Рассказы. Издательство ЦК ВЛКСМ «Молодая 4 страница

За мосье Лялайгом двигался генерал, окруженный свитой из офицеров. В свите среди безотрадно серых русских шинелей нежно голубели французы в шинелях небесного цвета. За военными выступали дружной стайкой

«лучшие люди» Заречья: отец Анисим с попадьей, господин Цвиль с женой, гостинодворские купцы с семьями.

- Сюда, месье и мадам! - расшаркивался и пританцовывал тетя «Ляля». - Вот наше маленькое хозяйство, вырванное из рук захватчиков и грабителей доблестными защитниками родины!

«Маленькое хозяйство» - огромные выстроившиеся в ряд цехи с новенькими заграничными станками, гигантские склады для угля, груды готового литья, мартены и грациозно приподнявшиеся на чугунных лапах домны - произвело на всех гнетущее, тяжелое впечатление: как в заколдованной сказочной стране, здесь стояла кладбищенская тишина, было мертво и безлюдно.

- Простите, мосье Лялайг, но почему здесь такое... такая тишина? - очень правильно по-русски спросил один из французов, с золотыми нашивками полковника на рукаве. - Почему завод стоит? Где рабочие?

- В горах! - тихо и скорбно ответил приунывший директор. - В партизанах.

После этих горьких слов общее настроение заметно упало и вновь поднялось лишь в «стегальне», хотя ничего особенного здесь не было - обычная, правда, очень старая изба, широкий двор, на дворе невысокий столб. И «тетя Ляля» объяснил, что к этому столбу когда-то привязывали беглых или провинившихся «кузюков» и стегали кнутом.

Отсюда и название - «стегальня».

- Это замечательно! - восхитился генерал и кинул адъютанту: - Запишите, поручик. Этот добрый старый обычай надо воскресить!

Поручик, восторженный и суетливый юноша с румянцем на щеках, старательно записал: «Возобновить стегальню». Хохотнув лукаво, он перевел веселый, восторженный взгляд на горы, сжавшие завод. Внимание привлекла гора оригинальной формы, с памятником - якорем на вершине.

- Как называется эта гора? - обернулся поручик к

«лучшим людям».

- Это Думная, господин офицер, - ответил отец Анисим, считавший себя краеведом. - А названа так потому, что древние насельники края - чудь - собирали на ней свои думные сходбища.

- Вот и неправда! - сказал кто-то непочтительно. - Думной она названа по причине бывшего на ней сходбища взбунтовавшихся рабочих нашего завода.

Все оглянулись и удивились. Сказал это маленький, невзрачный старик в надвинутом на лоб ватном картузе.

- Ну и как? - спросил с ехидцей отец Анисим. - Удачный был бунт?

- А вы, ваше преподобие, будто не знаете? Начальство заводское заманило всех рабочих в вашу церковь, на молебен, а при выходе из церкви коноводов перехватали и сослали в Сибирь, на каторгу. Не добились тогда рабочие своих правов!

Отец Анисим прикусил раздраженно губу. Поручик потер растерянно розовый, как яблоко, подбородок. Не растерялся только генерал.

- Ты кто такой? Большевик?

- Рабочий здешний, - ответил мирно старичок. -Семен Капралов, литейщик.

- Записать! - бросил генерал поручику. Восторженный поручик записал поспешно в блокнот: «Рабочий Семен Капралов. Тайный большевик».

Прочитал предыдущую запись и подумал весело: «По- видимому, этого самого Капралова на этой самой стегальне первого и отлупцуют».

- А теперь, дорогие гости и защитники, - поспешил замять общую неловкость «тетя Лялайг», - нам осталось осмотреть только рудник и - обедать!

Чтобы попасть на рудник «Неожиданный», пришлось вернуться к железной дороге. Когда шли вдоль полотна, увидели десять вагонов с новенькими пломбами и надписями: «Секретно. Огнеопасно». Сцепщик, подняв тяжелую петлю стяжки, прицеплял к вагонам паровоз.

Мощная машина храпела, как застоявшийся конь, сдерживаемый толстым кучером.

Генерал хлопнул ладонью по стенке вагона.

- Прямым сообщением на фронт! Пасхальный подарок красным! И, как всякий подарок, держится в секрете.

Восторженный поручик захохотал первым. Остальные поддержали его дружно и весело. Мощный рев паровоза заглушил их хохот. Эшелон лязгнул сцепками и медленно пошел к мосту через Безымянку.

... Мосье Лялайг решил показать гостям самое интересное

- проходку новой шахты. Он подвел их к черному жерлу ствола шахты, а сам встал на отвал пустой породы и вытянул руки, прося внимания.

Но земля вдруг тяжко охнула содрогаясь. «Тетю Лялю» швырнуло вниз, и он съехал с отвала к ногам попятившегося оторопело генерала.

В наступившей свинцовой тишине закричал истерично господин Цвиль:

- Мост через Безымянку взорвался! Не успел эшелон на ту сторону перейти!

- Поручик, немедленно узнать и доложить! - приказал отрывисто генерал.

Поручик побежал вприпрыжку по шпалам в сторону Заречья. Вернулся он через полчаса верхом и доложил:

- Мост через Безымянку взорван! Секретный эшелон невредим, но остался по эту сторону реки! Задержано пять человек. Их ведут сюда.

Задержанных привели. Один крепко и часто вытирал ладонью глаза, залитые кровью; перебитая рука второго висела плетью; третий был в одном лишь грязном и запотевшем белье; четвертый прихрамывал и морщился, держась за бок; пятый был здоров, весел и дерзко разглядывал генерала круглыми, чуть навыкате глазами.

- Бунтовать? Взрывы устраивать? - подбежал генерал к арестованным. - Кто? Кто такие? Откуда?

- Крепильщик, - сказал человек с глазами, залитыми кровью.

- Бурильщик, - сказал пленный в одном белье - Известно кто-шахтеры! - крикнул здоровый, веселый и озорной. - Шахтеры с «Неожиданного».

- Шахтеры, говоришь? - По лицу генерала пролетела судорога ярости, и он надвинулся на шахтера вплотную, вырывая из кобуры револьвер. Веселый шахтер попятился и встал на краю шахтного ствола. Внезапно похолодевшей спиной, дрогнувшими ногами почувствовал он сзади себя бездну, пропасть.

- Шахтер, говоришь? - спросил генерал для чего-то еще раз и тихо и тяжело уронил набухшие злобой слова. - Прыгай в шахту, если шахтер!

Шахтер понял, озорные его глаза погрустнели, но он не шевельнулся.

- Прыгай ! Сейчас жe! - поднял генерал на него револьвер.

- Ладно, - тихо ответил тот, - сейчас прыгну. Он глубоко вздохнул и повел вокруг дерзкими глазами. Большое рыжее солнце падало за горы. Плавились медные стволы сосен на их вершинах. Над Заречьем летали, играя крыльями, белые и синие голуби ( «попович гоняет»). На взгорьях брякали боталами пасущиеся лошади. Шахтер вздохнул еще рав глубоко и медленно и, подпрыгнув смешно, по-детски, исчез в черном отверстии шахты.

Женщины истерично вскрикнули. Маленький и пухлый рот поручика округлился, стал рыбьим. А генерал, переведя револьвер на второго шахтера, раздетого, вновь крикнул:

- Прыгай! Прыгай, св...

Но тот тоже закричал свирепо:

- Прыгну... Только блендочку давай! - Без блендочки шахтер в шахту не пойдет!..

- Какую блендочку? - растерялся генерал.

- Лампу, лампу шахтерскую просит, - шепнул ему Лялайг. Генерал поглядел удивленно на директора, испуганно на шахтера, отмахнулся и пошел прочь, безнадежно, старчески сгорбив сцину.

Остальные четверо были повешены около церкви на нагих еще, черневших грачиными гнездами березах.

Порывистый ветер с Чусовой раскачивал тела повешенных, и перепуганные грачи носились над березами, над церковью, над Заречьем. От их зловещего карканья зябко, пугливо ежились зареченские обыватели в теплых своих толстостенных домах.

... Капралов встретил Матвея около церкви. Лоцман стоял, привалясь спиной к белой как сажар березке, и, казалось, внимательно прислушивался к мрачному, встревоженному карканью грачей. Ветер с Чусовой трепал, закидывая на плечо, могучую седую бороду лоцмана. Литейщик посмотрел внимательно на Матвея удивился: в глазах лоцмана стеклом стоял слезы. Матвей, заметив Капралова, краем бороды вытер глaзa и крякнул:

-Ну и ветрище! Как из трубы дует. Из глаз слезу вышибает...

О ветре после поговорим! - оборвал его сурово Капралов и показал на повешенных. - Это как понимаешь?

- Эх, грачи-то разорались, - будто не слышал Капралова лоцман. - Вот нечисть!

- О грачах кому другому рассказывай ! - прикрикнул литейщик и снова показал на повешенных. - Значит, что Василий или вот Сеня - покойнички, что «тетя Ляля» или генерал - для тебя одно и то же? Так, что ли?

- А иди ты к нечистому, старый пес! - заорал злобно лоцман. - Чего липнешь, чего по пятам бродишь? Отвяжись, не то солдата крикну!

Лоцман плюнул под ноги Капралову и зашагал к поселку.

Литейщик долго следил за высокой, плечистой фигурой лоцмана и вдруг вздрогнул, стиснул кулаки.

Матвей поднялся на крыльцо главной конторы.

4. «СОВЕТ В ФИЛЯХ»

Дом главной конторы, занятый под штаб бригады, стал недоступен. В комнаты никого не пускали. Зловеще ныли зуммеры полевых телефонов, сновали угрюмые, озабоченные офицеры, иногда доносился бешеный рев генерала. Не только «кузюки», зареченцы и те обходили этот старинный стильный дом с портиком, украшенным колоннами.

Но сегодня двери главной конторы принимали гостей одного за другим. Уверенно поднялся по знакомым ступеням мосье Лялайг, со смиренным достоинством прошествовал отец Анисим, пробежал торопливо господин Цвиль, по двое проходили купцы и бывшие чиновники. Их приглашали на второй этаж, в огромный двухсветный зал, усаживали за огромный, покрытый зеленым сукном круглый стол. Со стен зала смотрели на «лучших людей » грудастая Екатерина, плосколицый курносый Павел, длинноногий Александр I и в траурной раме румяный рыжебородый Николай II. Во главе стола сел генерал, по левую его руку

- «тетя Ляля», по правую - французский полковник в черном кителе и широких красных бриджах с черными лампасами. За креслом генерала встал восторженный адъютант. Отец Анисим и господин Цвиль, оба коротенькие, сытенькие, смешливые, сели рядом. И когда адъютант разложил на столе перед генералом огромную, как скатерть, аккуратно склеенную карту-трехверстку, Цвиль шепнул отцу Анисиму: - Прямо-таки... совет в Филях!

- Только не против французов, а с французами! - тоже шепотом ответил поп, и оба фыркнули так, что все остальные участники совещания посмотрели на них удивленно и укоризненно.

Генерал откусил щипчиками кончик сигары, закурил и спичкой начал вымерять расстояние на лежавшей перед ним карте. Двое суток глядит он на эту проклятую карту, и двое суток она отвечает ему одно и то же: секретный эшелон, который штаб корпуса требует немедленно продвинуть к фронту, попал в ловушку.

Мост через Безымянку восстановить в короткий срок невозможно: береговые скалы круты, обрывисты, высоки. Как же перебросить эшелон через речку? Генерал придумал было неплохое средство: на противоположной стороне к взорванному мосту подали десять пустых вагонов. Из Могильной выгнали всех, от мала до стара, для ручной перегрузки секретного эшелона. Но люди без толку простояли у взорванного моста весь день и всю ночь. Через Безымянку, вздувшуюся от таяния снегов в горах, не было ходу ни вброд, ни на лодках. И обычно бурливая, сейчас она бешено ревела и несла на своих пенных волнах где-то снесенные деревянные мосты, сорванные плетни, смытые будки, бани, целые сараи. Ручная перегрузка не удалась.

Оставалось одно - Чусовая, сплав. И баржа есть - заготовлена красными для эвакуации заводского оборудования. Но кто возьмется провести ее по коварной Чусовой до линии фронта?

Генерал отложил в сторону сигару и, поднявшись, изложил перед собравшимися свои затруднения. Но говорил он бодро, энергично, бодростью слов и тона стараясь заглушить наползающие сомнения и опасения.

- Вы лучшие люди России! Вам мы доверяем вполне! - закончил свою речь генерал. - Советуйте! Помогайте!

Первым поднялся отец Анисим. Зажав в горсть наперстный крест, он скорбно вздохнул:

- О боге забываем. К помощи всевышнего прибегнуть надо. Молебен отслужим, чудотворную поднимем. С нами бог, и расточатся врази его!

Генерал густо крякнул и обвел всех очумевшими глазами. Тогда сидевший рядом с ним французский полковник, не вставая, сказал на чистейшем русском языке, что он слышал уже о способе русских вести войну с помощью икон, но поднимать надо не чудотворную икону, а взорванный мост. Поднимать любыми средствами и в кратчайший срок! Эшелон с боеприпасами надо немедленно перебросить на фронт, где войска адмирала Колчака вступили в район былых французских концессий.

В этот концессионный район включен и Шавдинский завод. Он уверен, что его слова будут поняты правильно. Он не приказывает - о нет! - он просто передает пожелание французского правительства.

Когда полковник кончил, никто говорить не захотел. Все долго молчали, виновато опустив глаза.

- Куда прешь? - заорал вдруг свирепо адъютант-поручик. В открывшуюся дверь просунулась кудлатая голова и седая борода чусовского лоцмана Матвея Майорова.

***

Палуба коломенки, в сорок метров длиною и восемь шириною, до кормы покрыта поперечною крышей. Чусовая била в борта коломенки тяжелыми волнами, как чугунными молотами, но барка едва заметно покачивалась от этих могучих ударов. У громадной пятиметровой рукояти «пера» (руля) стоял десяток солдат. При быстроте и силе течения Чусовой, только десяток дюжих парней справился бы с барочным рулем.

Бесконечная вереница подвод разгружалась на коломенку. По сходням бегали солдаты и добровольцы из зареченцев, волокли ящики с иностранными клеймами и русской надписью: «Владивосток - Омск».

Усталые солдаты, тащившие длинный, похожий на гроб ящик, споткнулись, и выпавший из их рук ящик ударился о камень. В грязь посыпались новенькие французские карабины.

- Гляди-ко, ружья! - загудел недобро берег. - Против наших!

И вдруг смолкли разом говор, крики, ругань, лишь одиноким ребячий голос прозвенел недетской ненавистью:

- Лосман идет! Матюшка-предатель!

От Заречья к пристани спускался Матвей Майоров. Был он в новом, угольно-черном, с расшитой грудью, романовском полушубке, несокрушимых, подкованных бахилах и заячьей шапке-ушанке. Полушубок его был подтянут французским офицерским ремнем с крючками вместо пряжек.

- За полушубок душу продал! Иуда! - крикнули из толпы.

- Матвей посмотрел из-под пригоршни в сторону крика, но крикнувший сам шел на него. Это был Капралов.

- Совсем, гад, запсовел! - еще издали горячо заговорил литейщик. - Предаешь нас, старая собака!

- Прости, брат! Нужда одолела. Поневоле к полю, коли лесу нет!

- Поневоле? Врешь! Ты нам сусоли не размусоливай! Таких гадов, как ты, надо натло уничтожать! -крикнул визгливо, со слезами Капралов и, поднявшись на цыпочки, ударил лоцмана кулаком по лицу. Новая шапка-ушанка Матвея упала в грязь.

- Не сметь! Не сметь драться, мерзавец! - выдернув из кобуры револьвер, подбежал к старикам поручик.

- Застрелю!

- Стрели ладом! - сказал сурово Капралов. - Промашки, гляди, не дай!

- Грозишь, старая ветошь? - взвел курок офицер.

- Погоди, барин! - загородил Матвей Капралова. Ничего, я стерплю. Господь терпел и нам велел. И, поклонившись низко Капралову, сказал смиренно: - Спасибо, брат. Давно бы так! Поделом мне. Затем повернулся к барже и, сразу сменив смиренный, елейный тон, загромыхал басом: - Управились, молодцы? Ай да-те, трогаем. Отдай канаты!

Свернутые канаты грохнулись на палубу. Коломенка, почуяв свободу, вздрогнула всем своим громадным телом, скрипнула о доски пристани и медленно тронулась.

- Клади руль направо! - рявкнул снова Матвей.

- Направо! - врастяжку, хором ответили солдаты- рулевые, наваливаясь на рукоять.

Нехотя повернулась коломенка кормой к пристани, носом к середине реки. Так, боком, несло ее до стрежневой струи, и тогда опять запел лоцман: - Руль на конь!

- На ко-онь! - навалились солдаты. Коломенка, громоздкая, неуклюжая, легко повернулась, встав вдоль течения, приподнялась носом на волне и всей своей громадой плавно ринулась вперед, набирая ходу.

5. ЧУСОВАЯ - СЕРДИТАЯ РЕКА

Свободные от вахты солдаты пели складно и задушевно: Реве-ела буря, дождь шуме-ел...

Чусовая тоже пела, звенела веселой весенней волной. С левого низкого берега несло сладкими клейкими запахами распустившихся берез. А правобережье вздыбилось серыми скалам, гранита и белыми известковыми стенами - «иконостасами». На гребнях прибрежных скал, высоко-высоко, поглядишь - шапка свалится, темнеет еловый и сосновый лес. Между двумя этими несхожими берегами Чусовая крутила такие «петли», как говорят здесь, на какие не способна ни одна река в мире. Иная «петля» тянется километров на двадцать, а пешеходу в узком месте «петли», по перешейку, достаточно метров триста пройти.

- Ну и силища же в ей ! - улыбался довольно Матвей

- В ком? - не понял поручик.

- Да в Чусовой же! На вид, словно озере, не шелохнется, а погреби навстречу - тогда узнаешь. Сила! Никакому вашему пароходу не совладать. Сердитая река!

Слова эти окончательно успокоили поручика. Он убедился, что на таком стремительном ходу, каким мчалась коломенка, ее на лодках не перехватить. Да и не справиться гребцам с ярым чусовским течением. А к берегу коломенка не пристанет до конечного причала, до линии белого фронта - так приказал генерал.

И поручик лег на разостланную доху. Под мягким весенним солнцем, под ласковым ветерком думал в полудремоте... Чусовая! Древний путь из Азии в Европу. Эти прибрежные скалы эхом откликались на разгульные песни новгородских ушкуйников. Иногда ватаги новгородских «пробойных промышленников» клали свои головы и кости в уральских ущельях и лесах, но чаще робкие «невоистые» уральские дикари - пермь, печора, югора или чудь - покорялись новгородским воинам - купцам и платили дань «господину великому Новгороду»,

Так основались на Урале первые русские поселения, А потом иные, невеселые песни услышала Чусовая.

Заблестела месяцем на чусовских берегах беспощадная строгановская секира, выросли на берегах вольной реки чусовские городки, со стен которых мрачными жерлами глядели пушки, а у запалов дежурили недремлющие пушкари. И под тяжелой строгановской рукой застонала Чусовая безрадостной крепостной, кабальной песней. Под защитой секир и пищалей выколачивали отсюда Строгановы соль и «мягкую рухлядь» - драгоценные меха.

И песни Ермаковой сарыни слышала Чусовая. И Ермаковы коломенки носила гульливая чусовская волна. Из Чусовой Ермак поднялся по ее притоку, речке Серебряной. А затем:

По Серебряной шли - до Журавлика дошли.

Оставили они тут лодки-коломенки

На той Баранчинской переволоке...

Так и сейчас еще поют на Урале.

И пугачевская вольница носилась здесь, по Уралу и по Чусовой. Брали пугачевцы горные заводы «на слом», на копья поднимали заводских управителей, приказчиков и штей геров, а «кузюки» лили пушки для пугачевской армии.

... Мысли поручика прервал тревожащий, беспокойный шум.

- Что это шумит? - приподнялся он на локте.

- Чусовая о боец бьется! - взволнованно и бодро ответил лоцман. - Готовься, ребята!

Все ближе грохот бьющейся о камни воды, и вот из-за поворота показался боец, грозно нависший над рекой, у подножья окантованный белой тесьмой беснующегося прибоя. Чусовая подхватила, как перышко, коломенку и понесла ее на боец.

- Перо влево!.. Круче забирай! - крикнул Матвей.

Но барка на обезумевшем течении не слушалась руля.

Поручик зажмурился, как испуганный ребенок. Ему показалосъ, что угрюмый боец оторвался от берега и летит на коломенку.

- Спускай лот! - скомандовал лоцман. И тотчас с кормы бултыхнулся в воду на толстом канате «лот» - чугунная плаха в полтонны весом. Лот, скользя по дну реки и цепляясь за его неровности, затормозил ход барки. Она пошла тише и стала послушнее на руль: лот от тяжести своей скатился в борозду реки и, увлекая за собою корму, снова поставил барку на фарватер. Перед самым бойцом она нырнула носом в стремнину, словно поклонилась насмешливо утесу, и, обогнув его, вышла на спокойный плес.

- Ловко, черт возьми! - восхитился поручик и засмеялся облегченно.

- Тридцать годов на этом стою! - самодовольно расправил бороду Матвей. - Знаю, что с Чусовой не шути, головой ответишь! А мне еще пожить хочется, винца с хлебцем попить!

И снова завернулся беззаботно в теплую доху поручик и вздремнул сладко. Вздремнули и солдаты. И никто не заметил, что барка нацелилась носом на середину реки, где вода кипела ключом. Громыхнула вдруг барка, заскрипела всеми бревнами, что-то заскребло по ее дну. Затем она накренилась на левый борт и остановилась, мелко вздрагивая от бьющих в корму волн, как загнанное, испуганное животное. И тотчас тишина на барке сменилась криками и воплями:

- На камни напоролись!.. Тонем!.. Камни!..

- Тихо-о! - подмял вопли и крики тяжкий бас лоцмана. - Перо вправо клади!

Барка помедлила, словно раздумывая, и медленно двинулась, по-прежнему вздрагивая.

- Пошла-а! - закричали радостно на палубе. -Иде-ет!

Но рано начали радоваться. Барка судорожно тряхнула кормой. Послышался треск. Румпель приподнялся кверху с висящими на нем солдатами - рулевыми, затем рванулся вправо, разбросав их по палубе.

- Спускай лот! - закричал пропаще лоцман. - Второй спускай... Третий!

Третий лот спустили так быстро, что из-под каната от трения о борт вылетел клуб дыма. И это спасло барку. Волоча за кормой полуторатонную тяжесть трех лотов, она отвернула нос от подводных «ташей » и нацелилась на берег. Ее подхватило какое-то странное течение.

Люди затаили дыхание, не веря своему спасению. А коломенка медленно подходила к правому гористому берегу.

Лоты подняли, баржу прикрутили канатами к береговым деревьям. Лоцман на лодке осмотрел руль и вышел на берег сумрачный.

- Вдребезги разнесло перо о таши. Ночевать придется. С утра чиниться начнем, а пока заваривай, ребята, кашу!..

6. ХЛОПУШИНА ГОРА

Поручик крутился по берегу. Вынюхивал. Высматривал.

Прислушивался. На дне его сознания затаилась уткая уверенность, что эта случайная авария грозит ему бедой. Но он еще бодрился. На берегу ничего подозрительного. И поручик начал разглядывать внимательно гору, к подножью которой они причалили.

- Ты чего вихляешься, как козел непривязанный? - подошел к нему лоцман. - Слазим-ко лучше на гору.

Взглянем, нет ли поблизости чего-нибудь такого, что нам с тобой не по вкусу. Чуешь, о чем речь?

Они начали подниматься по голым гранитным утесам к заросшей лесом вершине.

- Как эта гора называется? - посмотрел поручик на карту.

- Не знаешь?

- Как не знать? Хлопушина гора! А почему так - вот слушай -ко. Давай сядем, я выше не пойду, ноги не держат. Старость не радость. - Старик сел на плоский камень. - Вы, люди ученые, все знаете, а вот знаешь ли ты, барин, кто такой Афоня Хлопуша был?

- Знаю, - не отрывая глаз от карты, ответил поручик. - Пугачевский атаман. Его в Оренбурге казнили, голову отрубили.

- Твоя, правда, барин. Отрубили Афоне головушку. А до этого, слушай-ко, что здесь, на этой горе, приключилось.

Разбила здесь свой стан Афонина вольница, костры разложили, а тут вечер, тут ночь, ну и уснули с устатку крепко. А ночью обложили гору царицыны драгуны да мушкатеры, стрелять начали и на гору полезли. Видят Афонины молодцы, мало их против Катерининого войска, смерть неминучая, но поклялись тут же биться до последнего, а пощады не просить. Услышал их клятву Афоня и говорит: «Нет, верные мои товарищи, умирать вам нельзя, рано еще. Вы еще народу пригодитесь. А кто же будет его из кабалы вызволять? Видите вы вон тую пещеру? Бегите туда, прячьтесь, там ваше спасение! » Набились Хлопушины молодцы в ту каменную пещеру, а царицыны солдаты тут как тут! Хотели они в пещеру стрелять, а Афоня высек рядом с пещерой на камне крест, заклял крепким заклятьем, и закрылась каменная пасть пещеры. Спас Афоня своих товарищей, а сам отдался в руки Катерининых драгун. После того ему и отрубили голову! Вот так-то, барин. Сам погиб, а через то товарищей своих спас. Великой души человек был. А народ и прозвал эту гору его именем.

-Хороша сказка! - улыбнулся бледно поручик.

-Не сказка, а сущая быль, - сурово ответил лоцман. - Поднимись повыше по этой тропке, сам Афонии крест на скале увидишь. А ежели душа у тебя не заячья, приходи сюда ночью, приложи ухо к камню, услышишь, как Афонины молодцы в горе гудят: «Гу-гу-гу! » Сговариваются, когда им на свет выходить и снова изводить неправду на русской земле. Считаю, что скоро уж они откроются. Сейчас самое подходящее время.

- Ох, и сильна же у вас, чертей, пугачевская закваска. Бунтовщики чертовы! - рывком поднялся с камня поручик, нервно оправляя ремень с револьверной кобурой.

- А как же! - охотно согласился лоцман. - Закваска эта у нас крепкая. Ты на нашу Могильную погляди, что ни двор, то либо Капралов, либо Полковников, я вот Майоров, а есть и Генераловы. А почему такие прозвища? Ну-кось, отгадай! Потому что все мы внуки и правнуки Емельяновых генералов, полковников да майоров. И нашим дедам-прадедам головы на плахе рубили, ноздри щипцами рвали, на щечку каленое клеймо прижигали. А ты, барин, закваска!

Поручик покосился на лоцмана. Сидит на камне, как леший, кряжистый, косматый, косолапый.

-Не пугай, дед! - злобно сказал он. - Нам Афонькина вольница не страшна. Других надо опасаться. Я выше пойду, до вершины поднимусь.

-Ну что ж, гуляй ! Гляди, однако, волчья свадьба не сожрала бы. У них, у серых, сейчас самое гульливое время. Яруют! - засмеялся лоцман нутряным, затаенным смешком.

-А я вниз поплетусь, кашу хлебать.

Поручик расстегнул кобуру и пошел медленно вверх по тропке. Справа -по-прежнему голые угрюмые камни, слева

-обрыв к реке и внизу- маленькая, как игрушечная, барка. А вот и крест, грубо высеченный на скале. Не Хлопушей, конечно, а каким-нибудь раскольником-отшельником.

Крепким ароматным настоем распустившихся деревьев и трав ударило в ноздри. Исчез голый камень скал. Кругом, и справа и слева, могучий лес и высокая сочная трава.

Дюжие сосны, пихты и ели; молодые липы, и клен, и корявый илем, унизанный цветами, похожими на шишки хмеля. На опушке -трубчатые листья черемухи и ярко- красный пион, по-местному -марьин корень, которого так боятся гадюки. Где-то лепечет студеный родник.

- Поручик стоял на вершине Хлопушиной горы.

Спрятавшись за толстую сосну, чуткими стеклами бинокля прощупывал окрестность. Обтаявшие и зазеленевшие вершины гор и хребтов спокой ными, могучими волнами уходили вдаль, в кипящее золото заката. Нигде нет признака человека, ни крыши, ни дымка, ни собачьего лая. Пустыня!

Поручик сел на поваленное бурей дерево. От быстрого подъема кровь била в виски, пела в ушах. И шум этот начал приближаться, разрастаться, и слышались в нем осторожные, крадущиеся шаги, глухие, словно подземные, голоса: «Гу-гу-гу!.. »

Поручик вскочил. Что это?.. Хлопушина вольница в горе разговаривает? Отплюнулся раздраженно: «У страха не только глаза, но и уши велики! Черт... неужели трушу? »

Сдерживая: поднимающуюся изнутри дрожь, прислушался.

Чусовая плескалась в берега, шумно вздыхала бурунами у бой цов и на ташах. В прибрежных кустах хрипло залаяла лиса, в глубине леса забормотал тетерев, на ближай шей отмели загоготали гуси.

Пустыня!

Поручик огляделся еще раз. Дыбятся горы. На потемневшем небе рассыпались крупные, как орехи, звезды. Костры, разложенные солдатами на берегу длинными огненными столбами отражаются в воде. А кроме -ни луча, ни искры.

Пустыня.

Но, спускаясь с горы, пугливо оглядывался, вздрагивал от каждого шороха и злился на себя за бабью нервность.

Лег на носу барки, завернувшись в доху. Решил не спать. до рассвета. Глядел на темный загадочный силуэт Хлопушиной горы. Каменная ее громада вдруг заколыхалась, подпрыгнула к ярким звездам, и поручик опустился незаметно в бездонные глубины сна.

7. АФОНИНА ВОЛЬНИЦА

Сквозь теплую дремотную лень услышал тревожные крики:

- Где поручик, чтоб ему лопнуть! Господин поручик! Что же делать будем?

А когда выпростал из теплого меха голову, услышал далекие и близкие выстрелы и страшный, грохочущий шум. На рассветном и побледневшем, словно усталом, небе четко вырисовывалась зловещая Хлопушина гора. Над нею трепетно светила одинокая запоздавшая звездочка. А на склонах горы копошились неясные быстрые тени, и вниз летели огромные камни, целые утесы, как показалось поручику. Камни скатывались к солдатским кострам, тушили их, опрокинули и расплющили пулемет, разбросали стоявшие в козлах винтовки, как живые, гонялись за разбегающимися солдатами.

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 Следующая ⇒