Дмитрий Ольгердович, князь брянский 3 страница

Хорошо вооружённые воины въезжали в южные ворота Любутска не как хозяева, а как иноземные гости: на них простые горожане смотрели с любопытством, но без радости. Редко кто из ремесленников мог крикнуть им открыто, не таясь:
– Здравы будьте, Пересвет и Ослябя!
На такие приветствия всадники отвечали не только кивком головы, но и называя смельчаков по имени: «Здравствуй, Сокол, рады видеть тебя живым и здоровым! » Или: «И ты, Молот, здрав будь! »
Отвечая на приветствие Молота, Ослябя спросил:
– Протоиерей Феофил у себя?
– Где же ему ещё быть? У себя!
Проследовали к дому священника, что был у самой церкви.
На стук в калитку открыл сам церковнослужитель. Пустил только во внутренний дворик, не приглашая в дом. Объяснил своё поведение так:
– Не ко времени вы. К новому наместнику приехали люди Сигизмунда Ольгердовича. Сидят уже две недели, вестей ждут от Мамая. Чует моё сердце – собираются тёмник Золотой Орды и Великий князь литовский заодно действовать. Может, уже этим летом…
– Кто ж наместник? – спросил Пересвет.
– Знаете вы его. Из купцов местных, Лоб.
– Лоб? Это тот, что с трубецким купцом по кличке Лихой всегда конями торговал? – переспросил Ослябя.
– Он самый. Отдохните самую малость, а ночевать в городе не советую. Преданность свою новому наместнику многие захотят показать… Если за вас заступятся другие – смута может начаться… Не хотелось бы этого.
– Пусть кони немного передохнут, – нахмурился Пересвет. – Дорогу на Москву отсюда знаем. Через час и тронемся.
– Ну, на часок можно и в избу пройти. Не здесь же вам маяться, – словно извиняясь, пригласил в дом Феофил.

Через час, как и обещал Пересвет, братья сами отворили ворота «гостеприимного» подворья, собираясь в дальний поход, однако с удивлением обнаружили на улице шестерых всадников и двое саней, в которых, кутаясь в тёплые платки, были женщины и дети.
Старший (это был знатный оружейных дел мастер Молот) попросил за всех:
– Братья, возьмите нас с собой. Вы же в Москву? Нашим семьям терять нечего: Лоб – враг, он жизни здесь не даст. Мы ещё против Ольгерда воевали… Что ж нам тут делать, коли и вас в Любутске нет? Берёте?
– Вольному – воля, – ответил Пересвет. – Присоединяйтесь.

***

Едва Любутск скрылся за холмом и показался густой ельник северо-восточного приграничья владений Великого княжества Литовского, как впереди замаячили какие-то всадники.
– Пятнадцать, шестнадцать, семнадцать, восемнадцать, – считал Яков.
– Это если в лесу засады нет, – поправил сына Ослябя.
Молот прищурился:
– Да то ж наши, любутские… Это Лоб преграду нам ставит… А вон тот, дальний…
– Я узнал его, – подтвердил Пересвет. – Это из Трубецка, купец Лихой.
Всё ближе к лесу отряд Пересвета… Когда два отряда были уже напротив друг друга на расстоянии прямого полёта стрелы, отряд Лихого обнажил сабли.
Пересвет вырвался вперёд:
– Сабли – в ножны! Прочь с дороги!
Лихой подал голос:
– Вы – чужие здесь, в Литве чужих не жалуют! Бросай оружие! А не то всех порубаем!
– Кто здесь чужой?! Я?! – побагровел лицом Ослябя, и вынул свой меч из ножен.
Это стало сигналом для всех.
Сошлись на саблях и мечах. Сразу стало ясно: против Молота и Пересвета выставляй хоть сотню, - всё бесполезно… В одно мгновение двое пало от меча Пересвета, третий – от меча Осляби. Пересвет решил расправиться с трубецким купцом: много всяких гадостей рассказывали про эту мразь… Трубецкие говорили, что первые свои гроши он получил, торгуя живым товаром. Не исключено, что жена и сын Пересвета оказались рабами именно по доносу этого мамаева соглядатая.
Лихой, видя, что на него надвигается Пересвет, развернул коня к лесу, пытаясь бежать, да разве можно убежать от лучшего воина на Руси?
– Моли о пощаде! – рычит Пересвет, поднимая меч и настигая свою жертву.
Вместо того, чтобы исполнить приказ, Лихой поднял саблю и в ответ получил такой страшный удар, от которого свалился наземь, рассечённый надвое от плеча до живота.
«Жаль, не скажет теперь ничего… А он наверняка что-то знал… Что ж это я так? » – удивляясь безмерной своей ярости, подумал Пересвет и обернулся к своим.
Нескольких уложил Молот, Ослябя никак не мог справиться со вторым соперником, который не столько нападал сам, сколько ловко уходил от ударов…
«Юркий, гад, так и уйти может», – подумал Пересвет.
А вот Якову нужна помощь. Его соперником оказался совсем маленького роста любечанин, но столь сильный, что меч Якова чуть ли не выпадал из рук после каждого удара.
Взревел Пересвет, поскакал на помощь Якову. Этот рык для оставшихся в живых разбойников прозвучал как сигнал к отступлению. Они закинули щиты за спину, покидая поле битвы, направились к городу.
Братья оглядели своих. Лишь Молот получил лёгкое ранение в левое плечо, на остальных не было ни царапины.
На санях из-под рогож начинали высовываться перепуганные мордашки детей: женщины позаботились о безопасности своих чад, накрыли их перед началом схватки.
Наскоро оказав первую помощь Молоту, поехали дальше.
– Нам бы засветло только до Алексина добраться, а оттуда на Литву выдачи нет, – заметил Ослябя.

***

Всё дальше, дальше на север. Всё дальше, дальше от Светланы… Он предал её? Надо было вплавь пуститься за тем кораблём, что увёз любимую в чужие неведомые края?..
А тут ещё эта дурацкая стычка под Любутском… С кем он, Пересвет, воюет? С татарами? Но он прошёл дикой степью до самого Крыма и обратно, не убив ни одного татарина, а на берегу Оки убил троих русичей… За что? За то, что Любутск ныне верно служит Великому князю литовскому Ягайло? А кому служит он, Пересвет? Единокровному брату Ягайло – Дмитрию Ольгердовичу. Перешёл, правда, Дмитрий на службу к московскому князю. И веры православной не предаёт. А те, убитые им у Оки – они, что – не православные?
Голова раскалывалась от таких мыслей. Окидывал взором брата родного. Тот тоже хмур и неразговорчив.
Встретились глазами.
– Что, брате, делать будем? – спросил Пересвет.
Насупился Ослябя, опустил голову:
– Вон показался Радонеж, а рядом с городком святой Сергий живёт… К нему надо идти. Больше нам никто не поможет.
Пересвет согласился.

– Жить не хочу, отче. Зачем она мне, жизнь? Самых близких людей не защитил, не спас. Не оказался рядом в минуту опасности. Потом вдогонку пустился, но не сразу, время упустил… До Кафы дошёл, с врагами вместе трапезничал, а когда назад возвращался, не ворогов своих, язычников проклятых, а православных людей русских зарубил. Как жить с этим? Да и надо ли?
Слова вырывались у Пересвета вместе со стоном. Помолились все вместе перед иконой Божьей Матери, а затем долго молчал Сергий, стоя лицом к алтарю, словно мысленно беседовал с вышними силами… Никто не посмел прервать это молчание, все понимали – не здесь сейчас великий старец, может, в самом Царьграде, может, с архангелами на небесах, а, может, подземные тёмные силы испытывает своими праведными вопросами.
Наконец, повернулся к братьям. Его лик был светел. Глядя прямо в глаза Пересвету, начал так:
– С врагами, говоришь, трапезничал? Кто – враг? Как дошёл до мысли такой? Татары – люди добрые, многие торгуют честно, скотом, изделиями восточными, не людьми. А вот Мамай у них... не царского рода, а сам хочет царём стать. От плохой мысли до плохого действия – полшага... Вот уж кровь проливает и татарскую, и иных народов... Глядя на него, и иные начинают злобствовать. Кому много в этом мире дано, с того и много спросится... Пойми: враг тот, кто силу свою на службу диаволу отдаёт, кто безвинных обижает. Этой тварью может быть и татарин, и русский, и литвин, и фрязин. Пустишь диавола в сердце своё – сам себе врагом станешь, ибо душа – от Бога, божественное с диавольским не согласуется... Вот ведь как! Сила должна добру служить! Поднял меч, мать и брата защищая – честь и хвала тебе. А если для грабежа невинных пахарей – ты уже не божье создание, а тварь адова...
Помолчав немного, продолжил:
– Уповай на милость Божию. Верь ему. Без его воли и букашка последняя не исдохнет, не то что человек… Не суждено погибнуть твоим близким – не погибнут. Молись за них денно и нощно, и Бог тебя услышит. Так же и тебе, Ослябя, надобно поступать. А силу вам даст служение церкви нашей. Ступайте к князю Дмитрию в Переяславль и отпроситесь у него со службы. Вам теперь не князьям служить надобно, а Богу и всей земле Русской. Неисповедимы пути Господни. Смотри, Пересвет: ты до Кафы дошёл малым отрядом, назад вернулся, и никто тебя не тронул. Ни зверь, ни человек. Значит, главное у тебя ещё впереди. Бережёт тебя Господь. Нужен ты ещё Руси и укрепить собою должен веру православную…
Смотрел Пересвет на Сергия неотрывно, пожимая плечами, и удивлялся словам его праведным. Сколько человеческой мудрости было в них! И всё же доля сомнения оставалась где-то глубоко в душе, что-то мешало полностью согласиться со сказанным.
– Неужели сила моя теперь только церкви надобна? – спросил Пересвет старца.
Улыбнулся Сергий. И улыбка та была простой, добродушной.
– Богатырей на Москве немало. А вот сильных духом пока не хватает. Иначе давно бы князья объединились, да иноземные нашествия прекратили… Ваша служба Господу будет доброй… И свет добра разольётся широко… Возвращайтесь от Дмитрия Ольгердовича не мешкая, иноками вас своей обители сделаю, – ответил Сергий и перекрестил братьев.
И столько уверенности было в его словах, что Пересвет и Ослябя теперь не сомневались: жизнь у них круто меняется и начинается как бы заново.

Глава 4. Сборы

Спустя восемь лет Дмитрий Ольгердович вновь у стен Переяславль-Залесского. Тогда, восемь лет назад, что видел и слышал здесь? Полностью сожжённый посад, непреступные стены града, которые так и не удалось взять его дяде Кейстуту… Всюду дым, огонь, крики уводимых в полон сельских жителей и проклятия защитников города в свой адрес.
Запомнился брат Андрей на горячем, взмыленном коне: тот четырежды объехал град вокруг, но нигде не нашёл слабого участка в обороне… Пытался и он, Дмитрий, углядеть слабое место в крепости, однажды неосторожно приблизился к земляному валу. И словно шершень просвистел-прогудел у правой щеки: то слегка царапнула стрела, пущенная из самострела с дозорной башни…
Пришлось ретироваться, не лезть на рожон.
А сейчас? Отстроен заново посад, вонзились в небосвод главки обновлённых церквей Горицкого и Феодоровского монастырей, открыты юго-западные ворота крепости и… Вот она – центральная Красная площадь города, с двухэтажным деревянным княжеским дворцом и с двухсотлетним белокаменным Спасом, поставленным здесь не кем-нибудь, а самим Юрием Долгоруким.
У дворца Дмитрия Ольгердовича встретили бывший наместник-воевода Феодор Покропаев, знатные бояре и купцы города. Феодор рубанул сразу:
– Я, княже, верой и правдой исполнял здесь волю Дмитрия Ивановича, а теперь принимай власть над городом и округой, а меня уволь, мне торговать надобно, а не службу служить в мирное время.
Дмитрий возражать не стал и выкрикнул:
– Андрей Серкизов!
– Здесь я! – подъехал крещёный татарин.
– Принимай должность переяславского воеводы у Феодора Покропаева. Тебе быть здесь главным по военной части. Понятно?
– Как не понять! Службу княжескую буду исполнять не за страх, а за совесть! – радостно отозвался Андрей.
– Феодор, покажи дом, да расскажи, где княжнам лучше разместиться, а где мне, – Дмитрий потянулся, всем своим видом показывая, что сильно устал. – Нынче вечером самых именитых бояр и купцов, настоятелей монастырей прошу быть на княжий ужин.
Обвёл всех тяжелым взглядом и неожиданно широко улыбнулся, весело добавил:
– Знакомиться будем!

Хотя после дороги сильно тянуло ко сну, и супруга уговаривала прилечь отдохнуть, всё же поступил по-другому: умылся, сполоснулся до пояса холодной водой, дорожную одежду сменил на торжественную, нарядную, богатую яркой вышивкой и жемчугами, – пошёл к батюшке Спас-Преображенского храма.
Протоиерей Фотий перед иконой «Преображение Господне» благословил Дмитрия на владение переяславской землёй.
Спросил Дмитрий:
– В чём отличие этих мест от других?
Вопросом на вопрос ответил Фотий:
– От каких – других?
– Витебских, брянских, любутских…
– Все земли, что назвал ты, княже, ныне принадлежат великому князю литовскому… Мы же крепко стоим за Москву белокаменну… Такой её сотворил Дмитрий Иванович, внук Калиты. И скоро не будет над Москвой власти Золотой Орды, расправит свои крылья молодой орёл, и потянутся к нему иные русские князья…
– А пока крылья у Вильны крепче, не платит никому дань, в отличие от Москвы.
– Уже не платит, разве не знаешь? Шесть лет назад здесь, в Переяславле, собирались князья на Совет и решено было на Совете: стоять крепко за Москву, а долг московского князя – стать наравне с татарским ханом, быть ему братом, а не сыном. Освятил это решение митрополит Алексий.
– Я с татарами бился… ещё на Синих Водах… Позовёт Дмитрий Иванович – с радостью встану под его знамя. И брат мой Андрей так же мыслит.
– В этом переяславцы будут тебе, княже, надёжной опорой. Не сомневайся.

На княжеском ужине присутствовали три боярина, три купца, пять игуменов – настоятелей местных монастырей, протоиерей Фотий, сокольничий Иван Чёрмный. Сторону князя представляли его сыновья Михаил и Иван, а также вновь назначенный городским наместником Андрей Серкизов.
После первых провозглашённых здравиц и выпитой медовухи остававшаяся настороженность спала, переяславцы повели себя свободнее; перебивая друг друга, старались показать князю все местные особенности сразу.
– Ряпушки нашей, княже, отведай, – предлагал Дмитрию сам Феодор Покропаев. – И варёной, и томлёной в капусте… Я её Дмитрию Ивановичу поставляю, великому князю московскому, каждый месяц обозы в Москву снаряжаю… Озеро наше на рыбку богатое, ленивый только голодать будет.
Иван Чёрмный блюдо из рябчиков подавал:
– Это мои ловчие силками поймали, а моё дело – молодых соколиков обучать да великому князю их поставлять.
Каждый монах в свой монастырь приглашал, каждый свои святыни показать обещал. Однако от Фотия уже узнал кое-что Дмитрий, упрекнул игуменов:
– Монастырей много в Переяславской земле, а о Синем камне молчите? Что, совладать с ним не можете? В Купальскую ночь не в церкви, а к камню народ идёт, желания свои загадывает, словно пред иконами… Как же так?
– Край наш дикий, лесной… Кто поля засевает – тот крестьянином зовётся, значит, во Иисуса Христа нашего верует, но селян ещё много, в лесных дебрях прячутся, лесом и реками пропитание себе добывают… Там волхвы и обитают, – оправдывался за всех молодой настоятель Горицкого монастыря.
– В каждом монастыре побываю, – пообещал Дмитрий. – Но прежде кремль осмотрю, приозёрные веси проведаю, судебные дела разрешу… Князя в лицо знать должны!

***

Пока осматривал сторожевые башни кремля, давая указания об их укреплении, пока знакомился с ближними и дальними весями, не заметил, как подошли дни Масленицы.
Народ праздновал приход весны. Праздновал, в общем-то, так же, как в Витебске, Брянске, Трубецке, как во всей земле русской: водили хороводы, смотрели представления скоморохов, жгли костры, пекли блины. И первый блин обязательно предназначался комам-медведям и относился в лес.
И всё-же отличия были: лица селян и горожан были более открытыми, радостными, чем на юге, где поборы в пользу Золотой Орды были намного тяжелее, где нежданные набеги степняков случались чаще и были злее из-за невозможности спрятаться в родном лесу, болоте, из-за невозможности уйти по воде тёмными лесными протоками и озёрами.
Здесь зримо ощущалось чувство свободы, а главное – желание и готовность защищать свободу во что бы то ни стало. Оттого, наверно, и христианство сюда проникало с трудом, на селян сильно давить княжескими налогами нельзя было: за избами русичей на тысячи вёрст простирался дремучий лес, бывали случаи, когда от жадных до богатства неразумных правителей целыми весями снимались с насиженных мест и уходили за сотни вёрст, уходили не наобум, а в места, разведанные купцами-первопроходцами, проникали в земли диких северных народов, селились рядом с ними, меняя свои ткани, изделия из железа на шкуры северных животных, моржовые клыки, узнавая, – на всякий случай, – дальнейшие речные пути-дороги.
В дни народных гуляний монахи ходили хмурыми, но не мешали радоваться жизни простым людям; князья и бояре не выступали заводилами, но не отказывались, когда их зазывали в хороводы, когда приходилось подпевать в хоре, исполнявшем известные всем песни. А уж послушать певцов, слагающих старины про Илью Муромца, князя Владимира Красное Солнышко считалось и вовсе не зазорным.
В княжеских семьях в праздничные дни горазды на выдумки становились жёнки и дети, даже слуги, общаясь с местными, раньше своих хозяев успевали прознать северные особенности народных гуляний.
Но вот сожгли чучело «Марёны», отплясали ряженые медведями скоморохи – прошёл праздник.
Тут и пришли в Переяславль Пересвет с Ослябей. Пришли с просьбой отпустить их к Сергию насовсем.
Долго не давал ответа Дмитрий, мысленно перебирая те возражения, которыми мог бы переубедить братьев. И не находил. Спросил лишь:
– Придёт Мамай на Москву и увидит: лучшие вои русские надели монашеские одеяния и попрятались по монастырям. Когда на ваших глазах будут гореть православные храмы – совесть не заест?
Не задумываясь, сразу ответил Пересвет:
– Всецело доверяемся отцу Сергию. Он не раз уже радел за Москву. Верим: нашими жизнями он распорядится верно.
Вздохнул Дмитрий:
– Ступайте с Богом. Помните, что я вам сказал.
– Спасибо, княже, на добром слове. Мы за тебя молитвы Богу возносить будем.
– Не за меня одного, – поправил князь. – За всю Русскую землю молитесь. Ещё не одно испытание ей предстоит.

***

Лето началось для князя Дмитрия с плохой вести: на соколиной охоте упал, поскользнувшись, и ударился боком о старую поваленную сосну сын Михаил. Вначале м; лодец терпел боль, но через два дня уже не мог встать с лежанки. Ни баня, ни растирания мёдом не помогали.
Тут и напомнил сокольничий Иван о Синем камне.
– Сходи сам, княже, к Синему камню, отнеси ему сладких пирогов, прикоснись к нему, попроси о самом сокровенном. Многим помогал камень, может, и тебе не откажет…
Нахмурился Дмитрий, не хотелось верить в какие-то камни, но, глядя на разбитого параличом сына, согласился:
– Веди к камню… Веди лунной ночью, не хочу, чтобы попы да простой люд обо мне как о диком язычнике думали.
В эту же ночь они и пошли.
– Камень лежит почти на берегу озера, – по дороге рассказывал Иван. – Заметишь его сразу. В высоту с человеческий рост будет, а в обхвате саженей десять.
Остановился у большой раскидистой ракиты.
– Вон, княже, кустарник впереди. За ним и увидишь камень. Эк сегодня луна слепит. Видно, хоть грамоты читай… Я здесь тебя обожду, так?
Ничего не ответил Дмитрий, отправился к ивовым кустам. Поправил висевшую у пояса суму, в которой лежало угощение для камня – медовый пряник.
«Чушь какая-то… Просить камень… Но сына жалко… Лежит, руками и ногами двигает, головой мотает, а спина недвижима… Почему святые не помогают, сколько раз пред иконами молился, почему к камню идти надо? Ужель помочь может? » – вопрошал сам себя.
Пройдя кустарник по хорошо освещенной лунным светом тропинке, увидев впереди громадную глыбу, ощутил чудодейственную завораживающую силу не то самого камня, не то места, где он находится. Как будто оказался в гостях у сказочных сил, которые всё могут, которым всё по силам, - и больного поднять, и мёртвого из-под земли вытащить на этот синий лунный свет... Вот сейчас выйдут страшилища из озера и сами окружат этот волшебный камень, который на самом деле и не камень вовсе, а заколдованный главный чародей этих мест…
Дмитрий подошёл к чёрной неведомой силе вплотную. Коснулся камня рукой. Удивился его теплоте. Достал из сумы подношение, положил на самый верх. Обнял Синь-камень, приник к нему ухом, словно пытаясь услышать ответ на свои вопросы: «Что с сыном? Отпусти его. Дай ему силу. Пусть встанет и будет, как прежде был: сильным, ловким, умелым… Ему ещё детей растить, защищать их…»
Показалось: дышит камень, молвит: «Иди…»
Отшатнулся. И рядом увидел обнажённую женскую спину… Обернулась красавица, в лунном свете показалось: Анна. Рванулся к ней, схватил за руку:
– Анна?
Молчком вырвалась женщина из рук князя, оттолкнула его, забежала за камень. Дмитрий – за ней. А там – нет никого. Обошёл вокруг, наверх посмотрел. Никого!
«Анна, или нет? » – в десятый, сотый раз спрашивал сам себя. Вспомнил, с какой силой его оттолкнули. У его жены такая сила была когда-то, но не сейчас, – лет десять назад… Значит, не Анна, а похожая на неё женщина?
Мысль об Анне не давала думать больше ни о чём другом, Дмитрий быстро направился к тому месту, где ждал Иван.
В кустах – ещё одна неожиданная встреча.
Почти наткнулся на высокого худого человека в чёрном одеянии:
– Не те силы просишь, княже… В полуверсте отсюда Никитский монастырь, в него и приноси завтра своего сына.
– Ты кто? Пошто знаешь, зачем приходил?
Дмитрий обошёл чёрного человека и встал так, чтобы луна осветила лицо незнакомца. Спокойный худой лик странника, его серебристые волосы дали понять, что перед князем стоит пожилой монах. Где-то уже видел это лицо… Где?..
- Я настоятель Никитского монастыря, - подтвердил догадку князя церковнослужитель. – Был на твоём званом ужине… Сына приноси. Время упустишь – не поднимется он. Иди.
«Опять это слово – «иди»… Да, надо идти. Вот ночка выдалась…» – с этими мыслями Дмитрий подошёл к раките.
– Иван!
– Здесь я, – вышел из-за дерева сокольничий.
– Пошли. Видел кого?
– Нет.
По дороге Дмитрий составил план действий. «Если это не Анна… Из домашних только одна похожа на жену мою… И моложе, да, она моложе… Мария Друцкая… А если не Мария… Тогда мне и дела нет, кого из местных русалок встретил…»
Дома со свечой в руках кинулся в спальню жены. Анна спала. Коснулся её тёплой щеки. Супруга разомкнула сонные очи, с опасением спросила:
– Что, Дмитрий?
– Ничего. Спи. Я сейчас приду.
Поцеловал и пошёл в спальню Марии.
Разбудил храпящую у входа девку. Та подозрительно ясными глазами уставилась на Дмитрия Ольгердовича:
– Что, княже?
– Веди к Марии!
– Как можно?
– Ничего плохого я не задумал… Ладно, сиди здесь, я сейчас быстро выйду…
Вошёл, освещая комнату свечой. У печи на полатях спал её сынишка Андрей. В углу было ещё одно спальное место, там лежала Мария.
Сдернул одеяло. Мария быстро села, приложив руки к груди, тревожно глядя в глаза князя. Она была в ночной рубахе.
«Глаза… Те глаза», – подумал Дмитрий, и, усмехаясь, указал на впопыхах брошенное на пол верхнее платье:
– Это – что?
Молчали женские уста, лишь тревога и какая-то непонятная боль скрывались в голубых (а не серых, как у Анны) глазах …
– Что просила у камня? – Дмитрий коснулся холодного плеча Марии. Да, это её тело, тело той русалки у Синь-камня…
– Все просят у камня… За сына твоего Михаила просила…
– Тебе что сын мой?
– Кроме вас у меня никого ближе нет… Андрюшечка только мой… Не зла – добра просила для тебя и твоей Анны…
Нахмурился Дмитрий:
– Не ходи боле туда.
Оглядел её внимательно, приблизив к лицу свечу. «Как похожа на молодую Анну… Словно сестра родная». Уходя, бросил через плечо:
– Крещёным нечего там делать.
А служке сунул кулак под нос:
– Ежели за княжной и княжичем молодым не доглядишь – с живой кожу сдеру!

***

Едва на аршин поднялось солнце над горизонтом, к воротам Никитского монастыря подъехала повозка, в которой лежал Михаил Дмитриевич. Дмитрий Ольгердович с сыном Иваном и его тёзкой Иваном-сокольничим сопровождали повозку пешими.
Их встретил настоятель монастыря и его монахи. Михаила на носилках внесли в церковь, монахи отслужили молебен во здравие.
Затем опять положили Михаила в повозку, настоятель объяснил князьям:
– Тут в низинке есть колодец, который выкопал два столетия назад сам Никита Столпник, основатель этого монастыря. Вода из колодца обладает чудодейственной силой, многих людей вылечила. Ниже по ручью – видите? – банька. Туда мы лечебную воду наносили и уже разогрели. Княже Дмитрий, тебе надо будет сына неделю в нее возить. Сам увидишь: с Божьей помощью через пять дней твой сын садиться сможет, а через неделю сам ходить станет, без посторонней помощи. Такова сила Божья и Никиты Столпника… А еще это сила Никиты Великомученика, которому монастырь посвящён.
– А тебя как величать, батюшка? – только сейчас спросил Дмитрий имя у настоятеля монастыря.
– И меня тоже Никитой зовут, – улыбнулся главный монах.

***

Вышло всё так, как и обещал Никита. На пятый день лечения Михаил уже мог садиться, через неделю встал, а через месяц конно охотился со своим любимым соколом в полях у Берендеевских лесов, словно и не было никакой болезни.
Тёплыми июньскими днями народ отпраздновал языческий праздник Купалы, когда Синь-камень окружили сотни людей с подношениями из пирогов, сладких рогаликов, коржей и печенья… Да и как не отдать это Камню? Болезни телесные и душевные гложут простого человека, вот идёт он и в церковь, и к знаменитому языческому месту… Уходят болезни – снова идёт житель приозёрного края благодарить всех известных ему святых, а заодно – на всякий случай – и Синь-камень, который спасал и его, и дедов, прадедов и пра-прадедов от всяких напастей… Если отвернутся лесные духи от человека – что он будет делать? Без грибов, ягод, без зверя лесного, без рек и озёр с живою да мёртвою водою? А сами деревья, которые дают и кров человеку, и тепло, и лекарства? Если лес заболеет, кто его лечить будет? Нет уж, новая вера хороша, но и старых богов лучше не забывать – так думал здесь каждый русич.
Едва прошёл праздник Купалы, прискакал вестовой от Дмитрия Ивановича: срочно явиться князю в Москву на Совет.
Поехал Дмитрий Ольгердович в сопровождении трёх Иванов: своего сына, переяславского сокольничего, да Ивана из Трубецка.
Поменяв коней в Радонеже, к концу второго дня прибыли к великому князю московскому. Дмитрий Иванович обрадовал нового владельца Переяславля Залесского:
– Твой брат Андрей уже здесь. Остановился у окольничего Тимофея Вельяминова. И ты к нему ступай. Завтра после полудня – Совет: Мамай на Москву идёт.

На Совете Ольгердовичи увидели князей, которых уже хорошо знали: Владимира Андреевича Серпуховского, Дмитрия Михайловича Боброк-Волынского, Андрея Фёдоровича Ростовского, Глеба и Романа Брянских (изгнанных с берегов Десны ещё самим Ольгердом). Были и незнакомые: Симеон Оболенский, Иоанн Тарусский. От церкви был игумен Симоновского монастыря Феодор, племянник Сергия.
– Ярославские князья присоединятся к нам только завтра, – заявил великий князь Дмитрий Иванович. – А созвал я вас, братья, ибо поломянная весть (поломянная весть – «огненная» весть. – Прим. А. Р. ) пришла из-за Дона: собирает свои силы темник Мамай, думает на Москву идти. Князь Олег Иванович Рязанский шлёт нам известие: хочет соединиться с Мамаем литовский князь Ягайло. Что, Ольгердовичи? Способен на такое братец ваш единокровный?
Андрей – старший, он и встал отвечать:
– Ягайло – лиса хитрая, но и осторожная. Был бы он, как отец наш, да Бог ему отцовой отваги не дал. А посему мыслю: будет он осторожничать до последнего. И пойдёт на бой только тогда, когда будет до конца уверен в своей победе.
Задумался Дмитрий Иванович. Никто не отважился нарушить молчание. Потом сказал тихо, положив правую руку на стол, ладонью вниз (многие знали этот жест Дмитрия; если кладёт так руку, значит, решение твёрдо и спорить уже бесполезно):
– Сидеть в Москве и ждать двух врагов сразу – значит, проиграть не только битву, но и Отчину потерять. Объявляю сбор всех ратных сил. Первого августа должны все быть на Москве. Без оружия ратников не приводить. Можно быть без панцирных доспехов, но с оружием! После Москвы смотр сил объявляю в Коломне. Южане могут на
Москву не идти, сразу направиться к Коломне. Там всем быть к пятнадцатому числу августа. А теперь… Пусть каждый скажет. По правую руку от меня первым Владимир Андреевич. Говори, брате.
Сначала Владимир Андреевич, а затем и все остальные князья говорили, сколько в кратчайшие сроки соберут конных и пеших ратников. Когда очередь дошла до Дмитрия Ольгердовича, не смог удержать переяславский князь наболевшее:
– Многие знают здесь великих богатырей земли нашей Пересвета и Ослябю. Не водить им ныне полки: ушли к игумену Сергию, служат Богу, а не войску русскому. Было бы с ними веселей биться с врагом…
Неожиданно подал голос игумен Феодор:
– Прислал мне Сергий Радонежский этих двух иноков, помогают они возводить стены и храмы Нового Симоновского монастыря… Княже Дмитрий Ольгердович, возьми с собой Пересвета и Ослябю, я отпускаю их, только пусть они получат благословение на битву от игумена Сергия.
– Спасибо, отче, многие, увидев Пересвета в рядах с нами, приободрятся душою, – обрадованно ответил переяславский князь.
– Не спеши, княже, благодарить, – охладил пыл Дмитрия игумен. – Будет так, как скажет отец Сергий. И запомни: что бы он ни сказал, всё будет справедливо…

Сергий Радонежский ничуть не удивился, увидев перед собой иноков Пересвета и Ослябю, братьев – князей Андрея и Дмитрия Ольгердовичей.
Благословил всех перед предстоящей битвой.
– Видите, братья мои, – обратился Сергий к инокам, – как жизнь поворачивается. Отпускаю вас к прежнему вашему князю Дмитрию. Мало на Руси богатырей, хорошо знающих воинское ремесло. А вы – среди лучших. И придётся вам всю свою силу богатырскую показать. Может, и жизнь отдать за землю нашу святую. Помните: душа наша вечна, а люди на земле грешной будут помнить вас по делам вашим… Андрей, Дмитрий, а вы?
Как всегда, когда старшие братья Ольгердовичи оказывались вместе, за обоих отвечал Андрей:
– У нас с Дмитрием особое задание. Должны с полоцкой и брянской земель быстро, налётом, лучших воев собрать, отнять их у Ягайла. Чтобы русичи не за ордынцев, а за свою землю постояли.
– Благословляю вас, храбрые мужи литовской земли. Стойте за веру православную крепко, бейтесь с ворогами, не щадя живота своего!
Перекрестил Андрея и Дмитрия и спросил:
– Княже Дмитрий, сейчас – в Переяславль?
– Нет, отче, мы с Андреем через Волок-Ламский сразу в литовские земли. Пересвет отдаст мою грамоту Андрею Серкизовичу, воеводе переяславскому, с наказом вести полк на Москву, не мешкая.
Сергий обратился к Пересвету и Ослябе:
– Александр, и ты, Родион. Обратно будете идти, загляните ко мне. Составлю грамоту Дмитрию Ивановичу, надо укрепить его веру. Пока нет митрополита на Москве…
Повернулся к Дмитрию:
– От Северской земли до Киева близко? Сможешь через верных людей Киприану весть от меня передать?
– Всё сделаю, как скажешь, отче, – поклонился Дмитрий игумену.
Сергий передал перстень и грамоту младшему Ольгердовичу:
– Этот перстень – для стражи Киприановой, грамоту вручить в руки самому митрополиту. Здесь Киприану надобно быть, не в Киеве. Ещё чудотворец митрополит Пётр понял: Москва будет собирать православных. Слишком близок Киев к землям золотоордынским. Здесь ждём Киприана. Только он осилит тяжёлую ношу, более никого не вижу. Об этом в грамоте сказано.
Сергий указал на пергамент, пристально посмотрел на Дмитрия, словно проверяя, насколько глубоко тот понимает смысл сказанного. Переяславский князь кивнул и вновь повторил:
– Всё сделаю, святой отец: и перстень, и послание передам через надёжного человека, мы справимся с заданием.
Усмехнулся Сергий:
– Был бы святым – предотвратил бы ужас, что вам предстоит увидеть своими очами. Я же лишь слуга Бога нашего, мне суждено ранее вас видеть то, что вскорости сами узрите. Помните: лишь о себе забыв, как делает это московский князь, Русь спасёте. Чуть о себе подумаете – и рухнет всё. И ничего не будет, одно вороньё останется… Ну, с Богом. Ступайте.
И обнял Сергий каждого, ибо знал: эти будут стержнем будущей битвы. Им всё решать. Они – первые помощники Дмитрию Ивановичу.

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒