Глава семнадцатая

Моисей возвращался в Туркестан, а Алеша уговорил Ольгу отпроситься на фабрике и отправился вместе с ней в Витебск. Ольгу отпускали неохотно, но она обещала вернуться очень скоро. Ефим Захарович ходил мрачнее тучи и держался с подчеркнутой родственной вежливостью. Он вдруг начал попадаться на глаза Ольге буквально каждый час. Эти встречи всегда выглядели вполне естественными и имели под собой разумное основание, но Ольга понимала: Фима нарочно преследует и допекает ее. Несколько раз он довольно настойчиво намекал, что ему и только ему Ольга обязана всеми своими успехами в Петрограде.

— Я, конечно, ни на что не претендую, но без меня Роха до сих пор сидела бы в местечке, жидовка жидовкой, без всякой переспективы на будущее, — сказал он Моисею доверительно.

— Ну так и что? — осведомился Моисей. — Что с того?

Ефим Захарович криво пожал плечами. Его подвижное лицо сложилось в гримасу глубочайшей обиды.

— Да ничего, — сказал он.

Моисей засмеялся, не разжимая губ.

— Точно — ничего, — подтвердил он. — У людей, я давно заметил, есть в наличии такая привычка: помогут на гривенник, а благодарности ожидают на целый рубль. А если почудится им, что недоплатили, то будут тащиться у тебя за спиной и канючить, канючить...

— Я и не ожидал, что мне будут так уж благодарны, — совсем разобиделся Фима. — Просто вот помог встать на ноги, но тут же встретил полное непонимание с ее стороны.

Моисей хлопнул его по плечу:

— Придется смириться тебе с этим, Ефим. Она любит другого. С этим ни ты, ни я, ни Совет народных комиссаров — никто ничего поделать не сможет. Факты, как говорится, упрямая вещь. Да ведь вы с ней родственники — как бы она за тебя вышла? Сам подумай, Ефим Захарович. Она — твоя сестра, так что ты и мысль об ней оставь.

— Тоже мне, родственники, седьмая вода... — проворчал Фима. — Лично я ее как сестру не воспринимаю. Мы с ней только в Питере познакомились. А как она приехала с Витебска? Глазу зацепиться было не на чем! Косища да глаза, а вся в тряпки замотана и подушку в руках держит. — Фима коротко хохотнул, вспоминая первую встречу с Рахилью. — Завязанную подушку, вроде как пакет. Главное у ней сокровище, из самого дома привезла. И на язык — совсем глупая... Я ей все тут показал, что к чему. К фабрике пристроил, определил в общежитие. Бумаги правильные выправил, все по ее желанию. Где ж тут «помощи на гривенник»? Тут и рублем не отделаешься, да кто же будет считаться... Ты мне скажи по-родственному — как мне ее воспринимать?

— Как хочешь, Фима, только она, похоже, тебя вообще никак не воспринимает.

Разговор происходил в коридоре общежития, куда Фима с Моисеем пришли, чтобы попрощаться с Ольгой, которая должна была ехать на вокзал и оттуда на поезде в Витебск. Алексей на улице искал извозчика.

Наконец Ольга вышла из комнаты. Агафья Лукинична показалась из своих покоев, глубоко вздохнула, сказала:

— Привязалась я к тебе, Оля. Я к вам ко всем, девочки, как к родным. Уезжаете — как будто от сердца моего отрываетесь.

Ольга расцеловала Агафью Лукиничну в пухлые трепещущие щеки, по-товарищески пожала руки Маше Жердиной, Насте Панченко и другим подругам, повесила на локоть небольшую корзину с вещами.

Фима сказал кисло:

— Передавай от меня поклоны дяде и тете.

Ольга также обменялась с ним рукопожатием.

— До свиданья, Ефим Захарович. Если обида была — прости, а только так уж все вышло, как вышло.

Ефим проворчал:

— Ладно уж...

Моисей взял Ольгу под руку.

— Идем. Алеша, наверное, уже ждет.

Ольга вышла, не оборачиваясь, а Моисей на пороге все-таки повернулся и подмигнул Агафье Лукиничне. Та махнула рукой и отвернулась, шмыгнув: комендантша легко плакала, ужасалась, восторгалась — правда, так же быстро она и отходила от всяких переживаний.

* * *

Странно было смотреть на Петроград, отправляясь на вокзал. Как будто фильму запустили в обратном направлении: вот девушка Рахиль подъезжает к общежитию на Лиговке, вот она садится на извозчика, вот она сходит с поезда...

Алеша, внимательно наблюдавший за своей спутницей, спросил, почему она все вздыхает.

— Мне теперь кажется, я не вернусь, — призналась она. — Как доберусь до родителей, так и все... Конец моего пути.

— Нет, Оля, — сказал Алексей уверенно, — напротив. Жизнь твоя только начинается. А возвращаться к родителям время от времени необходимо. Они ведь непременно должны видеть, какими становятся их дети.

— Это ты где таких премудростей нахватался? — прищурилась Ольга.

Он растерялся.

— Да нигде... Я вот думал: если бы у меня были дети — взрослые уже, самостоятельные, — мне бы хотелось иногда с ними именно встречаться лицом к лицу, а не просто письма получать. Твоей матери сейчас тяжело, наверное. Моисей говорит, вас двенадцать человек детей. У ней за каждого небось душа болит.

Ольга посмотрела на него сбоку. Вот он какой. Хороший. За маму ее беспокоится. За женщину, которую никогда и в глаза не видел. Представляет, как у ней душа болит за каждого из детей.

Думая об этом, Ольга сказала:

— Когда я только приехала в Петроград, меня тут за проститутку приняли. Руками махали, кричали мне что-то. А я, дура, улыбалась и даже помахала одному в ответ.

Алексей ответил ей недоуменным взглядом и ничего не сказал.

* * *

Алеша, конечно, оказался прав: не была поездка домой, к родителям, никаким возвращением назад. Не ожидала Ольгу ловушка, не подстерегало ее прошлое, чтобы замкнуться вокруг нее и больше уж не выпускать из цепких рук. Простая житейская история с незатейливым сюжетом: питерская фабричная работница приехала в отчий дом — навестить родню. Пусть посмотрят мать с отцом, какой сделалась самая красивая из мельниковых дочерей, младшая и любимейшая из всех. Пусть видят они, какой у нее избранник — красный командир, питерский парень.

Вот уже река Улла и знакомые высотки костелов, один — почему-то без креста, а второй — очень даже с крестом и крыша заново выкрашена...

— Красиво здесь, — признал Алексей. — Покойно.

— Здесь бои шли, — вспомнила Ольга. — Ой, как стреляли! Банда была, людей вешали, наш дом разоряли тоже — искали золото. Потом красные пришли, всех батек отсюда повыбивали. Один, помню, по реке плыл лицом вниз. У него между пальцами трава застряла. За траву хватался, должно быть, да так и поплыл.

Ее лицо приняло задумчивое выражение. Алексей поглядывал на нее сбоку, помалкивал. Ему хотелось больше узнать о ее детстве, о годах ранней юности, которые проходили здесь, на берегах Уллы. До сих пор он, например, не догадывался даже, что Ольга бывала посреди театра боевых действий. Ему казалось, она безоблачно выросла в тихом местечке, откуда в один прекрасный день уехала в поисках перемены участи навстречу новой жизни, как сделали многие девушки из глубокой, глухой провинции.

— Какие они, твои родители? — спросил Алексей.

Она удивленно повернула к нему голову:

— Я же тебе рассказывала...

— Ты говорила, что отец намного старше матери и что мама у тебя тихая... А я спрашиваю про человеческие качества.

Ольга подумала немного, потом сказала:

— Отец, наверное, раньше был очень строгий, его все слушались, а теперь он сильно сдал из-за здоровья и возраста и сам слушается маму.

— Как ты думаешь, Оля, — серьезным тоном произнес Алексей, — как они отнесутся, что мы поженимся?

— Это моя жизнь, — ответила Ольга, — они не будут вмешиваться... Да что с тобой? Ты как будто боишься!

Алексей покачал головой:

— Нет, не боюсь.

— Нет, боишься! — Она смотрела на него с вызовом. — Мой отец не раввин, ему не надо, чтобы я непременно вышла за еврея. Он так меня провожал... — Она вспомнила свой отъезд из дома, вздохнула, прикусила губу.

— Как? — тихо подтолкнул ее Алексей.

— Как будто навечно прощался...

Она выговорила это и сама даже испугалась, потому что сцена расставания с родителями внезапно встала перед ней во всей очевидности. Мельник отпускал своих детей в огромный, нехороший мир, словно провожал их на тот свет, в какое-то адское место. Ничем не мог он оградить их от опасностей, кроме своего немощного родительского благословения. И не было у него ни одного слова в запасе, чтобы удержать при себе выросших, рвущихся на волю детей. Каждый уходил по влечению сердца и предавался в руки чужих людей. Кому повезет? Кто сгинет? Ни над чем не властен теперь был мельник...

— Он просто старик, мой отец, — сказала Ольга. — А мама — старушечка. Моисей говорит, она всех подозревает, что они замышляют дурное против папы. Ее сначала надо разуверить. А когда она поверит, что пришли с хорошим, сразу улыбается и идет накрывать на стол. Моисей говорит — у них с папой в жизни очень мало радости.

— Знаешь что, — вдруг сказал Алеша, — я хочу с ними поздороваться на идиш. Что-нибудь вежливое сказать. Ты научи меня, ладно?

Ольга блеснула глазами:

— Точно на идиш хочешь говорить?

— Ну, какую-нибудь одну фразу. Например, «здравствуйте, уважаемые, я хочу жениться на вашей дочери».

— А запомнишь? — не поверила Ольга. — Слова не перепутаешь?

— Ты мне фразу скажи, по дороге к дому как раз и разучим...

* * *

Дом оказался в лучшем состоянии, чем боялась увидеть Ольга. После разорения подлатали крышу, вставили окна. В саду было прибрано, на дорожках не лежало ни веток, ни прошлогодних листьев.

Жилой оказалась лишь часть большого дома, остальные комнаты пустели и стояли запертыми. Матери трудно было прибираться там, да и незачем.

Отец находился в спальне, отдыхал в кресле, а мама вышла на стук — посмотреть, кто явился.

По мнению Ольги, мать не сильно изменилась со времени их прощания, только глаза запали глубже. А меленькие морщинки по-старому бежали по лицу и собирались вокруг губ.

Увидев Ольгу, да еще в сопровождении молодого мужчины, мать всплеснула руками, отошла назад, суетливо начала перебирать фартук. То оглядывалась через плечо, то пугливо опять смотрела на вошедших. Неожиданно Ольга поняла, что мать ее не узнала.

Оно и мудрено — узнать такую гостью! Рахиль уезжала в длинном темном одеянии, с косой, в платке, с большим узлом за плечами, а Ольга вернулась с задорным локоном на щеке, в платье со спущенным поясом и неровным подолом, на голове — шляпка, в руках — корзина.

— Мама, — негромко проговорила Ольга.

И тут как будто расплылись черты незнакомки в глазах матери и совместились с памятными чертами любимой дочери. Произошло это озарение в единый миг. Мать всплеснула руками, тихо, обморочно вскрикнула, кинулась было обнять, но в последнее мгновение испугалась опять, замешкалась и наконец заплакала, так и не посмев коснуться гостьи. Ольга сама приблизилась к матери и осторожно прижала ее к себе.

— Мама, это Рахиль приехала.

Тогда она тоже обхватила дочь сухими, тонкими ручками и стала всхлипывать ей в ухо.

— Кто там пришел? — уже кричал из спальни мельник. Ему трудно было выбраться из кресел, он требовал, чтобы гостей представили ему. — Кто там?

Мама обернулась, повысила голос:

— Это Рахиль приехала!

— Кто? — не расслышал мельник.

— Рахиль! Рахиль приехала!

Алешу она как будто не видела. Несколько раз поворачивалась к нему и смотрела, словно пытаясь сообразить, как следует поступать с этим незнакомым человеком, а потом опять о нем забывала.

Взяв Алешу под руку, Ольга вошла в дом. Мама быстро убежала вперед, в спальню, чтобы сообщить отцу радостную весть.

— Здесь ты жила? — Он тихо оглядывался по сторонам. — Покажешь потом свою комнату?

— Мы с Дорой вместе жили... Однажды в окно забирались, когда поздно вернулись и не хотели, чтобы отец знал... — Ольга вздохнула. — Тут теперь все переменилось. После разгрома. Смотри, пятно осталось.

Посреди «залы» действительно чернело выжженное в полу пятно.

— Много красивой посуды было, все разбили, — прибавила Ольга. — И занавески другие... Все другое.

Дверь спальни распахнулась перед ними, точно в восточной сказке, где присутствуют вездесущие невидимые слуги, и перед молодыми людьми предстал мельник, старик с желтоватой седой бородой, со скрюченной рукой, плотно сбитый, основательный даже теперь. Несмотря на небольшой рост и очевидную немощь, он держался величаво, как библейский патриарх, и только коричневые глаза его беспокойно шевелились в орбитах.

— Папа, — сказала Ольга, подходя к нему и наклоняясь, чтобы обнять.

— Роха, — пробормотал он невнятно. — Да ты не одна? Кто он?

— Красный командир, папа. Друг Моисея.

— Друг Моисея? У Моисея завелись такие друзья? А он хороший, этот друг Моисея?

— Хороший, папа...

Ольга повернулась к Алексею и сделала ему знак: пора.

Алексей шагнул вперед и с вежливой улыбкой, старательно выговаривая слова, произнес:

— Халт мих, их бин а ганев* < * Держите меня, я вор (идиш). >.

Повисла неловкая пауза. И с каждой секундой она делалась все страшнее. Мама, и так-то щупленькая, сжалась и сделалась как воробушек, отец закаменел, точно узрел чудовище. Алексей начал медленно краснеть. Он посмотрел на Ольгу, безмолвно требуя объяснений.

Выражение Ольгиного лица насторожило его: в пестрых ее глазах скакали желтые искры, углы рта дрожали, смех готов был спрыгнуть с ее губ.

Наконец Ольга не выдержала и расхохоталась. Она смеялась и смеялась, и не нашлось бы на свете ничего лучезарнее, чем ямочки на ее круглых щеках.

И тогда мельник сощурил веки, его глаза наполнились желтоватым светом, узкий, сухой рот растянулся, послышался кашель:

— Кха! Кха!

По морщинистой щеке сползла крохотная слезинка. Именно по этой слезинке Ольга и догадалась, что отец вовсе не кашляет: мельника насмешила выходка младшей дочери. Он смеялся.

Алексей сказал:

— Что ж, мне, пожалуй, пора. Вы тут семейно отобедайте или что вы там собирались. До свидания.

Он быстрыми шагами двинулся к выходу. Ольга побежала за ним:

— Алеша, погоди! Алеша!

Она нагнала его уже за порогом:

— Ты куда?

— Ты насмеялась надо мной, — сказал он, глядя на нее как на чужую. — Чему ты меня научила? Что я такого сказал твоим родителям?

Она улыбалась все более растерянно и умоляюще.

— Алеша, не уходи. Вернись. Мама обидится.

— А я, по-твоему, не обиделся?

— Алеша! — Она повисла у него на шее. — Я больше не буду так делать...

Он не выдержал, насильственно сломал в себе досаду за глупую историю, взял обеими ладонями Ольгу за талию и немного отодвинул от себя.

— Будешь... В тебе ведь чертенок сидит, оттого и глаза пестрые. Я это сразу понял, как только познакомились, ну да ладно...

— Отец будет теперь тебя, как родственника, жалеть, — сказала Ольга, увлекая Алексея обратно в дом. — Ты ему очень понравился.

— Разве? — недоверчиво спросил Алеша.

— Да, — заверила Ольга. — Иначе бы он не смеялся.

⇐ Предыдущая 12 13 14 15 161718 19 20 21 Следующая ⇒