ЧЕТВЕРТАЯ 3 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 6 из 10Следующая ⇒

думала, что он ее младший родной или двоюродный брат;

на вид ему было лет пятьдесят. — Тогда ты только напо-

ловину Макиритаре?

Оба они захихикали, словно над ведомой лишь им

одним шуткой. — Нет, он не наполовину Макиритаре, —

сказала Анхелика, давясь от смеха. — Он родился, когда я

еще была с моим народом. — Больше она не сказала ни

слова, а лишь придвинула свое лицо к моему с вызыва-

ющим и в то же время задумчивым выражением.

Я нервно шевельнулась под ее пристальным взглядом,

заволновавшись, не мог ли мой вопрос ее обидеть. Должно

быть, любопытство — это моя благоприобретенная черта,

решила я. Я жаждала узнать о них все, а они ведь никогда

не расспрашивали меня обо мне. Казалось, для них имеет

значение лишь то, что мы находимся вместе в лесу. В

миссии Анхелика не проявила никакого интереса к моему

прошлому. Ни она не хотела, чтобы и я что-нибудь знала о

ее прошлом, за исключением нескольких рассказов о ее

жизни в миссии.

Утолив голод, мы растянулись в гамаках; наши с

Анхеликой гамаки висели поближе к огню. Вскоре она ус-

нула, подобрав ноги под платье. В воздухе потянуло прох-

ладой, и я предложила взятое с собой тонкое одеяло Милагросу,

которое тот охотно принял.

Светляки огненными точками освещали густую тьму.

Ночь звенела криками сверчков и кваканьем лягушек. Я

не могла заснуть; усталость и нервное напряжение не да-

вали мне расслабиться. По ручным часам с подсветкой я

следила, как медленно крадется время, и вслушивалась в

звуки джунглей, которые уже не в состоянии была

различать. Какие-то существа рычали, свистели, крякали

и выли. Под моим гамаком прокрадывались тени — так же

беззвучно, как само время.

Пытаясь разглядеть что-нибудь сквозь тьму, я села в

гамаке и часто замигала, не соображая, то ли я сплю, то ли

бодрствую. За колючим кустарником бросились врассып-

ную обезьяны со светящимися в темноте глазами. Какие-то

звери с оскаленными мордами уставились на меня с нависа-

ющих ветвей, а гигантские пауки на тонких, как во-

лосинки, ногах ткали у меня на глазах свою серебристую

паутину.

Чем больше я смотрела, тем сильнее меня охватывал

страх. А когда моему взору предстала нагая фигура, целя-

щаяся из натянутого лука в черноту неба, по спине у меня

покатились калачи холодного пота. Явственно услышав ха-

рактерный свист летящей стрелы, я прикрыла рот рукой,

чтобы не закричать от ужаса.

— Не надо бояться ночи, — сказал Милагрос, кос-

нувшись ладонью моего лица. Это была крепкая мо-

золистая ладонь; она пахла землей и корнями. Он подвесил

свой гамак над моим, так что сквозь полоски луба я чувст-

вовала тепло его тела. Он тихонько повел разговор на своем

родном языке; потекла длинная вереница ритмичных, мо-

нотонных слов, заглушившая все прочие лесные звуки.

Мною постепенно овладело ощущение покоя, и глаза на-

чали смыкаться.

Когда я проснулась, гамак Милагроса уже не висел над

моим. Ночные звуки, теперь еле слышные, все еще таились

где-то среди окутанных туманом пальм, бамбука, безымян-

ных лиан и растений-паразитов. Небо еще было бесцвет-

ным; оно лишь слегка посветлело, предвещая погожий

день.

Присев над костром, Анхелика подкладывала хворост

и раздувала тлеющие угли, возрождая их к новой жизни.

Улыбнувшись, она жестом подозвала меня. — Я слышала

тебя во сне, — сказала она. — Тебе было страшно?

— Ночью лес совсем другой, — ответила я чуть сму-

щенно. — Должно быть, я слишком устала.

Кивнув, она сказала:

— Посмотри на свет. Видишь, как он отражается с

листка на листок, пока не спустится на землю к спящим

теням. Вот так рассвет усыпляет ночных духов. —

Анхелика погладила лежащие на земле листья. — Днем

тени спят. А по ночам они пляшут во мраке.

Не зная, что ответить, я глуповато улыбнулась. — А

куда ушел Милагрос? — спросила я немного погодя.

Анхелика не ответила; она поднялась во весь рост и

огляделась. — Не бойся джунглей, — сказала она и, подняв

руки над головой, заплясала мелкими подпрыгивающими

шажками и стала подпевать низким монотонным голосом,

неожиданно сорвавшимся на высокий фальцет. — Пляши

вместе с ночными тенями и засыпай с легким сердцем. Если

позволишь теням запугать себя, они тебя погубят. — Голос

ее стих до бормотания и, повернувшись ко мне спиной, она

неторопливо пошла к реке.

Вода, в которую я нагишом плюхнулась посреди ручья,

оказалась прохладной; в тихих заводях отражался первый

утренний свет. Я смотрела, как Анхелика собирает хворост,

каждую веточку, как ребенка, укладывая на сгиб локтя.

Должно быть, она крепче, чем выглядит, подумала я, спо-

ласкивая намыленные шампунем волосы. Но тогда, воз-

можно, она вовсе не так стара, как показалось на первый

взгляд. Отец Кориолано говорил мне, что к тридцати годам

индейские женщины нередко уже бабушки. Доживших до

сорока считают старухами.

Я выстирала бывшую на мне одежду, напялила ее на

шест поближе к костру и надела длинную майку, до-

ходившую мне почти до колен. В ней было удобнее, чем в

облегающих джинсах.

— Ты хорошо пахнешь, — сказала Анхелика, пробе-

жав пальцами по моим мокрым волосам. — Это из буты-

лочки?

Я кивнула. — Хочешь, я и тебе вымою волосы?

С минуту поколебавшись, она быстро сняла платье.

Тело ее было таким сморщенным, что на нем не оставалось

ни дюйма гладкой кожи. Мне она напомнила одно из окай-

млявших тропу чахлых деревьев с тонкими серыми ство-

лами, почти ссохшихся, но все еще выбрасывающих зеле-

ную листву на ветвях. Никогда прежде я не видела

Анхелику нагой, потому что она ни днем, ни ночью не

снимала своего ситцевого платья. Я уже не сомневалась, что

ей гораздо больше сорока лет, что она и в самом деле глу-

бокая старуха, как она мне говорила.

Сидя в воде, Анхелика повизгивала и смеялась от удо-

вольствия, громко плескалась и размазывала пену с волос

по всему телу. Ковшиком из разбитого калабаша я смыла

пену, вытерла ее тонким одеялом и расчесала гребнем тем-

ные короткие волосы, уложив завитки на висках. — Жаль,

что нет зеркала, — сказала я. — На мне еще осталась крас-

ная краска?

— Немножко, — сказала Анхелика, придвигаясь к

огню. — Придется Милагросу снова разрисовать тебе лицо.

— Не пройдет и минуты, как мы обе пропахнем ды-

мом, — сказала я, поворачиваясь к лубяному гамаку

Анхелики. Забираясь в него, я недоумевала, как она может

в нем спать, не вываливаясь на землю. Его длины едва хва-

тало для моего роста, а узок он был настолько, что и не

повернуться. И все же, несмотря на впившиеся мне в голову

и тело острые края лубяных полос, я неожиданно для себя

задремала, глядя, как старая женщина разламывает соб-

ранный хворост на одинаковые по длине веточки.

Странная тяжесть удерживала меня в том раздвоенном

состоянии, которое не было ни сном, ни явью. Сквозь

прикрытые веки я видела красное солнце. Где-то слева я

ощущала присутствие Анхелики, с тихим бормотанием

подкладывающей ветки в огонь, и присутствие леса вокруг,

все дальше и дальше втягивающего меня в свои зеленые

глубины. Я позвала старую женщину по имени, но с моих

губ не слетел ни один звук. Я звала снова и снова, но из

меня лишь выплывали беззвучные формы, взлетая и падая

на ветерке, как мертвые мотыльки. Потом слова начали

звучать без всякого участия губ, будто в насмешку над

моим желанием знать и задавать тысячи вопросов. Они

взрывались в моих ушах, их отзвуки трепетали вокруг ме-

ня, словно пролетающая по небу стайка попугаев.

Почувствовав вонь паленой шерсти, я открыла глаза.

На грубо сколоченной решетке, примерно в одном футе над

огнем лежала обезьяна с хвостом, передними и задними

лапами. Я тоскливо покосилась на корзину Анхелики, в

которой было еще полно сардин и маниоковых лепешек.

Милагрос спал в гамаке, его лук стоял у дерева, колчан

и мачете лежали рядом на земле на расстоянии вытянутой

руки.

— Это все, что он добыл? — спросила я у Анхелики,

выбираясь из гамака. В надежде, что жаркое никогда не

будет готово, я добавила: — Долго она еще будет печься?

С нескрываемым весельем Анхелика блаженно мне

улыбнулась. — Еще немного, — ответила она. — Это тебе

понравится больше, чем сардины.

Милагрос руками разделал жареную обезьяну, вручив

мне ее голову, самый лакомый кусочек. Не в силах за-

ставить себя высосать мозг из разрубленного черепа, я вы-

брала себе кусочек хорошо прожаренной ляжки. Она была

жилистой, жесткой и по вкусу напоминала чуть горькова-

тую дичь. Покончив с обезьяньим мозгом, пожалуй, с не-

сколько преувеличенным удовольствием, Милагрос и

Анхелика принялись поедать ее внутренности, которые

пеклись в углях завернутыми в толстые веерообразные

листья. Каждый кусочек перед тем» как отправить в рот,

они обмакивали в золу. Я сделала то же самое со своим

кусочком мяса и к своему удивлению обнаружила, что оно

стало чуть подсоленным. То, что мы не доели, было завер-

нуто в листья, крепко обвязало лианами и уложено в

корзину Анхелики до следующей трапезы.

Глава 4

Следующие четыре дня и ночи, казалось, слились друг

с другом; мы шагали, купались и спали. Чем-то они

походили на сон, в котором причудливой формы деревья и

лианы повторялись, словно образы, бесконечно отраженные

в невидимых зеркалах. Эти образы исчезали при выходе на

поляны или к берегам речек, где солнце палило вовсю.

На пятый день волдыри у меня на ногах пропали.

Милагрос разрезал мои туфли и приладил к стелькам раз-

мягченные волокна каких-то плодов. Каждое утро он зано-

во подвязывал к моим стопам эти самодельные сандалии, и

мои ноги, словно по собственной воле, топали вслед за

Милагросом и старухой.

Мы все шли молча по тропам, окаймленным сплошной

листвой и колючими зарослями в человеческий рост. Мы

проползали под нижними ветвями подлеска или

расчищали себе путь сквозь стены из лиан и веток,

выбираясь оттуда с перепачканными и исцарапанными

лицами. Временами я теряла из виду моих провожатых, но

легко находила дорогу по веточкам, которые Милагрос

имел обыкновение надламывать на ходу. Мы переходили

речки и ручьи по подвесным мостам из лиан, прикреплен-

ных к деревьям на обоих берегах. На вид это были настоль-

ко ненадежные сооружения, что всякий раз, переходя оче-

редной мост, я боялась, что он не выдержит нашего веса.

Милагрос смеялся и уверял меня, что его народ хоть и не-

важно плавает, зато искусен в строительстве мостов.

Кое-где нам попадались в грязи на тропах следы чело-

веческих ног, что по словам Милагроса свидетельствовало о

наличии по соседству индейской деревни. Но мы ни разу не

подошли ни к одной из них, так как он хотел, чтобы мы

дошли до цели без всяких остановок.

— Если бы я шел один, я бы уже давно был на месте, —

говорил Милагрос всякий раз, когда я спрашивала, скоро

ли мы придем в деревню Анхелики. И взглянув на нас, он

сокрушенно добавлял: — С женщинами быстро не

походишь.

Но против нашего неспешного темпа Милагрос не воз-

ражал. Мы часто разбивали лагерь задолго до сумерек, где-

нибудь на широком речном берегу. Там мы купались в прог-

ретых солнцем заводях и обсыхали на громадных гладких

валунах, торчащих из воды. Мы сонно смотрели на не-

подвижные облака, которые так медленно изменяли фор-

му, что спускались сумерки, прежде чем они полностью ме-

няли свое обличье.

Именно в эти ленивые предвечерние часы я размыш-

ляла о причинах, побудивших меня удариться в эту не-

мыслимую авантюру. Может, это ради осуществления ка-

кой-то моей фантазии? А может быть, я пряталась от

какой-то ответственности, которая стала для меня не-

посильной? Не упускала я из виду и возможности того, что

Анхелика могла меня околдовать.

С каждым днем мои глаза все больше привыкали к

вездесущей зелени. Вскоре я начала различать синих и

красных попугаев ара, редко попадавшихся туканов с чер-

ными и желтыми клювами. Однажды я даже заметила

тапира, бредущего напролом через подлесок в поисках во-

допоя. В конечном счете он оказался нашим очередным

блюдом.

Обезьяны с рыжеватым мехом следовали за нами по

макушкам деревьев, исчезая лишь тогда, когда на нашем

пути встречались реки с водоскатами и тихими протоками,

в которых отражалось небо. Глубоко в зарослях, на

обросших мхом поваленных деревьях, росли красные и

желтые грибы, настолько хрупкие и нежные, что рассы-

пались в цветную пыль при малейшем прикосновении.

Я было пыталась сориентироваться по встречавшимся

нам крупным рекам, надеясь, что они будут соответство-

вать тем, которые я помнила из учебников географии. Но

всякий раз, когда я спрашивала их названия, они не сов-

падали с теми, какие я знала, поскольку Милагрос называл

их индейские имена.

По ночам при слабом свете костра, когда земля, каза-

лось, источала белый туман, и я чувствовала на лице влагу

ночной росы, Милагрос начинал низким гнусавым голосом

рассказывать мифы своего народа.

Анхелика широко раскрывала глаза, словно стараясь

не столько внимательно слушать, сколько не уснуть, и

обычно минут десять сидела прямо, а потом крепко засы-

пала. А Милагрос рассказывал до глубокой ночи, оживляя

в памяти времена, когда в лесу обитали некие существа —

отчасти духи, отчасти животные, отчасти люди — сущест-

ва, насылавшие мор и наводнения, наполнявшие лес дичью

и плодами и учившие людей охоте и земледелию.

Любимым мифом Милагроса была история об аллига-

торе Ивраме, который до того, как стать речным живот-

ным, ходил и разговаривал, как человек. Ивраме был

хранителем огня и прятал его у себя в пасти, не желая

делиться с другими. Тогда лесные обитатели решили

устроить аллигатору роскошный пир, ибо знали, что только

заставив его расхохотаться, они смогут похитить огонь. Они

рассказывали ему одну шутку за другой, пока, наконец,

Ивраме не выдержал и не разразился громким хохотом.

Тогда в его раскрытую пасть влетела маленькая птичка,

схватила огонь и улетела высоко на священное дерево.

Оставляя нетронутым основное содержание мифов, ко-

торые он выбирал для рассказа, Милагрос видоизменял их

и приукрашивал по своему вкусу. Он вставлял в них под-

робности, не приходившие ему прежде в голову, добавлял

собственные суждения, возникавшие по ходу повество-

вания.

— Сны, сны, — каждую ночь говорил Милагрос, за-

канчивая свои истории. — Кто видит сны, тот долго живет.

Наяву ли это было, во сне ли? Спала я или бодрствова-

ла, когда услышала, как зашевелилась Анхелика? Невнят-

но что-то пробормотав, она села. Еще не очнувшись от сна,

она отвела прилипшую к лицу прядь волос, огляделась и

подошла к моему гамаку. Она смотрела на меня необычай-

но пристально; глаза ее казались огромными на худом

морщинистом лице.

Она открыла рот; из ее гортани полились странные

звуки, а все тело затряслось. Я протянула руку, но там не

было ничего — одна лишь неясная тень, удаляющаяся в

заросли. — Старая женщина, куда ты уходишь? — услы-

шала я собственный голос. Ответа не было — лишь стук

капель тумана, осевшего на листьях. На мгновение я увиде-

ла ее еще раз — такой, как в тот же день видела ее купаю-

щейся в реке; а потом она растаяла в густом ночном тумане.

Не в силах остановить ее, я видела, как она исчезла в

расщелине, скрытой в земле. И сколько я ни искала, я не

смогла найти даже ее платья. Это всего лишь сон, уго-

варивала я себя и продолжала искать ее в потемках, в оку-

танной туманом листве. Но от нее не осталось даже следа.

Я проснулась в сильной тревоге, с колотящимся серд-

цем. Солнце уже высоко поднялось над верхушками деревь-

ев. Никогда еще с начала нашего похода я не спала так

допоздна, и не потому, что я не хотела спать, — просто

Милагрос требовал, чтобы мы поднимались с рассветом.

Анхелики не было; не было ни ее гамака, ни корзины. Под

деревом стояли лук и стрелы Милагроса. Странно, подума-

ла я. До сих пор он никогда без них не уходил. Должно

быть, он ушел со старой женщиной собирать плоды или

орехи, которые нашел вчера, повторяла я про себя, пытаясь

загасить растущую тревогу.

Не зная, что делать, я подошла к краю воды. Никогда

прежде они не уходили вдвоем, оставив меня одну.

На другом берегу реки стояло дерево, бесконечно одино-

кое, его ветви склонились над водой, удерживая на весу

целую сеть ползучих растений, на которой виднелись неж-

ные красные цветы. Они походили на мотыльков,

попавшихся в гигантскую паутину.

Стайка попугаев шумно расселась на лианах, тя-

нувшихся, казалось, прямо из воды, безо всякой видимой

опоры, потому что невозможно было разглядеть, к какому

дереву они прикреплены. Я начала подражать крикам

попугаев, но они явно не замечали моего присутствия.

Лишь когда я зашла в воду, они взлетели, раскинувшись

по небу зеленой дугой.

Я ждала, пока солнце не скрылось за деревьями, а кро-

ваво-красное небо не залило реку своим огнем. Я рассеянно

подошла к гамаку, поворошила золу, пытаясь оживить ко-

стер. Прямо мне в лицо вперилась янтарными глазами зе-

леная змея, и я онемела от ужаса. Покачивая головкой в

воздухе, она, казалось, была напугана не меньше меня. За-

таив дыхание, я вслушивалась, как она шуршала опавшей

листвой, медленно исчезая в густом сплетении корней.

У меня уже не осталось сомнений, что Анхелику я

никогда больше не увижу. Я не хотела плакать, но утк-

нувшись лицом в сухие листья, не смогла сдержать слез. —

Куда же ты ушла, старая женщина? — шептала я те же

слова, что и во сне. Я позвала ее по имени сквозь огромное

зеленое море зарослей. Из-за старых деревьев не донеслось

никакого ответа. Они были немыми свидетелями моей

печали.

В густеющих сумерках я еле разглядела фигуру Милагроса.

С почерневшим от золы лицом и телом, он замер пере-

до мной, немного постоял, выдерживая мой взгляд, а потом

глаза его закрылись, ноги подкосились, и он устало рухнул

на землю.

— Ты похоронил ее? — спросила я, перекинув его руку

себе через плечо, чтобы втащить его на мой гамак. Мне это

удалось с большим трудом — сначала перекинула туло-

вище, потом ноги.

Он открыл глаза и поднял руку к небу, словно мог до-

тянуться к далеким облакам. — Ее душа вознеслась на не-

бо, в дом грома, — с трудом выдавил он. — Огонь высво-

бодил ее душу из костей, — добавил он и тут же крепко

уснул.

Охраняя его беспокойный сон, я увидела, как перед

моими усталыми глазами выросла призрачная чаща де-

ревьев. В ночной тьме эти химерические деревья казались

реальнее и выше пальм. Печали больше не было. Анхелика

исчезла в моем сне, стала частицей настоящих и призрач-

ных деревьев. Теперь она вечно будет скитаться среди духов

исчезнувших зверей и мифических существ.

Перед самым рассветом Милагрос взял лежавшие на

земле мачете, лук и стрелы. С отрешенным видом он за-

бросил за спину колчан и, ни слова не говоря, направился

в заросли. Я поспешила следом, боясь потерять его в полу-

мраке.

Часа два мы шли молча, а потом Милагрос резко оста-

новился на краю лесной прогалины.

— Дым мертвых вреден для женщин и детей, — сказал

он, указав на сложенный из бревен погребальный костер.

Он уже частично обрушился, и в золе виднелись почер-

невшие кости.

Сев на землю, я стала смотреть, как Милагрос под-

сушивает над небольшим костром ступу, сделанную им из

куска дерева. Со смесью ужаса и какого-то жуткого любо-

пытства я неотступно следила за тем, как Милагрос

просеивает золу, выбирая из нее кости Анхелики. Потом он

принялся толочь их в ступе тонким шестом, пока те не

превратились в черно-серый порошок.

— С дымом костра ее душа добралась к дому грома, —

сказал Милагрос. Была уже ночь, когда он наполнил наши

тыквенные сосуды истолченными костями и замазал их

вязкой смолой.

— Жаль, что она не смогла заставить смерть подождать

еще самую малость, — сказала я с тоской.

— Это не имеет значения, — сказал Милагрос,

поднимая глаза от ступы. Лицо его было бесстрастно, но в

черных глазах блестели слезы. Его нижняя губа дрогнула,

потом скривилась в полуулыбку. — Все, чего она хотела, —

это чтобы ее жизненная сущность снова стала частицей ее

народа.

— Это не одно и то же, — возразила я, не вполне

понимая, что имеет в виду Милагрос.

— Ее жизненная сущность находится в ее костях, —

сказал он так, словно прощал мне мое невежество. — Ее

пепел вернется к ее народу, в лес.

— Ее нет в живых, — настаивала я. — Что толку от ее

пепла, если она хотела увидеть свой народ? — При одной

мысли о том, что я никогда больше не увижу эту старую

женщину, не услышу ее голоса и смеха, на меня снова на-

хлынула безудержная печаль. — Она так и не рассказала,

почему была уверена, что я пойду вместе с ней.

Милагрос заплакал и, выбрав уголья из костра, стал

тереть ими свое мокрое от слез лицо.

— Один наш шаман сказал Анхелике, что хотя она и

покинула свою деревню, умрет она среди своего народа, а

душа ее останется частью родного племени. — Милагрос

жестко взглянул на меня, словно я собиралась его

перебить. — Этот шаман уверил ее, что об этом позаботится

девушка с волосами и глазами такого цвета, как у тебя.

— Но я думала, что ее народ никак не контактирует с

белыми, — сказала я.

Слезы текли по лицу Милагроса, пока он объяснял, что

в прежние времена его народ жил ближе к большой реке. —

Теперь о тех днях помнят лишь немногие оставшиеся в

живых старики, — сказал он тихо. — А позднее мы стали

все дальше и дальше уходить в лес.

Я не вижу больше причины продолжать этот пере-

ход, подавленно думала я. Без этой старой женщины

что мне делать среди ее народа? Она была главной

причиной моего пребывания здесь.

— Что мне теперь делать? Ты отведешь меня обратно в

миссию? — спросила я и, увидев недоумение на лице Мила-

гроса, добавила: — Ведь принести ее пепел — это не одно и

то же.

— Это одно и то же, — произнес он вполголоса. — Для

нее это было важнее всего, — прибавил он, цепляя один из

калабашей с пеплом мне на пояс.

Мое тело на мгновение застыло, потом расслабилось,

когда я заглянула в глаза Милагроса. Его почерневшее

лицо было полно благоговения и печали. Мокрыми от слез

щеками он прижался к моим щекам и подчернил их уголь-

ями. Я робко тронула калабаш, висевший у меня на поясе;

он был легок, как смех старой женщины.

Глава 5

Два дня мы, все убыстряя ход, без отдыха взбирались

и спускались по склонам холмов. Я настороженно следила

за безмолвной фигурой Милагроса, то появляющейся, то

исчезающей в лесном сумраке. Торопливость его движений

лишь усиливала мою неуверенность; временами мне

хотелось заорать на него, чтобы он отвел меня обратно в

миссию.

День над лесом помрачнел, а тучи из белых стали сна-

чала серыми, затем и вовсе почернели. Тяжко и давяще они

нависли над кронами деревьев. Тишину взорвал

оглушительный раскат грома; вода потоками хлынула на

землю, с беспощадной яростью ломая ветки, срывая листву.

Дав мне знак укрыться под гигантскими листьями, ко-

торые он успел нарезать, Милагрос присел на землю. Я же

вместо того, чтобы подсесть к нему, сняла рюкзак, сняла

висевший у меня на поясе сосуд с истолченными костями

Анхелики и стащила с себя майку. Теплая вода благодат-

ными струями забила по моему измученному телу. На-

мылив шампунем сначала голову, затем все тело, я смыла

с кожи весь пепел, весь запах смерти. Я повернулась к

Милагросу; его почерневшее лицо изможденно осунулось, а

в глазах стояла такая печаль, что я пожалела о той поспеш-

ности, с какой принялась отмываться. Нервными

движениями я стала стирать майку и, не глядя на него,

спросила:

— Мы ведь уже почти дошли до деревни? — По моему

разумению, выйдя из миссии, мы прошагали далеко за сот-

ню миль.

— Мы придем туда завтра, — сказал Милагрос, разво-

рачивая маленький сверток из обвязанных лианами

листьев с жареным мясом. Уголки его рта приподнялись в

лукавой улыбке и резче обозначили морщины вокруг рас-

косых глаз. — То есть, если мы будем идти моим шагом.

Дождь стихал. Тучи разошлись. Я глубоко задышала,

наполняя легкие чистым свежим воздухом. Долго еще

после того, как дождь прекратился, с листвы падали капли.

Поймав отражение солнца, они ослепительно сверкали,

словно осколки стекла.

— Я слышу, кто-то идет, — прошептал Милагрос. —

Не шевелись.

Я ничего не слышала — ни птичьего голоса, ни шеле-

ста листвы. Только я хотела сказать об этом, как треснула

ветка, и на тропе перед нами появился нагой мужчина. Он

был немного выше меня — примерно пять футов четыре

дюйма. Интересно, подумала я, что делает его более мощ-

ным на вид — его мускулистая грудь или нагота. В руках

у него был большой лук и несколько стрел. Лицо и тело

были покрыты красными извилистыми линиями, которые

тянулись по бокам вдоль ног и заканчивались точками вок-

руг колен.

Чуть позади него на меня таращились две молодые

женщины. В их широко раскрытых темных глазах замерло

изумление. Пучки волокон, казалось, вырастали у них из

ушей. В уголках рта и нижней губе торчали палочки

величиной со спичку. Вокруг талии, на предплечьях,

кистях рук и под коленками виднелись повязки из крас-

ных хлопковых волокон. Темные волосы были коротко

острижены и так же, как у мужчины, на их макушках

были выбриты широкие тонзуры.

Никто не произнес ни слова, и страшно разволновавшись,

я выкрикнула: — Шори нойе, шори нойе!

Анхелика как-то советовала мне, повстречав в лесу индей-

цев, приветствовать их словами «Добрый друг, добрый

друг! »

— Айя, айя, шори, — ответил мужчина, подходя

поближе. Его уши были украшены перьями, торчавшими

из обоих концов коротких, с мой мизинец, тростинок, вот-

кнутых в мочки. Он завел разговор с Милагросом, сильно

жестикулируя, и то рукой, то кивком головы показывая на

тропу, ведущую в заросли. Несколько раз подряд он

поднимал руку над головой, вытянув пальцы так, будто

хотел дотянуться до солнечного луча.

Я сделала женщинам знак подойти ближе, но они с

хихиканьем спрятались в кустах. Увидев бананы в

висевших у них за плечами корзинах, я широко открыла

рот и показала рукой, что хочу попробовать. Старшая из

женщин осторожно подошла, не глядя на меня, отвязала

корзину и отломила от грозди самый мягкий и желтый ба-

нан. Одним ловким движением она вынула изо рта

палочки, впилась зубами в кожуру, надкусила ее вдоль,

раскрыла и прямо мне под нос подсунула очищенный плод.

Это был самый толстый банан странной треугольной фор-

мы, который я когда-либо видела.

— Очень вкусно, — сказала я по-испански, пог-

лаживая себя по животу. По вкусу он был похож на обыч-

ный банан, но оставил во рту толстый налет.

Она подала мне еще два. Когда она начала очищать

четвертый, я попыталась дать ей понять, что уже наелась.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒