Думбадзе Нодар 5 страница

- Исходя из сказанного, существующего, изученного и научно доказанного, мы можем заключить, что Грузия является одним из очагов и одной из колыбелей мировой цивилизации!

Экскурсовод закончил свою пламенную речь, вытер вспотевший лоб огромным белым платком и уставился на генерала. Все мы ждали его слова.

Генерал еще раз внимательно окинул взглядом раскинувшиеся перед нами окрестности и сказал;

- Мда-а... Отличный наблюдательный пункт!

Экскурсовод побледнел.

Дадуна прыснула.

Зажав рот одной рукой, я другой схватил Дадуну, и мы выбежали во двор.

Воздух напоен ароматом скошенной травы. Мы неподвижно лежим под огромным стогом, настолько неподвижно, что перепелки, не стесняясь, разгуливают вокруг, копошатся в сене, смешно размахивают красивыми головками и о чем-то оживленно переговариваются на своем перепелином языке.

Медленно садится солнце. Синеют зеленые горы. Ветерок шевелит сухим сеном. Еще немного, и совсем стемнеет. Притихли перепелки. Мир и спокойствие воцаряются вокруг... Я рывком приподымаюсь...

- Что такое? - раскрыла глаза Дадуна.

- Ничего, захотелось курить.

Закурив, я снова лег на спину и положил голову на откинутую в сторону руку Дадуны. Рука была теплой.

Я перевернулся и поцеловал ее.

- Может, спустимся? - спросила Дадуна.

- Пожалуй, пора, - согласился я.

- Дай руку!

Я схватил ее за протянутую руку и одним сильным рывком поднял с земли. Спина, волосы ее были полны прилипшей травы и сена.

- Стряхни! - повернулась Дадуйа ко мне спиной.

Я долго с наслаждением водил рукой по ее красивому телу и упругим бедрам. Наконец она разгадала мою хитрость, повернулась и сильно толкнула в грудь. Я со смехом опрокинулся в сено. Дадуна громко расхохоталась.

Я быстро вскочил на ноги и бросился к ней. Она ловко вывернулась и скрылась за стогом.

- Ку-ку! - крикнула она.

Мы долго бегали вокруг стога, веселясь и хохоча, словно дети. Вдруг у основания стога я заметил легкий дымок, и тотчас же стог вспыхнул.

Добегались! Не иначе как в стог попал огонь моей сигареты!

Пламя быстро охватило сухое сено. Теперь уже пылал р. есь стог. Огромные языки пламени прыгали, извивались, то на мгновение исчезали, то с новой силой вырывались из сена и с треском взмывали в небо.

Подняв руки высоко над головой, Дадуна зачарованно смотрела на волшебный танец пламени. Потом скинула туфли, распустила волосы и сама закружилась в каком-то странном, диком, первобытном танце огня.

- Даду, - крикнул я, - бежим!

Она даже не взглянула на меня. С широко раскрытыми глазами, плотно сомкнув губы, раскачиваясь всем телом, она описывала вокруг пылавшего стога плавные круги, и было в ее танце столько первобытного и первозданного, что меня невольно охватил страх.

- Дадуна! Скорей! Надо уходить!

Но она словно не слышала меня.

Где-то вблизи раздался крик:

- Э-ге-гей! Кто там, чтоб тебя разорвало!

В темноте я различил две тени с вилами в руках.

- Бежим, бежим, Даду! - Я схватил ее за руку. - Отстань!

- Глупая, они убьют нас!

- Где вы, сукины дети! Э-ге-гей!..

- Даду, да пойми же, с ними шутки плохи! Бежим!

Мы помчались к Джвари.

- Давай, Тедо, заходи сверху! Не уйдут!

Мы ворвались в монастырь и притаились.

- Куда они делись, а? - донеслось со двора.

- А я почем знаю!

- Спрячемся, они идут сюда, - шепнул я Дадуне.

Спотыкаясь в темноте, мы кое-как добрались до дверей, вышли на балкон, оттуда спустились в нижнюю келью и замерли.

- Зайдем! - услышал я голос первого, - Куда, слушай? - спросил второй.

- Туда. Ты что, боишься?

- Еще чего!

- Эй! - крикнул первый.

" Эй-ей! " - отозвалось эхо.

- Нет их здесь! - сказал второй.

- Ау-у-у! - крикнула вдруг Дадуна.

- Э! - воскликнул на дворе испуганный голос.

- Аау-у-у! - повторила Дадуна.

- Ты слышал или мне показалось? - спросил первый.

- Да ну их к черту! Уйдем отсюда! - ответил второй.

- Ау-у-у! - повторила Дадуна.

- Слыхал? Эй, кто там! Выходи сейчас же, иначе... - Голос первого задрожал.

- Отстань, никого там нет! - попросил второй.

- Аау-у-у! - вконец обнаглела Дадуна. - Вот! Слыхал? - воскликнул первый.

- Уйдем отсюда, ради бога! Что связываться с ними!

Пошли!

Убедившись, что беда миновала, я решил покуражиться над перепуганными хозяевами стога.

- Ау-у-у! - крикнул я.

- Попадитесь нам в руки, мы вам покажем... - донеслось со двора.

... Мы спустились вниз по склону и вышли к месту, где Арагви сливается с Мтквари. На воде колыхалась привязанная к колу лодка.

- Эй, есть здесь кто? - крикнул я.

- Чего орешь? - Из травы поднялся парень.

- Переправь нас!

Парень покопался в лодке и протянул мне пустую консервную банку.

- Держи! Черпай воду!

- А ты чем будешь заниматься?

- Я переправлю вас. Понял? Садитесь.

Выбравшись на другой берег, мы поблагодарили парня. Я протянул ему рубль.

- Еще рубль! - потребовал он.

- Ого! За один конец два рубля! Что у тебя, крейсер?

- Крейсер, - согласился парень, - и я его капитан.

А если думаешь - дорого, так я могу переправить вас обратно. Будут два конца.

Предложение капитана нас не устраивало. Я отдал второй рубль.

- Счастливо!

Вагон десятичасового пригородного был битком набит народом. С трудом удалось нам пристроиться у окна. Поравнявшись с Джвари, я взглянул вверх. Освещенный со всех сторон лучами прожекторов, Джвари словно висел в небе.

- Даду, посмотри, какая красота!

Дадуна, положив голову на мое плечо, сладко спала.

Рано утром меня разбудил дядя Ванечка.

- Вставай, в военкомат тебя вызывают. Вот повестка.

" Призывнику Джакели. Вы обязаны явиться в военный комиссариат Первомайского района г. Тбилиси в 9 ч. утра 18 июля. В случае неявки... " и т. д. Шура пошла на базар.

Велела мне сходить с тобой в военкомат. " Если, говорит, мальчика заберут в армию, можешь не возвращаться домой! " Каково, а? Вставай!

- Зачем меня вызывают, дядя Ванечка, как думаете?

- А, забыл сказать! Говорят, получены новые суконные шинели и хромовые сапоги, вот и решили раздать их бесплатно молодым бездельникам вроде тебя. Одевайся!

Спустя полчаса мы были в военкомате.

- Ну а теперь заходи, а я подожду здесь.

Во дворе было полно парней моего возраста. " Э, видно, не шутят! " подумал я.

- Куда с этой повесткой? - подошел я к первому попавшемуся парню.

- Сперва туда, потом сюда! - объяснил он.

- Как?

- Так. Там - учет, а там - комиссия.

- А что, берут?

- Берут. Меня-то не возьмут, у меня белый билет.

До чего обманчива внешность! Парень - косая сажень в плечах, морда кирпича просит, а поди же - белый билет! Бедный парень!

Процедуру учета я прошел быстро, Спустя пятнадцать минут меня позвали на комиссию, - Раздевайся!

Я разделся.

- Еще!

Я еще разделся.

- Совсем, совсем! Некогда мне с тобой возиться! - крикнул председатель комиссии.

Я разделся догола и смущенно стал в углу, - Открой рот!

- Открой глаза!

- Дыши!

- Не дыши!

- Подними руки!

Потом меня били молотком по колену, мяли живот, выстукивали по всему телу. Наконец поставили на весы.

- Сколько? - спросил председатель, - Пятьдесят девять!

- У тебя что, нет родных, близких?

- Есть.

- Где же они?

- Там, на дворе.

- Фамилия?

- Джакели.

- Не говори! Гуриец?

- Да.

- С какого села?

- Букисцихе.

- Не говори! " Одесса" растет у вас?

- Растет.

- Не говори! А хорошо бы сейчас холодную " одессу"

и поджаренный окорок, а?

- О!

- Иди туда! Рост! - крикнул он.

- Метр шестьдесят девять!

- Пиши метр семьдесят!

- Благодарю вас! - поклонился я.

- Не стоит. Знаешь, я ведь тоже гуриец - Таварткиладзе. Хочешь, запишем метр семьдесят один?

- Спасибо, не беспокойтесь!

- Как знаешь... А хорошо бы сейчас " одессу", а? - Еще бы!

- Может, ты боишься идти в армию?

- Что вы!

- Смотри не скрывай!

- Никак нет!

- Значит, вес пятьдесят девять? Может, округлить до шестидесяти?

- Воля ваша, уважаемый!

- Полковник я!

- Воля ваша, товарищ полковник!

- Значит, Джакели Автандил...

- Гавриилович! - подсказал я.

- Не говори! Это который Гавриил? Где он работает?

Не на марнеульском заводе соков?

- Нет, отец был врачом.

- Не говори! А где он теперь?

- Скончался отец.

- О-о-о! Это нехорошо! - полковник задумался. Потом повернулся к секретарше и крикнул: - Пиши: Джакели Автандил Гавриилович, вес шестьдесят один, рост метр семьдесят один, годен к строевой! Написала?

- Написала, Михаил Захарыч!

- Теперь беги домой! Завтра утром ровно в семь явишься на Навтлугский вокзал с котелком, кружкой и двухдневным запасом продуктов. Ну, валяй!..

- Большое спасибо!

- Не стоит! - сказал полковник улыбнувшись. Вдруг он обнял меня за плечи и тихо добавил: - Иди, сынок!

Будь здоров!

... Дядя Ванечка ждал меня на улице.

- Ну как? - спросил он.

- Завтра утром, ровно в семь, на Навтлугский вокзал!

Дядя Ванечка побледнел, смешно захлопал глазами.

Потом молча взял меня за руку и повел. Подойдя к ресторану " Салхино", он замедлил шаг, пошарил по карманам, затем уверенно направился к входу.

Мы заняли места за небольшим столиком у камина.

- Ванечке привет!

Официант смахнул со стола хлебные крошки, убрал горшок с цветами и вопросительно взглянул на нас.

- Два восьмого номера [Подразумевается столовое вино No 8], два шашлыка, только быстро, Архип! - сказал дядя Ванечка.

Спустя минуту официант вернулся с вином и закуской.

- Еще чего-нибудь, Ванечка?

- Ничего.

Дядя Ванечка налил мне, потом себе, долго вертел в руках стакан и наконец спросил:

- Как ты думаешь, может, стоило зайти к комиссару, объяснить, что ты сирота, хочешь учиться... Что еще?

- Ничего бы не помогло...

- Да! Что ты единственный кормилец у деда. А? Ведь единственных сыновей даже при Николае не брали в армию...

- Что вы, дядя Ванечка! При Николае в армии служили двадцать пять лет! Сейчас что? Каких-то два года!

- Так-то оно так. Да ведь что сказать твоему деду?

- Деду скажите... А что ему сказать?

В самом деле, что сказать деду? Что я рад призыву в армию? Что мне лучше идти на край света, чем еще раз сдавать на медицинский? Да и что, в конце концов, случилось? Что это за невидаль такая - служба в армии?

- Скажите: вернется твой внук из армии генералом, его без экзаменов примут в любой институт!

- Ладно, так и скажу, - махнул рукой дядя Ванечка. - А Шура? Ты про нее забыл?

Да, забывать о тете Шуре не следовало. Тетя Шура знать ничего не захочет, слушать ничего не станет, она твердо уверена, что я пе такой, как все остальные, я - сын Гавриила Джакели, и потому для меня должны быть настежь открыты двери всех институтов, ко мне должны применяться все существующие в Советском Союзе льготы. В армию? В какую еще там армию? Куда мне в армию? Мне, " ребенку", который ничего еще в жизни не видел! Дудки! Никуда он не пойдет!

- Дядя Ванечка, скажите ей, что я записался добровольцем!

Дядя Ванечка на минуту задумался, потом иронически улыбнулся:

- В сорок первом я на самом деле пошел добровольцем, она даже этому не верит. Так она и поверит твоей выдумке! А, брось, пожалуйста! - он безнадежно махнул рукой. - Ну, давай выпьем!

- Ванечка-джан, что-то ты мне не нравишься сегодня! - сказал официант, ставя на стол блюдо с шашлыком.

- С похмелья я, Архип... Неси еще пару бутылок!

Дядя Ванечка снова наполнил стаканы.

- Много испытаний создано богом для человека, дорогой мой Автандил, начал дядя Ванечка. - Мне известны два из них: армия и тюрьма... Струсил, сдал в армии - смерть! Изменил, подвел в армии друга - смерть! Я говорю " в армии", то есть я войну имею в виду... В сорок втором наша дивизия под Ростовом оказалась в окружении.

Кто сумел вырваться из кольца - сумел, кто нет - попал в плен...

... У сарая выстроили нас, человек триста, в два ряда.

" Еврей - выходить! " - распорядился немецкий офицер.

Было среди нас два еврея. Вышли.

" Теперь коммунист выходить! "

Никто не сдвинулся с места. Офицер неторопливо постукивал по ладони парабеллумом.

" Што, русски армия нет коммунист? " - спросил он.

Первым вышел наш командир - старший лейтенант Козлов. За ним другие, всего тридцать один человек, и среди них Бухути Авалиани, мой друг, душа-человек, писаный красавец, геркулес с сердцем младенца. У Бухути было трое детей, он бредил ими... Меня любил, как брата, делился со мной последним куском хлеба, ночью укрывал своей шинелью...

Тридцать три коммуниста - те два еврея тоже были партийными - стояли в ряду напротив нас. Бухути смотрел на меня и ласково улыбался... И мне стало стыдно, до того стыдно, что... я вышел жз строя и стал рядом с Бухути.

" С ума сошел? - прошептаж Бухута по-трузински. - Уходи сейчас же! - И он толкнул меня. - Уходи, пока не поздно! "

Я отрицательно покачал головой. Я дрожал от страха и никак не мог унять эту проклятую дрожь... Я боялся, понимаешь ты? Боялся смерти!.. Но уйти я не мог!

Офицер что-то говорил, я видел, как он раскрывал рот и размахивал руками, но голоса его не слышал... Потом перед нами появились немецкие солдаты с автоматами в руках. Шестеро из наших, не выдержав, cпустились на землю и закрыли лица руками. Остальные ребята стояли свободно и гордо смотрели в глаза врагам... - Дядя Ванечка отпил вино, облизнул высохшие губы. - Вдруг Бухути вышел из строя и приблизился к офицеру. Тот быстро поднял парабеллум.

" Он врет, он не коммунист! " - сказал громко Бухути, показав на меня.

Офицер медленно повернул голову, удивленно взглянул на меня, потом не спеша подошел ко мне.

" Ты не есть коммунист? "

Я молча опустил голову. " Сяду, - подумал я, - вот возьму и сяду прямо в грязь, а там пусть будет что будет... Не могу больше... Убьют - черт со мной, лишь бы кончилась эта мука... "

Офицер дулом пистолета приподнял мне голову.

" Мандат! " - сказал он, протянув левую ладонь.

Я стал обшаривать карманы, и это длилось довольно долго, потому что партбилета у меня не было и быть не могло. И офицер понял, что я обманул его. Страшной силы удар в висок свалил меня, и я потерял сознание.

Я очнулся среди трупов. Тридцать три моих товарища лежали вокруг изуродованные, окровавленные, с застывшими на лицах болью, удивлением, ужасом...

Дядя Ванечка умолк и потянулся за вином. Рука у него дрожала. Он поставил стакан, достал сигарету, кое-как закурил.

- Потом? - спросил я.

- Потом... Потом было самое страшное... Было то, во что никто не поверит, а если поверит, то не поймет...

- Что же, что, дядя Ванечка?!

- Я увидел Бужути... Он лежал на спине с закинутой набок головой... И был похож на снятого с креста Иисуса... Под его левым соском запеклась кровь, и клочок окровавленной рубашки он держал в правой руке... Я подполз к нему, приник к его груди и заплакал... Я плакал от радости... Ты можешь понять это?.. Я плакал от горя и от радости. Вокруг лежало тридцать три растерзанных трупа моих друзей, а я был жив, жив, жив! Я мог дышать, видеть солнце, двигаться, плакать! Я был жив, и я плакал от горя и радости!..

Дядя Ванечка был прав: понять такое было трудно...

- До окончания войны я был в плену... Дважды бежал. Ловили. Дважды на спине каленым железом выжигали свастику... Потом вернулся, вернулся из Милана...

Думал, свои пожалеют меня, несчастного, измученного, обласкают, пригреют, оденут, накормят... - Дядя Ванечка грустно улыбнулся. - Ну ладно, что было, то было... Давай выпьем! Выпьем за тебя и твою службу в армии!

Помни, Автандил, дорогой, армия - это экзамен на всю жизнь. Крепись, будь молодцом! И что бы ни случилось, как бы ни было трудно, будь всегда человеком! Знай, человек ценится не стоимостью надгробного памятника, а жизнью, которую прожил на этой грешной земле... Будь честным! Устроить себе хорошую жизнь нетрудно, поверь мне! Человеком быть труднее... У бедной моей Шуры платья сменного нет, попади она под дождь - переодеться не во что... У жены директора моей АТК две норковые шубы.

Недавно обокрали их. И шубы, и кольца, и браслеты на полмиллиона - все нашла милиция. А они отказались признать свое добро... Испугались... Был у нас в плену один... Пищу скрывал. Вставал ночью, когда мы спали, ел один, тайком от нас...

- И что?

- Ничего... В сорок седьмом умер от дизентерии...

А ты не бойся. Слава богу, сейчас мир на земле... Армия - отличная школа. Многое увидишь, многому научишься...

Ну, за тебя, мой мальчик! Пей!

- И за тебя, дядя Ванечка! Я... клянусь мамой...

Я очень тебя люблю... И я...

- Ладно. Знаю... Архип! - крикнул дядя Ванечка. - Счет!

Часов в двенадцать ночи я вернулся домой один, пьяный. Над будкой часовщика горела огромная электрическая лампочка. Сам Рубен сидел на деревянной лавке, перебирал четки.

- Дяде Рубену, вождю часовщиков Грузии, пламенный привет!

Рубен извлек из кармана часы, открыл серебряную крышку, взглянул на циферблат, потом поднес часы к уху, затем раза два постучал ими о колено, снова прислушался, еще раз посмотрел на циферблат и лишь после этого ответил мне:

- Здравствуй! Поздновато стал разгуливать, молодой человек! Словно патруль!

- Я и есть патруль, дядя Рубен! Завтра иду в армию!

Теперь я солдат! Ура-а-а! - заорал я.

- Э, э! Имей совесть! Люди спят! Иди-ка садись со мной!

Я с удовольствием уселся на лавку. Идти домой было лень. Хотелось говорить, шуметь, шутить...

- " Эх, луна, луна моя, от любви сгораю я! Пожалей хоть ты меня-а-а! " затянул я песню.

- Замолчи, сумасшедший, не буди людейГ Сегодня знаешь что здесь творилось? Цирк, настоящий цирк!

- Какой цирк? Ты о чем, дядя Рубен?

- Ва-а-а, не слышал? У Девдариани, на втором этаже, недавно обэхээс конфискацию сделал, это знаешь? Ну вот, сегодня пришли, значит, забирать вещи! Жена Девдариани, Маро, как завопит! " Это, говорит, грабеж! Где, говорит, справедливость! Вещи, говорит, мои, муж, говорит, даже копейки домой не приносил! ". Да, И просит, значит, соседей подтвердить, что вещи на самом деле принадлежат ей. Ну, соседи, известное дело: кто с ней в ладах - сказали " да", кто с ней в ссоре - сказали " нет"!

А тетя Пело вконец все дело испортила: " Так вам, говорит, и надо, жулики! " Тут Маро как вцепится в нее и давай катать старушку по мостовой. Тетя Пело визжит, соседей в свидетели призывает: " Я, говорит, эту аферистку в тюрьме сгною, видели, говорит, как она меня била?! "

А соседи, которые с ней в ладах, говорят: " Видели", которые в ссоре: " Ничего не видели! " А одна - у нее в прошлом году кошка тети Пело цыпленка с плиты утащила - на весь двор: " Ты, говорит, посмотри-ка лучше за своей дочерью, четвертый аборт себе делает, шлюха! "

- Как аборт! - возмутился я. - И без того грузин мало!

- Аборт не запрещен, - успокоил меня Рубен, - вся соль в том, что она не знает, от кого... это самое.

- Все равно! - не унимался я. - Если б наши предки так поступали и при царице Тамар [Тамар - царица Грузии. Царствование Тамар (1184 - 1213)

явилось периодом наивысшего экономического, политического и культурного подъема феодальной Грузии], нас тогда не было бы восемь миллионов!

- Ты прав, прав, только не кричи так, ради бога! - обнял меня Рубен.

- За Грузию! - крикнул я. - Да здравствует Грузия! - Дай ей бог всего хорошего, только пойди отдохаи!

Поздно уже! - Он взглянул на свои часы.

- Сколько?

- А черт их знает? То ли час, то ли два...

- Какой же ты после этого часовщик? В витрине у тебя их штук сто висят, посмотри хоть там!

- Эх, кабы они работали, не висели бы в моей витрине... А ты что, решил сидеть здесь до утра? Ну и молодежь!.. Вчера эта морковная девка в первом часу ночи заявилась...

- Кто, Дадуна?!

- Она самая...

Слышишь, Автандил Джакели? Дадуна вчера возвратилась в час ночи! А ты завтра уходишь в армию! Так чего же ты ждешь?

- Даду!.. Дадуна-а-а!..

- Кто там?

- Это я, Дадуна, выйди!

- Ошалел, Авто?

- Прошу тебя, умоляю! На минутку!

- Джако, дорогой, пойди проспись, ты же пьян! Скоро утро!

- Утром ухожу в армию! Выйди, Даду!

- Ладно, не ори! Сейчас оденусь.

- Выходи так, как есть, в сорочке!.. Я люблю тебя!

- С ума сошел!

- Милая, любимая моя!

- Хватит, уймись, Авто! - Поцелуй меня!

- Поцеловала ведь!

- Еще! Поцелуй еще раз!

- Молчи, ради бога, что скажут соседи?!

А что они могут сказать? Автандил Джакели пьян, и он любит Дадуну! Он не вор, не жулик, не убийца! Просто он пьян, потому что он завтра уходит в армию, потому что он любит Дадуну! Что в этом плохого?

- Соседи, дорогие, слышите? Я люблю Дадуну!

Я люблю песни, люблю вино... Выходите, соседи!

Дадуна вырвалась из моих объятий и убежала. Незаметно скрылся Рубен. Погасла лампочка над будкой часовщика. А я все ходил, шатаясь и спотыкаясь, по двору и кричал:

- Не скрывайтесь, соседи, выходите! Я люблю вас, я всех люблю!

Никто не отозвался, не скрипнула ни одна дверь, не мелькнул свет ни в одной комнате. Я понял, что никто не спит: прильнув к окнам, они смотрят на меня. Затаившись, дом смотрел на меня своими черными глазами, и никому во всем доме не было дела до моей любви...

Дядя Ванечка спал в моей комнате. " Опять поссорились", - мелькнуло у меня в голове. Я зажег ночник и стал раздеваться. Дядя Ванечка вздохнул, что-то пробормотал и перевернулся. Я видел мерно поднимавшуюся его спину. Вдруг меня словно кто-то толкнул. Я подошел к постели дяди Ванечки, задрал осторожно рубашку до плеч и в ужасе отпрянул: на белой его спине алели две зарубцевавшиеся свастики. Дядя Ванечка еще раз вздохнул и проснулся.

- Где ты шляешься, мальчик? Хочешь доконать Шуру?

- Ничего, дядя Ванечка, сейчас лягу, - проговорил я, смутившись.

- Спи! Завтра рано вставать. Шура все уже приготовила.

Я потушил ночник, быстро разделся и лег.

Село на той стороне просыпается рано. Вернее, его будит молла. Чуть свет вскарабкается он на высокий минарет, вытянет шею, зажмет ухо рукой и пошел:

- Алла-а-а! Алла-а-а!..

Разок-другой он оборачивается в нашу сторону, - может, найдется здесь хоть один верующий? Но, видать, молла давно потерял эту надежду, и потому призыв, обращенный к нам, звучит скупо и неуверенно:

- Алла!..

Потом молла исчезает, и в селе начинается жизнь.

Одни спешат к морю, другие направляются в огород, третьи - в поле. Иногда до нас доносятся женские крики и проклятья - это женщины гоняются за аскерами, ворующими в садах фрукты. Потом мы видим аскеров - низко пригнувшись, бегут они по тропинке через сельское кладбище, роняют краденые фрукты, подбирают их, громко хохочут. Потом из чуть покосившегося, крытого замшелой черепицей деревянного дома выходит сельский учитель. Посвистывая, он спускается вниз, к морю. По пути к нему присоединяются девочки и мальчики с белыми воротничками, он постепенно обрастает шумной детской толпой, словно наседка цыплятами. Наконец они достигают одноэтажной постройки на берегу моря - жалкого сарая с единственным окном. Это школа. Учитель со своими питомцами скрывается в сарае. Начинаются занятия.

Потом во дворе учительского дома появляется его молодая, красивая жена в синих спортивных брюках и красной кофточке. Взобравшись на лежащий во дворе огромный валун, она вооружается подзорной трубой и начинает разглядывать наше село. Так длится несколько часов.

Турецкая застава расположена за мечетью. Она окружена высокими тополями и потому весной и летом скрыта от нашего взора. Наблюдательные вышки турок разбросаны по высоким сопкам, так что наше село у них как на ладони. По-моему, в этом нет ничего опасного для нас.

Наоборот, пусть смотрят на двух- и трехэтажные залитые электрическим светом дома наших колхозников! Село наше так красиво, что порой я сам бываю не в силах оторвать от него взгляда и, вместо того чтобы вести наблюдение за сопредельной стороной, разглядываю собственные владения. Дед Исидор говорил, что рассматривать чужой двор невежливо, да что мне делать? Чем заняться в течение восьми часов? Вот я и становлюсь невольно свидетелем того, что тут происходит - и у нас и у них.

Я знаю наизусть состав каждой семьи, знаю, у кого сколько коров и кур, знаю, кто, куда и зачем идет, когда возвращается, когда обедает, ложится спать и встает. Знаю, кто кого любит и кто кого ненавидит, - одним словом, знаю все!

Вот в том доме живет Али Хорава. У Али чудесный мандариновый сад, плодами которого частенько по ночам лакомимся я, Щербина и Пархоменко. Али не жалуется на нас.

Хорава - известный рыбак. Даже в полосу невезения, когда, казалось бы, выйди в море все население Лазистана, и то не будет поймана ни одна крохотная кефаль, - Али, приставив к глазам козырьком ладонь, посмотрит на море, спустит на воду лодку, покрутится часок у берега - и пожалуйста: наловит рыбы столько, что ее свободно хватит всему селу!

Наш начальник Чхартишвили очень уважает Али Хорава. Чего скрывать: кроме того, что Али снабжает заставу рыбой, он же является нашим надежнейшим барометром, а погода, как известно, на границе дело далеко не последнее. Взглянет Али на заходящее солнце, на небо, на облака, на море и никакой " переменной облачности", никакого " слабого до умеренного" ветра, никаких " незначительных осадков"!

- Майор, завтра на море будет волнение! - говорит Али, и мы спешим убрать с берега все наше имущество.

- Майор, завтра с гор спустится туман и пойдет дождь! - говорит Али, и мы усиливаем наряды.

- Майор, завтра ударит такая жара, что закипит море! - говорит Али, и на другой день от жары кипит море и задыхаемся мы.

Не было случая, чтобы Али ошибся в своих прогнозах.

Прекрасный человек Али Хорава! Высокий, худой - кожа да кости, с выгоревшими от солнца бровями и ресницами, он крепок и бодр, несмотря на свои шестьдесят лет. Время от времени Али навещает нас. Поднимается на вышку и долго смотрит туда, в ту сторону. Потом, тяжело вздохнув, спускается и уходит. О чем вздыхает старик? О могилах ли предков, затерявшихся на чужой земле? О близких ли ему людях, ставших столь далекими? Или о милой Лазети [Лазети, Лазистап - так называют область в Турции, населенную лазами. Лазы - этнографическая группа груяин. Основная масса лазов сейчас живет в Турции, незначительная часть - в Аджарской АССР, главным образом в пограничном селе Сарии], о ее убогих домишках, оборванных, босоногих детишках? Кто знает? Али молчит, и мы молчим. Как-то я предложил ему бинокль. Старик отвел мою руку и глухо проговорил:

- Не нужен мне бинокль. И без того я хорошо все вижу!

Рядом с домом Али стоит дом председателя колхоза - двухэтажный, красивый, богато обставленный. У председателя четверо детей, один лучше другого. Утром, уходя на работу, председатель обнимает и целует их. Любят крестьяне своего вожака. А вожаку приходилось нелегко: бедняга был вынужден выпивать по нескольку раз в День. Туристы, свои и чужие, гости, знакомые и незнакомые, командированные, руководящие и рядовые, так и валят сюда, в это изумительное по красоте, колоритности и богатству село, славящееся к тому же великолепным пляжем, и председатель должен каждого встретить, принять ну и, разумеется, угостить хоть одним стаканом вина.

Попробуй-ка тут выдюжить! И чтобы спасти любимого вожака, село специальным решением постановило назначить ему двух заместителей: по линии экскурсий и по части угощений. С тех пор председатель вздохнул свободнее.

У самой границы, почти под нашей вышкой, живет молодая вдова Феридэ. Муж ее Хасан погиб за год до моего приезда. Рассказывают, был он на редкость красивым парнем и утонул, вылавливая огромные бревна в разбушевавшемся море. Двое суток, пока искали тело Хасаиа, валялась на берегу Феридэ с разодранной грудью и окровавленными щеками. Потом она надела черное платье и заперлась в доме.

Каждое утро я вижу Феридэ. Она работает в мандариновом саду. С ней двое соседских детишек, девочка и мальчик, их оставляют ушедшие на работу родители. Дети ни на шаг не отстают от Феридэ, когда она присаживается отдохнуть, они обнимают ее, теребят за волосы, целуют. На селе говорят, что с того, дня, как погиб Хасан, никто не видел Феридэ улыбающейся. Я вижу смеющуюся Феридэ - она смеется с детьми, обнимающими ее в мандариновом саду. Лицо Феридэ, похожее на умытое дождем солнце, сияет, круглые плечи трясутся, подпрыгивает высокая грудь. Она ложится на спину, сажает детишек себе на грудь и о чем-то рассказывает им на своем красивом, сладком, словно песня, языке. Я любуюсь Феридэ, ее красотой, ее смехом и молю бога, чтобы и завтрашний день выдался погожим, чтобы и завтра пришла в мандариновый сад Феридэ.

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒