

играю. Тогда, опустив ноги в воду, я попробовала стащить

через голову майку. От неожиданности девочка и обезьянка

отскочили в сторону.

Ребятишки повалили меня на песок и сами плюх-

нулись рядом. Хихикая, они один за другим стали про-

хаживаться у меня по спине, а я полностью предалась бла-

гостному ощущению маленьких прохладных ступней на

моих наболевших мышцах. Напрасно я пыталась уго-

ворить женщин помассировать мне шею, плечи и спину

после многочасовой работы на огородах. Как бы я ни стара-

лась показать им, что это хорошо для тела, они давали мне

понять, что хотя им и нравятся эти прикосновения, но мас-

сажем занимается только шапори, когда человек болен или

околдован. К счастью, они ничего не имели против того,

чтобы дети топтались у меня по спине. Для Итикотери было

совершенно непостижимо, чтобы кто-то мог получать удо-

вольствие от такого варварского обращения.

Рядом со мной села на песок Тутеми и стала разво-

рачивать сверток пишаанси, который дала ей Ритими. Ее

огромный живот и набухшие груди, казалось,

удерживались на месте только туго натянутой кожей. Она

никогда не жаловалась на боли или тошноту; не бывало у

нее и никаких причуд с едой. Напротив, для беременной

женщины существовало столько табу по части еды, что я

часто недоумевала, как они при этом умудряются рожать

здоровых младенцев. Им не разрешалось есть крупную

дичь. Единственным источником белка для них были насе-

комые, орехи, личинки, рыба и определенные виды мелких

птиц.

— Когда у тебя будет ребенок? — спросила я, погладив

ее живот.

Сосредоточенно сдвинув брови, Тутеми на какое-то вре-

мя задумалась. — Эта луна придет и уйдет; другая придет

и уйдет; потом придет еще одна, и до того, как она исчез-

нет, я рожу здорового сына.

Я усомнилась. По ее подсчетам оставалось еще три ме-

сяца. А по моему, она готова была вот-вот родить.

— Выше по реке есть рыба, такая, как ты любишь, —

сказала, улыбаясь, Тутеми.

— Я сейчас быстренько поплаваю, а потом пойду с то-

бой ловить рыбу.

— Возьми меня с собой плавать, — стала упрашивать

меня Тешома.

— Тогда оставь обезьянку на берегу, — сказала Тутеми.

Тешома усадила обезьянку на голову Тутеми и рысью

пустилась за мной. Визжа от удовольствия, она устроилась

в воде на моей спине, ухватившись руками за плечи. При

каждом гребке я полностью неспешно расправляла руки и

ноги, пока мы не доплыли до заводи на другом берегу.

— Хочешь нырнуть на дно? — спросила я.

— Хочу, хочу! — закричала она, возя мокрым носиком

по моей щеке. — Я буду держать глаза открытыми, я не

буду дышать, я буду крепко держаться, но не так, чтобы ты

задохнулась.

Вода была не слишком глубока. Смутно различимые

сероватые, красные и белые камешки ярко светились в

янтарном песке, несмотря на затенявшие заводь деревья.

Почувствовав, как сжались у меня на шее ручки Тешомы,

я быстро всплыла.

— Выходи! — прокричала Тутеми, едва завидев наши

головы. — Мы тебя ждем. — Она указала на стоящих рядом

с ней женщин.

— Я сейчас ухожу обратно в шабоно, — сказала

Ритими. — Если увидишь Камосиве, отдай ему вот это. —

Она протянула мне последний оставшийся сверток с

личинками.

Я пошла следом за женщинами и несколькими

мужчинами по хорошо протоптанной тропе. Вскоре мы

встретили стоявшего на дороге Камосиве. Опершись на лук,

он, казалось, крепко спал. Я положила сверток у его ног.

Старик открыл свой единственный глаз; яркое солнце за-

ставило его сощуриться, превращая в гримасу покрытое

морщинами лицо. Он поднял личинки и медленно начал

есть, переступая с ноги на ногу.

Взбираясь вслед за Камосиве на невысокий, густо за-

росший холм, я удивлялась непринужденной ловкости его

движений. Никогда не глядя под ноги, он, однако, ни разу

не наткнулся на колючки и корни.

Тщедушный, весь какой-то иссохший, он казался мне

самым глубоким стариком, которого я когда-либо видела.

Волосы у него не были ни черными, ни с проседью, ни сов-

сем седыми; это была неопределенного цвета свалявшаяся

копна, которую явно не расчесывали годами. Волосы, одна-

ко, были короткими, словно их время от времени стригли.

Может быть, они просто перестали расти, решила я, как и

щетина у него на подбородке, всегда бывшая одной и той

же длины. Шрамы на сморщенном лице были от удара

палицы, лишившего его глаза. Говорил он тихим бормо-

чущим голосом, так что о содержании его речей

приходилось лишь догадываться.

По ночам он часто стоял в центре деревенской поляны

и целыми часами беспрерывно что-то говорил. У его ног

сидели на корточках дети, которые поддерживали разве-

денный для него огонь. В его сиплом голосе таились сила и

нежность, казалось, несовместимые с его внешностью. В его

словах, разлетавшихся в ночь, всегда было ощущение чего-

то насущно важного, предупреждения о чем-то, чувство

волшебства. — В памяти этого старика хранятся слова

знания, слова традиции, — пояснил как-то Милагрос.

Только после праздника он вскользь упомянул, что Камосиве

был отцом Анхелики.

— То есть это твой дед? — недоверчиво переспросила я

тогда.

Милагрос, кивнув, добавил: Когда я родился, Камосиве

был вождем Итикотери.

Камосиве жил один в хижине, стоящей недалеко от

входа в шабоно. Он уже не охотился и не работал на огоро-

дах; но он никогда не оставался без еды и топлива. Он соп-

ровождал женщин на огороды или в лес, когда те ходили

собирать орехи, ягоды и дрова. Пока женщины работали,

Камосиве стоял на часах, опершись на лук и прикрыв от

солнца лицо надетым на кончик стрелы банановым листом.

Иногда он взмахивал рукой — может, птице, а может,

облаку, в котором, как он полагал, жила душа Итикотери.

Иногда он посмеивался про себя. Но обычно он стоял не-

подвижно и молча, то задремывая, то прислушиваясь к

шелесту ветра в листве.

Хотя он никогда не признавал моего присутствия среди

его народа, я часто ловила на себе взгляд его единственного

глаза. Временами я явственно ощущала, что он стремится

оказаться поближе ко мне, потому что он всегда сопровож-

дал ту группу женщин, в которой была и я. И в сумерках,

когда я уходила посидеть одна у реки, он был тут как тут,

сидя на корточках где-нибудь поблизости.

Мы остановились в том месте, где река заметно

расширялась. Темные камни, кое-где видневшиеся на жел-

том песке, были словно нарочно разложены кем-то в

симметричном порядке. Спокойная, укрытая тенью вода

темным зеркалом отражала воздушные корни гигантского

matapalos. Свесившись с девяностофутовой высоты, они за-

душили дерево в смертельных объятиях. А зародились эти

гибельные корни из маленького семени, случайно занесен-

ного птицей на ветку. Я не могла сказать, какое это было

дерево; скорее всего, сейба (ceiba), поскольку исполненные

трагического величия ветви были усеяны шипами.

Вооружившись ветками дерева арапури, росшего непо-

далеку, несколько женщин забрели на мелководье. С

громкими пронзительными криками, взорвавшими

тишину, они стали бить ветками по воде. Испуганная рыба

бросилась удирать под гниющую листву у другого берега,

где остальные женщины хватали ее голыми руками.

Откусив рыбам головы, они швыряли трепещущие тушки

в плоские корзины на песке.

— Идем со мной, — сказала одна из жен вождя. Взяв

за руку, она повела меня вверх по течению. — Попытаем

удачи с мужской снастью.

Сопровождавших нас мужчин и подростков окружили

несколько женщин и крикливо потребовали, чтобы те

одолжили им на время свои луки и стрелы. Рыболовство

считалось женским занятием. Мужчины приходили лишь

ради того, чтобы посмеяться и пошутить над ними. И все

же это была единственная ситуация, в которой они разре-

шали женщинам пользоваться своими луками и стрелами.

Некоторые мужчины отдали женщинам оружие, а сами

резво убежали подальше на берег, боясь, что их могут слу-

чайно поранить. К их удовольствию, ни одной женщине не

удалось подстрелить рыбу.

— Попробуй, — сказал Арасуве, протягивая мне лук.

Еще в школе я занималась стрельбой из лука и не сом-

невалась в своем навыке. Однако взяв в руки его лук, я

поняла, что ничего не получится. Я с трудом могла натя-

нуть тетиву, а выпуская короткую стрелу, чувствовала в

руке неуправляемую дрожь. Я сделала несколько попыток,

но в рыбу так и не попала.

— Смело стреляешь, — заметил Камосиве, подавая мне

лук поменьше, принадлежащий одному из сыновей Ирамамове.

Парнишка отдал его безропотно, но с очень мрачным

видом. В его возрасте ни один мужчина не отдаст женщине

свое оружие добровольно.

— Попробуй еще раз, — настаивал Камосиве. В его

единственном глазу горел странный огонек.

Без тени сомнения я снова натянула лук, целясь в бле-

стящее серебристое тело, на мгновение замершее в воде. Я

почувствовала, как лук резко ослабел; стрела легко ушла в

цель. Я отчетливо услышала ее жесткий удар о воду и

увидела кровавый след. С восторженными криками

женщины достали из воды подстреленную рыбу. Она была

не больше средней форели. Я вернула оружие мальчику,

глазевшему на меня с восхищенным удивлением.

Я оглянулась на старого Камосиве, но того и след про-

стыл.

— Я сделаю тебе маленький лук, — сказал Арасуве, —

и тонкие стрелы специально для рыбной ловли.

Вокруг меня столпились мужчины и женщины. — Ты

в самом деле подстрелила рыбу? — спросил кто-то из

мужчин. Попробуй еще раз. Я не видел.

— Подстрелила, подстрелила, — заверила его жена

Арасуве, показывая добычу.

— Ахахахаха, — воскликнул мужчина.

— Где ты научилась стрелять из лука? — спросил Ара-

суве.

Я, как могла, постаралась объяснить, что такое школа.

Видя недоумевающие глаза Арасуве, я пожалела, что не

сказала, что этому меня научил отец. Попытка что-либо

объяснить более чем в нескольких фразах, бывало, оказы-

валась безрезультатной не только для меня, но и для моих

слушателей. И далеко не всегда причина крылась в не-

знании нужных слов. Трудность была скорее в том, что не-

которых слов в их языке просто не существовало. Чем боль-

ше я говорила, тем растеряннее становилось лицо Арасуве.

Хмурясь в недоумении, он потребовал, чтобы я еще раз

объяснила, откуда знаю, как управляться с луком и стре-

лами. Я пожалела, что Милагрос ушел в гости в другую

деревню.

— Я знаю, что среди белых есть меткие стрелки из

ружья, — сказал Арасуве. — Но я никогда не видел, чтобы

белый хорошо стрелял из лука.

Я сочла за благо принизить значение моего меткого вы-

стрела, предположив, что это была чистая случайность, тем

более, что так оно и было. Арасуве, однако, упорно на-

стаивал, что я умею пользоваться индейским оружием. Да-

же Камосиве заметил, как я держу лук, громко заявил он.

Думаю, мне все же как-то удалось растолковать им, что

такое школа, потому что они стали расспрашивать, чему

еще меня там учили. Мои слова о том, что выводить узоры,

которыми я разукрашиваю свой блокнот, меня тоже на-

учили в школе, мужчины встретили оглушительным хохо-

том. — Плохо тебя учили, — убежденно сказал Арасуве. —

Твои узоры никуда не годятся.

— А ты знаешь, как делать мачете? — спросил какой-

то мужчина.

— Для этого нужны сотни людей, — ответила я. —

Мачете делают на заводе. — Чем усерднее я старалась им

объяснить, тем более косноязычной становилась. — Мачете

делают только мужчины, — наконец заявила я, довольная

тем, что нашла понятное им объяснение.

— А чему ты еще научилась? — спросил Арасуве.

Я пожалела, что у меня с собой нет какого-нибудь

прибора, скажем, магнитофона или карманного фонаря,

или чего-то в этом роде, чтобы произвести на них впечат-

ление. И тут я вспомнила о том, что несколько лет занима-

лась гимнастикой. — Я умею высоко прыгать, — выпалила

я. Расчистив на песчаном берегу квадратную площадку, я

расставила по ее углам корзины с рыбой. — Пусть сюда

никто не заходит. — Встав в центре моей арены, я обвела

глазами окружавшие меня любопытные лица. После не-

скольких упражнений на гибкость они взорвались

одобрительными криками. Хотя песок не пружинил так,

как ковер для вольных упражнений, я утешила себя тем,

что хотя бы не покалечусь, если ошибусь при приземлении.

Я сделала пару стоек на руках, перевороты боком вперед и

назад и наконец сальто вперед и назад. Моему призем-

лению было далеко до изящества опытного гимнаста, но

меня вознаградили восторженные лица зрителей.

— Каким странным тебя учили вещам, — сказал Арасуве.

— Сделай-ка еще раз.

— Такое можно делать только один раз. — Я села на

песок перевести дух. Такого представления я не смогла бы

повторить, даже если бы очень захотела.

Мужчины и женщины подошли поближе, не сводя с

меня внимательных глаз. — А что ты еще умеешь? —

спросил кто-то.

Я на секунду растерялась; я-то думала, что сделала

вполне достаточно. Чуть поразмыслив, я заявила: — Я

умею сидеть на голове.

Их тела затряслись от смеха, пока по щекам не

покатились слезы. — Сидеть на голове, — все твердили они

между новыми приступами хохота.

Поставив предплечья на землю, я уперлась лбом в спле-

тенные пальцами ладони и медленно подняла тело вверх.

Убедившись, что держу равновесие, я скрестила поднятые

ноги. Смех умолк. Арасуве лег ничком на землю,

приблизив ко мне лицо. Улыбка собрала морщинки вокруг

его глаз. — Белая Девушка, я не знаю, что о тебе думать,

зато я знаю, что если пойду с тобой по лесу, обезьяны за-

мрут на месте, чтобы посмотреть на тебя. И пока они будут

так сидеть, я настреляю их целую кучу. — Он тронул мое

лицо большой мозолистой ладонью. — А теперь садись-ка

обратно на задок. Лицо у тебя красное, словно разрисован-

ное пастой оното. Как бы у тебя глаза не вылезли на лоб.

Когда мы вернулись в шабоно, Тутеми положила передо

мной на землю рыбу, запеченную в листьях пишаанси. Ры-

ба была моей любимой едой. Ко всеобщему удивлению, я

предпочитала ее мясу броненосца, пекари или обезьяны.

Листья пишаанси и соленый раствор из золы дерева курори

придавали рыбе приятный пряный привкус.

— Твой отец хотел, чтобы ты научилась стрелять из

лука? — спросил Арасуве, подсев ко мне. И не дав мне

ответить, продолжил: — Может, он хотел мальчика, когда

родилась ты?

— Вряд ли. Он был очень рад, когда я родилась. К тому

времени у него уже было двое сыновей.

Арасуве раскрыл свой сверток и неторопливо подвинул

рыбу к середине листа, словно глубоко размышлял над за-

гадкой, которой не находил объяснения. Он жестом пред-

ложил мне угоститься из его порции. Тремя пальцами я

отщипнула порядочный кусок рыбы и отправила в рот. Как

того требовали правила хорошего тона, я слизала сок»

потекший у меня по руке, а наткнувшись на косточку, вы-

плюнула ее на землю, оставив все мясо во рту.

— Зачем ты научилась стрелять из лука? — требова-

тельно спросил Арасуве.

И я, не задумываясь, ответила: — Может быть, во мне

что-то знало, что однажды я приду сюда.

— Тогда тебе надо бы знать, что девушки не стреляют

из лука. — И коротко усмехнувшись, он принялся за еду.

Глава 10

Тихое лопотание дождя и голоса поющих у хижины

мужчин пробудили меня от послеполуденной дремоты.

Тени стали длиннее, а ветер играл в верхушках

склонившихся над хижинами пальм. Как-то разом

хижины наполнились звуками и образами. Повсюду рас-

тапливались очаги. Вскоре все пропахло дымом, сыростью,

стряпней и мокрыми собаками. Мужчины пели под до-

ждем, не чувствуя капель, стучащих по их спинам, по

похожим на маски лицам. Их остекленевшие от эпены гла-

за, широко раскрытые навстречу лесным духам, неотрывно

глядели на далекие облака.

Я вышла под дождь и направилась к реке. Барабанная

дробь тяжелых капель по листьям сейбы разбудила крошеч-

ных лягушек в высокой траве вдоль берега. Я села у края

воды. Не думая о времени, я смотрела, как расходятся по

речной глади круги от дождевых капель, как проплывают

мимо розовые цветы, словно сны, где-то канувшие в за-

бвение. Небо потемнело; очертания облаков сливались, ста-

новясь все более размытыми. Деревья превратились в

безликую массу. Листья утратили свои характерные формы

и стали неотличимыми от вечернего неба.

За спиной у меня послышался тихий скулящий звук;

я обернулась, но увидела лишь чуть заметный отблеск до-

ждя на листве. Охваченная необъяснимой тревогой, я стала

подниматься по тропе в шабоно. По ночам вся моя уверен-

ность улетучивалась; я лишь ощущала присутствие реки и

леса, но никогда их не понимала. Поскользнувшись на

раскисшей тропе, я больно ударилась пальцем о торчащий

корень и снова услышала тихий скулеж. Он напомнил мне

исполненный боли плач охотничьего пса Ирамамове, кото-

рого разъяренный хозяин подстрелил отравленной стрелой

за то, что тот не вовремя залаял. Раненый пес вернулся в

деревню, спрятался за деревянным частоколом и скулил

там несколько часов, пока Арасуве не прекратил его му-

чений второй стрелой.

Я тихонько позвала. Плач прекратился, и я явственно

услышала болезненный стон. Может быть, это правда, что

существуют лесные духи, подумала я, поднимаясь во весь

рост. Итикотери утверждают, что есть существа, прес-

тупившие тонкую грань, которая отделяет животное от че-

ловека. Эти существа зовут по ночам индейцев, заманивая

их в смертельные ловушки. Я с трудом подавила крик, —

во мраке мне привиделся смутный образ, какая-то полуск-

рытая фигура, шевелящаяся в лесной чаще в каком-нибудь

шаге от меня. Я снова присела, сама пытаясь спрятаться, и

услышала еле уловимое дыхание с хриплыми всхлипами.

В голове у меня мигом пронеслись истории о мести и кро-

вавых набегах, о которых мужчины так любят рассказы-

вать по вечерам. Особенно мне запомнилась история брата

Анхелики, старого шамана Пуривариве, который был вро-

де бы убит, и все же не умер.

— Стрела сначала попала ему в живот, туда, где

прячется смерть, — рассказывал однажды вечером Арасуве.

— Но он не лег в свой гамак, а остался стоять в центре

деревенской поляны, опираясь о лук. Он шатался, но не

падал.

— Нападавшие словно к месту приросли, не решаясь

выпустить еще одну стелу в старика, заклинавшего духов.

Со стрелой, торчащей в месте, где гнездится смерть, он

скрылся в лесу. Его не было много дней и ночей. Он жил в

сумраке лесов без еды и питья. Он пел заклинания хекурам

зверей и деревьев, существам, безобидным при ясном свете

дня, но в ночном мраке наводящим ужас на тех, кто не

умеет ими повелевать. Из своего укрытия старый шапори

заманил врагов и одного за другим перебил волшебными

стрелами.

Я опять услышала хрипящие всхлипы и поползла, ста-

рательно избегая колючек. Наткнувшись на чью-то руку, я

охнула от ужаса; ее пальцы крепко сжимали сломанный

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 5 6 7 8 910