Послесловие 10 страница

Увлекшись темой, Волков рассказывает, как он под видом агента гестапо был со Станиславом «в гостях» у коменданта города Славуты, и в заключение предлагает не давать боя противнику в Селизовке. Он считает, что всем соединением следует идти к Славуте — Шепетовке.

Я вынужден был прервать его. Подойдя к карте, еще раз разъяснил наш план.

Но Волков продолжает настаивать на своем.

— Мы вот с Фроленко были в Остроге у одного ксендза... — начинает он.

— Лучше расскажите о партийно-политической работе. Ваши похождения в Славуте и Остроге не имеют к этому прямого отношения, — резко прерывает Волкова Петрушенко.

Но в комнате раздаются недовольные голоса:

— Пусть рассказывает. Мы партийные делегаты. Можем знать обо всем.

Волков мнется, молчит, потом нерешительно продолжает:

— Ксендз не знал, что мы за люди. Станислав рассказал: только начинаем бороться с фашистами. Тогда ксендз предложил установить связь с Москвой, но... через Лондон. Обещал обеспечить нас продуктами, боеприпасами. Понимаете, положение: ксендз руководит немецкими базами, значит, там есть его люди... И не удивляйтесь, что упоминаю Лондон. Я не ошибся. В Остроге полно английских разведчиков. Темная это публика. То пытаются примазываться к партизанам, то — к бендеровцам. А кроме того, ищут связей со словацкими частями...

Выступление Волкова, конечно, не раскрыло всей картины. Но в какой-то степени осветило обстановку в районах будущего партизанского края.

Зато комиссар отряда «За Родину» Кизя все свое внимание сосредоточил на вопросах партийно-политической работы.

— За время рейда наша партийная организация приняла в партию 46 боевых партизан. Ряды комсомола выросли на 39 человек. Это партийно-комсомольское пополнение полностью оправдало себя при выполнении боевых задач. Молодые коммунисты Тимощенко, Резников, Симоненко, Ширяев, Горащенко, Никитченко и другие стали инициаторами шефства всех подразделений над нашим госпиталем. И получилось прекрасно. После каждого боя [140] партизаны несут в госпиталь подарки, рассказывают раненым о прошедших боях. Это поднимает боевой дух тех, кто временно вышел из строя.

Голос Кизи звучал громко, уверенно. Чувствовалось, что говорит человек, привыкший выступать перед любой аудиторией.

С интересом слушали делегаты конференции политрука из отряда Ревы Ульянова. Поделившись опытом партийной и комсомольской работы, он подробно остановился на деятельности агитаторов из числа рядовых партизан.

— На мой взгляд, — продолжал Ульянов, — заслуживает внимания такое полезное дело. Мы проверили, как расходуются боеприпасы. Установили, что некоторые автоматчики и пулеметчики жгут много патронов, а толку мало. Как выправить это ненормальное положение? Долго советовались, спорили, решили, чтобы каждый коммунист и комсомолец завел личный боевой счет, чтобы бил фашистов с наименьшей затратой боеприпасов. Этому примеру последовали и беспартийные партизаны.

Ульянов рассказал о партизанских кострах, которые стали традицией в отряде. О том, какое огромное влияние на новичков оказывают беседы у костра.

— А секретарь комсомольской организации Василий Волчков из взвода Лабарева по своей инициативе установил связь со словацкими солдатами, охранявшими железную дорогу Ельск — Мозырь, — неторопливо продолжал Ульянов.

— Как это «по своей инициативе»? — не удержался Петрушенко.

— А так. Пришли взрывать мост. Группу Волчкова обнаружили словаки. Начали махать шапками, подзывать к себе. Партизаны ответили тем же. Договорились: по одному выйти на середину моста для встречи. Потом собрались вместе. По-дружески побеседовали и пошли минировать мост. Словаки даже тол помогли подносить. А перед самым взрывом они инсценировали перестрелку. Сейчас ведут регулярную переписку...

Рассказ Ульянова вызвал особенное оживление и одобрение присутствующих.

Видимо, потому комиссар отряда имени Щорса Бугров начал свое выступление с сообщения о том, что он установил связь с командиром словацкой роты. Встреча состоялась вблизи деревни Богутичи. Теперь партизаны регулярно [141] посылают словакам листовки и получают от них важные сведения.

От отряда Селивоненко выступил секретарь парторганизации Конопелько. Он заострил внимание на вопросах бдительности:

— К нам в отряд пришли Турков и Павел Целко с рекомендацией Киевского подпольного обкома партии. Мы приняли их в свою семью, как равных. Но новые партизаны необычно повели себя... Теперь выяснилось, что действительное руководство киевского партийного подполья было почти полностью арестовано. А гестапо создало ложный обком партии во главе с провокатором Калашниковым.

Я взял донесение Гали, в котором подтверждалось сообщение Половцева, и дал прочитать редактору нашей газеты «Партизанская правда». Цыпко бегло просмотрел текст и немедленно огласил его:

— «Калашников, который именовал себя секретарем обкома партии Киевской области, является провокатором. Его фамилия и обком легендированы киевским гестапо. Цель простая — взять в свои руки все нити подполья и партизанских отрядов и подставлять их под удар гестапо».

— Вот так дела стряпает гестапо! Попадешь на крючок и не будешь знать к кому, — заметил Таратута.

— Завтра же отпечатаем большим тиражом листовку и разъясним народу гнусную роль этих провокаторов, — сказал Цыпко.

— А где же все-таки наш Калашников? — тревожно прозвучал голос Ревы.

— Полиция распускает слухи, что его взвод разбит и уничтожен, — глухо отозвался Яковенко, комиссар отряда Селивоненко.

В комнате воцарилась гнетущая тишина. Трудно было смириться с мыслью, что из-за вражеской провокации погиб боевой взвод, командир которого, по злой иронии судьбы, был однофамильцем ставленника гестапо.

Горячие выступления делегатов завершились речью комиссара соединения Захара Антоновича Богатыря.

Он с удовлетворением отметил, что в соединении вырос большой резерв командных и политических кадров.

— Многие командиры отделений могут с успехом быть командирами и политруками взводов, а командиры взводов и политруки — командирами и комиссарами отрядов, [142] — заявил он. — Настало время, когда наши замечательные кадры могут и должны стать тем костяком, вокруг которого будут создаваться новые и новые отряды. Дело чести и прямая обязанность каждого отряда — создавать новые боевые единицы. Пусть множатся ряды народных мстителей, — с подъемом провозгласил Богатырь. — Это будет наш боевой ответ на героические дела Красной Армии и тружеников советского тыла.

Недалек день, когда мы, партизаны, соединимся с победоносно наступающими советскими войсками. А чтобы приблизить тот день — крепче удары по врагу, выше знамя партизанской борьбы!

Конференция избрала партийную комиссию. Секретарем ее единодушно выдвинули Богатыря.

... Это было в суровую зиму 1942 года, в глубоком тылу врага. Партизанская партийная конференция заканчивала свою работу, и как клятва, как призыв к новым боевым делам во славу Родины под сводами маленького, занесенного снегом дома звучал «Интернационал».

VII

К встрече нового, 1943 года мы готовились по-партизански. Многие грозные признаки говорили о том, что фашисты вот-вот двинут против нас крупные силы. Штаб хорошо понимал, что вряд ли удастся отстоять от врага Селизовку: слишком мало оставалось у нас боеприпасов, даже патронов для пулеметов и автоматов было, что называется, в обрез, а о снарядах для орудий и минометов и говорить не приходилось. Чтобы не тащить с собой пушки и минометы, ставшие теперь лишним грузом, мы закопали их до лучших времен в укромных местах. Так же поступили и с большей частью пулеметов.

С тяжелым сердцем зарывали партизаны свое боевое оружие. Однако иного выхода не было. Только так могли мы сохранить его от врага. Люди верили: это ненадолго. Раздобудем в каком-нибудь гитлеровском складе снаряды, патроны, и тогда...

План предстоящего боя был разработан во всех деталях. На окраине деревни построили несколько «дзотов». Это были небольшие землянки, накрытые грибообразной крышей из земли и бревен. Из «гриба» выглядывали один-два [143] пулемета. Такие точки, опоясавшие деревню, представляли довольно внушительную силу. Все пространство между дзотами заминировали.

Чтобы прорваться в Селизовку, гитлеровцам необходимо сначала проделать проходы в минном поле и обезвредить несколько десятков мин. Не так-то просто будет сделать это под огнем наших пулеметчиков! Пока немецкие минеры справятся с работой, пройдет немало времени. Это и предусматривал наш план: продержать врагов на морозе (а морозы в то время стояли лютые), вывести из строя как можно больше гитлеровцев, а потом ударить по ним с тыла. Сделают это отряды Ревы и Иванова, скрытые в засаде. Удар с тыла обязательно заставит фашистов временно прекратить атаку деревни. Это позволит ее защитникам уйти в лес. В результате гитлеровцы потеряют убитыми, ранеными и обмороженными большое число солдат, а получат пустую Селизовку, скорее даже не деревню, а пепелище.

Таков был план. Для его успешного осуществления нам было важно абсолютно точно знать дату наступления противника. В этом взялся помочь Налепка. И он сдержал слово. Накануне Нового года Рудольф привез письмо. Налепка сообщал, что наступление назначено на 31 декабря. Наступать на Селизовку будут шесть батальонов гитлеровцев. Словацкой дивизии поручено прикрывать тылы. В письме перечислялись населенные пункты, через которые должны отходить наши отряды. В конце Налепка заверял, что, если фашисты станут преследовать партизан, словаки дадут бой, после чего всем полком перейдут на нашу сторону. К посланию была приложена схема наступления.

Из письма Налепки мы узнали, что в результате событий в районе Волги гитлеровцы не получили обещанных машин. Это означало, что двадцать километров, отделяющие противника от Селизовки, он пройдет пешком, по трудным лесным дорогам...

— По моим подсчетам, гитлеровцы появятся только к вечеру, — резюмирует Бородачев, оторвавшись от полученной схемы. — Неужели решатся наступать ночью!

— Это было бы замечательно! — откликнулся я.

Мы принимаем решение немедленно вывести в тыл наступающим фашистским частям отряды Ревы (с восточной стороны Селизовки) и Иванова (с юга). [144]

— Вы, Илья Иванович, — говорю Бородачеву, — займитесь вместе с Петрушенко разведкой. Я с комиссаром пойду на передовые позиции.

Едва мы с Богатырем вышли на улицу, как услышали странный шум. Крики неслись из дома, приспособленного под баню. Мы бросились на голоса.

— Шпиона поймали. Допрашиваем, — доложил автоматчик Пономарев.

На мокром полу лежал голый худощавый мужчина. Тело его было покрыто замысловатой татуировкой.

— Шпион это, товарищи командиры! — громко выкрикнул автоматчик Уваров.

— Вас не спрашивают, — оборвал его Богатырь.

— Я знаю этого разрисованного хлюста, — выступает вперед Пономарев. — Мы вместе в армии были, в одном взводе. Под Харьковом его послали в разведку. Он предал нас, а потом выступал по радио, чтобы мы сдавались в плен. По картинкам на шкуре я и признал его.

Шпион даже не пытается оправдываться. Заикаясь и плача, он рассказывает, как был завербован.

— Ты лучше повтори, подлюга, что успел донести фашистам, — требует Пономарев.

Мы поняли, что партизаны уже допросили предателя. Оказалось, что он успел передать немцам план нашей обороны, сообщил о численности отрядов и вооружении.

Видимо, поэтому противник частично изменил план наступления. Под вечер на западной опушке леса перед Селизовкой появился небольшой передовой отряд врага. Заняв деревню Руднище, он отрезал нас от северных дорог. Однако гитлеровцы почему-то медлили с началом боя.

— Руднище занято жандармскими войсками силами до батальона. Все дороги в северной части контролируются противником, — докладывает командир взвода Лабарев.

— Рудня-Сырница занята словаками. На дорогах южнее Селизовки выставлены заставы, — доносит разведчик отряда Таратуты Теренин.

Не успел Бородачев нанести на карту эти данные, как Петрушенко принес новые сообщения:

— Разведкой установлено: сто первый словацкий полк занял восточную часть леса. Передовые отряды залегли на опушке в полукилометре от Селизовки.

— Значит, немцы готовят нам окружение, — задумчиво протянул Бородачев. [145]

— Хорошо, что госпиталь и обозы в безопасном месте, — добавил Богатырь.

В прошлую ночь, под прикрытием одного отряда, мы отправили хозяйственную часть со всеми обозами и госпиталем в урочище Симоновичи. На обороне Селизовки остались отряды имени Щорса и «За Родину». Отряды Ревы и Иванова уже находились в тылу врага, но телефонная связь с ними работала пока бесперебойно.

— Отряд залег в урочище Можарец. Кругом словаки... Что делать? — спрашивает по телефону Рева.

— Веди наблюдение, — отвечаю я. — Первым не завязывай бой.

— Слухай, Александр, — вскоре возобновляет разговор Рева. — Вот докладывают мне: словаки устанавливают вблизи нас артиллерию. Рудольф говорит, что слышал голос Налепки.

В наш разговор с Ревой вклинивается звонок Иванова.

— Подожди, Павел, перехожу на Иванова.

— Отряд окружают войска СС. Разрешите отойти на отметку «Перекоп»?

Быстро отыскиваем с Бородачевым возвышенность 154. Приказываю Иванову:

— Незаметно для врага выведите отряд в квадрат семнадцать — двадцать два...

За стенами нашей землянки слышится частая трескотня. Мы с Богатырем почти одновременно выбегаем за дверь. Из леса, восточнее Селизовки, там, где, по нашим данным, находятся словаки, кто-то бесшабашно запускает десятки ракет. Яркие вспышки следуют одна за другой...

— Ну, хлопцы, теперь держись! — говорю я.

— Там же словаки... — Богатырь еще не договорил, как раздался басовитый артиллерийский залп.

Мы прижались к стене дома, ожидая взрыва. Снаряды пронеслись над Селизовкой и начали рваться в западной стороне деревни в расположении эсэсовских войск.

Бегу к телефону.

— Чья артиллерия бьет по немцам? — спрашиваю Реву.

— Словацкая, та, что выстроилась напротив нас. Дай приказ, я ее живо приберу к рукам!

— Пока нельзя этого делать. Следи за боем в Селизовке. Как только противник ввяжется в бой со всех направлений, наноси удар с тыла по эсэсовцам... [146]

Разговор оборвался. Телефонисты пытаются восстановить связь, но безуспешно. Значит, повреждены провода.

Минут через тридцать завязывается бой в расположении словацких частей. Длинными очередями бьют пулеметы, строчат автоматы, рвутся гранаты...

— Неужели Рева все-таки ввязался в бой со словаками? — вырывается у меня.

— Почему Рева, — поправляет меня Бородачев, — может, словаки «по дружбе» подсыпали Реве?

Грохот артиллерийской подготовки смолкает, а гитлеровцы все еще не идут в наступление.

В заснеженном полушубке появляется раскрасневшийся, возбужденный Рудольф.

— Командир Рева приказал рассказать вам: сто первый полк ведет бой с германами.

— Значит, Налепка нас не подвел! — радостно кричит Богатырь.

— Налепка там, — продолжает Рудольф. — Я лежал в густых елочках, совсем близко от того места. То мне добре слышно было. Он приказ давал артиллеристам: «По врагам славян — огонь! » Поверьте, товарищ командир, Налепка наш человек...

— Ну вот, Илья Иванович, все правильно, — обнимаю я Бородачева.

Рудольф отправляется обратно. Перед уходом он несколько раз повторяет наш краткий приказ Реве: «Связаться с Налепкой. Действовать по обстановке. Информировать регулярно».

После ухода Рудольфа мы долгое время сидим в неведении. Противник молчит. Никаких известий ни от Иванова, ни от Ревы. Это продолжается мучительно долго.

В 24. 00 мы, едва ощущая вкус, принялись жевать замерзшие бутерброды. Так, в ожидании боя, в холодной землянке на окраине Селизовки я и мои друзья встретили Новый, 1943 год.

Но вот, словно добрый новогодний вестник, зазуммерил полевой телефон. Мы плотно окружили аппарат. Но радость была преждевременной: к нашему проводу подключились немцы.

— Сволочи! Предлагают сдаваться в плен, — едва сдерживая ярость, сказал Бородачев. [147]

Настало время принимать решение. На всякий случай приказываю зажечь костры, приготовленные еще днем у каждого «дзота» и на подходах к линии обороны.

Выхожу на улицу. Село словно вымерло. Голое поле вокруг Селизовки освещено полыхающими кострами. Они бросают на снег неровный, но яркий свет. От этой картины тревожно становится на сердце, и я не столько понял, сколько почувствовал: «А ведь до рассвета нам не удержаться здесь. И тогда можем лишиться единственного выхода на юго-восток». В памяти всплывают воспоминания, сохранившиеся с тех времен, когда я с батальоном выходил из киевского окружения. Там, в Харьковцах, мы тоже всю ночь провели в большем напряжении, вблизи вражеских войск. А с рассветом оказались в огненном котле. Счастье, что нам удалось на короткое время оторваться от врага... Но тогда я не знал партизанских методов борьбы в современной войне. Теперь за нашими плечами немалый опыт удачных оборонительных боев на Брянщине, опыт вождения отрядов в сложных и даже очень опасных условиях. Это окрыляло, вселяло уверенность.

В конце улицы одиноко чернела наша «татра». В ней сидел Лесин и на слабых оборотах прогревал мотор.

Меня почему-то потянуло на КП командира отряда «За Родину» Ивана Филипповича Федорова. Нет ли у него чего-нибудь нового? В глубине души я понимал, что это пустая надежда: связные Ревы могли прибыть только сразу на наш КП. Но я понимал и другое — им вообще не пробиться через освещенную кострами полосу на глазах у врага. И все же направился к Федорову.

По пути столкнулся с Кизей. Он шел к левофланговому дзоту, где, по его словам, что-то случилось. На подступах к дзоту мы услышали приказ наружной охраны залечь.

Лежа выслушивали сообщение командира роты Кузьмина:

— Из леса, от дороги, связывающей Селизовку с Красноселкой, ползут вражеские цепи.

Тут же к нам открыто подошел командир роты Санков.

— Товарищ командир, фрицы пошли в наступление.

— Местность хорошо пристреляна?

— Видите пни? — показал Санков. — По ним установлена наша прицельная линия. Пулеметчики откроют огонь, как только враг появится у этих пней.

— Действуйте! — одобрил я. [148]

— Началось наступление со всех направлений, — сообщил Бородачев, когда я вернулся на свой КП.

Я посмотрел на него: то ли от тусклого света, то ли от волнения он показался мне очень бледным. Но голос начальника штаба звучал по-прежнему спокойно и уверенно.

— Как, товарищи, не прорвется противник? — спросил я.

— Не думаю, — отрицательно покачал головой Бородачев.

— Сумеют ли теперь своевременно ударить с тыла Иванов и Рева? — задал вопрос Богатырь.

— Сумеют, — ответил я. — Мы можем продержаться здесь несколько часов. А противник на снегу в такой мороз будет себя чувствовать не совсем уютно...

Внимательно вслушиваюсь в звуки, которые просачиваются в землянку. Гуще становится трескотня автоматов, длиннее пулеметные очереди. «Ползут на сближение», — подумал я. И тут послышались взрывы.

Вбегает связной от Федорова:

— Противник разбил левофланговый дзот!

За ним появляется связной от Таратуты:

— Немцы продвинулись за дом лесника...

На КП остаются Бородачев и Петрушенко. Я направляюсь к Таратуте, Богатырь — к Федорову.

На северо-западной окраине деревни, где находился правый фланг отряда Таратуты, горит дом лесника. В балке рвутся мины: это гитлеровцы напоролись на нашу минную полосу.

Я приказываю Таратуте обстрелять балку, но противник уже оставляет ее и двигается в нашу сторону.

Ближе и ближе видны на снегу черные точки. Гитлеровцы обходят дзот, стоящий на возвышенности, а мы... мы не можем даже предупредить Ковалева, командира взвода, занимающего «дзот», об опасности окружения. Хорошо, что наблюдение оказалось у Ковалева на высоте. Бойцы заметили подкрадывающегося врага и плотным огнем заставили его залечь. Видно, как мечутся немцы; доносятся крики их раненых...

Не прошло и двадцати минут, как противник начал терять инициативу. Бой на этом участке стал ослабевать.

Зато на участке Федорова грохот перестрелки все [149] усиливался. Первая цепь противника была уничтожена, но следующие, переползая через своих убитых, не обращая внимания на раненых, упрямо разгребали руками глубокий снег и ползли, ползли.

«Почему молчит Рева? Где он? »

Под утро противнику удалось зацепиться за окраину Селизовки. Связи с отрядами Ревы и Иванова не было. Их непонятное бездействие ставило под угрозу отряды, оборонявшие Селизовку. Чего-то мы недодумали в нашем плане...

С большой внутренней болью отдаю приказ об отходе.

Трудная и очень опасная задача встала перед нашими минерами. Не дожидаясь рассвета, они начали прокладывать дорогу для наших отрядов, уходивших на восток...

С той незабываемой ночи прошло много лет. Но и сейчас с глубоким волнением и благодарностью вспоминаю я героический труд партизанских минеров. Под непрерывным вражеским обстрелом они разгребали голыми руками промерзлый снег, нащупывали детонаторы, бесстрашно обезвреживали одну за другой смертоносные мины.

В Селизовке уже вела бой только одна рота из отряда Таратуты, прикрывавшая наш отход. В седом мареве зимнего рассвета молча двигались партизаны. Неожиданно вспыхнул яркий огонь. Это Лесин поджег «татру». Степан добыл ее в бою, относился к машине бережно, словно это было живое существо. И вот своими руками поджег ее.

Оглушительный взрыв потряс землю. На улице, по которой только что прошли сотни людей, в момент, когда должен был проходить наш штаб, кто-то заложил мину. Взрывной волной убило ездового и двух лошадей. Оказавшегося неподалеку Петрушенко отбросило на несколько метров в сторону и контузило.

Да, невеселым было для нас первое морозное утро 1943 года.

* * *

А что с Налепкой? Как он? Чем закончился бой словаков с жандармским полком? Эти вопросы пока оставались без ответа.

Лесные деревни снова оказались в руках оккупантов. Но, несмотря на это, нам удалось собрать все отряды, госпиталь и обозы в одном месте — в урочище Войтековское. [150]

После трудных боев и опасного перехода изнуренные партизаны повалились где кто мог, не обращая внимания на мороз и снег. Люди с минуты на минуту ждали команды двигаться дальше, хотя никто не знал, можно ли вообще идти вперед и в какую сторону идти.

В заброшенном одиноком домике собрались командиры и комиссары отрядов. Здесь было шумно.

Иванов доказывал, что его отряд был скован противником и не мог пробиться к Селизовке. Но это не спасло его от справедливых обвинений товарищей.

— Зачем ссылаетесь на расстояние? — возбужденно говорил Богатырь. — Достаточно было ночью в лесу открыть огонь по противнику. Независимо от расстояния это вызвало бы общую панику...

— К чему оправдываться, товарищ Иванов, — уже без всякой дипломатии нажимал Бородачев. — Скажите прямо: малость сдрейфили.

— Чего тут было дрейфить? — басил Иванов. — Говорю вам, не мог развернуться, вот и все.

Тут снова поднялся невообразимый шум.

— Вообще, товарищи, — заявил Рева, — я должен сказать, словаки запутали нам всю операцию. Будь на восточной стороне не они, я бы забрал всю артиллерию.

— Словаки и без тебя неплохо ударили по эсэсовцам из орудий, — вставил реплику Бородачев.

— А як же сложилось потом? — не поддавался Рева. — Словаки стали между нами и фрицами. Фашисты, получив порцию артиллерийского огня, полезли на словаков. Те дали отпор. А я оказался у них за спиной. Послал Рудольфа на связь к Налепке. И что? У них там началось, как в той басне с лебедем, раком и щукой. Чембалык с батальоном драпанул к Буйновичам. Второй батальон рванул на Лядо, а артиллерия откатилась назад — на Красноселку.

— А Налепка?

— Налепка пошел с извинением к немцам и прекратил бой. У них там начался разбор. В это время застрелился их командир-артиллерист. Видно, этот офицер ценой своей жизни решил спасти словаков от расплаты. И что тогда делают немцы? Словаков оставляют у себя в прикрытии, а сами наступают на Селизовку. А я с отрядом снова остаюсь за спиной у словаков... [151]

— Ты говоришь так уверенно, Павел, словно побывал у них на КП, — поддел Реву Бородачев.

— Я говорю правильно. Зачем же мне тогда дали Рудольфа?

— Кстати, где он? — тихо спросил Петрушенко. При этом он неловко повернулся, и лицо его сразу исказила гримаса. Костя еще не пришел в себя после контузии, и Каждое движение причиняло ему боль.

— Когда в Селизовке начался пожар, я послал Рудольфа к Налепке, чтобы согласовать наши действия, С тех пор его нет...

— Панькаемся со словаками и попадаем в нелепое положение. Ох уж эта мне дипломатия на войне, — проворчал Бородачев. Он, по-видимому, никак не мог определить своего отношения к словакам и всякий раз шарахался из одной крайности в другую. Я с трудом сдерживал резкие слова в адрес Ревы и Иванова. Но страсти все же разгорелись. Продолжать дальше в том же духе было не время.

— Давайте, товарищи, спокойно оценим обстановку, — предложил я. — Несмотря на отступление, нам удалось многое сделать. Мы завлекли в глубь лесов три вражеские дивизии. В боях за Селизовку враг понес внушительные потери, оставив на поле боя наверняка не одну сотню убитых солдат и офицеров. Мы при этом потеряли шесть человек убитыми и пять партизан ранено. А главное, мы узнали в действии организацию Налепки...

Командиры слушали молча. Никто не спорил, но я чувствовал, что мои доводы не разгоняют их мрачных дум.

Отступление есть отступление, и я понимал состояние товарищей. Они считали себя ответственными за неудавшийся разгром подразделений противника, наступавших на Селизовку. Я тоже считал себя ответственным за неудачу, но сейчас не время было предаваться переживаниям: более двух тысяч партизан на морозе, под открытым небом, ждали нашего решения.

Я взглянул на карту. Отыскал место на железной дороге Сарны — Костополь, где с двумя отрядами действовал Шитов. Необходимо повернуть ход событий. Надо радировать Шитову, чтобы усилил удары по железнодорожным станциям, а мы в это время сделаем бросок на полторы сотни километров на северо-запад и нанесем внезапный удар в новых местах — на коммуникациях врага Сарны — Лунинец. Это заставит гитлеровцев перейти к обороне. [152]

— Время идет, — услышал я спокойный голос Богатыря, — надо уходить, пока нас снова не окружили.

Мы склоняемся над разостланной на столе картой. Бородачев карандашом отмечает новый маршрут, минуя населенные пункты и дороги. Вот уже красная линия отметила тридцатикилометровое расстояние на северо-запад через реку Уборть, пересекла дорогу Олевск — Лельчицы, устремилась к Турову на Припять и на полпути оборвалась у бывшей границы с Польшей — в лесном массиве у деревни Рубеж.

— Смелее, Илья Иванович, — поторапливаю я Бородачева, — выходите на речку Льва, а отсюда — на Мерлинские хутора. Здесь поставьте флажок.

— Дывысь! Хутора разбросаны на целый район. Может, там и зазимуем? — улыбаясь, заговорил Рева, словно путь уже был открыт и он приглашал нас к себе в гости.

— Нет, Павел, — возразил я. — Оттуда ты со своим отрядом ударишь сначала по городу Столин, а потом по Домбровице. — Показываю ему на карте города на железной дороге Сарны — Лунинец. И, сделав небольшую паузу, добавляю: — А товарищ Иванов оттуда уйдет к Шитову, чтобы разгромить гарнизоны в Людвиполе, Городнице, Бережно.

— А может, выйти на железную дорогу Сарны — Ковель? — вступил в разговор Федоров.

— Правильно! Туда вы и пойдете со своим отрядом. Было бы хорошо, — говорю ему, — если бы вы взяли райцентры Городно и Морочно. Противник не скоро выведет свои силы из леса, а мы тем временем, сманеврировав, выйдем на железную дорогу.

— Можете не беспокоиться, — отозвался Федоров. — Задача будет выполнена. Эти районы на Ровенщине мне хорошо известны.

— А вы, товарищ Мирковский{2}, попробуйте со своим отрядом пробиться к Селивоненко. Обоснуйтесь в Малинских лесах, чтобы распространить свои действия на Киевскую [153] область и связаться с настоящим киевским подпольем.

Отряд Таратуты был оставлен в резерве, при штабе.

Прошло немного времени, и соединение двинулось в новый путь.

* * *

Проделав за ночь тридцать километров, утром в деревне Рубеж мы снова столкнулись с врагом. Головной отряд Федорова с ходу завязал бой. Видно, фашисты были застигнуты врасплох, но зацепились за дома и упорно сопротивлялись. Противник мог получить подкрепление: дороги свободны... Нельзя было медлить ни минуты.

— Ты расправляйся с гарнизоном, — приказал я Федорову, — а мы поведем колонну в обход деревни. Когда пройдет тыловое прикрытие, оставляй Рубеж и следуй за нами.

Вскоре я уже был на восточной опушке леса и торопил колонну.

Партизаны стремительно огибали деревню полем и уходили в лес на хутор Шугалей. В лесных зарослях с треском прокладывал себе дорогу наш обоз: более семисот подвод ломились по бездорожью.

Сквозь хаос звуков я услышал перестрелку позади колонны. Потом донеслись пулеметные очереди от хутора Шугалей, к которому мы двигались.

— Все! Не успели оторваться! — с отчаянием сказал я Богатырю.

— Я поехал к тыловому прикрытию, — сразу определил свое место комиссар.

— Ну, а я в Шугалей...

Чардаш метеором промчался через поле и вынес меня к окраине хутора, где уже образовался затор. Рядом шла бешеная стрельба.

Вскоре я увидел Реву, в распахнутом полушубке, с неизменной трубкой во рту.

⇐ Предыдущая 5 6 7 8 91011 12 13 14 Следующая ⇒