И.Смирнов, Е.Безносюк, А.Журавлёв 2 страница

Остановимся лишь на очень важной для дальнейшего изложении сопряженной моторной методике А. Р. Лурии, описанной им в 1928 году. В этой методике одновременно с речевым ответом испытуемого в а aсоциативном эксперименте регистрируют характер нажатия на пневматическую грушу, которое по заданию необходимо осуществлять при каждом слове. На кимограммах видно, что если речевой ответ и не был изменен, то все связанные с предшествовавшим аффектом (исследование проведено на убийцах) слова вызывали значительные нарушения моторной реакции.

Так одним из первых А. Р. Лурия ввел объективный инструментальный элемент в субъективную психосемантическую методику. Подчеркнем, что регистрировали принципиально разные показатели: речевую реакцию испытуемого, которую он полностью осознавал, хотя, может быть, и не мог полностью ее контролировать, и почти неосознаваемую им моторную реакцию!

Здесь мы касаемся проблемы бессознательного, которая вызывает в последние годы активный интерес исследователей. В этой проблеме ключевым понятием, позволяющим перебросить мост от клинических наблюдений бессознательных процессов до их экспериментально-психологического исследования, является понятие _смысл_ (Тихомиров О. К. ). Дискретами смысла у человека, наиболее доступными исследованию, являются прежде всего слова.

К классификации неосознаваемой психической деятельности К. К. Платонова, включающей непроизвольные импульсивные действия, субсенсорные реакции, иллюзии и автоматизмы, можно добавить неосознаваемый мотив и неосознаваемую психологическую установку. Их исследовать удобнее всего, оперируя _смыслами_, т. е. используя психосемантический подход. В этом случае предполагается неосознаваемое воздействие и регистрация возникающих в ответ на него неосознаваемых (чаще всего вегетативных) или осознаваемых реакций. Можно согласиться с мнением Ю. М Забродина и Е. 3. Фришман о том, что практически все стимулы субсенсорного диапазона потенциально могут быть переведены в число осознаваемых, вызывающих произвольную (контролируемую субъектом) ответную реакцию. Из этого явствует, что четкой границы между осознаваемыми и несознаваемыми стимулами не существует и что она колеблется в зависимости от установки, ситуации, состояния и множества других факторов. Упомянем мнение Г. В. Гершуни о том, что условные реакции на субсенсорные раздражители вырабатываются только в вегетативной сфере, но не в сфере двигательных реакций. Ю. Л. Арзуманов показал, что неосознаваемые зрительные раздражители могут участвовать в выработке временной связи у человека (при регистрации усредненных вызванных потенциалов с затылка их поздние компоненты имеют меньший латентный период и большую амплитуду в ответ на предъявление эмоциогенных стимулов в сравнении с нейтральными). Это неявное противоречие можно объяснить методическими различиями. В строгой экспериментальной ситуации наблюдали отсутствие различий в скорости распознавания тахистоскопически предъявляемых эмоциональных и нейтральных слов, однако моделированное при этом в гипнозе состояние гнева приводило к достоверным отличиям в скорости распознавания (R. Gerrig, G. Bower). Эти данные подтверждают представление о том, что порог осознания существенно зависит от состояния и других факторов. Следовательно, вышеупомянутое мнение Г. В. Гершуни можно отнести только к конкретным экспериментальным условиям, использованным автором. Кроме того, в методике того времени отсутствовали достаточно надежные методы выделения реакции из шума и ее наличие определяли визуально. В работе Г. В. Гершуни установлен латентный период кожно-гальванической реакции на надпороговый звуковой стимул в 1, 7 секунды, а на подпороговый - в 3, 1 секунды. Однако затем было показано, что связанные с событием кожно-гальванические реакции имеют латентные периоды в 1, 0 -2, 4 секунды и любые другие величины являются следствием спонтанных, не связанных со стимулом реакций (D. Levinson, R. Edelberg).

Таким образом, мы видим, что проблема осознаваемых и неосознаваемых стимулов и реакций на них не имеет общего решения и может быть описана только для конкретных ситуаций исследования. Эта проблема является одной из ключевых для решения поставленных в данной работе задач.

Согласно предположению Э. А. Костандова, при действии сильных и длительных отрицательных эмоций происходят пластические изменения в структурах мозга, ответственных за эмоциональное поведение. При этом снижаются пороги активации структур лимбической системы, участвующих в организации именно данной отрицательной эмоции. По нашему мнению, это является нейропсихологическим субстратом _следа аффекта_ А. Р. Лурия. При этом очень слабые физически, но очень значимые эмоционально стимулы могут возбуждать структуры лимбической системы, включая тем самым средства эмоционального отреагирования, возникающие при этом реакции можно тем или иным путем измерить. Прочность связи неосознаваемого стимула и соответствующего ему _следа аффекта_ подтверждает то, что такой стимул может быть использован как подкрепляющий для выработки временной связи на нейтральный стимул, и эта временная связь не угасает даже за 150 предъявлений условного стимула без подкрепления.

Иными словами, во-первых, неосознаваемый эмоционально значимый стимул является ноцицептивным и не утрачивает своего значения в течение всего времени существования _следа аффекта_, и во-вторых, его можно использовать для установления наличия соответствующего аффекта в прошлом. Как известно детектор лжи (лайдетектор), основанный на регистрации физиологических параметров при предъявлении слов выше порога осознания, может быть _обманут_ при наличии соответствующего навыка управления эмоциями (Waid). Изменить и контролировать реакцию на неосознаваемое воздействие невозможно.

В монографии Э. А. Костандова в качестве наиболее употребляемых индикаторов воздействия неосознаваемых стимулов упомянуты кожно-гальванический рефлекс, дыхательная реакция, реакция блокады альфа-ритма в энцефалограмме, плетизмографическая реакция. Многие авторы отмечают, что при наличии всех перечисленных компонентов реакции на неосознаваемый стимул невозможно зарегистрировать ее двигательный компонент. Тем не менее, известны работы. где вырабатывали условную двигательную реакцию на неосознаваемый стимул (A. Silverman, L. Baker)

Критикуя авторов, отрицающих существование неосознаваемого восприятия, Э. А. Костандов пишет: _Неосознаваемое восприятие предполагает наличие специального оценивающего устройства, _цензора_, решающего, что допускать, а что не допускать до сознания из поступающей извне информации. Таким образом, идея о неосознанных формах психической деятельности рассматривается как сугубо иррациональная, идеалистическая, откровенно связанная с учениями фрейдистского толка и парапсихологией, а потому неприемлемая для научного мышления_.

Мы имеем несколько иную точку зрения, так как вполне допустимый и даже обязательный с кибернетической точки зрения редактор информации (_цензор_) хорошо описан во множестве работ, включая цитированную, и проявляется, в частности, в явлении перцептивной защиты. Вероятно, противоречивые мнения о реальности неосознаваемого восприятия были порождены тем, что большинство исследований проводили на здоровых людях, у которых, по мнению Г. В. Гершуни, крайне редко возникают реакции на неосознаваемый стимул (если при этом не вырабатывают временную связь).

Э. А. Костандов считает, что _словесные раздражители, сигнализирующие о конфликтной ситуации, по-видимому, в определенных случаях... могут вызывать возбуждение временных связей, образованных с участием лимбической системы, без активации связей в неокортексе. Это приводит к тому, что активируются гипоталамические и стволовые механизмы оборонительной и ориентировочной реакций без осознания раздражителя, иначе говоря, неосознаваемые стимулы способны вызывать реакции только и в том случае, если эти стимулы сопряжены с имевшей место в прошлом или могущей иметь место в прогнозируемом будущем эмоциогенной ситуацией (за исключением тех случаев, когда неосознаваемые стимулы используют и качестве подкрепляющего фактора при выработке временных связей)_.

Почему при обзоре психосемантических исследований особое внимание привлекают работы, посвященные неосознаваемой психической деятельности?

Во-первых, существуют известные профессиональные (этические и деонтологические) ограничения на степень осведомленности о сущности применяемого метода психодиагностики непрофессионалов и тем более пациентов, психическому здоровью которых эта осведомленность может нанести вполне конкретный ущерб (Общая психодиагностика, под род. Бодалева А. А., Столина В. В. ).

Во-вторых, при осознаваемых тестирующих стимулах у испытуемого существует реальная возможность произвольно модифицировать ответные реакции и тем самым предопределить искаженную диагностическую интерпретацию результатов.

В-третьих, что самое важное, при осознаваемом предъявлении семантических стимулов, часть из которых заведомо будет очень значима и змоциогенна для пациента, неизбежно включится тот самый _цензор_ - все виды психологической зашиты. Результаты, которые будут получены при этом, будут отражать особенности именно этой зашиты, а вовсе не распределение семантических структур в памяти субъекта. Здесь напрашивается прямая аналогия с ситуацией, наблюдающейся при обследовании больного с явлениями _острого живота_: пальпация живота из-за защитного дефанса брюшной стенки дает информацию только о состоянии этой стенки, но не о состоянии внутренних органов. Результаты, получаемые при психодиагностике на фоне психологической защиты, дают мало информации для выяснения механизмов патологического процесса, хотя и имеют самостоятельную научную ценность при изучении механизмов психологической защиты.

Не существует психодиагностических приемов, достаточно защищенных от сознательной фальсификации результатов испытуемым или полного отказа от обследования (за исключением процедур, проводимых в специально измененных состояниях сознания).

Ясно, что тривиальные опросники, как, например, ММРI, могут быть легко _забаллотированы_ как полным отказом от ответов, так и их сознательной или бессознательной фальсификацией, что и отражается в соответствующих шкалах. Этого недостатка не лишены и наиболее современные психосемантические методы, основанные на решетках Келли.

Методы, включающие, наряду с субъективным отчетом, также и объективные критерии (время реакции, физиологические параметры и пр. ), тоже могут дать ложные результаты по тем же причинам, особенно при работе с подготовленным испытуемым. Так, при определении мысленно загаданного символа с помощью детектора лжи (Smith) из предъявленных четырех символов удается его идентифицировать только в 7З% случаев (Davis), из пяти предъявленных - в 64% (Gustafson, Orne), из шести - в 50% (Кugelnass, Lieblich). В специальном исследовании, посвященном перспективам и достижениям в технике детекции лжи (Barland, Raskin), получили коэффициент корреляции 0, 85 между пятью экспертными решениями о виновности “воров” и их физиологическими реакциями.

Приведенные данные получены в экспериментах с нетренированными субъектами. У тренированных существуют большие возможности сознательного управления физиологическими функциями (Авсаркисян А. Я. и др. ), что еще больше может повлиять на результаты. Таким образом, есть веские основания считать, что для выяснения механизмов патологических процессов в психике применение неосознаваемых стимулов в семантических методах оправдано.

Как же наиболее эффективно использовать неосознаваемые стимулы для психосемантических исследований?

Ясно, что механическая замена осознаваемых посылок на неосознаваемые невозможна хотя бы потому, что реакции на неосознаваемые стимулы существенно менее детерминированы и поэтому для их выделения из физиологического шума требуются дополнительные ухищрения: статистическое усреднение, фильтрации и мн. др. Кроме того, использовать общепринятые психосемантические методы (Шмелев А. Г. ) в процедуре неосознаваемого предъявления стимулов вообще невозможно, так как любой такой метод подразумевает активный выбор, формулировку, поиск ответа и другую сознательную деятельность субъекта. Поэтому, несмотря на соблазн использовать появляющиеся в последнее время семантические словари, тезаурусы личностных черт (Шмелев А. Г. и др. ), невербальные (геометрические) семантические универсалии (Артемьева Е. Ю. ) и многое другое, необходимо разработать совершенно новые технологии психодиагностики.

Среди известных существуют методы, использующие принцип семантического обусловливания. Среди их описаний можно выделить основополагающие работы Razran, О. С. Виноградовой и других авторов, анализ исследований которых можно найти в обзоре А. Р. Лурия и О. С. Виноградовой. Простейшим видом семантического обусловливания является условная реакция на словесный раздражитель (Шварц Л. А. ).

Для понимания сущности методов семантического обусловливания следует учитывать, что они в большинстве случаев включают генерализованные реакции на слово (Razran). Такие реакции, являющиеся условными реакциями непроизвольного типа, т. е. соответствующие классическим условным рефлексам, в виде, например, развития кожно-гальванической реакции в ответ на слово, ранее сочетавшееся с безусловным подкреплением, возникают не только в ответ на это слово, но и на другие слова. Иными словами, выработавшаяся условная реакция возникает как на сам условный сигнал (слово, постоянно или только в процессе выработки сочетавшееся с безусловным раздражителем), так и на все слова, в какой-либо мере на него похожие. Схожесть обеспечивается, во-первых, фонетическим или орфографическим (в зависимости от способа предъявления) подобием, и, во-вторых, существованием в памяти человека большого количества сопряженных с данным словом ассоциаций.

“Эти комплексы ассоциативных значений, непроизвольно всплывающих при восприятии данного слова” (Лурия А. Р. ), составляют семантическое поле данного слова. Любое слово, за редчайшими исключениями, приобретает свое денотативное (референтное) значение только в контексте, т. е. в сочетании с другими словами (коннотативными). Так, слово “ключ” имеет, как омоним, по крайней мере три значения: средство открывания чего-либо, родник и дескриптор шифра. Такой омоним становится денотатом только в сочетании с коннотативными словами в соответствующих фразах: “ключ бил из земли”, “ключ в замочной скважине”, “подобрать ключ к коду”.

Если одному из омонимов (каковыми является большинство слов в большинстве языков) присвоить значение условного сигнала, например, сочетая его неоднократно с болевым раздражением, то при регистрации любых компонентов оборонительной реакции они будут обнаружены и при пропуске ноцицептивного подкрепления, т. е. только при предъявлении данного слова. Но, поскольку любое слово фигурирует в памяти в некоем семантическом поле, оборонительная реакция в той или иной мере будет развиваться и при предъявлении других слов из данного семантического поля.

В семантические поля входят наиболее частые в данное время у данной популяции коннотативные поля. Так, денотату “жигули” в наше время сопутствуют коннотаты “машина”, “пиво”, а не “горы”. Этот пример предполагает исключение - наличие иных коннотатов слова “жигули” у людей, живущих в этом районе Поволжья. Из итого примера видно, как совершенно однозначное ранее слово (“жигули”) как название приобретает новые ситуационные или категориальные значения.

Если несколько раз сочетать предъявление слова “жигули” с злектроболевым подкреплением, то кожно-гальваническая реакция будет наблюдаться и при пропуске подкрепления. Известно, что амплитуда КГР будет снижаться по мере увеличения количества неподкрепляемых слов. В том случае, если реакцию поддерживают на оптимальном для наблюдения уровне (на каждое неподкрепляемое слово “жигули” возникает КГР), то такие реакции будут наблюдаться и на слова “машина”, “пиво” и другие коннотативные слова, хотя их вообще не сочетали с действием подкрепляющего раздражителя.

Предъявляя испытуемому все слова из условного тезауруса, в котором ядром семантического поля является слово “жигули”, можно шкалировать возникающие реакции и обозначать тем самым границы данного семантического поля. Обычно они довольно расплывчаты, т. к. включают непредсказуемый набор ассоциаций. Так, у одного из испытуемых как наиболее значимое (сопровождающееся устойчивыми КГР) слово определится слово “долг”, и лишь при расспросе выясним, что при недавнем приобретении автомобиля “жигули” он крупно задолжал. У другого выявится ассоциативная связь этого слова с именем официантки в пивном зале, где испытуемый является завсегдатаем, и т. п.

Такова суть объективных методов исследования многомерных связей слова, начало которым было положено упомянутыми работами Razran, Riess, Л. А. Шварц, О. С. Виноградовой, А. Р. Лурия.

“Взаимопритяжения семантически близкого и взаимотталкивания семантически далекого материала”, по мнению Ж. М. Глозман и др., обеспечивают “временно-пространственную организацию информации в памяти в форме временной или пространственной поляризации материала в семантически связанные группы”, не зависящие от исходных условий предъявления слов и их сенсорного опосредования (акустического или визуального). Закономерности организации сложных связей между словами и образования семантических полей показаны в работе О. С. Виноградовой.

Ее исследование состояло из двух этапов.

Вначале угашали сосудистые компоненты условноориентировочных реакций на слова путем повторного их предъявления вплоть до исчезновения фотоплетизмографической реакции в виде сужения сосудов пальца руки. Для этого здоровым школьникам требовалось до 15 повторов каждого слова и до 18 смен слов, причем всегда были слова, которые постоянно оставались значимыми, т. е. сопровождались сужением сосудов пальца (имя, фамилия, слова из школьного лексикона и круга интересов испытуемого), а также неизвестные испытуемому или необычно произносимые слова. У детей, страдавших олигофренией разной степени выраженности, угашение носило дискретный характер: сразу после первого предъявления наблюдали генерализованное угашение ориентировочной реакции. На втором этапе вырабатывали условную двигательную реакцию на конкретное слово по инструкции типа: “Когда я скажу слово “кошка”, нажми на кнопку”. После 10-кратного повторения данного слова, ставшего теперь условным раздражителем, вводили дифференцировочные слова, предъявляемые однократно на фоне нейтральных слов. Когда исчезали ориентировочные реакции на дифференцировочные слова (у олигофренов это происходило быстрее), предъявляли “критические” слова, т. е. собственно тестируемые слова. Они делились на две группы:

1) слова, близкие по смыслу к основному раздражителю для слова “кошка” - “кот”, “котята”, “Мурка”, “собака”, “мышь”, “корова”, “животное” и пр. ;

2) слова, близкие по звучанию к основному раздражителю: для слова “кошка” - “кошелка”, “каштан”, “крошка”, “крышка”, “окошко” и т. д.

У всех 12 психически здоровых школьников двигательная и сосудистая реакции возникали только на слово “кошка”. После предъявлении слов, сходных по звучанию со словом “кошка”, сосудистая реакция не возникала. На слова, схожие по смыслу, всегда развивалась сосудистая реакция при отсутствии двигательной. Этот факт, по мнению автора, говорит о преобладании элективных связей между словами у здоровых школьников 11-14 лет (как и у взрослых). У олигофренов наблюдали преимущественно связи по созвучию или оба типа связей. Нечто подобное наблюдали у очень утомленных детей, когда происходила замена связей более высокого порядка на связи по созвучию.

О. С. Виноградова показала в данной работе, что состояние условно-интактного здорового испытуемого характеризуется преобладанием смысловых связей между словами над связями по созвучию, при этом соотношения слов в семантических полях динамически флюктуируют в зависимости от функционального состояния испытуемого и контекста среды. В работе О. С. Виноградовой и Н. А. Эйслер использовали одновременную фотоплетизмографию сосудов пальца и области разветвления височной и лобной артерий. Авторы утверждают, что ориентировочная реакция сопровождается сужением сосудов пальца и расширением сосудов лба, а оборонительная - сужением и тех и других сосудов. Применяли безусловное болевое подкрепление импульсами электрического тока частотой 100 Гц при длительности импульса 0, 2 мсек и напряжении от 40 до 80 В в течение в-5 сек. Опыты проводили на 7 студентах. Сначала угашали ориентировочную реакцию без подкрепления, затем угашали ориентировочную реакцию, возникающую на факт подкрепления. Через 18-27 сочетаний слова “скрипка” с отставленным по времени ударом тока формировалась условная оборонительная реакция, регистрируемая в виде одновременно наблюдаемого сужения сосудов пальца и лба. Для выработки оборонительной реакции требовалось от 3 до 4, 5 часов.

После этого в процедуру опыта среди нейтральных слов, наряду с подкрепляемым словом “скрипка” включались:

1) слова, сходные по звучанию - “скрепка”, “стрижка”, “скрытность” и т. п. ;

2) слова, прямо связанные с условным сигналом - “струна”, “смычок”, “скрипач”;

3) отдаленно связанные по смыслу слова - “музыка”, “оркестр” и др.

В первом опыте наблюдали три уровня связей с основным словом-раздражителем: созвучные слова не вызывали оборонительных и ориентировочных реакций (кроме слова “скрепка”, которое в силу большой близости слову “скрипка” иногда вызывало ориентировочную реакцию); вторая группа слов вызывала такую же оборонительную реакцию, как и слово-раздражитель, подкрепляемое ударом тока, третья группа слов вызывала ориентировочную реакцию.

В течение следующих опытов угасали оборонительные, а затем и ориентировочные реакции на все слова, кроме слова “скрипка”, которое продолжали сочетать с ударом тока. Однако оказалось возможным, меняя подкрепляемое слово, вновь формировать новые иерархии значений, которые, в свою очередь, подвергались постепенной инволюции.

Авторы показали, что сосудистые реакции, служащие критерием наличия связей того или иного характера, являются более дифференцированными, чем словесные реакции испытуемых. Авторы оставляют этот вопрос открытым и ссылаются на работу, в которой это явление объясняют возможностью “бессознательного” замыкания связей.

Анализ этих работ и их аналогов приводит в своей монографии А. Р. Лурия, отмечая, что при слишком интенсивной переделке семантических полей путем частой смены подкрепляемого слова происходит полная дезорганизация сосудистых реакций и на плетизмограмме появляются “дыхательные волны”, свидетельствующие о наличии высокого эмоционального напряжения и возможности “срыва”.

Т. Н. Ушакова и А. М. Раевский модифицировали эксперимент Виноградовой-Эйслер путем введения инструкции, по которой испытуемый должен был отвечать словом “да” в ответ на предъявление слов, наименее связанных с подкрепляемым словом “скрипка”. В другой серии испытуемому сообщали, что после слова, наименее связанного со словом “скрипка”, последует электрический удар. Анализ результатов показал, что после наименее связанных со словом “скрипка” слов возникали ярко выраженные оборонительные реакции. Это подтверждает возможность существенной модификации семантических полей внешними воздействиями, в т. ч. семантическими стимулами второй сигнальной системы - словами.

Особо отметим, что, по мнению А. Р. Лурия, фатальными для существования целостной замкнутой смысловой системы являются не те повреждения мозга, которые приводят к повреждению отдельных компонентов или операций речевой памяти (морфологической, лексической, фонематической, синтаксической и семантической) - задние отделы мозга, - а те, которые сопровождаются “просоночными состояниями” - глубинные структуры мозга и особенно лобные доли - и вызывают дезорганизацию целенаправленной мнестической деятельности. Этот нейропсихологический аргумент, подтверждающий влияние глубоких структур мозга на семантические поля, следует учесть при изучении механизмов влияния измененных состояний сознания и эмоций на иерархию семантических элементов.

Тulving понимал семантическую память как тезаурус субъекта, характеризующий его личный опыт о словах и их связях. Он задолго до Ж. М. Глозман и др. отметил, что семантическая память на входе регистрирует только семантику стимула независимо от его физической и сенсорной модальности. “В настоящее время не подлежит сомнению, что человеческая память, прошлый опыт человека организован по семантическому принципу. В этом смысле не случайно выделение такой семантической рубрики как “семантическая память”” (Шмелев А. Г. и др. )

Мы уже показали, что изучать семантическую память, судя по данным литературы, можно различными методами. По классификации А. Р. Лурия они делятся на три группы: ассоциативные, методы шкал и объективные. Эта, на первый взгляд, дидактическая градация и по сей день верна, т. к. все современные методы исследования семантической памяти построены на этих трех китах (см., например, монографию В. М. Величковского). В связи с этим нетрудно интерпретировать в более привычных понятиях и следующее рассуждение: “язык способен группировать ранее разрозненные референты и объединять их в едином новом топике, относительно которого можно сделать коммент” (Брунер Дж. С. ).

“Психологический словарь” (1983) определяет: “Психолингвистическое понятие “семантическое поле” представляет собой совокупность слов вместе с их ассоциациями (“ассоциатами”). Имеется несколько попыток экспериментально определить субъективные семантические поля и связи внутри них с помощью методов ассоциативного эксперимента (Дж. Диз) и условного рефлекса ( А. Р. Лурия, О. С. Виноградова).

Исходя из всего вышеизложенного, для создания исследовательской процедуры, необходимой для изучения механизмов патологических процессов в психике, необходимо, чтобы такая процедура включала следующее:

1) анализ семантических полей;

2) анализ неосознаваемых реакций;

3) неосознаваемое предъявление тестируемых стимулов;

4) возможность искусственного придания конкретным стимулам нового сигнального значения с целью шкалирования психосемантических элементов относительно этих реперных.

Таковы, на наш взгляд, исходные посылки для изучения патологических процессов в психике, которые могут позволить получать информацию о ее семантических элементах (Асмолов А. Г. ), без учета традиционного разделения на мотивационную, волевую, познавательную сферы. Истоки такого подхода заложил Л. С. Выготский: “... существует динамическая смысловая система, представляющая собой единство аффективных и интеллектуальных процессов,.. во всякой идее содержится аффективное отношение человека к действительности, представленной в этой идее. ” (1956).

Существенным выигрышем и случае осуществления такого подхода на практике явится то, что результаты исследования будут представлены в виде вербальных эквивалентов изучаемых психосемантических элементов.

Высказывание И. П. Павлова, приведенное в начале этой главы, уместно вспомнить именно теперь. Когда, по мнению Neisser, в результате развития компьютерной техники изучение психических процессов и явлений перестало казаться противоречивым.

Для полноценного психосемантического анализа, сопряженного с необходимостью оперирования огромным тезаурусом вербальной и иной семантической информации и одновременным анализом в реальном времени больших массивов аналоговой физиологической информации, необходимы компьютеры с предельными для настоящего времени техническими возможностями. Так, по нашим подсчетам, для реализации психосемантического алгоритма, связанного с анализом 80 параметров злектроэнцефалограммы и кластерным анализом семантических элементов, требуется быстродействие порядка 1, 8 млрд. операций в секунду и объемы оперативной памяти порядка десятков гигабайт. Необходимы также совершенные средства предъявления стимульной информации.

При наличии инструментальных средств исследования психики станет возможным изучение информационных (семантических) нарушений. В этом случае удастся закрыть пробел, существующий в патофизиологии высшей нервной деятельности. Г. Н. Крыжановский пишет: “Специфическим для человека патогенным фактором, действующим через вторую сигнальную систему, является слово. Патогенными могут быть раздражители, действующие через первую сигнальную систему; они могут вызвать условнорефлекторные нарушения чувствительности, движения и пр. ”. Автор отделяет первичные патогенные факторы (яды, гипоксию, антигены и др. ) от вторичных, которые появляются в самой ЦНС после повреждающего воздействия в ходе патологического процесса. Среди последних автор упоминает длительно действующие психогенные факторы, вызывающие изменения высшей нервной деятельности, невротические состояния и психозы. Автор считает, что все патологические процессы в нервной системе развиваются по двум типам: по типу “полома” и по типу объединения поврежденных и неповрежденных образований в патологическую систему.

Г. Н. Крыжановский выделяет следующие типовые патологические процессы в деятельности нервной системы:

1) Дефицит торможения. Растормаживание. При возбуждении нейрона происходит ослабление тормозных механизмов, имеющее физиологический характер. Растормаживание, имеющее патологический характер - это такое растормаживание, при котором структура становится малоуправляемой. Условием последнего является дефицит торможения (первичный, например, при действии столбнячного токсина, и вторичный, когда чрезмерная активность нейтрализует тормозный контроль). Дефицит торможения и, следовательно, растормаживание имеют место практически при всех формах патологии высшей нервной деятельности и участвуют в формировании генераторов патологически усиленного возбуждения. Каждый отдел ЦНС оказывает на другие, связанные с ним отделы, как возбуждающее, так и тормозящее влияние. Одно из следствий этого принципа в условиях патологии заключается в том, что при повреждении отдела ЦНС возникает не только ослабление функции этого отдела и активизируемых им структур, но и растормаживание тех структур, которые испытывают тормозные влияния со стороны поврежденного образования. Другое следствие состоит в том, что при выпадении (принцип двойственной функциональной посылки Крыжановского) тормозных влияний могут появляться и превалировать скрытые (тормозимые) в норме возбуждающие эффекты. Характерным экспериментальным синдромом растормаживания является децебрационная ригидность (после перерезки ствола мозга между передним и задним четверохолмием по Ширрингтону). При шизофрении и маниакальнодепрессивном психозе происходит экспрессия патологических генов (растормаживания измененного генетического аппарата).

⇐ Предыдущая 123 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒