Думбадзе Нодар 10 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 10 из 12Следующая ⇒

- Понравилась статья?

- Очень!

- Вот видишь! Он того же мнения! - обернулась она к Геле.

- Нашла у кого спрашивать! Авторитет! - проговорил Анзор.

- Выносить сор из собственной избы, позорить собственный дом - это, по-вашему, честно? - спросил меня Гела.

- Конечно! - ответил я.

- И ты так думаешь? - обратился он к Вите.

- А ты хочешь, чтобы все думали по-твоему? - отпарировала она.

- Недостатки есть и у других, однако об этом никто не кричит! глубокомысленно заявил Анзор.

- Тем хуже для них! - вмешалась Мзия.

- Не обязательно сообщать всему миру, что у меня в доме урод, - сказал Гиви. - Вот я, например, имею машину, дачу, деньги. Кому это мешает? Я еще и другим помогаю. Что, плохо?

- А откуда все это? - спросила Мзия.

- От родного отца!

- А у него откуда? Ты не интересовался?

- Поди поинтересуйся! А мне наплевать!

- Не об этом речь... Что да откуда - об этом все сами расскажут в свое время... На допросе... Тут дело в другом:

в любви к родине! - сказал Кукури.

- По-твоему, Гурам не любит родину? - спросила Вита.

- Ничего себе любовь - позорить родину на весь свет! Ведь хорошего больше, чем плохого. Так зачем писать именно о плохом?

- Будет вам, привязались к одной статье! - вмешалась Дадуна. - Вот наш Джако любит родину, потому и пошел защищать ее! Ясно и просто!

- Значит, он любит родину сильнее, чем я? - спросил Гела, гордо оглядываясь.

Все заулыбались.

- Выходит, так! - изрек Анзор.

- Вот что я вам скажу, - начал я, стараясь не смотреть в сторону Анзора - один вид этого откормленного бугая вызывал во мне отвращение, - болтать о родине и любви к ней может каждый... Родину нужно любить делами... И то, что я раньше называл любовью к родине, это вовсе не любовь... Любовь к родине - это, оказывается, нечто другое.

- А что же, по-вашему? - поинтересовался Гела.

- Вы какую родину любите?

Гела смешался, заерзал в кресле, потом задумался и спокойно сказал:

- Я люблю родину красивую, частую... Я приветствую все прекрасное и ненавижу все плохое!

- Ненавидите?

- Очень!

- А что вы собираетесь делать с этим плохим?

- По крайней мере, я не выставляю его напоказ всему миру, как сделал это Гурам. И не бью себя в грудь:

дескать, мы во всем виноваты. Вот еще!

- Конечно, вывешивать грязное белье некрасиво. Но если сперва выстирать его, а потом уже вывесить - что тут плохого?

- Я не прачка! Я поэт!

- Я бы предпочел, чтобы вы были прачкой!

Анзор привстал...

- Сиди! - приказал ему Гиви. - Если спорить, так спорить.

Гела спросил:

- Объясните,, какую же родину любите вы?

- Такую, какая она есть! -, Точнее?

- Всякую: хорошую, плохую, красивую, уродливую, сытую, голодную, счастливую, несчастную... Такую, какая она есть. Понятно?

- Джако, как же так? - удивленно спросила Дадуна.

- А вот так! Родина, как говорит Константин Симонов, это не пирог: жрать начинку и выбрасывать корку!

И не кекс с изюмом - изюм мне, а остальное кому-то другому! Нет, любишь родину - люби ее всю целиком. Родина одна, и любить ее надо такую, какая она есть!

Я достал из кармана сложенный вдвое листок бумаги.

- Стихи? - ужаснулась Дадуна.

Все, кто помнил мои первые стихи, захихикали. Я выждал минуту и, когда в комнате наступила тишина, начал:

- " Дорогая мама!

Получил твою посылку и письмо. На письме - пятна.

Ты плакала, да? Зачем, мамочка? Чего ты беспокоишься?

Ведь не на войне же я! Вот пройдет этот год, и я вернусь.

А живу я очень даже хорошо. Сыт, одет, обут. Кино, танцы. Каждое воскресенье хожу в город. Под боком и море и горы. Да тут все вместе: горы, долины, море, зима, весна, лето, осень. Друзья и командиры у меня замечательные. И все меня любят и уважают. Я отличник боевой и политической подготовки. Правда, шпиона еще не поймал.

Друзья крепко меня хвалят, счастливые, говорят, у тебя родители, такого сына воспитали. Я уже писал, один из них - грузин Джакели, другой - наш земляк Пархоменко, здоровяк этакий. Посылаю тебе фотокарточку. Это мы втроем. Который смуглый, с усами, это Джакели.

А Грузия, мама, это вовсе не то, что Федорина Ксения брехала. Ты ей не верь, мама, врет она все. Вспоминать даже стыдно. Чай да мандарины, если хочешь знать, раз в десять больше трудов требуют, чем пшеница. А виноград - уж не говори! А грузины, мама, народ мягкий, ласковый, умный. Песни здорово любят. А за матерщину очень даже обижаются и ругань никому не прощают. Для друга не жалеют ничего, хоть дом собственный продадут, но и любви взаимной требуют. И этот Джакели парень что надо.

. Чудной такой: каждый день восходом солнца любуется и меня заставляет. А Ксению и вовсе гони из дому, врала она все, подлая. У Джакели матери нет, я ему твою фотографию показывал, говорит, на маму похожа. Как же, говорю, моя мать может походить на твою, она же русская.

А она, говорит, глазами похожа. Стало быть, правда это, не станет же он врать, да и польза-то какая? Джакели, когда нужно, клянется матерью. " Клянусь мамой! " - значит, все, что он сказал, святая правда. Это у грузин всегда так. И еще любят они свою Страну, ох как любят!

За Грузию они пьют, как за родную мать, и даже иногда плачут при этом. А страна и вправду хороша. Райская страна! Но я не дождусь, когда вернусь домой! Соскучился я, мама, по нашим степям, по нашим нивам! Вот лежит передо мной твоя посылочка. Хлеб пахнет нашим амбаром, сметана - нашей Буренкой, варенье - нашим садом, и вообще кажется, что вот стоит мне зажмуриться, сосчитать до трех, потом открыть глаза - и я уже дома, с вами, мои дорогие.

Так-то, милая моя мамочка. Потерпи немного, и я вернусь. Сдам в институт, заживем здорово.

До свиданья, родная. Привет всем нашим, соседям.

Целую тебя, твой сын Петро Щербина".

Я осторожно сложил письмо и взял свой стакан.

- Это письмо Щербина написал двадцать восьмого сентября. Двадцать девятого ночью он погиб. Щербина любил мать, любил друзей, родину, солнце. Он плакал над убитый медвежонком!.. Он любил жизнь! Я хочу выпить за Щербину.

Я встал. К моему удивлению, встали и другие.

- А что с ним случилось? - тихо спросил Гиви.

- Двадцать девятого ночью некий подонок, один из тех, кого здесь называли грязным бельем, собирался перейти границу, бежать туда... Щербина погиб, преследуя нарушителя.

- Ну и пусть бежал бы, раз ему не хотелось здесь жить, чего вы старались? - крикнул кто-то.

- Эх вы! Бездельники! Дармоеды! - Я не в силах был сдержать переполнившую меня злобу. - Какая от вас польза? И вы еще осмеливаетесь болтать о любви к родине? Плевал я на вас и на вашу любовь!

Я успел увидеть, как встал с места Анзор. Потом вдруг зазвонил огромный колокол, качнулась люстра, и на потолке, точно так, как тогда, полтора года тому назад у Дадуны, закружились фарфоровые слоники в карусели, и опять передо мной мелькали восседавшие на слонах девушки и парни. Лишь один, самый маленький слон, был без седока. " Это мой слон! - подумал я. Вот сейчас он поравняется со мной, и я вскочу на него!.. Вот сейчас...

Сейчас... " Слон промчался мимо меня. Я погнался за ним...

Настиг... Ухватился за спину, подпрыгнул и... опрокинулся на покрытый ковром пол...

. - Так ему и надо! - услышал я чей-то голос, и вдруг тьма поглотила меня...

... Когда я пришел в себя, в комнате было тихо. Я лежал на полу, и Дадуна платком вытирала кровь с моего разбитого лица. Рядом стоял Гиви, потирая левой ладонью свой правый кулак. В углу в кресле лежал окровавленный Анзор, над ним хлопотали девушки. " Работа Гиви! " - догадался я и постарался встать. Гиви поддержал меня.

Я огляделся. Удивленные, испуганные глаза смотрели на меня, и мне вдруг захотелось плакать.

- Ты что же это... Зачем ты так... Оплевал всех нас... - сказал Гиви.

- Извиняюсь!.. - проговорил я. - Я пойду...

Никто мне не ответил. А мне очень, очень хотелось услышать от них хоть одно слово - все равно какое. Но они молчали. Я прикрыл за собой дверь и спустился по лествиде. Ночной воздух приятно освежил меня. Я почуветвовал головокружение и присел на тротуар под деревом.

Долго сидел я, не думая ни о чем и не зная, как поступить дальше. В голове шумело.

Вдруг я почувствовал прикосновение чьей-то руки.

" Дадуна", - мелькнуло в голове, и мне почему-то стало не по себе.

- Нельзя так! Уж очень ты того... Резок, что ли!

Я поднял голову: надо мной стоял улыбающийся Гиви"

- Ну ладно, вставай! Ждем тебя.

- Нет, я уйду.

- Пошли, пошли! Не такие уж мы все уроды...

- Нет, я должен идти!

- Я провожу тебя.

- Не нужно.

- Чудак, отвезу на машине! А хочешь, махнем в Мцхета? Музыка, шампанское и все такое, а? Посидим до утра!

Пойдем, прошу тебя!

- Спасибо, не могу. До свидания.

- До свидания, - Гиви протянул руку. Рука была горячая, и он долго не выпускал моей ладони.

- Знаешь... Просьба у меня к тебе... Отдай мне то письмо...

Я взглянул на него. Глаза Гиви смотрели на меня умоляюще.

- Как брата прошу... Не откажи...

Я достал и молча протянул ему письмо Щербины.

- Спасибо! Большое тебе спасибо!

... Я шел не оглядываясь ж чувствовал на себе пристальный взгляд Гиви...

Дядя Ванечка не спал. Он сидел за столом и играл сам с собой в шахматы. При моем появлении он даже не поднял голову. Извинившись перед " противником" за допущенную невольную ошибку, он переставил обратно коня и лишь после этого взглянул на меня.

- Что с тобой, парень? - спросил он удивленно, Я прикрыл рукой лицо.

- Кто тебя так разукрасил?

- Побили, дядя Ванечка, - вздохнул я, , - Побили? - переспросил он, Да, - Покажи хоть одного человека, побитого тобой! Почему всегда бьют тебя? - обиделся дядя Ванечка,

- Что поделаешь!

- Кто же тебя побил?

- Тот же...

- Кто?

- Ну, тот... Который тогда... у Дадуны...

- Вот это да!.. Что же, опять плеснул в него коньяком?

- Нет. Просто отругал всех вместе - и гостей и хозяев...

- Почему так?

- Не знаю...

- Ты был прав?

- По-моему, да!

- А потом?

- Потом я извинился и ушел...

- Зачем же ты извинился?

- Потому что я был не совсем прав...

Дядя Ванечка умолк и вернулся к своим шахматам.

Я взглянул на доску - дядя Ванечка выигрывал.

Несколько минут длилось молчание.

- Этот Гела и его верзила товарищ, по-моему, нехорошие люди, - сказал я наконец.

- Ты почем знаешь, кто хороший, а кто плохой? - спросил дядя Ванечка.

- Гела пишет глупые стихи!

- Ну, это еще не грех!

- И корчит из себя гения!

- И это не преступление...

- А тот, второй, тот вообще кретин!

- - Быть кретином тем более не грешно!

- Они издевались надо мной, генералом называли!

Дядя Ванечка окинул меня взглядом и улыбнулся.

- Играй!

- Что тут играть, проиграю.

- Играй конем.

Я сыграл конем.

- А ты не думал о том, что иногда сам можешь выглядеть смешным? спросил он и пошел пешкой.

- Думал...

- Так почему ты считаешь, что они плохие, а ты хороший? Знаешь ли ты, что такое хороший человек?.. Играй!

Я, не думая, продвинул пешку.

- Это плохой ход! - предупредил он.

- Лучшего не вижу, - ответил я.

Дядя Ванечка смешал фигуры и вздохнул:

- В том-то и несчастье, что не видишь... Ответь: ты знаешь, что такое хороший человек?

- Вы, например! - сказал я искренне.

Он задумался.

- Да, знаю, я нравлюсь тебе... Но это еще ничего не значит.

- Почему?

Дядя Ванечка улыбнулся: - - Хотя бы потому, что у тебя еще сомнительный вкус... Хорошее и дурное каждый понимает по-своему...

Вот слушай: недавно я нашел на улице сто пятьдесят рублей. Сдал, конечно, в милицию... На другой день, вижу, в газете заметка под рубрикой " Достойно подражания".

Дескать, гражданин И. С. Котинов нашел деньги и тотчас же сдал органам милиции. Так поступают... и так далее.

Понимаешь? Меня похвалили за то, что я не вор, что я не присвоил чужие деньги...

Дядя Ванечка встал, прошелся по комнате. Встал и я и принялся укладывать свой чемоданчик.

- Успеешь уложиться. Приложи-ка лучше примочку к губе и ложись! посоветовал дядя Ванечка.

- Я должен ехать, дядя Ванечка.

- Куда, бичо?

- К себе, на границу.

- Как на границу? Ведь ты приехал на неделю?

- Да, но сейчас хочется обратно... Здесь мне нечего делать...

- С ума сошел! Что я скажу Шуре, твоему деду? Приехал, подрался, набили ему морду, и уехал обратно? Так, что ли?

- А вы вообще ничего про мой приезд не говорите.

Какой смысл? Через полгода вернусь насовсем...

- Может, передумаешь, а?

- Нет, дядя Ванечка, не просите, пожалуйста. Я должен ехать!

- Слушай, мальчик, может, я тебя чем-то обидел?

- Что вы, дядя Ванечка, дорогой! Наоборот, я очень вам благодарен! За все! - Я подошел к нему и поцеловал в щеку.

- На чем же ты сейчас поедешь? - спросил дядя Ваяечка, протирая глаза.

- Доберусь как-нибудь...

- Ну ладно, езжай, сынок! - сказал он после недолтого молчания.

Я взял свой чемодан и направился к двери. Прежде чем выйти, я обернулся и спросил:

- Дядя Ванечка, как вы думаете, какой я человек?

Я ждал ответа с волнением. Дядя Ванечка задумался, потом на его лице мелькнула добрая улыбка и голубые глаза весело замигали.

- Ты еще не человек, мой дорогой, а всего-навсего мальчик. Вернее, ты доброе тесто, которое следует еще порядочно перемесить. Понял?

- Ну что вы, дядя Ванечка, - усмехнулся я, - по-моему, меня достаточно уже месили!

- Погоди, не то еще будет! - громко рассмеялся он,

- Ладно. До свидания, дядя Ванечка!

- Будь здоров, сынок!

В предрассветном сумраке тихо шелестели листьями акации и чинары. Приятно ласкал лицо легкий ветерок.

То здесь, то там в окнах зажигались огни. Тбилиси пробуждался.

Было уже темно, когда я добрался до села. На селе, как правило, засыпают рано, поэтому все вокруг было объято тишиной. Кое-где в окнах мерцал свет. В части меня не ждали, да и я не особенно спешил. Медленно шагал я по проселочному шоссе, с наслаждением вдыхая влажный ночной воздух, напоенный ароматом моря и созревших цитрусов. По обеим сторонам шоссе тянулись мандариновые деревья, усыпанные золотистыми плодами. Забравшись в сад, я наполнил карманы мандаринами и продолжил. путь. Вот и сельсовет. Здесь поворот направо, и шагов через сто покажется наша застава. Но я почему-то свернул с шоссе и пошел по тропинке, круто взбиравшейся по холму. Плохо соображая, куда и зачем иду, я векоре очутился у ворот дома Феридэ. С бешено бьющимся сердцем, словно вор, я огляделся кругом и, убедившись, что никто меня не видит, тихо приоткрыл калитку. На цыпочках подошел к дому. В одной из комнат на верхнем этаже горел свет. Я поставил чемодан под лестницей и стал подниматься по ступенькам. У дверей я остановился, перевел дыхание. Колени дрожали, и сердце, казалось, вот-вот вырвется из груди.

- Феридэ! - позвал я, хватаясь за дверную ручку.

Прикосновение холодного металла отрезвило меня.

- Феридэ! - повторил я.

Комната безмолвствовала.

- Феридэ! - повысил я голос и чуть нажал на ручку.

Дверь со скрипом отворилась. Я вошел в комнату, закрыл за собой дверь и прислонился к ней спиной. В комнате не было никого. На тахте белела женская шаль, лежала раскрытая книга. В камине потрескивали дрова.

- Феридэ, где ты, выходи! - произнес я с мольбой. - Это я, Автандил Джакели... Выйди, я лишь взгляну на тебя и уйду. Клянусь матерью!

- Что тебе нужно, парень? Зачем ты пришел? - донесся из другой комнаты глухой голос Феридэ.

Я почувствовал, как радостно затрепыхалось сердце в моей грудя, как свободно вздохнули легкие и как потеплели, ладони.

- Ничего мне не нужно, Феридэ, хочу только взглянуть на тебя. Покажись, прошу тебя!

И словно сказочная русалка, вышедшая из воды, словно ангел, спустившийся с небес, в комнату вошла Феридэ.

Не сводя с меня настороженного взгляда, она подошла к камину, уселась на стул и сложила на коленях свои длинные красивые руки.

- Ну, что тебе нужно? - спросила она.

Я хотел подойти к ней, но не смог сдвинуться с места.

- Я же просила тебя не ходить ко мне, - сказала она с упреком.

- Просила. Но я не смог пересилить себя... Вот пришел, увидел тебя, теперь уйду...

- Увидел? Теперь уходи.

- Не гони меня, Феридэ! Побуду еще минуту...

- Ты ведь уехал в Тбилиси?

- Не вытерпел там. Без тебя не вытерпел!

- Врешь!

- Зачем же я тогда вернулся?

- Этого я не знаю...

- Так знай: из-за тебя, Феридэ!

Она улыбнулась.

- Чему ты улыбаешься? - Врешь ты все...

- Не вру! Раньше я думал, что ты нравишься мне, Теперь понял: я люблю тебя!

- Когда же ты успел влюбиться в меня?

- Два года... Два года я, оказывается, люблю тебя.

- Не говори так, парень... А вдруг я поверю тебе, что тогда? Нельзя так шутить с женщиной! - сказала она серьезно.

- Феридэ, клянусь матерью, я не шучу! Я очень тебя люблю, очень!

- А меня ты не спрашиваешь?

- Потому и пришел к тебе!

- Так знай, парень: я еще от той любви не пришла в себя... Не губи и не срами меня... Не ходи ко мне... Зачем людям давать повод для разговоров о том, чего нет и быть не может?

- Никто меня не видел, Феридэ! И потом, что в том дурного и зазорного, если я люблю тебя? Хочешь, я сейчас закричу об этом на все село?

- Авто, ты думаешь, о чем ты говоришь?.. Умоляю тебя, не смотри на меня такими глазами!.. Ты еще молод, не осилить тебе мою любовь!.. Не губи меня, не своди с ума!.. Хватит мне своего горя!.. - Голос Феридэ задрожал, глаза ее наполнились слезами.

Я подошел и опустился перед ней, как перед иконой, на колени.

- Феридэ, дорогая моя, я люблю тебя больше всего на свете, сильнее самого себя! Я не вру, Феридэ, поверь и полюби меня, полюби!.. - Я обнял и осыпал поцелуями ее колени.

- Успокойся, Авто, успокойся... Верю я, верю тебе...

Но не надо этого, поверь и ты мне, не надо!.. Подумай обо мне, Авто, пожалей меня, пожалей!.. - Она высвободила руку и стала нежно гладить меня по голове. Я плакал от счастья, от переполнившего меня неизмеримого счастья.

Успокоившись, я взглянул на Феридэ. Она улыбалась, и по бледному ее лицу текли слезы.

- Встань, Авто, отойди!

Я встал, поплелся к столу, сел. Мы долго смотрели друг. на друга.. Феридэ заговорила первая.

- Не смотри на меня так, не смотри! Сколько раз просить тебя! - Она закрыла лицо руками. - Я все знаю!

И почему тебя отпустили в Тбилиси, и как погиб Щербина, и как вы ловили нарушителя... Все знаю... Знаю и то, что ты хороший парень, что тебе сейчас очень, очень не хватает чего-то, может, любви... Ты ищешь ее и думаешь, что нашел мою любовь... Но вот этого я не знаю... Не знаю, ради меня ли ты вернулся из города? И потому я боюсь...

Боюсь... Ты и сам-то не уверен, что это так... - У нее опять сорвался голос и задрожали плечи.

Я встал. Феридэ убрала руки с лица и крикнула:

- Не подходи!

- Феридэ...

- Уходи, Авто, оставь меня!.. Уходи...

- Хорошо, я уйду, Феридэ... Позволь мне прийти к тебе еще раз... Вот так, просто прийти и смотреть на тебя...

- Уходи и не спрашивай сейчас ни о чем... Потом...

В другой раз...

- До свидания, Феридэ...

- Уходи, ради бога, уходи, Авто...

После гибели Щербины к нам из комендатуры прислали солдата, низкого, плотного крепыша. Он тихо вошел в комнату и нерешительно остановился у койки Щербины.

Мы с Пархоменко на моей койке играли в шахматы.

- Здравствуйте! - сказал он и поставил на пол чемодан.

Мы кивнули ему и продолжали играть.

- Меня направили к вам... Старшина Зудов направил, по приказу майора Чхартишвили... - сказал он тихо.

Пархоменко встал.

- Как фамилия? - спросил он, окинув новичка критическим взглядом.

- Луговой Владимир Петрович!

- Откуда сам?

- Из Серпухова.

- Подготовку прошел?

- Конечно!

- Ну-ка поди сюда!

Луговой подошел.

- Присаживайся! - Пархоменко уселся за стол. - Садись, садись!

Луговой сел. Пархоменко расстегнул правый рукав и уперся локтем в стол, - Дай руку.

Луговой помялся, потом тоже расстегнул рукав и протянул руку.

- Держись, парень! Посмотрим, каковы орлы на Серпуховщине!

Рука Лугового утонула в огромной ладони Пархоменко,

- Джакели, считай! - бросил он мне.

- Раз, два, три!

И в тот же миг две руки, спецившись в мертвой хватке, слегка задрожали. Прошла минута, другая, третья...

Лицо Пархоменко покраснело, на его широком лбу вздулись жилы... Он с шумом выдохнул воздух и жадно, словно выброшенная из воды рыба, открыв рот, набрал в легкие свежий воздух. Это движение оказалось для него роновым. Кулак Лугового чуть заметно качнулся влево, потом медленно, медленно стал нагибаться к столу, увлекая руку Пархоменко. Луговой побледнел, голубые его глаза налились кровью. Еще мгновенье - и рука Пархоменко с глухим стуком упала на стол.

Луговой вытер пот с лица. Пархоменко сидел не двигаясь и, тяжело дыша, изумленно смотрел на свою ладонь,

- Ты кто? - спросил наконец он упавшим голосом.

- Чемпион Серпухова по поднятию тяжестей, - ответил Луговой, виновато улыбаясь.

- Чего же ты сразу не сказал? Чуть было кишки у меня не оборвались! Пархоменко встал и пересел на койку.

- А это так... Ты сильнее меня, только у меня рука лучше натренирована, - успокоил его Луговой.

- Натренирована... Ничего себе тренировка... - пробормотал Пархоменко. - А ты собак не боишься?

- Чего их бояться-то...

- Ну, коли так, быть тебе отныне хозяином Акбара!

- Воля ваша... - согласился Луговой.

- А теперь давай знакомиться... Я Пархоменко, это Джакели, наш старшой!.. Ну, мы с тобой уже пожали друг другу руки, поздоровайся теперь с ним!

Луговой вытянулся, откозырял мне и протянул руку, Я крепко пожал его сильную и в то же время удивительно приятную ладонь.

- Теперь отдохни, ночью нам в наряд, - сказал я ему и вернулся к шахматам.

Луговой сел на койку Щербины и стал скидывать сапоги. Услышав скрип койки, Пархоменко подскочил как

ужаленный и взглянул на меня. Я отвел глаза. Он встал, прошелся по комнате, выпил воды и вдруг обернулся к Луговому.

- Володя!

- Слушаю! - поднял тот голову.

- Володя, пожалуйста, не ложись на эту койку... Луговой непонимающе взглянул на Пархоменко, потом на меня.

- Прошу тебя... Эта койка... На ней никто не спит и не садится... Это... понимаешь... Это койка Щербины...

Луговой быстро вскочил с койки и стал поправлять смятое одеяло.

- Ты не обижайся, Володя, - продолжал Пархоменко, - Щербина... Ты слышал про него?.. Ложись вот на мою койку, отдохни... Я сейчас принесу новую... Только не обижайся, прошу тебя, ладно?

- Ребята... Да что вы... Извините меня... Щербину...

Конечно... Но я ведь не знал... Извините... - Луговой покраснел от волнения.

Я почувствовал, как к моему горлу подступает горький комок, и отвернулся. Пархоменко выпил стакан воды и вышел из комнаты. А побледневший, растерявшийся Володя со стаканом в руке стоял и моргал полными слез главами...

Знойная лунная июльская ночь... Я, Пархоменко и Луговой сидим, расстегнув гимнастерки, в секрете и всматриваемся в даль. В ночном бинокле нет нужды - освещенное серебристым светом луны село как на ладони...

Ничто не нарушает тишины - лишь изнемогающий от жары Акбар, высунув язык, дышит громко.

... Жизнь на границе улеглась в обычное свое русло.

Опять потянулись спокойные, мирные, похожие друг на друга дни... Неделю назад прошел сильный ливень. Пришлось перепахивать контрольную полосу, восстанавливать поврежденную связь... И снова жара - не знаешь куда от нее укрыться...

Наш писатель, собрав материал, возвратился в Тбилиси. Как-никак мы привыкли к нему. Не знаю, сочинял он или говорил правду, но рассказывал интересные вещи.

Провожали его всей заставой торжественно - с оркестром, танцами, песнями. В тот вечер произошло странное событие: на наш концерт пришла Феридэ. Она не пела, не танцевала - сидела молча и смотрела. Я хотел было подойти к ней, но она глазами приказала: " Не смей! " И я повиновался. Потом она ушла. Концерт длился до полуночи.

В заключение Мдинарадзе поднялся на сцену и произнес прощальную речь. Поблагодарил всех нас, наговорил с три короба: дескать, так и так, напишу, говорит, про вас, про границу. А что напишет, когда писать-то не о чем? Да я кто его проверит? А бог с ним, пусть пишет что хочет, лишь бы получилось складно, пусть присочинит малость...

Про Щербину, говорит, напишу. Посмотрим...

... На той стороне запустили белую ракету. Она взвилась высоко в небо, с минуту повисела над селом, потом зигзагами пошла вниз, на полпути погасла и упала где-то в кустарнике. Акбар вскочил.

- Лежать! - приказал Луговой. Собака, взвизгнув, покорно легла.

... Да, о писателе... Проводили мы его, и опять стало по-прежнему скучно и однообразно... Правда, за последнее время участились экскурсии туристов. Бывают дни, приходится по три, по четыре раза встречать их, отвечать на одни и те же вопросы... Щербина умел с ними ладить, У нас с Пархоменко не получается. А Лугового вконец измотал этот страшилище Акбар...

Взвилась еще ракета.

- Что они, взбесились там, что ли? - проворчал Пархоменко.

- Ищут, наверно, чего-то, - сказал я.

- По-моему, от скуки, - добавил Луговой.

- Вставайте, пройдемся по участку! - предложил я.

Луговой с собакой пошел вперед, мы - за ним. Толь

ко мы подошли к мостику, турки запустили третью ракету.

- Тут что-то не так! Может, позвоним на заставу? - спросил я.

- Чего звонить, не видят сами, что ли! - ответил Пархоменко. Он снял с плеча автомат и ускорил шаг. Я подошел к столбу и включил телефон.

- Дежурный слушает!

- Говорит Джакели. Турки запускают ракеты!

- Знаю.

- Что нам делать?

- Вести наблюдение.

Я выключил телефон.

Мы дошли до границы нашего участка и повернули обратно. Только мы засели, как с той стороны вновь взвилась ракета. На сей раз она вспыхнула довольно низко и, шипя, опустилась почти у самой нашей вышки.

- Ну и люди! - возмутился я. - Затеяли тоже игру!..

Мы поудобнее расположились по своим местам.

- Закурим, что ли? - предложил Пархоменко.

Я достал измятую пачку " Примы" и извлек из нее последнюю сигарету. Эх, к нам бы сейчас писателя Мдинарадзе! Целых два месяца мы добросовестно уничтожали его неиссякаемые запасы " Кента"! Вот было здорово!.. Что ж, придется удовлетвориться матушкой " Примой"!

Я чиркнул спичкой, и тотчас же резкий порыв ветра погасил пламя. Я взглянул на небо: белые рассеянные облака плыли в сторону моря. Неужели опять к дождю? Опять перепахивдть контрольную полосу, восстанавливать связь, поправлять ступени... Невеселая перспектива!.. Кое-как я раскурил сигарету. Ветер усилился.

- Хорошо-о-о!.. Наконец-то вздохнул свободно! - произнес удовлетворенно Пархоменко, подставляя ветру распахнутую грудь. Потом вдруг обернулся ко мне: - Э-э, хватит тебе! Давай " сорок"!

Я протянул ему сигарету. Он сильно затянулся и поперхнулся.

- Черт! Не табак, а... Возьми-ка. На! - Он передал почти докуренную сигарету Луговому.

- Что я, пепельница? Курить здесь нечего! - заворчал Луговой, но окурок тем не менее взял.

- Сигарета не собака, сама за тобой не погонится! Ее нужно купить! произнес назидательно Пархоменко.

Порывы ветра становились все сильнее.

- Не нравится, братцы, мне эта музыка! Пахнет дождем! - поморщился Луговой.

- Этого еще не хватало! - откликнулся Пархоменко.

Новый порыв ветра швырнул нам в лицо свежевспаханную землю с контрольной полосы.

- Пропади ты пропадом! - воскликнул я, протирая глаза.

И в тот же миг раздался тревожный крик Лугового:

- Ребята, огонь!

Мы вскочили. Напротив нашей вышки, там, где недавно упала турецкая ракета, поднялось пламя.

- Пархоменко, ракету! - крикнул я.

- Какую? - спросил он, выхватывая ракетницу. - Красную!

Ракета взвилась в небо, озарив границу багряным светом. Я подбежал к телефону.

- Дежурный слушает!

- Я Джакели!

- Что там у вас происходит? Чья ракета?

- Наша! Пожар здесь! Дай майора!

- Товарищ майор! Докладывает рядовой Джакели.

Вспыхнул пожар!

- Где?

- Под самой вышкой!

- Территория?!

- По-моему, не наша! - Сообщите всем участкам! Иду к вам!

Спустя пять минут он был у вышки. Я смотрю на него и спрашиваю:

- Стой, кто идет?

- Чхартишвили,

- Пароль!

Он плюнул в сердцах, но ответил:

- " Чайка"! Ответ?

- " Мак"! Так вот. Соседи просят помочь. Мы получили разрешение...

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 7 8 91011 12 Следующая ⇒