Рассказы. Издательство ЦК ВЛКСМ «Молодая 7 страница

- Ксюшку жалко. - В голосе Пылая слышались глубокая нежность и жалость. - Чахотку получит.

-А Дё ров опять в город шерсть пригнал, - сказал я.

Дня три назад я видел, как входил в город верблюжий караван, груженный огромными чувалами с шерстью.

Караван охранял пяток конных казаков.

-Видел, - уныло согласился Аспан. -Работай, Ксюша-жан, делай себе чахотку. А Дё ров-бай опять к богу по красному алашу ходит. Когда Дё рову кончал музыка будет? Э, жан?

-Будет, Аспан! Обязательно будет! А ты что, не веришь?

Аспан ответил мне таким взглядом, что я устыдился своего вопроса.

Больше мы не говорили. На пустой пристани загрохали сапоги казаков.

Пристани пустовали не долго. Пристанская администрация под нажимом комендатуры города (по реке шло много военных грузов) согласилась на пять рублей с пуда и бесплатные рукавицы. Это полностью удовлетворяло «лохмотников», и они вышли на пристани. А за ними встали на работу и грузчики казахи. Их поодиночке, тайком обработали, вернее запугали, алаш- ордынцы и мулла. А несговорчивым, продолжавшим забастовку, пригрозили военной расправой. Подпольный комитет пынес решение прекратить забастовку.

«Шабашка скопом» кончилась. Артели вышли на работу. Подпольный партий ный комитет счел это поражением, но не разгромом. Борьба продолжается! По указанию комитета мы начали применять другие тактические методы. Если после провала «военки» вооруженное восстание временно откладывается, то надо хотя бы уничтожать оружие врага. Это первое. А второе - саботаж. В работе пристаней появились зловещие перебои. На предназначенное для городского населения: зерно, рыбу, крупу, керосин, дрова - артели выгружали охотно и быстро, а ящики, клей менные одноглавым американским орлом, - британским львом или японским солнцем, с винтовками, снарядами, разобранными пу- леметами, разгружались «нога за ногу заплетя». И нередко при ночных разгрузках летели через борт или со сходней ящик с оружием, цинка с патронами или моток колючей проволоки. Это была игра в прятки со смертью, но как охотно и весело шли на это многие грузчики. А бросало их в эту смертельную игру и классовое сознание и удальство, озорничество, присущее характеру крепкого, забубенного грузчицкого племени.

Эти тревожные дни и еще более тревожные ночи вся наша подпольная группа проводила на пристанях. Для нас с Пылаем это было очень опасно, но здесь был наш боевой пост. В город просочились известия о наших победах на Волге, о том, что Красная Армия ведет бои за Самару.

Пароходчики уже составили зловещий план: в случае прихода красных в казахстанские области весь наш речной флот угнать в верховья Иртыша и там утопить, лишь бы не отдавать большевикам.

В этот вечер закат был огненный. Раскаленные облака грозно залегли на горизонте. Все кругом было тревожно - красное: река на стрежне, белопесчаные отмели, цинковые крыши пассажирских дебаркадеров, собор на горе и лица людей. Тревожно было и на душе. Час назад один из крючников сказал мне и Аспану:

- Ушли бы вы, парни, от греха. Говорят, опять Костоеду видели.

- Ожил? Змея! Каблуком надо голову давить! - зло вырвалось у Аспана.

- Ожил! Так и шмыгает, говорят, по пристаням, так и шмыгает! Не вас ли, парни, вынюхивает?

Я посмотрел на Аспана. Он молчал, безмятежно щурясь от прикушенной во рту цигарки, и тоже вопросительно смотрел на меня.

- Никуда я не пойду! Мое место здесь! - решительно заявил я.

- Ох, и дерзкий ты! - с одобрением сказал крючник.

На этом разговор кончился. Мы легли на брезент, где похрапывали уже ребята. Заснуть не успели. Осветился соседний дебаркадер и прибежал оттуда посыльный будить артель. «Соленые рубахи», почесываясь и поругиваясь, поплелись на «пассажирку».

Пристанский агент ждал уже нас и предупредил строго попа-старосту:

- Почаще палку свою в ход пускай. Чтоб одна нога здесь, другая там. Лё том! Какой - то военный генерал на этом пароходе едет, наверх спешит.

- Чего он наверху забыл? - зевнул староста и

поскреб пятерней под скуфейкой. Видно было, что он спешить не собирается.

- Ты свои акафисты брось! - закипятился агент. - Дело государственное. Давай, давай, ваше преподобие!

- Какое же тут государственное дело может быть? - Староста сел на сходни, готовясь к длинному, неторопливому разговору. - Фронт ихний вон где, а генерал вон куда спешит. Вот ты мне что объясни.

- Ты мне зубы не заговаривай! - взорвался агент. - Раздувай свое кадило, не то в комендантскую отправлю!

Крючники хохотали над его бессильным бешенством. В этот момент кто-то дернул меня сзади за рубаху. Я оглянулся. Это был тот же грузчик, что предупреждал меня о Костоеде.

- Уходи, паря, - шепнул он. - Пристань казака окружают.

А может быть, это охрана генерала?

- Генерал через двадцать минут уплывет. Грузу всего пять ящиков чая. Скорей, паря! Аспан тебя ждет уже!

Грузчик толкнул меня куда-то в темноту. Притаивший ся там Аспан потянул меня за рукав. Неосвещенными местами мы перебежали к запасной сходне и с нее спрыгнули на песок. Пылай вдруг приложил палец к губам: в темноте, где-то рядом, фыркнула лошадь, затем послышался звяк трензелей.

- Ай да на Дьяконову гору, - шепнул мне в ухо Аспан. Мы побежали по бечевнику.

Бродя ночью с Мишей Коноваловым по нашему городу, я долго искал Ермаков камень. И не нашел его. А когда Михаил узнал, что я ищу, он сказал, что кровавый камень разбили на щебенку под асфальт. Асфальт дело очень хорошее, он выгнал из города засыпавшие eго пески, но Ермакова камня мне очень жаль.

Поэтому я утром следующего дня сфотографировал Дьяконову гору. Боюсь, исчезнет и она. Из горы начали уже брать глину.

Помню, как мы, слободские мальчишки, раскидывали на ее вершине то стан Ермака, то стан Стеньки Разина.

Худосочные, тонконогие и тонкорукие, бледно-зеленые от вечной проголоди, мы казались себе грозными Ермаковыми дружинниками или могучими разинскими казаками. Увидев внизу плывущее по реке судно, мы грозно кричали:

- Сарынь на кичку!

А мне Дьяконова гора дорога и по другим воспоминаниям...

... Аспан, обняв руками колени, смотрел неотрывно вниз, на светлую под луной реку. Иртыш несся, слегка покачиваясь в берегах, как конь на стремительном карьере.

- Будто в душу течет, - сказал с радостным изумлением Аспан. - И душа гуляет!

- Любишь нашу реку, Аспан? - спросил я.

- Ой, шибко люблю!

Он долго молчал, чему-то улыбаясь. У него были суровые, жесткие губы, но от улыбки все его лицо хорошело, светлело и смягчалось.

- Батыр Ермак по ней плавал, - продолжая улыбаться, сказал он. - Жан, скажи про Ермака. Как воевал батыр, как умирал.

Я начал рассказывать с пятого на десятое: я и сам-то знал тогда о Ермаке не много. Но рассказывал с удовольствием и жаром, вызывая в своем воображении красочные, яркие героические картины. Аспан слушал, не спуская с меня глаз, от внимания по-детски морща лицо. Когда я дошел до смерти Ермака, Аспан вскочил и, показывая вниз, закричал:

- Он тут тонул! Это место! Перед смертью на красном камне сидел! Змея Кучум ползет, Ермак не слышит.

- Правильно. Так все и было, - согласился я. Тогда я был в этом уверен твердо.

Аспан, помолчав, снова улыбнулся, робко и мечтательно.

- Хочу, как Ермак помирать. Люди вспомнят, песни петь будут. Хорошую песню. Душой петь будут. - Он вдруг вскрикнул: - Кого шайтан несет? Ксюш... Ксюша-жан?

Ксения бросилась к Аспану. Она с трудом переводила дыхание.

- Степанушка, беги... оба бегите! Ловят вас, гору окружают... казаки... По реке катер пустили... Казаков ведет...

- Костоеда? - рыкнул Аспан.

- Он. Да тише ты, - умоляюще тянула к нему руки девушка. - Вниз давай те. Внизу лодка ждет. Я пригнала. На ту сторону переедем.

Аспан покачал тяжелой головой.

- На ту сторону нельзя. Катер на реке, сама говоришь.

Близко берега надо тихо плыть, в темноте. До Старой протоки. Там в камышах прячься. -Ладно.

- Ай да-те! Hу же!

- А ты? - крикнули одновременно Ксения и я. Останусь.

Шакалов со следа собью.

- Степа, да как же? - рыданьем вырвалось у Ксении.

- И я не пойду! С тобой останусь, - решительно сказал я.

- Это видал? - Аспан поднес к моему лицу огромный кулачище. - Бить буду!

- Бей? Я не уйду! Я сел на землю.

- Жан, друг... Я здесь каждый камень знаю. Я им голова совсем закручу. Ты мне руки-ноги веревкой свяжешь.

Я мотал головой, отказываясь уходить.

- Тебя партия послал, жан. Забыл? А - я кто? Аспан - крючник. Уходи, жан! Развязывай мне руки.

Он поднял меня с земли и начал тихонько подталкивать к обрыву.

Но я по-прежнему упирался. Да идите же вы! - отчаянно, со злостью прошипела Ксения. - Всех нас и Степу накроют!

- Мальчишкой, сосунком меня считаете? - чуть не плача, ответил я. - Ладно, черт с вами, уй ду!

- Ой - бой, вот умный! - тихо, облегченно засмеялся Аспан. А когда мы с Ксенией сползали с вершины на тропку,

долетел его свистящий шепот:

- Ксюша, парня крепко держи. Никуда не пускай. Он дурной. Отпустишь, бить тебя буду.

- Пойдемте, - взяла меня за руку, как маленького, Ксения.

Тропинка спускалась вниз почти отвесно. Девушка прыгала с камня на камень легко и ловко, белея босыми ногами. Я, обутый, сползал вниз тяжело и неуклюже.

Ксения обогнала меня, а когда я поравнялся с ней, она стояла, прижав руки к груди. Сначала я подумал, что она меня ждет, но девушка положила руки мне на плечи и молча повернула лицом к вершине Дьяконовой горы. Там, у самого края, стоял Аспан. Освещенный луной так, что видны были даже его взлохмаченные волосы, он стоял тихий, неподвижный, будто глубоко задумавший ся. Вдруг он вытянул руку, указывая на кого-то, и загремел его голос:

- Костоеда, вижу тебя! Я убью тебя, черный ворон!

Два винтовочных выстрела многоголосым эхом отдались в ущельях. Я видел желтые их вспышки. Ксения вскрикнула, я с тоской посмотрел на вершину. Она была пуста.

- Пристрелили? - горячечно, без слез, всхлипнула девушка.

- Промахнулись, кажется, - без надежды ответил я.

Но тотчас мы снова услышали голос Аспана. Он пел с гордым вызовом, с озорной отвагой:

... Ты добычи не добьешься, Черный ворон, я не твой!

Ксения ринулась вниз, я за ней. Тропка стала отлогой.

Камни кончились, и начался прибрежный камыш, цеплявший ся за ноги и хлеставший по лицу. Здесь, в камышах, стояла двухвесельная бударка. Ксения сунула мне в руки рулевое «перо» и молча указала на корму. Сама она села на весла и с неожиданной для ее худенького тела силой оттолкнулась от берега.

Ксения гребла от себя «по-цыгански», и бударка шла легко и податливо. Я опустил руку за борт. Вода была упругой от могучего течения, норовившего выбить лодку из струи, поставить ее поперек и опрокинуть. А девушка гребла, казалось, без усилий, сидела прямая, не горбясь и не качаясь. Только прикусила нижнюю губу так, что видны были два белых зуба. Дьяконова гора медленно уходила, отодвинулась, и я, взглянув на нее, невольно воскликнул:

- Экая - высота! Как только мы голов не свернули!

- Тише! - прошептала Ксения и кивнула влево на реку.

Там, в обманчивом лунном мареве, разглядел неясные огоньки: белый, зеленый, красный. И с этой стороны враг! Ксения снова увела лодку в тень береговых гор. Казалось, мы крадемся на цыпочках. Скрипели лишь уключины, да чмокала вода под носом бударки. Луна то пряталась за тучи, то светила ярко. Река то чернела угрюмо, отливая уrольным блеском, то освещалась и сияла ослепительно. И тогда я внутренне съеживался, как под недобрым взглядом.

Вскоре мы увидели паровой катер, тихо шедший нам навстречу. Кто-то перевесился там за борт и направил в нашу сторону луч электрического фонаря. Но свет его не достал до нас. Катер прошел, качнув нас волной, и вскоре потонул в лунной дали. Ксения широко взмахнула веслами. Но теперь я заметил, что гребя, она то и дело передергивала плечами, будто сильно озябла. Я понял. А как мне успокоить ее, какими словами вселить надежду в ее душу? Но что мог, что умел я тогда? И деланно-спокойно я спросил:

- А почему такое название, Дьяконова гора? Не знаете, Ксения?

- В старое время свергнули будто бы с этой горы дьякона. Против бога, говорят, пошел.

- Интере-есно! - протянул я и стал сам себе противен.

- Вот так же прошлой весной со Степой было, - неожиданно громко, не оберегаясь, заговорила Ксения. - Самогонка ему понадобилась, а в Разувае не нашлось. Так он на ту сторону метнулся, в Горелово, к шинкарке. А на peкe сдвижка началась. Посинела она, вздулась. И только он отошел - тронулась. Матерь божья! - девушка задышала тяжело и часто. - Я на берегу об землю бьюсь, а он хоть бы что, прыгает с льдины на льдину, как заяц. Бешеный он какой -то! Ежели бы не...

По реке гулко прокатился выстрел. Ксения смолкла на полуслове и странно сжалась, будто приготовилась к прыжку. Мы оба смотрели на Дьяконову гору. Заросшая со всех сторон реки кустарником, она была страшна, как огромный косматый зверь. За первым выстрелом ударил второй, затем рассыпался нестрой ный залп, а на реке длинно и визгливо, торжествуя, завыл катер.

- Ксюша, греби к берегу! - крикнул я.

Она с силой налегла на весла и погнала лодку. Но в обратную сторону, от берега.

- Куда ты?! Отдай! - с силой рванул я к себе весла из ее рук.

Девушка от моего рывка упала на дно лодки на колени, но весел из рук не выпустила.

- Не дам… Ни за что не дам!..

- Отдай, говорю! - закричал я, теряя самообладание. - Ты думаешь, что если Аспан... а я... как мерзавец!..

- Не то говоришь! - захлебывалась она слезами. - Боюсь я одна... Ты казаков бить побежишь... Боюсь одна!

Я перестал вырывать у нее весла. Правду она говорит или это уловка с ее стороны, чтобы выполнить наказ Аспана?

- Ксения, прошу тебя, пусти! - нагнулся я и, схватив за плечи, начал трясти. - Прошу!.. Нельзя так... Я должен идти к нему!

- Не пущу!.. Миленький, не уходи. Я боюсь, боюсь, - быстро шептала она. И вдруг дико вскрикнула: - Степа!.. Степанушка!..

Лодку нашу, пока я вырывал у Ксении весла, отнесло назад к берегу, почти под Дьяконову гору. Я поглядел вверх и увидел Аспана, приметного по белой рубахе. Он спускался с горы в сторону реки, куда гора обрывалась отвесной стеной. Он спускался только на руках, цепляясь за кусты. Я видел, как извивался он, вися на одной руке, а другой искал, за что бы ухватиться. И не знаю, откуда раздались выстрелы - с вершины или от подножья горы. Аспан повис неподвижно. Я не заметил, как и когда он сорвался, но куст качал уже освобожденными ветвями.

Аспан падал вниз, в реку. Мне показалось, я услышал всплеск. По воде пошли круги, ширясь и опадая. Потом исчезли и круги.

Я обернулся к Ксении. Она по-прежнему все еще смотрела на Дьяконову гору. Глаза ее при луне были как большие черные впадины, и я не видел, что в них. А руки она сплела пальцами и держала их у подбородка. Столько горя и отчаяния было в этом беспомощном жесте... Нет, это невозможно описать!

Я схватил брошенные ею весла. Нам надо еще плыть, плыть против течения, против ветра и бурь.

Вот что вспомнилось мне, когда я броди ночью по городу моей юности.

НАЛЕТ НА БЕК-НИЯЗ

1. ИЗОТЕРМИЧЕСКИЙ ВАГОН

Маленькие полустанки и разъезды Закаспийской железной дороги в те годы были похожи друг на друга, как близнецы: два-три небольших плоскокрыших домика из сырцового кирпича, семафор, стрелки, иногда водокачка, с висящим наливным своим рукавом похожая на заснувшего слона. А кругом, на сотни верст, пески и барханы Кара-Кумов, угрюмость пустыни, величественная и беспощадная. Она давила тоской по местам цветущим и населенным. Подышать бы грибным лесным воздухом, послушать хриплые вопли петухов на прохладной зорьке или, что самое дорогое, послушать, как шепчет дождь по листьям березок и липок.

Таким же был и разъезд Бек-Нияз. И здесь четыре русских человека изнывали от скуки, пили без конца кислый, пахнущий аптекой кок - чай и, поглядывая на горячую рыжую шкуру пустыни, мечтали о ледяном квасе и тихой речке, заросшей кувшинкой.

Несмотря на ранний утренний час, над плоскими крышами станционных зданий зной стоял золотым дымом и расплавленным стеклом переливался над хребтами недалекого Копет-Дага. Но станция еще спала. Разбудил ее путевой сторож, появивший ся на перроне. Станционный колокол забил настой чиво и взволнованно, возвещая начало трудового дня.

- Курьерский с Завала вышел! - крикнул сторож.

Из край него домика вышла гренадерского сложения женщина и направилась к палисаднику, где у корней жилистых карагачей было сложено аккуратной стопкой выстиранное белье. Подняв лежавшую сверху наволочку, женщина вдруг вскрикнула так, что свинья с рогаткой на шее, копавшаяся в палисаднике, метнулась испуганно в пески.

- Иван Степанович! - завопила женщина. - Степаныч! Да поди же ты сюда, байбак! Да что же это такое?

Из глубины станционного здания с медленно нарастающей гулкостью приблизились шаги, и на платформу вышел человек с узким унылым лицом. Он был в форменном коломенковом кителе, в трусах и в сандалиях на босу ногу. Зажмурившись от резкого белого света солнца, человек с унылым лицом спросил хмуро:

- И чего ты, мать моя, вечно воюешь? Орешь на все Кара-Кумы!

- А тебе бы только дрыхнуть! - набросилась на него женщина. - Тоже начальник называется, а не видит, что у него под носом делается!

- Да что делается-то? - спросил начальник полустанка Бек-Нияз гражданин Козодавлев.

- А вот гляди! - взмахнула женщина перед его носом простынею.

Козодавлев взглянул и крикцул свирепо:

- Зосима, иди-ка сюда! Зосима, черт тебя раздери! Зосима вышел из своей будки и остановился против Козодавлева, молча почесывая бороду.

- Дрыхнешь, борода, без просыпа, а за делом не глядишь!

Зосима расставил кривые ноги и спросил обиженно:

- А кто ночью два товарных поезда проводил? Не Зосима? То-то! А вы знай одно: дрыхнешь без просыпа!

- Кто здесь, по станции, ночью бродил? Чужие кто- нибудь были?

- Никто не был. Чего еще у вас стряслось?

- Да ты взгляни на белье-то, истукан! - набросилась на сторожа начальница.

Зосима осторожно, двумя пальцами, поднял рубаху, и сон, еще таивший ся в уголках его глаз, сразу улетучился, уступив место край нему испугу и удивлению.

- От так да! Такого чуда я не ожидал!

- Наше вам с огурчиком! - раздался в этот момент молодой бодрый голос. - Почему вопли и крики с раннего утра?

В калитке палисадника стоял загорелый юноша в белой вой лочной шляпе-осетинке. Это был станционный телеграфист комсомолец Володя Фастов. Теперь все население станционного оазиса было налицо.

- А вот, Володя, вой ди и полюбуй ся! - обратился к Фастову начальник, взял охапку белья и протянул ее телеграфисту.

Фастов взглянул на жалкие лохмотья полотна, лежавшие на его руках, и ахнул.

Все белье, до последнего носового платка, было исколото, изорвано, источено, словно по нему стреляли крупной дробью.

- Ничего не понимаю! - бормотал он. - И кто это ухитрился белье перебрать, перепортить и снова сложить аккуратненько, как и лежало?

- Может, басмачи нашкодили? - встрепенулась начальница.

- Вот тоже сказали, Марь Николаевна, - усмехнулся телеграфист. - Басмачи специально налет на Бек-Нияз сделали, чтобы ваше белье перепортить. Сам

«стопобедный » курбаши Мулла-Исса диверсию провел против ваших простыней и подштанников Ивана Степановича.

- Такое скажешь иной раз, мать моя, что ни в какие ворота не лезет! - раздраженно посмотрел на жену Козодавлев. - О басмачах более года ни слуху ни духу. Мулла-Исса, чай в Тегеране чуреками на базаре торгует.

В этот момент издалека из песков донесся густой паровозный гудок. Фастов взглянул на хрупкую виселицу закрытого семафора и бросился к станции, крича на бегу:

- Это же курьерский просится! Забыли мы о нем.

Через несколько минут, обдав станцию дымом, оглушив ревом паровозного гудка, подлетел курьерский. Паровоз, блестевший на солнце масляным потом, промчал входную стрелку, вышел снова на магистраль и вдруг круто затормозил.

Фастов выглянул удивленно в окно дежурной.

Случилось, по-видимому, что-то необыкновенное, если курьерский, обычно пролетавший Бек-Нияз, на этот раз остановился. Зосима, подняв тяжелую петлю стяжки, отцеплял белый изотермический вагон, шедший в хвосте поезда. Козодавлев говорил о чем-то с главным кондуктором, то и дело взмахивая сокрушенно зажатым в руке зеленым флажком.

- В чем дело? - подлетел Фастов.

- Да вот, Володя, чертоплешина-то какая! - обратился к нему взволнованным шепотом начальник. - Видишь ли, у изотермы буксы горят, ну, вот и отцепляют его. У нас оставят до послезавтра, до следующего курьера! Другой, здоровый вагон для перегрузки придет. Вот не было печали, так...

- А что же в этом страшного? - удивился Володя. - Пускай отцепляют. Впервой, что ли?

- Погоди ты! - уныло отмахнулся Козодавлев. - Ты узнай сначала, что в нем, в вагоне-то! Думаешь, мясо, яй ца или икра из Красноводска? Огнестрельные припасы, - понизил начальник голос, - винтовочные патроны.

- И динамит, - улыбнулся кондуктор испугу Козодавлева. - Патроны ашхабадскому гарнизону, а динамит для Мургабстроя.

- Динамит? - вырвалось сдавленно у подошедшего Зосимы. Выдернув изо рта шкворчащую трубку, он выбил из нее табак, тщательно затоптав угольки.

- Н-да, пустячки комбинация! - сняв осетинку и почесывая затылок, сказал Володя. - Ну что же, как-нибудь два дня протерпим.

- Товарищ главный, - вдруг решительно заявил Зосима,

- ежели вы у нас такую страсть оставляете, то должны вы нам оружие выдать, разные там револьверы и саблюки тож.

- Это зачем же? - удивился главный. И, указывая на троих красноармей цев, стоявших около изотермического вагона, сказал:

- Охрана имеется. Для чего же вам вооружаться?

- Да ить как знать! - не унимался Зосима. - Станция наша глухая, заглазная. А вдруг басмачи нападут? Разве им троим отбиться? Пустые это разговоры, что о басмачах-де уж более года ни слуху ни духу. Я басмачу не верю. Эвон она, заграница то, - указал старик на лиловые пограничные хребты Копет-Дага, поднимавшиеся не больше как в пяти верстах от станции. - Они там сидят, выжидают! А как услышат о патронах и динамите, так сейчас же сюда и махнут. Долго ли им...

Зосима не успел докончить. Звонкая трель свистка главного кондуктора оглушила его. Паровоз заревел, охнул и пошел, наматывая на колеса новые сотни километров. Взлетевший на воздух клочок газеты погнался было за поездом, но не догнал и упал на раскалившиеся рельсы. И снова зной, тишина нахлынули на маленький полустанок.

2. ВСЕ ПОШЛО ПРАХОМ

- Эх, братец ты мой, знаешь, что я тебе скажу?

- Что?

- Тепло. То есть теплынь, я тебе скажу. Не смотри, что ночь.

Так разговаривал теплой ночью Зосима с одним из красноармей цев, оставленных для охраны страшного изотермического вагона. Ночью они охраняли все трое: один похаживал около вагона, двое других вышли дозорами за станцию, на железнодорожное полотно.

Красный далекий огонек семафора, казалось, висел в воздухе. Ближе, в тупике, снежно белел под рыжей луной изотермический вагон.

- А что, говорю, ежели поднести к вашему вагону спичку, чай, здорово бабахнет?

- Так бабахнет, что вашу станцию в порошок уничтожит!

- Ну вот то-то! - сказал строго, поднявшись с рельсины, Зосима. - Пойти в хату табачку зыбнуть. Теперь на улице и трубку-то боязно палить. Спокой ной вам ночи, служивый.

- Взаимно, папаша, - ответил вежливо красноармеец, тоже вставая и оглядывая безмолвные пески.

Поднявшись на высокий перрон, Зосима подошел к своей будке и с силой пнул ногой закрытую дверь. К удивлению старика, его сунуло вперед. Нога, не встретив опоры, прошла дверь насквозь. А затем дверь на глазах Зосимы рассыпалась в порошок, трухой запорошив голову и плечи. Звонко брякнулись о каменные плиты перрона упавшие замок и дверная ручка.

- Да воскреснет... расточатся врази... - зашептал испуганно старик.

Он помедлил и шагнул нерешительно через порог.

Внутри все было обычно, все на своих местах: в углу кой ка, посредине огромный пень, заменявший Зосиме стол.

Старик подошел к койке, опустился на нее и рухнул на пол. Сначала он подумал, что сел мимо. Но когда увидел все ту же труху, в которую превратилась крепкая койка, его охватил ужас.

Зосима вскочил и, крякнув смачно, словно на морозе рюмку водки выпил, что было силы лягнул пень. Нога его вошла в дерево легко, без сопротивления, словно в ворох сена. Зосима быстро, будто обжегшись, выдернул ногу. Она и наружу вышла свободно, но пень исчез на глазах у Зосимы, осыпавшись грудой щепочек и горсткой пыли.

Зосима кинулся к станции, на крыше которой, спасаясь от комнатной духоты, фаланг и скорпионов, спало начальство: чета Козодавлевых и Володя Фастов.

- Иван Степаныч!.. Комсомол, Володя!.. Проснитесь, да ради бога!.. Беда! Все прахом пошло!

- Чего ты орешь? - спросил строго еще не заснувший Володя, наклонившись с крыши. - Скорпион, что ли, укусил?

Но, взглянув на испуганное лицо старика, Фастов забеспокоился. Поднялся во весь рост, поглядел в сторону тупика. Изотермический вагон на месте, вон он синеет снежной глыбой. Рядом - темная тень часового.

- Чего такое произошло? - спросил тоже проснувший ся Козодавлев.

- Зосима с ума спятил! - засмеялся, уже успокоившись, Володя.

- Ничего не спятил! - орал внизу Зосима. - Сначала белье, потом дверь, потом койка. Все прахом пошло!

- Койка, дверь... Ничего не понимаю. Пойти посмотреть, что ли, - проскрипел уныло Козодавлев и спустил с крыши ноги, шаря деревянную лестницу, прислоненную к стене.

Но телеграфист одним махом очутился внизу, благо крыша была низкая.

- Странные ты вещи рассказываешь, Зосима, - обратился он к сторожу. - Все прахом, говоришь, пошло?

Странновато, странновато! А ну, пошли в твою будку, посмотрим, что там случилось.

Первым, высоко подняв фонарь, вошел в путевую будку Фастов, за ним Козодавлев и Зосима.

- Колдовство какое-то, братцы! - стоном вырвалось у Козодавлева. В глазах его были недоумение и страх.

Испуганно глядел он на мелкие, тоненькие обломки, устилавшие земляной пол Зосимавой будки. Только стены из сырцового кирпича стояли непоколебимо.

Володя быстро нагнулся и поднял с пола маленькую щепку. Это были остатки Зосимовой койки. Дерево было источено, изгрызено, нетронутым оставался только наружный слой толщиною в картон.

- Стой, стой! Начинаю понимать! - нервно потер он лоб.

- Что это? Глядите-ка! - крикнул одновременно с Володей Козодавлев, присев на корточки.

Из маленького круглого отверстия в земле струились тысячи крошечных белых насекомых и исчезали в таком же отверстии под стеной будки. Казалось, будто течет по полу струйка белой жидкости.

- Они! Стихийное бедствие! - крикнул Володя и, выскочив из будки, помчался к станции, к аппаратной. За ним побежали начальник полустанка и Зосима.

В аппаратной все было в порядке. Аппарат стоял на столе, придвинутом к окну. Володя взглянул на ленту. Она была чиста. Передач ниоткуда не было. Значит, на линии все спокойно, а беда свалилась только на Бек-Нияз.

Володя подкрутил завод и, вцепившись в ключ, заколотил яростную дробь позывных. Но тотчас выпустил ключ.

- Ашхабад не отвечает, - растерянно обернулся он к Козодавлеву. - В чем дело? Ах да! И это может быть.

Он подбежал к окну и посмотрел на линию. Рядом с нею уходили в пустыню тощие телеграфные столбы с подпорками, словно вереница нищих брела куда-то на костылях. Столбы, ближайшие к полустанку, упали, порвав спутавшиеся провода.

- А в сторону Красноводска? - крикнул Володя начальнику.

- Пока стоят! - ответил Козодавлев, выглянув в противоположное окно.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 5 678 Следующая ⇒