Послесловие 4 страница

— Еще не знаю. Половцев сообщил, что кличка немца [47] — Станислав, а пароль — «Кольт». Я должна его встретить за Мозырем в деревне Михайловичи.

Мы подошли к разложенному партизанами костру.

— Так где эта странная посылка и письмо? — снова заговорил Костя Петрушенко.

Галя смутилась, лукаво посмотрела на меня, на Костю.

— Они у меня далеко запрятаны. Я сейчас, — и убежала в кусты.

— Посмотрим, что прислал нам этот хваленый Половцев, — не без ехидства заметил Костя.

Петрушенко не доверял. Половцеву. И в этом не было ничего удивительного: Петрушенко прилетел к нам из Москвы незадолго до рейда и знал о Половцеве лишь по нашим рассказам. А биография Половцева действительно не внушала особого доверия.

— А не кажется ли вам, Александр Николаевич, что за сегодняшний день произошло слишком много случайных совпадений, — произнес Костя. — Судите сами. Мой разговор по телефону — Налепка. Галю в столовую устроил — Налепка... Мы везде на него натыкаемся...

Его рассуждения прервало появление Гали. Она протянула нам конверт и маленький мешочек из сурового полотна, тщательно перевязанный шпагатом.

Костя развязал шпагат, перочинным ножом аккуратно вспорол мешочек и вытащил оттуда... горстку бобов.

Мы переглянулись.

— Чудит Половцев! — сердито сказала Галя. — Десять раз повторил: «Как зеницу ока храните зерна, барышня, чтобы ни один боб не пропал».

— Дай платок, — попросил Костя.

Галя расстелила на коленях платок, и Костя осторожно высыпал на него бобы. Потом внимательно осмотрел и ощупал мешочек.

— Больше ничего нет.

— Ты что-нибудь понимаешь, Костя?

— Пока нет. Посмотрим, что в письме.

Петрушенко вскрыл конверт и медленно прочитал вслух:

«Братья во Христе!

Пишет раб Божий, покинувший вас. Горе мне, грешному: не в райских садах пребываю — в геенне огненной. Но не ропщу — на все воля Господня. [48]

Посылаю плоды земли нашей. Знайте: не плевелы это — кладезь истины.

Не скоро, не просто познать слово божие. Однако сказано в писании: «Толците — и отверзится вам. И откроется внутри истина. И насытитесь ею».

— Шифр?

— Нет, это не шифр, — покачал головой Костя.

— Ну до чего же мудрит, — возмутилась Галя. — Так законспирировал — ничего не поймешь. А почему? Потому что трус. Боялся, как бы не раскрыли его, если меня возьмут по дороге. Все твердил: «Заберут письмо — скажите: от старика баптиста везете в Брянскую общину. А бобы рассыпьте, непременно рассыпьте. Помните одно: бобы и письмо не должны попасть вместе в чужие руки».

— Ключ, конечно, в письме, — уверенно сказал Костя. — Надо только правильно прочитать его. — Он придвинулся к костру (стало довольно темно) и склонился над посланием. — Да ведь тут яснее ясного сказано! — через несколько секунд закричал он. — «Толците — и отверзится вам. И откроется внутри истина... » Разгадка внутри бобов!

Костя осторожно разрезал одно зерно. Боб распался на две равные дольки. Мы внимательно осмотрели их и даже попробовали на вкус — бобы как бобы.

— Да, задал нам загадку старик, — проворчал Костя. Придвинувшись к Гале, я стал перебирать зерна.

Одинаковые — только одни темно-коричневые, другие — в крапинку. Я подбросил в огонь сухую ветку. Галя, вскрикнув, резко отодвинулась от костра — отскочивший уголек обжег ей руку, и несколько зерен упало в огонь. Мы с Костей начали собирать горячие зерна.

— Вон еще, еще, — закричала Галя. — Смотрите! Он плавится... Это воск!

Действительно, темно-коричневый боб стал светло-желтым и мягким. Костя осторожно разрезал его. Внутри оказался свернутый тугим жгутиком листок папиросной бумаги, покрытый мельчайшими знаками.

— Бинокль! — попросил Петрушенко.

В линзы перевернутого бинокля в верхнем левом углу листка ясно было видно — «№ 8». Дальше шли сплошные ряды цифр.

— Наш шифр! — радостно объявил Костя.

Мы тщательно пересмотрели все зерна. Примерно каждый [49] пятый боб был искусно слеплен из воска. Разложили по порядку тонкие листки. Последний был помечен двадцать девятым номером, но нескольких не оказалось, — очевидно, часть бобов сгорела в костре.

— Диктуйте, Александр Николаевич.

Вооружившись биноклем, я стал читать скучные, ничего не говорящие цифры. Записав их, Костя вынул из кармана небольшую книжечку. Теперь диктовал он, а я писал. Колонки цифр превращались в слова и фразы. Минут через сорок перед нами лежало донесение Половцева:

«... И наконец, обосновался все в том же Остроге у местного ксендза. Думаю здесь перезимовать. Продолжаю работать через разведку союзников...

Гестапо крайне заинтересовано словацким офицером — Репкиным. Перехвачена записка Репкина, устанавливающая его связь с белорусскими партизанами. Гестапо считает его руководителем хорошо законспирированного подполья советской ориентации. Приняты меры к розыску Репкина, но пока тщетные. Со своей стороны пытаюсь связаться с Репкиным. Делаю это деликатно — боюсь спугнуть...

... Потом Станислава послал в Житомир. В его группе должны появиться люди по розыску Репкина. У него, повторяю, большие возможности: его сестра работает в личном секретариате Гиммлера...

... В лесу, под Винницей, — ставка Гитлера. Туда съехалось все высшее командование: решался вопрос о Сталинграде. В сентябре там был генерал Цейцлер, кажется, начальник штаба сухопутных войск (уточняю). Информацию его приняли на совещании за основу: русские больше не располагают оперативным резервом — их основные силы израсходованы в летних боях. Гитлер закончил совещание словами: «Пора кончать с этим городом — он превратился в пожирающий фокус». Ответственность за взятие города возложена на командование 6-й армии...

... Прибыли два крупных резидента. Получили задание лично от Гиммлера. Отправляются в словацкую дивизию. Маршрут: Винница — Мозыръ. Дата выезда из Винницы на машинах — девятнадцатого — двадцатого ноября. Задача: раскрытие в словацкой дивизии предполагаемого подполья и Репкина. Дополнительное задание — [50] «заняться изучением микробов». (Простите, так зашифровано ваше соединение. Очевидно, потому, что микробы быстро размножаются. )

... Галей доволен: умна, настойчива, достаточно опытна, хорошо умеет носить любую одежду. Несколько раздражает излишняя эмоциональность, но это со временем пройдет. Меня искала и нашла умно, осторожно, с большим тактом настоящего разведчика. Возвращение Гали к вам будет ее «государственным экзаменом». Жду инструкций.

Половцев».

— Да, интересные сведения принесли нам бобы, — задумчиво проговорил Костя. — Вы оказались правы, Александр Николаевич. Старик Половцев действительно опытен. Молодчина! А этого Станислава, — продолжал Костя, — надо непременно перетащить от Половцева. Человек с такими связями — клад. И везет же нам сегодня на словаков... Репкин... Какая чудная фамилия. Уж очень русская... Капитан Репкин — автор листовки. Да, если верить Половцеву, у словаков сложная, запутанная обстановка. Очень запутанная.

— У Половцева бульдожья хватка, — заметил я. — Если уж он вцепился в словацкую дивизию — ничего не пропустит... Помнишь, Костя, Репкин в листовке писал: «При случае подам голос... »

— Вы имеете в виду телефонный звонок? Но ведь звонил Налепка.

— О Репкине среди словаков много разных разговоров, — сказала Галя. — А Налепка — начальник штаба полка. Правда, он какой-то непонятный. На днях был такой случай. Я принесла к нему в кабинет кофе. В это время Налепка разговаривал по телефону и сообщал кому-то, что у него есть перехваченное письмо от капитана Репкина.

— И что дальше? — уцепился за новость Петрушенко.

— У них произошла беда. Партизаны убили словацких солдат, а Репкин будто бы пишет словакам, чтобы не верили этому. Что это фашистская провокация. Что партизаны не хотят проливать кровь своих братьев.

Больше Галя ничего не могла сообщить. Она не слышала конца телефонного разговора. [51]

— А много ли войск в Василевичах? — спросил я.

— Полно. То ли приехали откуда, то ли едут куда. Только сидят в вагонах. Должно быть, они раньше нас хотели отправляться, но тут какая-то шумиха произошла. Отправку войск приостановили. А нас загнали в товарняк и пустили вперед...

— Непонятный, ты говоришь, Налепка? — перебил девушку Костя. — Очень понятный! Думал перехитрить партизан. Хотел натравить нас на этот эшелон, а под шумок подтянуть эсэсовцев...

Нашу беседу прервал гонец от Ревы:

— Товарищ Рева приказал передать: из Брагина на Хойники фашисты бросили танки.

— Ну, началось, — сказал я. — Еду в Хойники. Видишь, Галочка, какие у нас дела, и поговорить некогда. Придется в следующий раз...

Поручив Косте проверить, как движутся отряды и обозы к Припяти, и обеспечить возвращение Гали к словакам, я направился к машине.

Операция по форсированию Припяти началась...

III

Итак, наши отряды завязали бой с фашистским гарнизоном в Хойниках. Хойники — небольшой белорусский город и конечная станция на железной дороге, идущей от Василевичей на юг. Мы знали, что здесь размещается довольно крупный гарнизон, состоящий из немцев и словаков. И все же напали на него. Выгоднее было ударить по врагу раньше, чем он соберется с силами и помешает нам переправляться через Припять. К тому же, пока шел бой, наши обозы могли безопасно двигаться к реке, к деревне Юревичи, где была назначена переправа.

От Аврамовской в Хойники ведет путаная лесная дорога. По ней и днем нелегко ездить. А сейчас уже наступила ночь. Но Лесин уверенно ведет «татру». Он ездит по правилу: больше газа — меньше ям! И я не останавливаю шофера: очень хочется скорее быть на месте.

В ночном небе полыхает зарево пожара. Когда мы выехали из лесу, показалось, что вдали извергается могучий вулкан. Огонь бушевал в Хойниках. Но даже в этом [52] фантастическом свете были заметны орудийные вспышки, разрывы снарядов, следы трассирующих пуль.

Петляющая дорога уводит нас в сторону. Пожар остается сначала влево от нас, а вскоре его можно видеть только через заднее стекло машины.

Я недоумеваю, но Лесин уверяет, что другой дороги нет...

Неожиданно свет фар выхватывает из темноты обоз. Останавливаемся и узнаем, что наши партизаны везут из Хойников трофеи. Люди очень возбуждены. Мне с трудом удается прервать их взволнованный рассказ, чтобы расспросить, как идет бой.

— Наши в городе. Отбивают танковые атаки.

— Где Рева?

— Должен быть на станции. Езжайте прямо. Только не сворачивайте вправо, иначе попадете в самый котел.

Машина вихрем мчится к станции. Пламя пожара помогает нам ориентироваться. Вот и Хойники. Стреляют отовсюду: и с противоположной окраины, и со стороны Брагина, так что, еще не доехав до станции, мы оказываемся в огненном кольце разрывов. Ехать дальше нельзя.

Выскакиваю из машины и бегу к станции. За мною Лесин. Реву находим сразу. Он набрасывается на Лесина:

— Ты что же, растяпа, свет в машине оставил! — И вдруг Павел рассмеялся: — Дывись, Александр, фриц вашу машину, видно, за свой танк принял. Перестал палить в эту сторону.

И действительно, противник перенес огонь.

— Как дела?

— Возмутительно! Боровик пропустил из Брагина фашистские танки. Вот и чухаемся теперь с ними больше часу. Фрицы зашли в тыл отряда Федорова. Но Федоров выкрутился и сам пролез за их спину. В общем, сложилась такая дурацкая ситуация: танки разорвали отряд Федорова на две части, а федоровцы расстроили боевые порядки гитлеровцев. Не поймешь, кто у кого в кольце.

— Где Богатырь?

— Да там, у комендатуры, будь она проклята! Никак к ней не подступишься. Кругом забор, только ворота открыты. А фрицы пристрелялись, бьют оттуда, спасу [53] нет. Кочетков начал разбирать забор, понес потери... — Голос Ревы зазвучал как-то невнятно, и я едва разбираю последние слова: — И сам погиб...

— Убит?..

Кочетков — наша гордость. Скромный, смелый, настойчивый, он отличался удивительной отвагой. Кочеткову с бойцами достаточно было уцепиться хотя бы за один дом, и тогда считай., что взята вся улица.

— И на кой черт понадобилась вам эта комендатура? — не выдерживаю я. — Другого решения нельзя было принять? Только лезть напролом?

— Да ведь он сам полез, — с болью отзывается Рева.

— Пошли за Богатырем!

Отправив связного, Павел Рева говорит:

— А Кочеткова мы потеряли из-за этих словаков... Понимаешь, на станции стоял словацкий взвод. Они без боя отдали станцию и отошли к центру. Мы следом. Думали ворваться в комендатуру. А с другой стороны к центру уже подтягивался Федоров. Словаки нырнули во двор комендатуры. Ты только послушай, что те фашистские гады сделали. Пропустили во двор словаков и открыли по ним огонь. Словаки лежат, а их в упор расстреливают. Слышим крики: «Братья, помогите... » А мы никак ворваться не можем. Тут Кочетков и не выдержал... Хорошо еще, Богатыря не потеряли. Он рядом был...

— Вот она, трагедия «нейтральных»! С немцами идти не хотят, с нами не решаются. В этой войне нет нейтральных, — невольно вырывается у меня.

— Да, словаки оказались между двух огней, — соглашается Павел.

Появляется Богатырь.

— Знаешь, Александр, танки нам всю операцию испоганили, — еще издали говорит он, вытирая потное, усталое лицо.

— Пусть Боровик отвечает за то, что пропустил их к нам в тыл, — взрывается Рева.

— Подожди горячиться! — останавливает его Богатырь. — Прибыл связной от Боровика. Боровик правильно сработал. Рассказывай, Спорихин, — обращается Богатырь к связному и раскрывает планшет с картой.

— Вот тут, — показывает по карте Спорихин, — на наших минах взорвалось два танка. За ними шла пехота. Мы два часа вели с ней бой. А в это время другие танки [54] пошли обходной дорогой. Наш командир заметил это и бросил наперерез роту во главе с начальником штаба Ушаковым. Наши оторвали пехоту от танков и успели заминировать дорогу. Один танк решил возвратиться, чтобы выручить пехоту. И сразу попал на мину.

— Тогда понятно, почему они там крутятся, — уже миролюбиво говорит Рева. — Ну оттуда им не выбраться до рассвета, побоятся. Пусть покрутятся, пока не кончатся горючее и боеприпасы, тогда мы их возьмем, как рыбку сачком. Горючего у меня теперь много. На танках двинем за Припять, — уже совсем повеселев, заканчивает Рева.

После короткого доклада Богатыря картина проясняется. Богатырь и Рева еще до моего приезда решили возобновить наступление на центр Хойников и уже подтянули подразделения к исходному рубежу.

Втроем мы спускаемся в низину, где расположена комендатура. Первой в наступление пошла рота Смирнова. Под прикрытием станковых пулеметов и орудий партизаны подползают к воротам. Противник молчит. Но вот наши пытаются разбить забор, и шквальный огонь заставляет бойцов залечь.

— Отползайте за забор! — кричу я. — Отходите под прикрытие!..

Будзиловский усиливает огонь нашей артиллерии, но противник, видимо, надежно упрятал свои огневые точки, К нам подбегает с ручным пулеметом Яркин.

— Разрешите зайти фрицам в тыл?

— Подождите, разведать надо, — останавливаю его.

— Там раненые словаки стонут, — нетерпеливо говорит Яркин.

«Надо спасать их, — молнией мелькает мысль. — Но это наверняка новые потери. Что делать? »

Подзываю командира третьей роты Чижова. Ставлю ему задачу: любой ценой пробиться на соединение с Федоровым, чтобы попробовать взять комендатуру с другой стороны.

— На проческу улиц и дворов пойдет за тобой первая рота, — говорю Чижову. — Кто командует ею вместо Кочеткова? — спрашиваю Реву.

— Пока Свиридов и Артюхов.

Чижов убегает. Появляются Свиридов и Артюхов. До сегодняшней ночи Свиридов командовал взводом, а Артюхов [55] был политруком в роте Кочеткова. Оба партизана очень подавлены.

— Я все понимаю, товарищи... Но сейчас не время давать волю настроению. Может рота идти в бой?

— Конечно! Рвутся отомстить за своего командира.

Бой закипел с новой силой. Немцы повсюду отступали, только в здании комендатуры все еще держались. Мы так и не взяли ее. Это был сильно укрепленный опорный пункт, и наши маломощные артиллерийские средства не смогли его разрушить.

Вообще, как правило, немцы выбирали для комендатур прочные каменные здания и хорошо укрепляли их. Эти маленькие крепости можно было взять или с ходу, или в результате правильной осады. Для осады у нас не было времени, а с ходу взять не удалось...

Время шло к рассвету, и нам пора было уходить. Отряд Боровика, остановивший на лесных дорогах немецкие подкрепления, дрался из последних сил. Боровик слал гонца за гонцом и сообщал, что долго не продержится.

Если к фашистам подойдет подкрепление, они не отстанут от нас. Днем партизаны не смогут отойти скрытно. Фашисты будут преследовать нас до самой Припяти и попытаются помешать переправе.

Так бывало на войне, особенно у партизан. Возьмут с боем, с жертвами город или село и вынуждены его оставлять. Ничего не поделаешь. Надо! В бою за Хойники мы сделали свое дело: крепко потрепали немцев, раздобыли необходимое нам продовольствие и одежду, да и наши обозы за ночь благополучно дошли до реки. Пора было двигаться к реке и нам.

Мы увозили из Хойников трофеи. Но мы увозили с собой и дорогих друзей, павших в этом бою.

Не оставили мы гитлеровцам и убитых словацких солдат...

* * *

Костя Петрушенко, взяв с собой Галю и Рудольфа, ушел за Припять. Зачем? Этого никто не знал. И никто не мог ответить нам на этот вопрос, когда мы с Богатырем приехали в Юревичи, где была назначена переправа.

Следует пояснить, что Петрушенко был офицером Красной Армии, прикомандированным к нашему соединению, [56] и занимался партизанской разведкой. Видимо, Я в этот раз его отсутствие было связано с какими-то неотложными делами.

Переправа велась далеко от села, и мы, лихо промчавшись через голое, ровное поле, подкатили на своей «татре» прямо к реке.

Припять серебрилась под звездным небом широкой ледяной лентой.

— Вот выбрали переправу! — с досадой сказал я Богатырю. — Неужели не нашлось на реке места поуже?

— Теперь это безразлично, — резонно ответил Богатырь. — Можем считать, что мы на Житомирщине.

— Не говори «гоп», пока не перескочишь...

От сгрудившихся на берегу повозок к нам спешит командир отряда Таратута. Ему было поручено наладить переправу.

— Очень хороший лед, — восторженно, еще издали начинает он. — Пешком через всю Припять ходим.

— Почему так далеко спустились от Юревичей? Там ведь уже. Раза в три увеличили себе работу.

Таратута резко поворачивается к реке и, показывая на узкое русло суковатой палкой, которой он определял прочность льда, отвечает:

— В тех местах такие водовороты, что и зимой не замерзают.

На другом берегу, в деревне Барбарово, зажглись огни. Их становится все больше. Деревня как будто растет на глазах.

— Куда ушел Петрушенко? — спрашиваю Таратуту.

— Не знаю. В Барбарове его нет. Там только Иванов со своей пехотой. Константин Петрович мне сказал, что встретимся в урочище Чертень. А совсем недавно здесь появился Пермяков. Ну тот самый, что был у нас на Днепре, — разведчик из Москвы. Так он будто повстречал Константина Петровича и тот сказал, что идет к Варшаве.

— Этого не может быть! — вырвалось у меня.

— Все может быть, — отозвался Богатырь. — Петрушенко знает, что ты ему своих разведчиков не даешь. А ему, возможно, нужна группа — он ведь тебе не докладывал, какое задание получил?

— Иванов дал ему взвод Талахадзе, — нечаянно подлил масла в огонь Таратута. [57]

Все во мне клокотало от возмущения. Я готов был снарядить погоню, чтобы вернуть партизан, самовольно уведенных Костей. А тут еще опять Пермяков! Точно так же он неожиданно появился и на Днепре. «Парашютист. Прибыл со специальным заданием», — отрекомендовался он. Мы сейчас же запросили Москву. Подтверждение получили совсем недавно. Но при этом нас почему-то просили проверить еще раз разведданные этого офицера.

Пермяков, точно призрак, преследовал нас. И не скрою, у меня к нему не лежала душа. То ли потому, что он держался чересчур высокомерно и напыщенно. То ли потому, что в его глазах не было радости, когда встретился с партизанами. Настораживало и то, что он слишком настойчиво убеждал меня в Лоеве, будто знает провокаторов в словацких частях...

— Николай Васильевич, — обратился я к Таратуте, — прикажите найти мне этого Пермякова.

Таратута направился к группе партизан, возившихся на берегу.

— Салют полководцам! — раздался вскоре возле нас голос Пермякова. — Прежде всего поздравляю со взятием Хойников! — Он горячо пожал нам руки. — А теперь разрешите высказать свое восхищение дерзким рейдом на Варшаву. Надеюсь, вы, товарищ Сабуров, не будете скрывать от меня свой маршрут?

— Конечно, — на всякий случай поддержал я этот бредовый разговор. — Откуда вы узнали, если это не секрет?

— Что за вопрос? Даже сам Калашников доверяет Пермякову, — сказал он гордо и, как бы сочувствуя мне, добавил: — Не огорчайтесь, он просто хорошо меня знает. А вы, видно, человек скрытный. Хотя в наших условиях иначе нельзя... Хвалю, командир, хвалю!

Я остановил его довольно резко, но он ничуть не смутился.

— Искренне хвалю вас, — продолжал Пермяков. — Несколько часов назад видел Петрушенко. Спросите, что я ему сказал? Если бы о таком рейде узнал покойный Суворов, он бы в гробу перевернулся!

Я сразу понял все. Видно, Петрушенко что-то «загнул» о рейде на Варшаву. А Пермяков делает вид, что узнал об этом от какого-то Калашникова. Но кто такой [58] Калашников? У нас был Калашников — командир взвода. Не на него ли ссылается разведчик?

— А насчет Калашникова вы бросьте! Это вам Петрушенко раскрыл наши карты.

— Не верите? — задиристо спросил Пермяков. — Калашников даже разрешил мне присутствовать на заседании бюро.

— Какого бюро? — вступил в разговор Богатырь.

— На бюро Киевского подпольного обкома партии. А Калашников его первый секретарь. Вы разве не знаете? Он очень сожалеет, что не может сейчас с вами встретиться.

— Мы тоже очень сожалеем, — попытался я придать искренность своему голосу. — Хотя даже в наших условиях для такой встречи не может быть препятствий.

— Вот это по-моему! — радостно откликнулся Пермяков. — Давайте договоримся, где и когда организуем встречу, а я постараюсь быстро смотаться к Калашникову.

Я пожал плечами. О Калашникове я ничего не знал, а Пермякову просто не верил.

— Вы что же, прибыли сюда только за этим?

— Нет, зачем? Это попутно. Я иду на связь с белорусами. Калашников поручил мне также найти Репкипа и связаться с ним.

— А Репкин тоже секретарь обкома? — как можно наивнее спросил я.

— Вы что? Не слыхали о Репкине? Невероятно! Это какой-то хорошо законспирированный подпольщик-словак. Есть сведения, что он держит связь с белорусскими партизанами. А осенью сорок первого года пытался наладить связь с киевским подпольем... — Немного подумав, Пермяков добавил: — А как у вас насчет связей со словаками.

Боясь, чтобы не проговорился стоявший тут же Таратута, я поспешил ответить:

— У нас нет времени заниматься делами оккупационных войск, искать законспирированное у них подполье. Мы бьем врага... А вот встретиться с Киевским обкомом партии очень желательно. Помогите.

— Конечно. Я немедленно займусь этим. Только где потом вас найти?

— Если не помешают, мы дней пять будем отдыхать в Барбарове. [59]

На лицах Богатыря и Таратуты отразилось явное недоумение, но они ничего не спросили.

— Хорошо! — заключил Пермяков. — Я действую. Думаю, что будете отдыхать спокойно. Тут такая дыра, можно располагаться даже на месяц. Большой умник тот, кто придумал этот маршрут!

— Давайте договоримся, куда посылать на встречу наших связных, — прервал я неуемные восторги Пермякова.

Надо сказать, что в ходе разговора я заметил, как менялся Пермяков. Он начисто отбросил прежнее высокомерие, перестал туманно намекать на свои дела, начал проявлять большой интерес к нашим. В прошлую встречу все было иначе. Эта перемена очень настораживала.

Мы договорились о свидании Пермякова с нашим связным в Мухоедовских лесах.

— Помните: через два дня я обязательно буду в тех местах и найду ваших людей, — заверил вас Пермяков.

— Ты что, действительно решил устраивать пятидневный отдых? — набросился на меня Богатырь, как только ушел Пермяков. — А как Житомирщина?

— Успокойся! — дружески похлопал я по плечу Захара. — Это только психологический прием. Если существует и действует Киевский подпольный обком партии и мы сможем связаться с ним — получим надежную опору. Если же Пермяков хвастается или задумал подлость, то все равно он должен будет организовать какую-то встречу. А в Мухоедовские леса мы пошлем, конечно, не связных. Пошлем отряд с радиостанцией.

— Они там и без Пермякова, возможно, найдут нити к обкому, — как всегда, с полуслова понял меня Богатырь.

— И еще одно, — продолжал я. — Соединение временно расчленим на несколько ударных групп и уйдем в разных направлениях.

— У тебя серьезные подозрения относительно Пермякова?

— Черт его знает... И да и нет. А осторожность не помешает.

— Таков закон леса, как говорят наши бойцы, — согласился Богатырь. И, обратившись к Таратуте, спросил: — Когда начнем переправлять обозы? [60]

— Делаем настил из хвороста, заливаем водой из пожарного насоса — достали в Юревичах. К утру укрепим лед. Пройдут, как по асфальту.

— Хорошо бы поторопиться, — добавил я. — Наши отряды отходят из Хойников прямо к переправе...

* * *

День был морозный, но пасмурный. Переправа шла спокойно. Гитлеровцы, видимо, потеряли наши следы.

— Еще два словацких солдата явились к нам, — доложил Селивоненко, когда я перебрался на западный берег Припяти.

— Позовите их сюда!

Но прежде чем подошли словаки, я услышал веселый голос Ревы:

— Ну шо, Александр, Рева ж правду казав: интернациональный батальон у нас буде! А наш Селивоненко хоть и дядя довгий, а далеко заглянуть зразу не змиг.

— Тебе бы только речи произносить! У кого слова, у кого дела. Рева прогнозы дает на манер бюро погоды, а я уже зачислил словаков в свой отряд, — съязвил Селивоненко.

Через несколько минут мне представили солдат. Один — щуплый, невысокого роста, назвался Юрием Пухким. Другой — плечистый, светловолосый — Карелом Томащиком. Оба из 101-го полка. Пухкий плохо знал русский язык. Зато Томащик говорил довольно сносно.

— Что вас заставило перейти к партизанам? — спросил я.

— Не дезертируешь, то не повернешь оружие против врага, — ответил Томагцик. И тут же быстро заговорил на родном языке, видимо, переводил наш разговор товарищу. Тот согласно закивал головой, что-то сказал в ответ. Томащик улыбнулся и перевел:

— Юрий говорит: надоело быть колесами для фашистского воза. У нас в полку офицер Чембалык называет солдат колесами. Он хоть и контрафашист, а проповедует, что, куда дышло ведет, туда и колеса, хоть и скрипят, но крутятся, бо шумят.

— Який же ваш Чембалык антифашист, колы солдат колесами называет и хочет, чтобы вы крутились у фашистскому вози! — вставил Рева. [61]

— Про то, что он контрафашист, я от других слышал. А про колеса — это он мне сам долбил.

— А что про солдат говорит Налепка? — спросил я.

— Про него я мало что знаю. Ходят слухи, что хотя он сам словак, но чехов и русских очень любит. И еще будто пояснял, что не скрипеть надо солдату, а воевать с умом. Добре о нем люди кажут.

Опять одно и то же: говорят, говорят... Может быть, добрые слухи о Налепке распускает гестапо?..

А на льду между тем стало пустынно: поток людей прервался, переправлялась наша артиллерия.

Одно 76-миллиметровое орудие партизаны благополучно вытащили на наш берег. Другое — только подползало к середине реки. Его тоже волокли два дюжих коня. Никита Самошкин с видом заправского водителя сидел, судорожно вцепившись в лафет, словно готов был в случае чего пойти ко дну вместе со своей пушкой.

В морозном воздухе послышался монотонный гул. Прямо к переправе шел на бреющем полете двухмоторный самолет.

— Почему молчат зенитные пулеметы? — крикнул я Реве. И его как ветром сдуло.

Самолет описал над нами круг, снизился так, что мы ясно увидели пилота, и повернул к восточному берегу, к тому месту, где сползала к реке наша «татра».

Лесин разогнал машину и вел ее на большой скорости. На середине реки лед стал заметно прогибаться, передок машины вздыбился, скорость упала. Машина вот-вот провалится. Но тут неистово взревел мотор, и под одобрительные возгласы партизан «татра» благополучно выскочила на противоположный берег.

А по замерзшей реке все еще ползла пушка Никиты Самошкина. Самолет сделал новый заход с севера и, снизившись, начал обстреливать улицы Барбарова.

Ударили наши зенитные и ручные пулеметы. Стальной стервятник грохнулся на лед. Разметав по сторонам глыбы льда, к небу взлетел огромный каскад воды.

Гибель воздушного пирата здесь, в глубоком тылу врага, на глазах у тысяч людей, была поистине символичной.

Ликующие крики неслись из деревни. Партизаны, женщины, старики, дети — все бросились к реке. Обгоняя их, пронесся Лесин на своей «татре». Я тоже побежал к месту [62] падения самолета. О случившемся напоминали только огромная прорубь и разбросанные вокруг куски льда.

— Ну, як тебе нравится, Александр, — послышался смешливый голос Ревы. — Прилетел гитлеровский летун... и под лед. Чистая работа: ниякого хлама и нияких следов...

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 10 Следующая ⇒