Послесловие 7 страница

Я растерялся. Надо чем-то отдарить. Но чем?

К счастью, вспоминаю, что у моего ординарца Лесина находятся на хранении золотые часы. Вызываю Степана и через несколько минут вручаю подарок Чембалыку.

— Пусть стрелки этих часов остановятся, если один из нас нарушит соглашение, — говорю я.

— Слово солдата! — с довольным видом отвечает Чембалык. — Я ж теперь самый богатый человек на Словакии... — смеется он. Потом доверительно наклоняется ко мне: — Прошу дать разрешение. Я буду напиваться. Мне надо возвращаться пьяным... Нужна осторожность, бо там должны знать, что Чембалык гулять ездил.

Звонкие бубенцы снова оглашают морозный воздух. Лихие кони увозят нашего нежданного гостя.

— Ну вот, — с досадой говорит Бородачев, — теперь во всех анкетах придется писать о связях с иностранцами...

Мы рассмеялись.

Ни осторожные соображения начальника штаба, ни противоречивое впечатление, произведенное на нас Чембалыком, не могли удержать нас от новых шагов навстречу словакам.

В истории наших взаимоотношений с ними открывалась следующая страница.

Видели вы, как тает в полях снег? Сперва он темнеет и становится рыхлым на высоких местах. Через день-другой ползут с бугров первые робкие ручейки. Вначале [94] именно ползут, а не бегут. Вокруг же в низинах — нетронутая зимняя белизна. Доберется туда ручеек и пропал. Нет его! А назавтра, глядишь, опять проточил себе путь. Да не до того места, что вчера, — дальше! И так день за днем, пока не заиграет веселая вешняя вода по всему полю.

Нечто подобное этому вечному мудрому возрождению жизни началось с приходом нашего соединения на оккупированную врагом Житомирщину. И хотя стояла глубокая осень 1942 года, начиналась весна, весна освобождения родной земли от захватчиков. Ее несли наши партизанские отряды, которые действовали не только в Житомирской, но и еще в трех областях Украины.

Собственно, на Житомирщине остались только отряды имени Щорса под командованием Таратуты и имени Ленина под командованием Иванова. Отряд Шитова готовился к выходу в Каменец-Подольскую область. Отряд Селивоненко по-прежнему действовал на Киевщине. Туда же должен был передвинуться и отряд, возглавляемый Яворским и Волковым. Отряд Ивана Федорова «За Родину» уже воевал на Ровенщине.

Отряд Ревы и артиллерийско-минометное подразделение оставались, как и раньше, нашей ударной группой для выполнения особо важных задач.

От наших отрядов во все стороны, подобно ручейкам, тянулись партизанские тропы. По ним шли листовки и оружие. И вот уже начали возникать местные боевые группы, подпольные райкомы партии. Во главе их встали испытанные коммунисты. Они постоянно держали с нами связь.

Совсем немного времени прошло после нашей первой встречи с лельчицкими партизанами Линем и Колосом. А теперь Линь — секретарь подпольного Лельчицкого райкома партии. Сегодня он зашел в штаб, чтобы рассказать о встрече нашего комиссара Богатыря с подпольщиками района, о том, с каким энтузиазмом встретили коммунисты создание райкома и организацию партизанского отряда.

— А полицейских и старост как корова языком слизала. Разбежались, гады! — говорит, прощаясь, Линь.

В комнату заглядывает Петрушенко:

— Там Волков с группой ждет. Они срочно выезжают. Можете его принять? [95]

— Давай!

Вместе с Костей заходят комиссар, Волков, назначенный командиром отряда Яворский, Станислав.

В комнате звучит оживленный разговор. Товарищи, идущие на выполнение очень ответственного и опасного задания, настроены бодро, горят желанием скорее начать боевую работу.

— Вы уверены, что пройдете без особых приключений? — спрашиваю Станислава.

— Мы не пойдем, а поедем, товарищ командир, — спокойно отвечает он. — Старосты дадут подводы, полиция будет помогать. Какой же я немецкий офицер, если не доставлю группу к месту!

— Имейте в виду, друзья, нас очень интересуют районы Славуты и Шепетовки. От боевой деятельности вашего будущего отряда, товарищ Яворский, во многом зависит разворот партизанского движения на Каменец-Подольщине. — Я пока умалчиваю о скором выходе в тот район отряда Шитова. — Только начните диверсии на железной дороге, а подкрепление прибудет... Довольны ли вы бойцами, которых вам выделили из отрядов? — обращаюсь я к Волкову.

— Людей подобрали стоящих: все семнадцать человек — партизаны с сорок первого года. Имеем четыре пулемета, все вооружены автоматами.

— В политчасти были? Там приготовлены для вас газеты и листовки, — напоминает Богатырь.

— Были, товарищ комиссар, — отзывается Волков. — Газетами и листовками заполнили все вещевые мешки. Только вот для нашей радиостанции питания маловато, — обращается он к Петрушенко.

— Об этом не беспокойтесь! Выдадим из своих запасов, — заверяет тот.

— Тогда все, — поднимается Волков. — Разрешите идти?

Мы крепко, по-мужски обнимаемся с каждым. Кто знает, увидимся ли еще раз?..

Остаемся вдвоем с Богатырем. Молчим. Трудно сразу перейти к другим делам, а они не ждут.

— Явился связной от Селивоненко, — докладывает дежурный.

— М... да, — только и произнес Богатырь, когда мы прочитали донесение. [96]

Я не успел ответить, В комнату не вошел, а влетел Костя Петрушенко. Еще с порога он закричал:

— Орел! Откуда он только узнал, что мы здесь? Понимаешь, Чембалык послал Антона с письмом прямо сюда.

— Пусть заходит!

— Да он в Руднице под арестом у наших партизан. Такой байбак. Просидел сутки. Лишь сегодня сказал, что у него письмо от Чембалыка. Заявил, что вручит его только вам.

Костя посмотрел на часы и уже спокойно закончил:

— Через час будет здесь. Я приказал коменданту Колыбееву завязать Антону глаза и доставить.

Петрушенко никак не мог успокоиться: почему связной Чембалыка появился «в наших владениях» без его помощи.

— Подожди, — прервал я его, — есть дело поважнее! — И прочитал вслух донесение Селивоненко:

— «Калашников вызывает вас на заседание подпольного Киевского обкома партии. Пермяков передал, ссылаясь на Калашникова, приказ: «Временно прекратить боевые действия, так как это может вызвать ответный террор фашистов против населения». В случае неподчинения об этом будет доложено ЦК КП(б)У».

— Александр Николаевич, — заволновался Костя, — ведь мы с Пермяковым договаривались только о встрече с Калашниковым.

— В том-то и дело. Но они намерены заставить нас сначала прекратить боевые действия, а потом встретиться и беседовать.

— При чем тут обкомовцы? Вы же имеете задание ЦК ВКП(б) и ЦК КП(б)У?.. Зарвался товарищ, не иначе. Тут что-то не так... — Волнение в голосе Кости сменилось тревогой. — Что решили?

Мы лукаво переглянулись с Богатырем, и я ответил:

— Думаем ехать на заседание с отчетом.

— Я категорически возражаю, — как ужаленный вскочил Петрушенко. — Откуда вы знаете, что это не провокация, что вместо заседания обкома партии не попадете в лапы гестапо?

— Ишь ты какой горячий! — рассмеялся Богатырь и уже серьезно добавил: — Как все-таки наладить связь с обкомом? [97]

— Это надо хорошо продумать... Обставим все так, чтобы в случае провокации сами рыбаки попались на крючок.

— Дадим команду Селивоненко хорошо проверить назначенное Калашниковым место встречи, — предложил я.

— Это ясно, — соглашается Петрушенко. — Но если тут действует гестапо, можно спугнуть... В общем, требуется хорошенько обмозговать.

Да, тут было над чем задуматься...

— Привезли связного Чембалыка! — доложил дежурный.

Убедившись, что он в штабе, Антон отдал письмо.

Костя Петрушенко быстро вскрыл принесенный конверт, подошел к столу и, выкрутив фитиль керосиновой лампы на всю доступную ей «мощь», начал читать. Скороговоркой пробежав многочисленные приветствия и поздравления, он передохнул и продолжал уже медленно, с каким-то особым выражением. Получалось это так ловко, будто читал сам Чембалык:

— «Посылаем медикаменты для вас. Для радиоприемника элементы не получили. Через четыре дня придут, тогда мы пришлем для вас анод».

— А где медикаменты?

— Это он вам лично прислал маленькую аптечку. Она у Колыбеева. Я приказал передать в санчасть для проверки. Стотник прекрасно понял, что вы просили лекарства и перевязочные материалы для соединения, но...

— Понятно, читай дальше.

— «Пришла с передачей ваша девочка. Я ее понял. По вашему приказу хотим закончить начатое дело. Заказал, чтобы мне с Мозыря довезли оружие. Хотел устраивать встречание с Репкиным, но сейчас не можно это сделать, потому что командир не хочет пускать его в Буйновичи. Я ему описал наше встречание, наши разговоры... »

Если бы в тот момент грянул гром, я бы не был так ошарашен. Откуда взялся Репкин? Во время нашей встречи Чембалык говорил, что не знает Репкина... Почему он скрыл от нас свою связь с Репкиным?

— «Давайте договоримся, когда можно встретиться с Репкиным в Ельске на хуторе Коммуна или около Ельска, Дайте приказ, в какой деревне, в котором дому и в какой час... » [98]

Да, оказывается, мастер задавать загадки этот бравый словацкий офицер.

— Товарищ командир, связной говорит, что ему еще на словах приказано передать, — заглядывает в комнату Колыбеев.

— Пусть войдет.

Перед нами невысокий человек с окладистой рыжеватой бородкой. У него простое приветливое лицо, живые, с хитринкой глаза, внимательно разглядывающие каждого из нас.

— Почему так долго ехали? — спрашиваю я.

— Так ведь тридцать с лишним километров, товарищ командир, — выпалил комендант, не дав связному раскрыть рта.

Я понял Колыбеева и чуть не расхохотался. Ну и хитер! Порядком, значит, покружил по лесу бедного посланца Чембалыка с завязанными глазами!

— Я от Богдановича, — заговорил связной. — Он велел передать, что в Овруче арестовали девушку, которая работала в офицерской столовой. Говорят, будто она была связана с партизанами. Если это так, то не думайте на словаков. Богданович велел сказать: ее забрала полиция.

«Арестована Галя! Но как она попала в Овруч? Где Рудольф, который, передав письмо Чембалыку, должен был сопровождать ее с «матерью» и «бабушкой» в Ельск? » Десятки вопросов вспыхивают в мозгу. Кто ответит на них? А перед нами — связной. Поблагодарив, я отпускаю его.

В комнате повисает гнетущая тишина.

— Ладно, Костя, дочитывай письмо. Сейчас все равно мы можем только гадать о случившемся. Время покажет, что можно сделать.

Петрушенко угрюмо смотрит на меня и продолжает:

— «Были германцы в Крупце и открыли бой. Наш третий батальон — он в Антоновке. Командир батальона остался стотник Чермин, он герман. Командир кавалерийской разведки — подполковник Дуальский, словак. Эта часть тоже в Антоновке. Получил я справку, что германская жандармерия мае приехать до Буйновичей. Наша часть, думаю, как германы прийдут до Буйновичей, то мы выедем в Ельск. Шпики Жагло и Хома и староста со Жмурного прибыли в Буйновичи. [99]

И затем приветствую вас, всем жму я крепко руки. До свидания. Богданович... »

В этой части письма самым интересным было сообщение о шпионах.

— Как думаешь, кого они вынюхивают в Буйновичах? Не подкрадываются ли к нашим связям с Чембалыком?

Костя, оказывается, еще раньше зацепился за Хому и Жагло.

— Мои ребята следят за ними. На днях выяснится. Думаю, что это вербовщики. Изучают людей, готовятся к операции против нас.

Действительно, уже несколько дней противник подтягивает в наш район новые силы.

— Надеюсь, что одновременные удары по железнодорожным станциям и райцентрам спутают их карты, — говорю я. — Теперь у врага не хватит ни карателей, ни шпионов, чтобы сковать наши действия. Все идет правильно. Встреча с Репкиным у нас состоится как раз накануне больших событий.

Я пытаюсь расшевелить Костю, втянуть в разговор.

— Понимаешь, если мы сейчас не переступим через порог, разделяющий нас со словаками, может случиться, что его переступят другие...

— Да. Но может случиться и так, что нам больше не придется переступать никакого порога, — загадочно отвечает он.

— Что это значит? — сухо, почти официально спрашиваю Костю.

— Я много думал об этом, Александр Николаевич. Мы не можем идти на поводу случайностей. Абвер и гестапо тоже не спят. Прежде чем окончательно решить вопрос о встречах, которые нам предлагают Пермяков и Чембалык, следует полностью разобраться в обстановке. Что представляют собой Репкин и Чембалык? Что их связывает? Настроения Чембалыка мы знаем. По письму видно, что у него хорошие отношения с Репкиным. Чембалык сообщает, что командир не пускает Репкина в Буйновичи, Мы знаем, в Ельске стоит штаб полка, и Репкин тоже, видимо, находится там. Но какой командир не пускает его: командир полка, батальона, роты? Взводный? Если бы докопаться до этого, можно было определить, кто он — сержант, солдат, офицер? [100]

Костя задумался и неожиданно спросил:

— А не подставляет ли Чембалык нам Репкина как приманку?

— Ну это уж слишком...

Мне казалось, что излишняя предосторожность может помешать встрече с Репкиным. Но скрытность Чембалыка невольно сдерживала, хотя я и цеплялся за его предложение.

— Кстати, Морской кот сегодня на допросе дополнительно показал, что в районе Сарн приземлился парашютист из Лондона. По сведениям немецкой контрразведки, он ищет связей со словацкой дивизией... — Петрушенко многозначительно посмотрел в мою сторону.

Да, сложное дело. Появление парашютиста у словаков, конечно, обрадует тех, кто симпатизирует эмигрантскому правительству. Лондон и эти лица станут мешать установлению связей с советскими партизанами.

— Надо посоветоваться с комиссаром, — закончил я вслух свои размышления.

С треском распахивается дверь. На пороге стоит бледный, осунувшийся Колыбеев.

— Убит Боровик!

— Что такое? — вырывается у меня.

— Подорвался на мине по дороге на Словечно...

— По ней же ездили сегодня, даже на машине! Откуда взялась мина? — кричит Петрушенко.

Я не в силах произнести ни слова. Горло сжимают спазмы. Из всех потерь эта была самая страшная...

* * *

У нас в Селизовке проходил большой командирский сбор, посвященный анализу проведенных операций. Партизаны вернулись с заданий. Отсутствовал только Селивоненко. Его отряд действовал на Киевщине. (К Селивоненко мы отправили еще взвод Калашникова из отряда Ревы, чтобы ускорить разведку путей встречи с Киевским обкомом. ) Не было и Кости Петрушенко. Он уехал на встречу со связным Чембалыка — Антоном.

Я смертельно устал в этот день. Едва разошлись командиры, решил отдохнуть и крепко заснул. Разбудили меня громкие голоса: в комнату входили Костя и Рудольф Меченец.

Рудольф преобразился до неузнаваемости: на нем потрепанный [101] полушубок, серая русская ушанка, грубые валенки. Лицо осунулось, обросло жесткой щетиной. Только радостно блестящие глаза под заиндевевшими ресницами остались прежними. Переложив автомат в левую руку, он поднес правую к шапке, готовясь рапортовать. Я знаком остановил Рудольфа.

— Тебя и не узнаешь...

— Три раза был в плену, товарищ командир.

— В каком плену?

— У домашних партизан, — улыбается Рудольф. — Они кажут, что я оккупант, и допрос снимают... — Потом оглядел себя, словно впервые увидел этот наряд: — Дали вот такой одяг, чтобы всем было ясно — не оккупант я!

— Что это еще за домашние партизаны?

— Ну, как сказать... Они с оружием, на всех дорогах стоят, в деревни зайти не можно. Домики свои охраняют...

Я понял, Рудольфа задерживали отряды самообороны, организованные Ельским райкомом партии.

— Раздевайся, докладывай, какие новости принес?

— Хорошо! Очень хорошо! — весело говорит он. — Тетушек устроил, соединил их с Налепкой и завтра ночью вам можно с ним повстречаться.

— Позвольте, кто поручал вам договариваться с Налепкой? — настораживается Петрушенко.

Я тоже забеспокоился.

Смутившись под нашими строгими взглядами, Рудольф растерянно говорит:

— Так получилось... Выезжаю из леса под Ельском. Передо мной, как от господа бога, сам пан Налепка. Он нашу подводу на машине обогнал. Бежать некуда. Вынимаю документ, что я есть солдат Чембалыка, иду с Буйновичей. «О, Рудольф, знаю... Ты же к партизанам ушел?.. »

Ну, думаю, зацапали, а дух держу... Говорю ему: «Раздумал. Вот тетушек встретил — от партизан удирают. Покалякал с ними и вернулся».

Налепка покачал головой и заставил меня идти за ним. Что делать? Пошел. Направляемся к лесу, а он ласково так расспрашивает: видел ли партизан, почему вернулся, скучаю ли о родных? Подошли к лесу. Неужели, думаю, стрелять будет? А он строго так кажет: «Возвращайся к [102] партизанам, напрасно хорошее меняешь на каземат». «Хорошо, — отвечаю, — уйду. Только помогите тетушек с малыми ребятами устроить».

Повернули мы обратно к подводе. Он сразу Галю узнал и хорошо так с ней поздоровался. У меня от сердца отлегло. Набрался смелости, говорю:

— К вам особый разговор есть, пан капитан.

— Скажи лучше правду — видел ли партизан?

— Як правду, то правду, — отвечаю ему. — Только для чего вам? — Тут я и придумал свою сказку, будто ищет капитана парашютист из Москвы...

Подумал он о чем-то, долго-долго смотрел на меня и говорит:

— Приводи того парашютиста в деревню Ромезы, к учителю Стодольскому, — и объяснил, как его отыскать.

Нашел я учителя. Пожил у него несколько дней. Вижу, человек подходящий. Я и ему выложил свою сказку.

— Давай, говорит, скорей сюда парашютиста! А где мне его взять? Он же выдуманный...

Слушая рассказ Рудольфа, мы невольно улыбались его бесхитростной выдумке. Он заметил наши улыбки и, видимо решив, что ему не верят, обиженно умолк.

— Продолжайте, Рудольф, мы ждем, — поощряя его, спокойно сказал Петрушенко.

Лицо Меченца просветлело.

— Ну вот. Надо мне как-то выпутываться. Подумал и кажу, что парашютиста искать долго. А целую партизанскую дивизию найти легче... Тут я целые переговоры с паном капитаном через учителя завел. И вот порешили: завтра в двадцать три ноль-ноль по московскому часу вы должны быть в Ромезах у Стодольского. Он устроит встречу с Налепкой.

— А не думаете ли вы, — довольно сухо спрашивает Меченца Костя, — что все обещания Налепки и Стодольского — такая же чушь, как то, что наговорили им вы?

— В таком случае мы заставим пана капитана отвечать за связи с партизанами перед гестапо, — вставил я.

— Это не так просто, Александр Николаевич, — возражает Петрушенко. — Налепка действует очень уверенно. Это значит, что он не будет отвечать ни перед гестапо, ни перед нами.

— Почему? [103]

— Да потому. Гестапо он заявит, что хотел поймать парашютиста из Москвы. А нам, при случае, может сказать, что он истинный друг партизан и искал с нами связей...

— Теперь, Рудольф, ты понимаешь?

— Я делал то, что потрибно. Мой командир, — Рудольф взглянул на меня, — должен имать связь с офицером штаба моего полка. Я этого добился. Если то не надобно вам и не позволено было мне делать, то, значит, я есть виноватый во всем.

— Где Галя?

— Налепка наказал им ехать в Ельск и молвил, что добре их пристроит.

— Да, добре, — с нескрываемой неприязнью обрушивается на Меченца Петрушенко. — Она арестована в Овруче!

— То не может быть, не может быть... — глухо отзывается Рудольф.

— Я послал в Овруч людей. Проверим, что произошло. К утру будем иметь данные. — Петрушенко поднялся и, не прощаясь, вышел.

— Иди отдыхать, Рудольф, да не волнуйся, что-нибудь придумаем, — сказал я расстроенному партизану.

* * *

— Ну як, двинем на охоту? — спрашивает Рева. — Осмотрим местность на всякий случай, подберем тайные дороги про запас.

— На охоту? Придется отложить!

— Жаль... жаль, — тянет Павел. — Тогда давай хоть просто объедем ближайшие деревни. Хочешь, махнем в Ромезы? Там один хозяин такой табачок делает с вишневым листом, ну прямо золотое руно. А воздух в лесу!..

Не дождавшись моего ответа, Рева с нескрываемым разочарованием бурчит:

— А я и маршрут наметил, конный взвод Лабарева послал в Ромезы.

— Зачем?

— Да ты не хвылюйся! Хлопцы поехали под видом полиции. Им нужно найти лесничего с Мозыря, який буде водить по лесу против нас гитлеровских вояк. А заодно, может, эшелон под откос кинут на железке... [104]

Я невольно улыбаюсь про себя: Рева уже усвоил местные выражения. Здешние жители действительно называют железную дорогу Овруч — Мозырь железкой.

— Позови-ка лучше Рудольфа, — прошу я, а сам принимаюсь выверять маршрут поездки.

Это, пожалуй, хорошо, что Павел послал людей в Ромезы.

— Как найти Стодольского? — обращаюсь к вошедшему Рудольфу. Он просиял, услышав этот вопрос.

— То не будет напрасным ваш визит к Стодольскому, — задыхаясь от волнения, говорит Меченец. — Если Налепка нехороший человек, Стодольский даст связь до самого Репкина!

— Ты думаешь?

— Я спытал его про Репкина. Учитель молчал. Но чую: он много знает. Правда, то догадка. Одно ведаю точно: чи вы встретитесь с Налепкой, чи с Репкиным, будет большое дело для нашего словацкого войска.

* * *

Еще вчера была надежда, что Чембалык или его связной что-то напутали насчет Гали. А сегодня священник Мудрецкий, выполнявший наши задания, доложил, что он принимал исповедь Гали в тюрьме...

— Прикинулась верующей... — заканчивает Петрушенко свой рассказ.

Мы с Ревой молчим. Да и что можно сказать? Не глядя друг на друга, мы следим за дорогой, по которой уверенно мчится наша «татра». Я все-таки настоял на своем и убедил Костю Петрушенко встретиться с Налепкой. На эту встречу едем теперь.

Лес расступился, мы въезжаем в деревню Чапаевка. Заметив машину, люди врассыпную бросаются к лесу: нас принимают за фашистов.

Но вот подходит хромой рыжебородый дядя Григорий.

— Я председатель сельсовета. Мы восстановили в деревне Советскую власть, только группу самообороны никак не можем полностью вооружить. Нет винтовок. Секретарь райкома товарищ Мищенко обещал помочь. Но у них свой отряд — тридцать человек. Откуда им взять лишнее оружие? [105]

Я смотрю на Реву. Поняв меня, он отвечает председателю:

— Ты, землячок, со мной связь держи. Руднище знаешь где? Приходи. Может, дам и пулемет.

— А мы вам картошки подкинем. Только хлеба нет, не обессудьте...

— Мы хлеба сами вам дадим, — говорю я.

— Видать, товарищ командир шутить любит? — улыбается Григорий.

— Зачем шутить, — весело вставляет Рева. — Пшеницы у нас сейчас столько, что до конца войны хватит.

— Вот оно что... Значит, это ваши партизаны заказали сто ящиков под зерно?

— Ну и как?

— Сделаем. Если надо, можем сбить и двести. Полы в домах посрываем, но сделаем. Народ у нас дружный...

На заборах, на стенах домов белеют наши листовки, объявления, отпечатанные в типографии и написанные от руки огромными неуклюжими буквами. В глаза бросаются заголовки: «Красная Армия под Сталинградом наступает», «Все, способные носить оружие, — в партизанский строй! », «Будьте бдительны! », «Не ходите в лес, не прокладывайте следов для шпионов! ».

Мы собираемся ехать дальше, но командир группы самообороны хочет продемонстрировать готовность своих бойцов. Появляется небольшая колонна. Одеты люди как попало, вооружены винтовками, охотничьими ружьями, топорами... Я сразу вспоминаю Рудольфа, его меткое выражение «домашние партизаны». Раздается строгий голос командира. Колонна подтягивается, чеканя шаг, стараясь держать равнение, бойцы гордо проходят перед нами.

Поговорить бы с людьми, отвести душу, но дело не терпит, и мы трогаемся в путь. За поворотом дом сельсовета: вывеска и реющий на ветру красный флаг. Какое счастье видеть и здесь то, к чему мы привыкли в лесных деревнях на Брянщине! Наши советские люди создают еще один партизанский край.

Машина мчится без остановок по лесной, засыпанной снегом дороге. Местами Лесин дает такую скорость, что вокруг нас начинается настоящая пурга.

Перед глазами еще сияют добрые, приветливые улыбки жителей Чапаевки. А вокруг белым-бело и удивительно [106] тихо. Кажется, что мы едем по земле, уже навсегда освобожденной от врага, и нам ничто не угрожает...

Однако быстро рассеивается этот мираж. Впереди появляются всадники. По всему видно — партизаны, но их стремительное, тревожное движение сразу напоминает о реальной опасности.

Лесин резко тормозит. Конники почему-то свернули в лес. Только головной всадник оторвался от них на крутом повороте и помчался к нам. Я сразу узнал Заварзина, командира отделения из взвода Лабарева. Спрашиваю Реву:

— В чем дело, Павел? Ведь взвод Лабарева должен быть в Ромезах?

— Черт их батька знает, за кем они гоняются. Сейчас выясним.

Подъехавший Заварзин едва сдерживает разгоряченного коня и громко докладывает:

— В лесу обнаружены следы трех пар немецких ботинок. До вечера надо переловить незваных гостей. Разрешите ехать?

— Где Лабарев? — спрашивает Рева.

— Командир взвода, должно быть, уже в Ромезах. Нам приказано задержаться и поймать этих шакалов.

— Да, некстати пересекли эти следы нашу дорогу к Налепке...

— Ларионов с Рудольфом тоже в Ромезах? — спрашиваю я.

— Так точно. Разрешите ехать?

Через мгновение Заварзин скрывается за деревьями.

— Что заставило врага направить троих солдат в партизанский лес — на верную смерть? — вслух рассуждаю я.

— Надо полагать, что их послали по важному долу, — откликается Петрушенко.

Не проехали мы и часу, как машина остановилась.

— Чертовы ухабы повредили бак, и весь бензин вытек, — заявил после осмотра «татры» Степан Лесин.

В Ромезы приходим пешком. Вот и центр деревни. Где-то здесь, по нашим расчетам, нужно свернуть направо. К нам нерешительно приближается хорошо одетая девушка.

— Три, — тихо произносит она.

— Четыре, — откликается Костя.

Пароль сошелся. [107]

— Я жду вас больше часу... Пошли!

Поле остается позади. Мы подходим к лесу. На опушке виднеется небольшой одинокий домик.

— Теперь подождите, — шепчет наша проводница и поднимается на крыльцо.

Вскоре на ступеньках показываются две женские фигуры.

Включаю свой фонарик. И тут начинается мираж: перед нами Галя, наша Галя!.. Не успел я собраться с мыслями, а она уже порывисто обнимает меня, Реву, Костю, смеется и плачет...

Мы сидим в тепло натопленной комнате, но и здесь не можем прийти в себя. На Галю сыплются десятки вопросов. А она отвечает только одно:

— Потом. Все расскажу. Сейчас не до этого... Он должен скоро прийти.

— Кто он?

— Как кто? Налепка!

— Так це мы его несмышленую кобылу встретили?

И Рева рассказывает Гале, что по дороге сюда нам попалась распряженная лошадь.

— Это лошадь Чембалыка, — уверенно говорит Галя. — Есть такой офицер у словаков. Приехал сюда пьянствовать. А лошадь я распрягла. Пусть побегает и поищет ее!

— Вот хитрец! — не выдерживает Костя. — Он и тут нас опередил. Постойте, он же вчера в Буйновичах был! Удивительный человек...

— А что, Чембалык с Налепкой приехал? — спрашиваю я.

— Нет! Сам заявился. Он не знает, что здесь будет Налепка, — спокойно отвечает Галя.

С улицы доносится пьяное бормотание.

— Это Чембалык! — всполошилась Галя. — Сюда тащится, пьяный черт! Я пойду навстречу...

Хотя у дома стоит наш верный страж Степан Лесин, вслед за Галей, на всякий случай, выходят Петрушенко и Рева. Я остаюсь один.

Чтобы избежать нежелательной встречи, я перешел в соседнюю, темную комнату и присел у окна. Перед домом темнеет громада леса, слегка освещенная луной. От леса тянется дорожка. На ней появляется человек. Он останавливается, оглядывается и быстро идет к крыльцу. [108]

Я успеваю заметить на незнакомце офицерскую фуражку. «Чембалык? » Пока офицер входил в дом, я выскочил через заднюю дверь на скотный двор. И тут же натолкнулся на часового. Из копны сена показались еще несколько человек с автоматами. Знакомый спокойный голос Лабарева произнес:

— Все в порядке, товарищ командир.

— Где ты пропадал?

Лабарев приглушенным голосом обстоятельно докладывает:

— В Ромезах были танки. Ушли в лес, высадили трех солдат и вернулись обратно в Мозырь. Я послал по их следам Заварзина, а сам вместе с Ларионовым и Рудольфом под видом полиции стал обходить село. Стодольского не застали... Видимо, спрятался с перепугу. Так до вечера и не появлялся.

— Кто пришел? Чембалык? — перебил я Лабарева.

— То он недавно горлопанил, — слышится сверху голос Рудольфа, выбравшего себе «наблюдательный пункт» на высокой копне.

«Ну, — думаю, — сорвалось! Сейчас Костя и Рева напорются на Чембалыка».

— Где Петрушенко? — спрашиваю я подошедшего Лесина.

— Взяли Ларионова и ушли с какой-то девушкой.

Я заглянул в окно. В освещенном кругу около дивана стоит офицер в длинном кожаном пальто. У него резко очерченное лицо с небольшой заостренной бородкой. На глаза надвинут козырек фуражки. Под ней очки в темной оправе. Офицер медленно, словно раздумывая, раздевается. Потом подходит к пылающей печке, ставит ногу на стул, упирается локтем о колено и задумчиво смотрит в огонь.

Это, очевидно, и есть Налепка.

В комнате появляются Костя и Рева, в простых полушубках, без оружия.

Офицер подтянулся, но с места не двинулся. Ждет.

Да, это он!

Я еще раз приказываю Лабареву смотреть в оба и, обогнув дом, вхожу в сени.

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 678 9 10 11 Следующая ⇒