Дмитрий Ольгердович, князь брянский 2 страница

***

Лист, младший сын купца по кличке Лихой (получившего такое прозвище за умение уходить от лесных разбойников) хотел определить, кто разговаривает за углом отцова дома, да голоса казались незнакомыми. Лиц вообще видно не было: луна ещё не появилась на небосводе, звёзды же сияли колючими холодными лучиками, освещая только самих себя.
– Мне бы с тобой, кн…
– Тш-ш-ш… Не называй меня. На-ка тебе серебро, как обещал…
– Здесь не одна монета...
– Бери-бери, пригодится. Добычу-то потеряли…
– Что мне та добыча? К тебе спешил. Что б ты хорошо всё успел обмыслить. Сгоряча, знаю, много неразумного можно совершить. Но что я здесь? Позволь…
– Нет. Ты мне здесь нужен. Друзей ищи… Что кузнецы?
– Поровну поделились. Половина уходит с тобой, половина остаётся здесь.
– Почему остаются?
– Знают от соседей: Ягайле оружие надобно, платит он за него хорошо…
– Платит из казны, не им накопленной…
Кто-то грузный тяжело задышал, и в этом дыхании почудилась Листу такая внутренняя большая сила, что стало как-то зябко.
– Возьми напарника моего по охоте. Он смышлёный, да и вести от тебя ко мне доставит из любого конца света, если понадобится…
– Понадобится. Только на конец света я не собираюсь, Москва отсюда не далее Киева…
– Чуть далее.
– Как друга твоего узнаю?
Лист превратился весь в слух, чуть не выпал из-за угла. Но, видно, опытные в военных хитростях вои разговор вели, всё предусмотрели, – и то, что чужие уши рядом могут оказаться. Ничего не услышал сын Лихого. Очень близко наклонились беседующие друг к другу, пошептались.
– Удачи!
– Удачи и мира вам! – откликнулся грузный воин и ушёл в направлении к княжескому дому.
Другой постоял немного, озираясь по сторонам, потом зашагал к домам, где жили кузнецы.
Идти за ним никакой возможности не было: уходящий постоянно останавливался и оглядывался, не следит ли за ним чужой глаз.
«С кем же беседовал этот «кузнец»? – гадал сын купца. – С московским воеводой? Видимо, да. Или, может, это отец Михаила, князя нашего? Голос надо запомнить «кузнеца», голос! Потом найду его… И… что? И скажу отцу, а отец всегда знает, как монету добыть для себя из чужой тайны…»

Глава 2. Назначение в Переяславль-Залесский

Десять лет назад Дмитрий Ольгердович уже подъезжал «конно и оружно» к Москве. Тоже зимой. Тогда он оказался у стен Кремля как враг, в составе дружины своего отца Ольгерда… Москва устояла, Ольгерд вынужден был заключить мир с Дмитрием Ивановичем. А примерно через год мир был закреплён брачным союзом Владимира Андреевича Серпуховского с дочерью Ольгерда Еленой.
Теперь же Москва радушно встречала Дмитрия Ольгердовича. Он вместе с братом Андреем, Дмитрием Боброк-Волынским и Владимиром Серпуховским проехал сначала по мосту через скованную льдом Неглинку, затем, миновав Ризположенские, позже названные Троицкими, ворота, оказался в Кремле.
Ещё десять лет назад Дмитрия Ольгердовича поразили размеры Московского кремля. Неприступность каменных стен, высота башен. И сейчас было почти так же… Впрочем, нет, теперь всё совсем иначе: тогда был спалённый дотла самими москвичами посад, ратники Москвы потрясали оружием на башнях, чад от кипящей в котлах смолы, готовой пролиться на головы врагов, поднимался вверх и заслонял голубое небо, были и пущенные из громадных самострелов железные стрелы, бившие далеко и метко, не позволявшие приближаться к стенам.
Сейчас на башнях находились редкие стражники, костров не жгли, на посаде люд, побросав все дела, столпился у дороги и, улыбаясь, смотрел на возвращающихся воинов и гостей столицы княжества.
…Через Неглинку пропустили только князей и бояр-воевод, среди которых были братья Пересвет и Ослябя, да семью Дмитрия Ольгердовича. Простых воинов разместили на южной окраине Москвы, на Ордынской дороге.
Оказавшись на Соборной площади, все сняли шапки, осеняя себя крестным знамением, удивляясь благолепию московских православных церквей с шлемовидными главками и восьмиконечными крестами на них.
Андрей обратился к брату:
– Смотри, Дмитрий, смотри, тебе это впервые всё. Запоминай на всю жизнь – может, град сей переимет славу древнего Киева, а, может статься, и самого Царьграда! Вот самая высокая в городе церковь Иоанна Лествичника, наверху в ней всегда дозор выставлен, а это собор Спаса Преображения на Бору, здесь – княжеская усыпальница. На другой стороне площади – могучий Успенский собор, тут же поставлена недавно церковь Михаила Архангела, ей нет ещё и сорока лет.
– Да… Красив Московский кремль, а будет ещё краше! – Дмитрий не смог скрыть своего восхищения.
– Будет, коль Мамая одолеем! – подтвердил князь Владимир.
Они проследовали далее, к княжескому дворцу. Здесь их встретил Михаил Иванович Бренк, ближний боярин московского князя:
– Вот славно! Великий князь уже ждёт!
– Даже не отдышались! – обрадовался такой встрече младший Ольгердович.
– Вместе с ним посидите, отдохнёте! – Бренк сам открыл перед Дмитрием дверь, повёл в гостевой зал к Дмитрию Ивановичу.
В большом зале дворца московский князь встретил вошедших, сидя на великокняжеском кресле, за которым была вся семья Дмитрия: жена Евдокия, дочери Мария и Софья, сын Василий.
Дмитрий московский был на двадцать лет моложе Дмитрия трубчевского, но, пожалуй, на этом их отличие друг от друга и заканчивалось. В остальном они были очень схожи: одинакового роста и сложения, с правильными чертами лица, большими выразительными глазами. Обоих отличала небольшая полнота тела и едва заметная одутловатость лица. Впрочем, было ещё одно различие в наружности: если Дмитрий Ольгердович был светлорус и с первыми проблесками седины, то Иванович власами был чёрен.
Подошёл к трону Дмитрий трубчевский, поклонился московскому князю в пояс:
– Прими на свою службу, великий князь Владимирский Дмитрий Иванович!
– Принимаю. И быть тебе в землях московских князем Переяславля моего. Будь хозяином добрым на берегах Плещеева озера, строгим и справедливым к чадам своим, а мне – верным слугой. Бренк, пиши грамоту на владение.
Встал, обнял Ольгердовича. Расцеловались.
Потом подошёл к жене трубчевского князя, Анне:
– Помню тебя на свадьбе брата Владимира!
– Давно это было, княже, – с улыбкой отвечала Анна.
– Да, давно… Или недавно? Говорил мне митрополит Алексий – царство ему небесное, – московский князь перекрестился и продолжил, – что жёны наши время лучше мужей чувствуют… Может, и так это… Да вот ты за эти годы совсем не изменилась. Видно, муж хорошо оберегает от всех неурядиц житейских. Как же мне почувствовать, что много лет прошло? А представь-ка детей своих!
Анна сделала это с гордостью:
– Это сын Михаил с женой Еленой и внуками моими – Юрием и Семёном. Юрий ненамного моложе Василия твоего, уже сам на коне свободно держится… А это старший мой сын Иван с женой Софьей и дочуркой Александрой.
– Вот и познакомились. Евдокия, голубушка, позаботься об Анне и чадах её, а мы здесь дела неотложные вершить будем… Да пригласи княжну Марию – её отец, кажется, из Друцка родом, а её дед Иван ещё моему деду служил… Будет о чём поговорить…
После того, как женщины и дети покинули зал, начались переговоры о дальнейших действиях на ближайшие месяцы.
Грамоту о верности брянского и трубчевского князя Дмитрия Ольгердовича великому московскому князю составили быстро, Дмитрий, перед тем, как подписать её, спросил старшего брата:
– Грамота сия – как твоя? Такая же?
– Не совсем! – усмехнулся Андрей. – Переяславль у тебя во владении, а меня плесковичи выбирали! Великий князь московский «лишь» согласие дал! – ответил Андрей, сделав двусмысленное ударение на слове «лишь».

***

Через день в свой Плесков отправился Андрей Ольгердович, а ещё через три дня, едва только забрезжил рассвет, открылись железные двери Никольских ворот, и конный отряд Дмитрия Ольгердовича неспешно двинулся по дороге на Переяславль-Залесский. Вместе с отрядом шли конные вестовые Дмитрия Ивановича к старосте Переяславля, да княгине Анне в её свиту была отдана Мария Друцкая со своим сыном Андреем: её муж два года назад пропал без вести в битве на реке Пьяне, семнадцатилетняя вдовушка до сих пор ждала мужа, надеялась, что сыщется в плену или ещё где…
Выехал со всеми и Владимир Андреевич со своей малой дружиной. Объяснил Дмитрию так:
– По дороге на твой Переяславль наперёд будет мой Радонеж. Вестового о дву конях я уже послал. Чтобы встретили нас как положено. В Радонеже обязательно навестим отца Сергия. Слыхал о таком?
– От Киприана слышал.
– И что тебе Киприан о нём говорил?
– Что велик и мудр сей старец.
– Это правда… Встретишься, поговоришь с ним – сам поймёшь его величие… А для меня встреча с Сергием – словно в жару родниковой воды испить… Душа молодеет, ум светлеет, с глаз будто пелена спадает, видеть начинаю не только то, что есть, а что замысливается людьми… Сергий знает, что битвы с Мамаем не избежать. Может быть, уже этим летом…
Разговор сам-собой прервался, когда вышли на берег небольшого, но плохо замёрзшего ручья. Князья внимательно следили, как возницы преодолевают небольшое препятствие. Сани, на которых ехала Анна, левой стороной проломили лёд, из-за небольшой глубины ручья осели слегка. Возница оказался опытный: не стал рвать коней вперёд, подождал, пока подбежали слуги, приподняли осевший полоз, и только тогда поехал. «Эх, жаль, отпросился у меня Пересвет остаться с братом в Москве на месяц, а был бы тут – один, без посторонней помощи, вытащил бы сани», - подумалось Дмитрию.
Остальные возницы взяли чуть правее, там лёд оказался толще, далее обошлось без приключений.
Владимир продолжил разговор:
– Знаешь, наверно, как пятнадцать лет назад Сергий мирил Дмитрия Константиновича Суздальского с младшим братом его Борисом Константиновичем? Митрополит Алексий посылал тогда Сергия в Нижний Новгород к Борису, говоря: «Не будет уступать Борис стол Новгородский своему старшему брату Дмитрию, затворяй все церкви нижегородские! » И ведь пришлось затворять!
В подробностях Владимир Андреевич рассказал новому владельцу Переяславля-Залесского хорошо известную историю о затворении нижегородских церквей игуменом Сергием.
Дмитрий слушал невнимательно, мысленно возвращаясь к встрече с московским князем. Почему именно Переяславль был даден ему, Дмитрию? Андрею не побоялся Дмитрий Иванович дать Плесков-Псков, княжество на границе с Литвой. Может, Андрею верит, а ему – нет? Хотя… Хотя Переяславль – по дороге в Ростов, а далее Кострома – владения московского князя. Может, для обеспечения надёжного пути в Кострому? Да и с севера Москву от Литвы защищает, всем памятен был разор Переяславской земли Кейстутом шесть лет назад…
В Москве Дмитрий Иванович часто называл Ольгердовича Брянским князем. Почему? Ведь Брянском он уже не владел, и в Москве давно уже обосновались бывшие брянские князья Роман и Глеб, изгнанные с придеснянских земель его отцом Ольгердом… Наверное, подчёркивает, что Брянском он, Дмитрий, сын Ольгерда, должен владеть по праву? Если так… Честь и хвала московскому князю! Надо служить ему верно.
... Зимний день выдался чудный. На небе – ни облачка. Солнце поднималось всё выше и выше, тёмный лес сверкал красными стволами сосен, зеленью веток. Шапки снега лежали на деревьях, словно шубки на молодых девушках, укутывая их и согревая в любой сильный мороз.
Казалось, весёлое настроение передалось коням, они шли дружно, не чувствуя усталости. И всё же путешественники время от времени делали короткие остановки, чтобы четвероногие помощники не переутомлялись.
Прошли две трети пути, и тогда стало ясно: засветло до Радонежа не дойти, зимний день короток. До города оставалось три-четыре версты, когда стемнело совсем.
– Где же мои радонежцы? Вот я им задам! Куда подевался мой посыльный? Уж не волки ли его съели? – начинал волноваться Владимир Андреевич.
Только сказал это серпуховский князь – впереди, с другой стороны широкой долины, показался слабенький огонёк. Он то разгорался ярче, то чуть ли не затухал совсем. По движению огня стало ясно, что свет исходит от факела, который держит всадник. Когда встречавший был уже близко, вдали показался ещё один огонёк.
Владимир набросился на факелоносца:
– Не мог раньше выехать? Уже ничего не видно! А если бы волки? Нам бы пришлось в поле костры разводить!
– Прости, княже. Не рассчитали чуток.
– Твоё «чуток» в пять вёрст ляжет! Из какой сотни?
Все способные к военному делу мужчины у Владимира были разбиты на сотни.
– Владимира Сокола…
– Тёзки моего? Я посмотрю завтра, чем он владеет и как далеко летает…
– Будет тебе, чего разбушевался? – принялся успокаивать зятя Дмитрий.
– Чего? Того, что минуты в дозоре порой всё решают. А сотник эти минуты проспал! Чего же мне от него в походе ждать, если он дома… – хотел было крепко выругаться Владимир, но, оглянувшись на женщин, умерил свой пыл. – Пошёл вперёд, освещай дорогу, коли приехал!

Утром Владимир Андреевич, перед поездкой к Сергию, показал Дмитрию свои владения.
Радонеж располагался на высоком мысу, образованном крутой петлёй реки Пажа, притока Вори, имел мощный земляной вал, перед которым был вырыт ров глубиной в четыре локтя.
На валу стояли деревянные стены с заборолами (Заборола (заборало) – бревенчатый бруствер, выдвинутый вперёд и нависающий над линией стены, который позволял поражать противника не только фронтальным огнём, но и у подошвы стены через навесные («варовые») бойницы. – Прим. А. Р. ). Над единственными воротами крепости возвышалась башня; внутри городка находилась небольшая церквушка, хоромы князя и немногочисленных купцов, дружинников.
– Да, мой Радонеж не чета твоему Переяславлю, но я здесь бываю редко, – заметил Владимир. – Мне и моей Елене милее Серпухов на Наре. Но и маленькая крепостца должна вид иметь, верно? Ну, готов к встрече со старцем? Поехали!
И серпуховский князь пустил своего коня галопом. Дмитрий с двумя слугами едва поспевал за ним. «Куда так мчится? Разве к монахам так являются? » – мысленно удивлялся Ольгердович.
Однако скакал Владимир недолго. Путники лишь пересекли большое поле и остановились у входа в тёмный еловый лес, куда вела едва приметная лесная тропа.
– Пусть слуги побудут здесь, а мы немного пройдёмся. Здесь близко, - сказал Владимир, спешиваясь и углубляясь в дремучий лес. Дмитрий последовал за ним.
Зимняя мгла, окутавшая путников, навеяла воспоминания о витебском лесе, лесе его детства. Он вновь ощутил себя маленьким мальчиком, попавшем в страну людей-великанов, и эти стволы могучих елей и сосен – это ноги великанов, чудовищных размеров ветви – руки великанов, готовые схватить заплутавшего мальчугана. Дмитрий снова был подавлен таинственным сумраком, тревожной тишиною северного леса, столетними деревьями в белых зимних одеждах, с удивлением взиравших на тех, кто нарушил их покой, на пришедших маленьких людишек, не побоявшихся лесной глуши.
«Сколько лет живут эти ели и сосны? Сколько надо десятилетий, чтобы вымахать под самое небо? Что им до нас? И знают ли, что топор русича способен когда-нибудь укоротить их длинный век, а ещё хуже того – может случиться лесной пожар, и от величия великанов ничего не останется… И если выбирать – уж лучше топор», – размышлял Дмитрий.
Через полчаса вышли к дубовой изгороди, за которой на взгорке виднелись монастырские постройки и стройная деревянная церквушка.
Перекрестились. Толкнули дверцу – она оказалась не заперта.
За нею два монаха несли куда-то дрова. Один из них положил связку прямо на снег, внимательно посмотрел на вошедших и, узнав в одном из них владельца этих земель, Владимира Андреевича, поклонился в пояс:
– Будь здрав, княже! Добро или зло привело тебя в нашу обитель?
Второй монах последовал примеру своего напарника и также, положив дрова, поклонился князьям. А потом, чтобы не мешать разговору, поднял связку и поспешил удалиться.
– Добро, отче! Вот, привёл к тебе нового хозяина Переяславля-Залесского, князя Дмитрия Ольгердовича!
– Из тех Ольгердовичей, что восемь лет назад приходили уже к Переяславлю?
Дмитрий ответил сам:
– Из тех.
Он пристально посмотрел на монаха.
«Да, лет на десять, а, может, и более, старше меня будет… За шестой десяток Сергию перевалило… А силён… Такую-то связку дров нёс, даже дыхание не сбилось… Вид его обманчив… Знаю я таких богатырей, не крупных вовсе и не широких в плечах, таких среди монахов много», – мелькнула мысль.
Старец, сощурив глаза, смотрел на князя. Он понял его оценивающий взгляд.
– Не о том думаешь, княже, – усмехнулся Сергий. – О душе подумай, о том, что быть тебе теперь пастырем мирским в земле для тебя новой… Куда людей поведёшь?
– Под высокую руку московских князей и в православные храмы. Служить Господу нашему и Дмитрию Ивановичу.
Старец поближе подошёл к сыну Ольгерда.
– Твой отец воевал с Дмитрием московским. Да и тебя к тому приучал. А ты вот… Братец обидел? – словно испытывая характер Дмитрия, спросил Сергий, а про себя подумал: «Сдержится? Вспылит? »
– Если бы только обидел… Стерпел бы… Отворачивается Ягайло от веры православной…
– Плохо… Ладно, – обернувшись к серпуховскому князю. – Владимир, веди гостя в келью мою, не забыл, где она? Двери мы незапертыми держим. Я только вязанку на место отнесу, и подойду к вам.
Сергий вновь взвалил на себя дрова и понёс, даже не пригибаясь.
Дмитрий долго смотрел вслед старцу. Поднимавшееся зимнее солнце слепило глаза. Его яркие лучи охватывали со всех сторон игумена, и брянскому князю казалось, что смотрит он не на монаха, а на самого Бога.
«Свят Сергий своим духом великим», – подумал Дмитрий.
Почувствовал, как тронул его за локоть Владимир:
– Зову, зову. Не слышишь? Вон келья Сергия, в другой стороне. Пошли.
Ольгердович улыбнулся:
– Правда, звал? Не слышал…
– Не ты первый. Со многими так, когда первый раз видят игумена Радонежского монастыря.
– Как – «так»?
– Глохнут словно. В думы свои погружаются. Иные сами с собой разговаривать начинают…
Владимир улыбнулся:
– Да не бойся ты. Не ведьмак Сергий. Святой человек… Его ведовство – от Бога!
– Это я уже понял, – ответил тихо Дмитрий.

…Разговор со старцем продолжался несколько часов. Направление разговора выбирал сам Сергий. Его интересовало всё: благополучие семьи Дмитрия Ольгердовича, в какие страны послал новый великий литовский князь своего брата Скиргайло Ольгердовича, как ведут себя другие братья и сестры Дмитрия. Что делает Кейстут, дядя Дмитрия, и его уже взрослый сын Витовт? С какой целью остался в Москве известный богатырь Александр Пересвет, не собирается ли снова искать свою семью? На последний вопрос Дмитрий, правда, ответа не знал:
– Через месяц обещал вернуться, для чего остался – не говорил, я не спрашивал. Александр всегда слово держит. Жду его к себе.
Сергий кивнул головой, сам разлил чай по кружкам, добавил туда мёду, подал гостям. Налил и себе немного. Чай был настоян на душице и зверобое, его аромат тут же заполнил келью игумена.
За чаем Сергий рассказал князьям о сложившемся положении в русской православной церкви. Дмитрию казалось, что все подробности, которыми изобиловал рассказ старца, относятся именно ему. Сергий, в самом деле, чаще посматривал на него и говорил:
– Митрополит Киприан только что вернулся из Константинополя. В Киеве у брата твоего Владимира сейчас… Не принял его в прошлом году Дмитрий Иванович, не принял. Захотел великий князь поставить своего человека митрополитом, Митяя… А того не рассчитал, что все мы под Богом ходим… Господь иногда свою волю прямо изъявляет… Указывает на наши ошибки. Призвал к себе Митяя… ответ держать. Не нам теперь душу Митяя судить (Михаил-Митяй скончался в конце 1379 – начале 1380 года в Константинополе. – Прим. А. Р. ).
Перекрестился на иконку в красном углу, подбросил дров в печь и продолжил:
– А Горицкий твой монастырь в Переяславле-Залесском без настоятеля стоит. Патриарх игумена Пимена митрополитом Киевским и Великой Руси поставил. А что же Дмитрий Иванович? Опять не так! И Пимен ему не надобен!
Сергий показал на ворох писем в углу на сундуке.
– Вот! Чуть ли не еженедельно обмениваюсь вестями с Киприаном, да с духовником великого князя московского Феодором Симоновским. Дмитрию Ивановичу не в чем обвинить Киприана. Нет за митрополитом Малой Руси никакой вины! И если уж Пимен не угоден…
Замолчал Сергий и этим воспользовался Дмитрий:
– Отче, Киприан не может при живом митрополите Великой Руси Пимене на себя его ношу взять… Не так ли и московский князь указывал Киприану ещё при жизни митрополита Алексия?
Сказал и осёкся. Показалось Ольгердовичу, будто у Сергия сверкнули тёмные молнии в глазах:
– Алексий не Пимен… Равнять их нельзя… Алексий столько для Руси сделал… Мир сколько лет с Ордой стоял… В том и Алексия великая заслуга. А Владимирская Русь без митрополита жить не может… Впереди сшиб великий вижу с временщиком Мамаем… И если не Пимен – снова реку – то кто ж?
– Киприан, – выдохнул Дмитрий. – Но…
Поднял руку Сергий, прерывая князя:
– Два митрополита на Руси: Пимен и Киприан. И в канун страшной годины кто лучше справится с духовным наставлением воев перед битвой? Кто до сих пор не кланялся Орде?
– Киприан! – ответили разом Владимир и Дмитрий, как сговорились.
– Без сомнения. Ты, Дмитрий, сын Ольгерда, не раз встречался с Киприаном, знаешь его. Никогда сей избранник Божий с врагами христианской веры знаться не будет.
– Ливонский орден именем Христа бесовские дела творит… хуже татар, – вставил своё Владимир.
– Так всегда бывает, когда мирское с Божьим не согласуется, – Сергий разлил по маленьким чарам горячего сбитня, предлагая этим завершить беседу.

Глава 3. Пересвет

Пересвет стоял на берегу холодного Чёрного моря, с угрюмой тоской взирая на тёмную заморскую даль. Там, в дымке у горизонта, ему мерещился Константинополь, чужой корабль на рейде, где в грязном трюме находятся русские пленницы, он пытался угадать судьбу своей жены Светланы и маленького сыночка. По рассказам начальника кафской тюрьмы, их увезли люди богатого генуэзского купца в дальние средиземноморские страны.
«Где сейчас они? Минули Галату и плывут далее в Геную, или уже проданы в рабство к османам? Далее плыть нет смысла. Не успел… Не успел…» – с горечью размышлял Александр.
Монеты, которых и так было не густо, почти кончились (пусть подавятся ими ордынские дозоры! ), рассчитывать лишь на свою богатырскую силу в чужом краю – безрассудно.
Даже здесь, в Кафе, он мог бы выкупить жену и сына, содержавшихся в городской тюрьме, или попытаться силой похитить их и бежать в горы, где гордо реяли знамёна независимого христианского княжества Феодоро. А что нищим делать в Константинополе? Даже не в Константинополе – в Галате, пригороде Константинополя, где хозяйничали хитрые и жадные до денег католики-генуэзцы.
«Не успел, не успел», - стучало в висках, голова раскалывалась от бесполезных дум: ничем не мог помочь – кому! – самым дорогим людям…
А ведь говорил ему в Москве Андрей Серкизов, татарин, перешедший на службу к Дмитрию Ивановичу:
– Торопись, Пересвет, видел мой Прокоп твою жену у одного разбойника, уходившего в Кафу. С ребёнком она была, а с нею ещё одна жёнка боярская, не слуга ей. Жёны князей да бояр – хороший товар, долго они в Кафе не задерживаются… Может, успеешь вызволить из рабства женщин в самой Кафе… Прокоп – умный воин, когда-то сам в нашем народе князем был, да обидел его сильно Мамай: сторожевую рать отнял, жену отнял, дочь отнял… Бери его, проводником тебе будет, с ним не пропадёшь…
Рассказал тогда Пересвет об этом брату Ослябе. И о второй боярыне, о которой упоминал Серкисов, что она, скорее всего, жена брата. Отпросились они у Дмитрия Ольгердовича и бросились в погоню, не думая об опасностях, что подстерегали на каждом шагу в зимней степи…
Ослябя шёл вместе с сыном Яковом и двумя слугами, Пересвет – вместе с Прокопом…
Прокоп действительно оказался хорошим проводником: его знали почти в каждом сторожевом татарском отряде, ордынские воины сочувствовали его несчастной судьбе, не чинили русским путникам препятствий, получая за это, правда, определённые денежные вознаграждения.
Кое-какие предосторожности всё-таки пришлось осуществить: в рязанской земле у одного старца-отшельника переоделись, из воинов превратились в монахов, стремившихся попасть к Рождеству в Святую Софию, где службу несёт сам патриарх.
И вот теперь «братья-монахи» в сопровождении татарина-проводника стояли на берегу, в глубокой скорби взирая на холодные свинцовые волны этого враждебного для них моря, ещё несколько веков тому назад называемым Русским.
Ослябя подошёл к Пересвету, положил руку на его плечо:
– Прости, брат. Конечно, мне легче: у меня только жену в рабство увели, сын со мной. У тебя вороги отняли и жену, и сына. Будем уповать на милость Божию, спасёт он их и не даст погибнуть. Кто знает, может, придёт ещё весточка от них… Сейчас здесь мы уже ничего не сделаем. Надо возвращаться…
– Возвращаться… Зачем? На нас рясы монашеские – может, и останемся в них? Будем молиться за наших… – осёкся вдруг Александр, схватился за горло.
Такого голоса никогда не слышал Ослябя: глухой, с надрывом… Словно уже умер Пересвет и с заоблачных высот вопрошает.
– Зачем? А кто слово дал Ольгердовичу вернуться? Вернуться, чтобы уже этим летом покончить с Мамаем! – с этими словами Ослябя крепко сжал плечо брата, повернул его лицом к городу и показал на крепость, где томились десятки, может быть, сотни пленных, и продолжал. – Затем, чтобы положить конец этой неволе, чтобы вздохнула вся Русь свободно и перестала кланяться Орде.
– Стрый (стрый (др. -русск. ) – дядя по отцовской линии. – Прим. А. Р. ), отче дело говорит. Возвращаемся, – подал голос Яков.
Несколько минут стоял Пересвет в глубоком раздумии, словно сомневаясь в будущем решении, потом молвил:
– Ольгердович ждёт?
– А то. Не последние мы вои у него. Будет сшиб со степью скоро, очень скоро. Чует моё сердце, – ответил Ослябя.
– Коли так… – последний раз взглянул Александр на тёмное море и почти чёрный горизонт. – Простите меня, сердешные. Может, испытания нам посланы свыше. Возвращаемся мы с Ослябей на Москву… Простите.
И пошли назад… Те же знакомые татарские разъезды встречались им по пути.
«Что так быстро назад? Передумали? Или моря испугались: краёв-то у него нет! » – хохотали стражники.
Пересвет отвечал, потупив взор:
– Ограбили нас в Кафе…
Ослябя добавлял:
– Без денег на корабли не берут…
– А мы бы взяли вас! Крепкие вы мужи, за вас хорошо бы заплатили! Благодарите Прокопа: он нам друг, да и мириться с ним выгоднее, чем ссориться…
И отпускали на все четыре стороны.
Как-то Пересвет не выдержал, спросил Прокопа:
– Почему все верят тебе? Ты у нас заместо охранной грамоты…
Тёмные глубокие глаза Прокопа стали будто ещё темнее, крючковатый нос уподобился клюву орла.
– Два года уже вожу людей через степь, путники благодаря мне откупаются от татарской неволи… Когда-то и я водил сотни всадников по этим просторам… Когда умер прежний хан Золотой Орды, новому подчиняться я не стал. За это обманом украл у меня Мамай жену и дочь, к себе в гарем взял, и коней увёл… Всё отнял, собака… Знаю одного предателя, благодаря которому Мамай меня нищим сделал, до сих пор его ищу, найду – убью… Однако меня помнят простые вои, что в этих степях кочуют, помнят мою удаль, отвагу, а главное – честность. Никогда я не нападал ночью, никогда не побеждал обманом, всегда – только в открытом бою. Знает меня сам Серкиз – отец Андрея, переяславского воеводы.
– Андрей сын Серкиза – переяславский воевода? – удивился Пересвет. – Он воевода в городе, которым владеет теперь Дмитрий Ольгердович?
– Да. А вы разве не ведали о том?
– Некогда было расспрашивать… Жён спешили выручать, – нахмурился Александр.

***

И вот опять – та же полуземлянка, тот же старец, что дал монашеские одеяния. Ничего не спрашивал мудрец-отшельник, и так всё было видно: погоня не удалась. Не догнали богатыри уведённых в плен своих самых близких родных.
Молча вернул доспехи воинам, молча принял обратно монашеское одеяние.
– Я бы навсегда остался в этом рубище, – заметил Пересвет.
– По дороге на Переяславль-Залесский посетите Святого Сергия. Под Радонежем его монастырь. Сергий скажет, что надо делать, – тихо сказал старец.
– Святой? – переспросил только Пересвет.
– На Руси об этом все знают. Сергий – святой. Далее всех наперёд видит, обо всех знает.
– Пересвет, – обратился к брату Ослябя. – Наши земли в двух конных переходах отсюда. Давай заедем, попрощаемся с родной землёй. Может, не суждено уже увидеть её.
– Не безопасно сие, – отметил Пересвет. – Дмитрий Ольгердович съехал с Литвы, к Дмитрию Ивановичу московскому перешёл. Значит, и наша земля уже не наша, Ягайло на неё все права имеет.
Прокоп и Яков молча закивали головами, не вмешиваясь в разговор.
Ослябя, видя, что его никто не поддерживает, стал настаивать:
– Очень прошу.
– А если увидим там нового воеводу? Который вязать нас приказ отдаст?
– Вот я и хочу посмотреть на тех, кто этот приказ исполнять станет, – усмехнулся Ослябя.
– Смуту можем посеять. Дмитрий Ольгердович за самоуправство по головке не погладит, – пытался вразумить брата Пересвет.
– Тогда я один с Яковом поеду, – осерчал Ослябя. – А ты прямо на Москву ступай!
– Не пущу тебя одного. И не думай! Вместе поедем, – сдался Александр.
– Берегите себя, – перекрестил старец каждого в отдельности и всех вместе.

***

Не мог объяснить Ослябя, почему он захотел проститься со ставшем ему родным Любутском. Родились и выросли они с братом в Брянске, затем получили свои владения по-соседству: земли западнее Любутска, за Окой, отошли к Пересвету, восточнее – ему, Ослябе. А городом Любутском они стали владеть совместно.
Здесь нашли своих жён, в этом городе венчались, здесь родились их сыновья: сначала у Осляби, затем через несколько лет у Пересвета.
Когда отнял Брянск у Дмитрия Ольгердовича Ягайло, в Трубецк явились вместе с семьями Пересвет и Ослябя, чувствуя, что сгущаются тучи над родным братом Андрея Ольгердовича, что может пригодиться их поддержка.
Никто не знал о замыслах Ягайло, младший сын Ольгерда никому не доверял. Может, как отец его, затеет войну с Москвой? И тогда первым на пути московского воинства станет земля Пересвета и Осляби, вспыхнет пламенем раздора земля по Оке вокруг Любутска, ныне, как и вся Брянская земля, принадлежащая Литве.
Прошли первые месяцы правления Ягайла, и стало ясно: новый великий князь осторожен и… труслив. Не будет воевать с Москвой один на один, как это делал Ольгерд. Не будет, ибо понимает: сначала надо старших своих единокровных братьев (которые никогда, ни при каких обстоятельствах не изменят православной вере) отучать от пребывания в Вильне, от центральной власти, причём не сразу всех, а поодиночке, и первым должен быть низложен Андрей. Остальных пока оставить в покое, не трогать…
Вот тогда и решили Пересвет и Ослябя вернуть своих жён в родные владения. Открыто провожали из Трубецка санный обоз, не таясь. Чего бояться?
А было чего. Процветала в Золотой Орде работорговля, редко, но даже в мирные дни случалось: налетит небольшой татарский разбойный отряд на русские веси, заберёт в полон русских детей и женщин, и летит в Кафу продавать живой товар… И всегда у этих разбойников находились в приграничных городах свои «глаза и уши», готовые за монеты и драгоценности предоставить сведения о передвижениях слабо вооружённых путников…
Кто-то донёс и на этот раз. Не доехали до Любутска жёны Пересвета и Осляби, причём Светлана была схвачена с малолетним сыном.
«Конечно, весть о путниках пошла в Орду из Трубецка, а вдруг и здесь сидят скрытые враги? Ведь мною было послано письмо в Любутск о скором приезде хозяйки, тут готовились к встрече, об этом приезде могли прознать тёмные души…» – размышлял Ослябя, подъезжая вместе с сыном, Пересветом и Прокопом к Любутску.
Чуяло его сердце, что враг должен раскрыть себя, ведь этот приезд братьев был теперь против всех правил…

⇐ Предыдущая 123 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒