Глава тринадцатая

— Это она, — вполголоса сказал Иван Лежов, указывая на женщину средних лет, которая вышла из подворотни и спокойно зашагала по улице.

Женщина была с виду всем довольная, глядела перед собой ровно, глазами не бегала.

— Кухарка ихняя, — кивнул ей вслед Лежов. — На рынок отправилась. Она всегда в одно и то же время выходит. Профессор — он точность любит. У него золотые часы есть на цепочке, так он их каждый день заводит.

— Это все так делают, — ответил Ленька. — Кто теперь в доме?

— Сам, старуха... Может, еще жена. Она любит поздно полежать в кровати. Читает.

— Ясно. — Ленька отошел от стены и направился в подворотню.

Сашка Пан смотрел ему вслед. Такого легкого шага ни у кого, наверное, в Петрограде не было: Пантелеев не шел, а будто танцевал, наслаждаясь каждым движением.

Лежов побежал за ним следом, а последним — Рейнтоп.

Дверь в квартиру профессора была холеная, с медной табличкой. Ленька поднял руку к звонку и позвонил.

Скоро уверенный громкий голос спросил:

— Кто там?

— Я, товарищ профессор, — отозвался Лежов. — Иван Лежов, дворник.

Это Пантелеев придумал, чтобы Лежов назвался дворником.

«Человеку не свойственно жить в постоянном подозрении, — уверял Пантелеев. — Особенно такому, как этот твой профессор. Он в себе не сомневается, думает — весь мир ему подвластен, если он столько книжек прочитал... И тебя помнит как дворника. Не будет он выкапывать из головы, чем ты теперь занимаешься».

И точно — сошло.

— А что случилось-то, Иван? — дружелюбно проговорил профессор и отворил дверь.

— Да то случилось, — пробормотал Лежов, отходя в сторону и пропуская мимо себя улыбающегося Леньку Пантелеева, а за ним — Рейнтопа.

Профессор слегка удивился, но вовсе не испугался.

— Здравствуйте, товарищи, — кивнул он. — Какие затруднения? Чем могу помочь?

В комнатах вдруг залаяла собака. Профессор повернулся на шум и громко, властно крикнул:

— Цыть, Орелка!

Лай затих.

— Вы вполне нам можете помочь, — ответил Пантелеев. — В вашей это власти. — Он приблизился к профессору и прибавил: — Неси сюда цацки, понял? Все неси какие есть, иначе худо будет.

— Позвольте?.. — Профессор Романченко поднял брови. — Поясните?

В первое мгновение он даже не понял, о чем толкует Пантелеев. Все это было слишком неожиданно... Звонок Лежова оторвал профессора от чтения статьи, мысли его все еще витали в области исторической науки.

— Ты меня слышал, — сказал Пантелеев с нажимом.

— Вы... Иван? — Профессор повернулся к мнимому дворнику. — Может быть, вы мне объясните, почему...

Лежов криво усмехнулся и отвернулся.

— Я вызываю милицию! — объявил профессор.

В этот момент Ленька ударил его ножом. Это было проделано стремительно, почти мгновенно, так что Лежов, например, ничего не успел заметить. Ленька продолжал улыбаться, а профессор вытаращил глаза и глубоко вздохнул, обвисая у Леньки на руках.

В коридор выбежала в развевающемся домашнем платье дама, а за ней следом выскочила собака породы овчарка.

— Что здесь происхо... Василий Степанович! — закричала дама.

Ленька не позволил ей подбежать к телу мужа — выстрелил и попал в плечо. Дама пронзительно, по-кроличьи, заверещала и упала на пол, а собака кинулась на непрошеных гостей. Второй выстрел угодил собаке в шею. Животное взвизгнуло и тяжко рухнуло. Ярость в глазах сменилась усталостью, а потом погасла. Лапы дернулись в тщетной попытке бежать и затихли — пес как будто заснул. Ленька переступил через собаку и подошел к женщине.

Та плакала и с трудом вздыхала. Ленька наклонился над ней, рассматривая. У нее было хорошее лицо — немного привядшее из-за возраста, но правильное, с приятными чертами. Такие женщины добры к прислуге, не позволяют топить котят и искренне огорчаются, узнав, что соседские дети подбили воробушка. Ленька засмеялся в ответ на ее усталый взгляд и прикончил жену профессора одной пулей в голову.

Лежов заложил засов на двери.

— Старуха там еще осталась, в комнатке для прислуги... Старуха-то нам не помешает? — спросил он, избегая смотреть на тела.

— Буду я еще старухи опасаться, — ответил Пантелеев. — А заорет — пристрелю и ее, чтоб не мешалась. Идем, дела еще много, а время кончается. Где у него монеты?

— В кабинете, — ответил Лежов.

— Ну, вы в кабинете, значит, ищите, а я — в комнаты жены, — вставил Рейнтоп. — У такой должны хорошие цацки быть. Холеная и наверняка с разбором.

— Когда кухарка возвращается? — спросил Пантелеев у Лежова.

— Обычно через час. Она долго за покупками не ходит, — доложил Лежов.

— Теперь уж как ей карта ляжет, — заключил Пантелеев. — Вернется пораньше — значит, судьба.

Спустя сорок минут они благополучно покинули квартиру через черный ход, вынося саквояж и две корзины с добром, прошли проходными дворами и спокойно расстались: Рейнтоп направился с корзинами к себе на Международный проспект, а Пантелеев с саквояжем — в сторону Пряжки, к сестре.

* * *

— Да вы, Служка, просто горите на работе, — сказал Иван Васильевич, входя в кабинет.

Юлий нехотя разлепил глаза, поднялся с дивана. Накрахмаленный полотняный чехол за ночь смялся, на щеке Юлия остался красноватый, похожий на паутину отпечаток.

— Вы что, дома не ночевали? — продолжал Иван Васильевич и строго посмотрел на Юлия. — Так не годится. Так можно быстро подорвать здоровье. Или, виноват, возможно, Кира Андреевна изгнала вас за какой-нибудь неблаговидный поступок? В таком случае немедленно и чистосердечно покайтесь! Обещаю уладить дело.

Юлий стоически перенес все насмешки и предположения, а потом сказал:

— Не то чтобы я ставил Кире Андреевне какие-то условия... Ну вроде того, «или я, или он»... Но находиться с ним на одной жилплощади я временно не в состоянии. Это ведет, как вы и говорите, к полному подрыву здоровья. Что нежелательно.

— Подробнее и, пожалуйста, отчетливее, — попросил Иван Васильевич. Он уселся за стол и устремил на Юлия тяжелый взгляд. — О ком идет речь? Кто это причиняет ущерб незаменимому сотруднику УГРО?

— Напрасно вы смеетесь, Иван Васильевич... — начал Юлий, хотя Иван Васильевич и не думал смеяться. — Этот Макинтош, Гришка, он так умеет докопаться... Он еще с прежних времен на меня сердце имеет. Ну и отыгрывается теперь. А Харден — она на его стороне. Думает, раз он мальчик — значит, беззащитный.

— А разве не так? — спросил Иван Васильевич строго. — Вы хотя бы весовые категории сравнивали? В вас весу — на трех Григориев наберется.

— Этого мальчика если укусить — отравишься, — мрачно ответил Юлий. — Может, я перед ним и был виноватый, так он десять раз уже отыгрался.

— А когда вы, Служка, состаритесь и впадете в немощь, он будет еще вполне крепкий пожилой гражданин, — предположил Иван Васильевич. — И вот повстречаетесь вы с Григорием на узкой дорожке: вы — в креслах, едва живой, а он — на ногах и с тростью в руке... Чем дело закончится? Не фантазировалось вам такое?

— Я же говорю, смеетесь вы надо мной! — горестно воскликнул Юлий.

— Вовсе не смеюсь... Кира Андреевна мне звонила. Можете возвращаться на квартиру без малейшего страха. Ваш Гришка сбежал.

— Что значит — сбежал? — насторожился Юлий.

— То и значит... Забрал у нее шубку, как раз себе под рост. Вашими вещицами, впрочем, тоже разжился. Прихватил теплую шапку с ушами, рукавицы, деньги, папиросы. И смылся, как вы, босяки, выражаетесь.

— Почему же непременно смылся? — переспросил Юлий. — Может, он погулять вышел.

— Он посреди кухни насрал, — поведал Иван Васильевич. — Для ясности картины, очевидно.

— Это в отместку, что Харден ему волосы обстригла, — предположил Юлий.

— Вас не беспокоит сам факт побега гражданина Вронского? — осведомился Иван Васильевич. — Так, кажется, теперь его официальное прозвание?

— А что с ним может случиться? — огрызнулся Юлий. — Отправится в какой-нибудь притон и будет там процветать согласно своим представлениям о прекрасном.

— Кира Андреевна утверждает, — задумчиво произнес Иван Васильевич, — что по сложению, по чертам лица можно определить, в каких условиях существовал человек в младенчестве.

— То есть это как? — не понял Юлий.

— Так, — вздохнул Иван Васильевич. — Дети из состоятельных семей лучше сложены. Кость крепче, правильнее.

— А, — кивнул Юлий. — Ну да. Кость — основа скелета.

— Вы изумительно правы, Служка. Именно так, — подтвердил Иван Васильевич. — Кость именно что основа скелета. Григорий — из какой-то хорошей семьи. Только мы никогда не узнаем из какой. Да этого в общем теперь и не требуется... Думаю, перемерли они все. Или за границу скрылись.

— Так его и зараза никакая поэтому не берет? — предположил Юлий. — Потому что он в детстве хорошо питался?

— Его детство до сих пор не кончилось, — напомнил Иван Васильевич. — Впрочем, Кира Андреевна уверяла меня, что гражданин Вронский обогатил ее лексикон выражениями, которых она не слыхала даже на фронте. Это, несомненно, свидетельствует о некоторой зрелости ума гражданина Вронского.

— А чего вы хотели от Макинтоша? Сами же говорите — он босяк.

— Я говорил, что вы босяк, Юлий... Впрочем, я был несправедлив, — спохватился Иван Васильевич, — и сказал это исключительно из досады. Рассказывайте, что дал обыск на Боровой.

— Нашли кучу драгоценностей. Сейчас Мальчуганова делает опись. Ну та, красавица. — Он провел пальцем по своему лбу, как бы рисуя дуги-брови. — Высокомерная такая.

— Красавицам положено, — заметил Иван Васильевич. — И много драгоценностей нашли?

— Чертову кучу, — повторил Юлий и показал рукой, что действительно много. — В ватниках было зашито.

— Кто содержал притон?

— Некая Люба Круглова. Сейчас в тюремном госпитале.

— Почему в госпитале?

— Наркоманка.

— О ней что удалось выяснить?

— Лет двадцати. Цыганка, может быть... Иван Васильевич, я ее раньше встречал, — признался Юлий. — Еще в девятнадцатом. Она тогда с одним подпоручиком была. Или он не подпоручик, черт его разберет... Я ее в карты выиграл...

— А что подпоручик?

— Он к делу не относится, — отмахнулся Юлий. — Помер давно.

— Дальше, — потребовал Иван Васильевич.

— Ну, с этой Любой у меня была любовь не любовь, не знаю, как назвать... А потом, как говорится, революционные вихри завертели нас в разных направлениях.

— То есть вы ее бросили?

— Это она меня бросила! — возмутился Юлий. — А сейчас от нее одна руина осталась. Страшное дело, как быстро происходит это с женщинами.

Иван Васильевич сердито молчал.

— Мы с Дзюбой ее в госпиталь определили, — продолжал Юлий. — Только, думаю, все это без толку... Пропащая она. Еще в девятнадцатом году видно было, что пропащая. Знаете, бывают такие женщины: споют одну песню и сразу после того умирают.

— Такие женщины обитали преимущественно в повестях господина Ленского, вроде «Последняя страсть Рипсимэ», — сказал Иван Васильевич. — В журнале «Родина» изобильно печатались. Никогда не читали?

Юлий покачал головой:

— Бог миловал.

— Ну и хорошо... Что она показала, эта ваша Люба? Она вообще что-нибудь связное говорила?

— Говорила, что Пантелеев собирается уходить из Петрограда.

— Куда?

— За границу... В Эстонию.

Иван Васильевич нахмурился, замолчал. Потом сказал:

— В этом имеется определенный смысл. Пантелеев поэтому и начал собирать капитал, чтобы хорошо устроиться там, в Эстонии. Перестал тратить деньги, разбрасывать их налево-направо, предался скопидомству.

— Я только не понимаю, отчего непременно в Эстонию.

— Во-первых, эти края ему хорошо известны, — сказал Иван Васильевич. — Он, кажется, воевал на Псковщине, так что надеется легко уйти от красных патрулей. Дорожки-то все хожены-перехожены... А во-вторых, имеется еще одна — и куда более веская причина. У Пантелеева, похоже, завелась новая любовь. Такие люди иногда отличаются удивительными, даже возвышенными чувствами. В их собственном, специфическом исполнении, разумеется.

Юлий удивленно смотрел на Ивана Васильевича. Он не вполне понимал, что тот имел в виду.

Иван Васильевич напомнил:

— В «Дононе». Женщина, из-за которой Пантелеев застрелил Власьева. Теперь понимаете?

— Ну... да... — протянул Юлий.

— Ее зовут Лидия Саар, — продолжал Иван Васильевич. — Я допрашивал ее, правда, она немногое сумела рассказать... Думаю, с ее стороны не было никаких самостоятельных поползновений. Ленька влюбился в нее, едва увидев. Его постиг своего рода «удар молнии», как выражаются романтики... Она — эстонка. В Эстонии у нее имеется какая-то собственность, и Пантелеев рассчитывает поселиться в ее доме. Понятно, ему не хочется приходить туда голодранцем, вот он и старается разбогатеть как можно скорее. Да, — повторил Иван Васильевич задумчиво, — во всем этом, несомненно, присутствует своя логика... А у вас что? Над чем вы так мучительно трудились?

— Бумаги по Власьеву, — сказал Юлий. — Вы были правы, Иван Васильевич. В том смысле, что он изрядный жук. Документы на разные имена, какие-то фантастические мандаты, еще с девятнадцатого года. «Комиссар по делам ревизии посудной гигиены» — вот пожалуйста. — Он разложил на столе истрепанную бумажку, почти рассыпающуюся на сгибах. — «Проверка и реквизиция пришедшей в негодность мануфактуры на предмет вшей». Как вам такой документик? И везде, заметьте, подписи и печати. А грима у него на квартире — на целый большой театр хватит.

— Великий актер был, что и говорить, — вздохнул Иван Васильевич. — И с какой шекспировской фантазией! Размах, достойный Генриха Пятого!.. Что еще нашли?

— Мальчуганова сделала опись власьевского имущества, изъятого у Перебреевой, — сказал Юлий. — Там одних только женских платьев десять листов набралось. А еще туфли, сапоги, ремни, полушубки...

— Мальчуганова — чрезвычайно трудолюбивая девушка, — заметил Иван Васильевич. — Вам она нравится, Юлий?

Юлий хмуро сказал:

— Это к делу не относится...

Иван Васильевич спросил:

— Что у вас с руками?

— А что с моими руками? — искренне удивился Юлий.

— Кулак сбит.

— Кулак, между прочим, не морда, — резонно заметил Юлий. — Если кулак сбит, то это, возможно, очень даже хорошо. Другое дело — если глаз там распух или нос. А такого в моем случае не наблюдается.

— Я несказанно рад тому, что мой сотрудник одержал убедительную победу в схватке с силами всемирного зла... Нельзя ли, впрочем, подробнее?

— О чем?

— Служка, вы подрались в управлении с товарищем Пуховым не далее как сегодня утром, именно — около восьми. О чем меня поставили в известность сразу же по приходе на службу. Жду от вас подробных объяснений сего обстоятельства.

— А, — молвил Юлий скромно, — я бы не назвал это дракой... Просто навалял ему.

— Тщательнее подбирайте выражения, товарищ Служка, — посоветовал Иван Васильевич. И больше ничего не прибавил.

Юлий слегка устыдился.

— Ну хорошо. А что мне было делать? — Он снова начал распаляться. — И, между прочим, драка — ну, как это Пухов представляет — случилась вовсе не в управлении, а неподалеку. Я выходил за папиросами. Тут этот Пухов идет и с ним еще двое. Он меня заметил и говорит: «Как тебе нравится новая сотрудница? » Я говорю: «Не понял». Он говорит: «Ну эта, гордая такая... Все отрицает, что женщина. Лиля, кажется. Имя как у цыганки». Я говорю: «Имя как имя, а нареканий к товарищу Мальчугановой никаких нет». Тут он приблизился совсем, а глазом на своих косит — ну, как обычно бывает — и говорит: «Между прочим, эта твоя Лиля та еще штучка. Она ведь была полюбовницей атамана Зеленого. Нарочно с ним спать затеяла. А когда он заснул — срубила ему голову его же шашкой и сбежала. Так что ты с ней ухо востро»... Его товарищи вместо того, чтобы пресечь безобразие, смеются. А что мне было делать, Иван Васильевич? — взмолился Юлий. — Сносить, что ли, такую клевету? Он ведь не просто так сказал, а с намеком! Я и дал ему в рыло... Пухову то есть.

— А те двое? — спросил Иван Васильевич строго.

— Один вроде задумался — кинуться на меня или не стоит, но потом утратил инициативу. А второй просто закурил. Стоит и курит. А Пухов юшку по морде размазывает и ругается. Я плюнул и пошел.

— Ясно, — сказал Иван Васильевич. — Стало быть, решительно пресекли клеветнические измышления товарища Пухова касательно товарища Мальчугановой...

— Так и запишите, — буркнул Юлий. — Товарищ Лиля, кстати, мастерица людям на ноги наступать. Наверное, и Пухову этому успела мозоль отдавить какую-нибудь... Но описи она составляет как полубогиня. Безупречно то есть. Я тут читал — чистый роман. Прямо перед глазами каждый предмет виден.

Иван Васильевич, казалось, рад был вернуться к первоначальной теме разговора.

— Каких-нибудь пересечений власьевских махинаций с пантелеевскими ограблениями не наблюдается?

— Вроде бы нет, — признал Юлий.

— А с Опушкиным обнаружилась связь?

— Нет.

— И все-таки они были знакомы с одними и теми же людьми, — проговорил Иван Васильевич, — ходили по одним и тем же улицам... Даже притон, где взяли эту вашу Любу Круглову, недалеко от бореевского подвала... До чего же маленький город Петроград. Иногда это просто сбивает с толку.

* * *

Кухарка профессора Романченко в очередной раз опровергла расхожее мнение буржуазии о том, что низшие классы мало подвержены чувствительности. Когда Дзюба снимал с нее показания, она была на грани полуобморока. Ее виски были щедро натерты уксусом, так что волосы промокли от этого и слиплись, и пахло от нее густым ромашковым настоем, призванным, очевидно, успокоить нервы. Она жалобно смотрела на Дзюбу и повторяла:

— Я за продуктами вышедши, а тут... Всего ненадолго вышедши, а тут...

— Во сколько времени это произошло? — строго вопросил Дзюба.

— Около двенадцати... Я на Мальцевский рынок... Кажный день ходить туда приходится, то одно понадобится, то другое, да и не утащить всего за один-то раз... — Рассказывая о своих повседневных заботах, она немного оживилась. — Ну и вот, значит, картошка... Я ее всю перенюхала, знаете, потому что надо выбирать с умом. Это раньше мы очистки есть готовы были, а теперь дело другое. Всегда надо нюхать. Иногда сердцевина гнилая. Это как с человеком. Внешне — обычный человек, а сердцевина у него гнилая. У меня и торговка знакомая, я у нее всегда нюхаю, она уже смеется: «Что, говорит, вы принюхиваетесь, Линочка Петровна, у меня вся картошка все равно хорошая». Ой! — Она вдруг побледнела, вцепилась в руку Дзюбе. — Вы уже записали, что я в двенадцать из дому вышла? А это можно как-нибудь перезаписать? Только сейчас вспомнила — задержали меня, я вышла около часу...

— Поправим, — утешил ее Дзюба и действительно поправил показания. — Вас долго не было дома, Капитолина Петровна?

— Часа полтора... У меня ключ свой, не от парадной двери, а от черной. Я сама отпираю. Чтобы не беспокоить. Но, конечно, все равно слышно. А тут в доме совсем тихо... Главное, собака не лает! Она всегда лает — приветствует. Я поначалу-то пугалась, кобель больно здоровый, Орелка-то, но Василий Степанович покойный мне объяснил, что у собаки так положено. Раньше-то я думала, темная была, что собака всегда лает прежде, чем кусить, а этот пес — нет. И, главное, вежливый был. Тявкнет разок, вроде как «здравствуй», и замолчит. А тут — безмолвствование. Я думаю — может, занят чем-то. Зашла к бабке. Старуха-то. Видели? С ней и говорить бесполезно... Бабка сидит как сыч в своей комнате, вяжет. Слепая почти, а крючком быстро так мелькает. Она на ощупь вяжет, ей и глядеть не обязательно, все на память помнит — куда какие петельки... Я так не могу, а у нее пальцы ловкие. Это нянька ихняя была. С детства. Потом уж они ее из милости оставили. Я ей, бывало, говорю: «Что ты, Силовна, все вяжешь? На отдых пора. Посидела бы на солнышке, посмотрела на птичек... » А она отвечает, Силовна-то: «Я, говорит, как вязать перестану — так и помру, потому что весь мой смысл остался в этих кружевах».

— Она что-нибудь слышала? — спросил Дзюба. — Бабка?

Кухарка с безнадежностью махнула рукой:

— Какое там — слышала! Она же петли считает. Сидит и громко так, вслух считает. И которые мысли у ней еще остаются — те целиком в петли ушли. Она и меня-то еле расслышала. Я ее за плечо эдак потрясла, она как будто проснулась, глазками вот эдак поделала, — Капитолина Петровна быстро поморгала веками, — говорит: «Ты, Лина!.. Который, мол, уже час? Не пора ли чаю? » Она очень следила, чтобы я вовремя чай подавала, профессор-то за работой, бывало, так увлечется — покушать забудет. А нянька следила. Я говорю: «Что собака-то не лает, Силовна? Или они пошли куда-то все и собаку взяли? » А она и не понимает, о чем я спрашиваю... Я прошла дальше по коридору — батюшки!..

Тут лицо кухарки сильно покраснело, обвисло и затряслось. Она, что называется, мгновенно раскисла. Огромные слезы содрогались в ее глазах, не спеша пролиться благодатным дождем, губы беззвучно зашлепали. Потом с них сорвался тихий, сиплый писк, но внятной речи так и не последовало.

Дзюба терпеливо ожидал окончания припадка. Ему было как-то неловко это наблюдать.

Наконец он кашлянул и проговорил очень твердо:

— Итак, вы направились далее по коридору по направлению к парадной двери, Капитолина Петровна. Опишите представшую вам картину.

Суровое бессердечие Дзюбы возымело некоторое благотворное действие. Кухарка сглотнула и сказала:

— Они там и лежали. Все трое. Он, она и пес между ними упавши. Собаку — и ту пристрелили, животную.

— Опишите ваши действия, — сказал Дзюба.

Кухарка всплеснула руками:

— Какие тут действия!.. Я как закричу — вот так: и-и-и!.. И тут бабка-то выходит, старуха Силовна. «Ты, говорит, Лина, чай-то когда подавать будешь? Мне тоже чашечку принеси». Она всегда так просит. Когда это я забывала ей чашечку принести!.. Выходит, значит, и видит их тоже... Она слепая-то слепая, а это увидела. Шею так вытянула, как курочка, и пошла, пошла мелкими шажочками... Я ей дорогу преграждаю, зачем ей на старости лет страсти такие глядеть, а она меня отпихнула и идет себе, идет. Ну, думаю, сейчас будет! А она ничего даже не сказала. Махнула руками и пала безмолвно. Так и лежит.

— А вы что же?

— Я милицу вызвала.

Дзюба помолчал. Потом попросил проникновенным голосом:

— Попробуйте вспомнить и описать, что пропало.

— Я вам без воспоминаний сразу в точности скажу, что там пропало, — ответила кухарка. — У Василия Степановича, у профессора-то, имелось много ценных монет. Старинных. Не как царские, а разных там древних народов... которые в гимназиях проходят. Он годами собирал. Покупал где-то у знающих людей. Так увлекался — страсть! Любил показывать.

— Опись имущества имелась?

— Имелась большая толстая тетрадь. Он туда лично заносил. Ее тоже забрали. Я уж смотрела, смотрела, нету тетради.

— А еще?

— Драгоценности были, шубы. Это и вполовину не такое ценное, как те монеты. Их взяли.

— Угу, — сказал Дзюба. — А откуда бандиты знали про старинные монеты? Это ведь не такая вещь, чтобы лежала на виду. Их, наверное, поискать надо было, да еще заранее понимать, что ищешь.

— Верно, — подтвердила кухарка, мрачно просияв. — Верно говорите! Точно, рассказала им какая-то гадюка, бандитам-то. Они и пришли. Профессор — он ведь как дитя был в некоторых вопросах. Доверие к людям имел, а ведь не следовало... Он и мне показывал некоторые монеты. «Вот это, — говорит, — Капитолина Петровна, — царица Клеопатра». А на монете — такая страхолюдина! Нос-то у ней крюком загибается, а подбородок рогаликом торчит. Глядеть ужасно. «Она, — говорит, — считалась красавицей». Тут уж я не сдержалась, грешным делом, говорю: «Все бы вам надо мной смеяться, а только не вижу я здесь никакой красавицы». Монета стертая вся, приплющенная. Он говорит: «Видите, как легенды все приукрашивают, а на монете вся правда изобр[а]жена... »

— То есть вы утверждаете, — вычленил главное товарищ Дзюба, — что профессор мог по неосторожности и увлеченности предметом показать свою коллекцию кому-то, кто затем дал наводку налетчикам?

— Точно говорю, не просто так эти бандиты явились! — подхватила кухарка. — Им про монеты открыл кто-то.

— Кто? — в упор спросил Дзюба.

Кухарка побледнела, отшатнулась, схватилась за грудь и сильно смяла материю кофточки, обтягивающей ее бюст.

— Вы... на меня думаете? — вымолвила она.

— Я вообще ни на кого не думаю, — честно сказал Дзюба. — Я собираю факты. Кому неблагонадежному ваш Василий Степанович мог сдуру показать коллекцию?

— Детишки иногда заглядывали... еще до Революции... Он сам их звал и учить пытался... — забормотала кухарка, постепенно отпуская пальцы на груди и освобождая оскорбленную грудь для дыхания. — Дворник заходил — уже после Революции... Дворник! — выкрикнула она. — Ну ведь точно! Василий Степанович как раз раздобыл одну монету, говорил, очень редкую. Носился с ней, как дитя с леденцом на палочке, и всем предъявлял. Дворник зашел — он дворнику показал. И все ему объяснил, про историческую науку, про монеты эти проклятые...

— Имя дворника, — подсказал Дзюба. — Мы с ним тоже потолкуем.

— Лежов, Иван Лежов, — заторопилась кухарка. — В нашем же доме живет, гадюка. С женой. Вы их расспросите. Они, может быть, многое что расскажут.

⇐ Предыдущая 8 9 10 11 121314 15 16 17 Следующая ⇒