Думбадзе Нодар 2 страница

И, глядя на слезы, градом катившиеся по бледным щекам своей красавицы жены, заплакал Исидор Джакели.

Сперва тихо, без слов, потом громко и наконец навзрыд, глотая слезы, задыхаясь. И вдруг почувствовал он, как горькая соленая слеза капнула на теснившую его грудь тяжелую глыбу, как раскололась глыба, еще и еще, и как растаял, растворился в слезах камень. Вздохнул всей грудью Исидор, дал волю душившему его чувству и завыл, зарычал на весь дом:

- Минаго! Ушел, гадина? Где ты, трус? Где ты, подлец?

- Нет их, Исидор! Сгинули меньшевики! Сбежал в Турцию Минаго! Уймись, хватит с тебя! И с меня хватит!

Пожалей же женщину, горе ты мое!..

... Успокоился дед мой Исидор Джакели. В конце 1925-го родился у него сын Гавриил - Габо, мой отец. Израсходовав на радостях весь запас пороха и пуль, дед пошел к колодцу и швырнул туда свой маузер.

- Все! Больше ты мне не понадобишься!

Исидор Джакели ошибся.

В начале 1943 года ушел на войну мой отец - восемнадцатилетний Габо Джакели.

" Красноармейский привет, отец!

Пишет твой сын Габо.

Те четыре килограмма чеснока очень мне пригодились.

Они уже кончаются, и я просто не знаю, что делать дальше. Какого черта таскал я чемодан проклятых груш, лучше бы взял чеснок! Ребята сперва ругались - дышать, дескать, нельзя, воняет чесноком. А теперь в ногах у меня валяются - дай да дай! В наших условиях головка чеснока - все равно что один танк. Ну не танк, так пулемет. А почему я пишу об условиях? Потому, очень даже тяжелые условия. Представь себе большой окоп в человеческий рост.

А вода в нем до самого горла. Ну не до горла, так до поясницы. Одно утешение - лягушек нет. А перед нами немцы. Ты не поверишь - вижу их собственными глазами.

Ночью, когда кругом тишина, слышны их голоса. В нашей роте восемь грузин, шесть армян и двадцать один русский.

Не знаю, чего мы ждем или чего немцы ждут. Вот уже неделя, как мы стоим так и смотрим друг на друга. Сушиться вылезаем ночью, днем никак нельзя высунешь голову, и поминай как звали. Это письмо тоже ночью писал, извини, если что не так. Вчера вздремнул в окопе стоя.

Приснился страшный сон. Пришла красивая молодая женщина, вся в белом. Принесла охапку дров, развела костер.

Усадила меня рядом, согрела, высушила. Потом сняла теплые шерстяные носки, отдала мне. Сама босиком пошла по снегу. Я погнался за ней.

" Кто вы? " - спросил.

" Не все ли равно? Ты меня не знаешь", - ответила она.

" Нет, скажите, может, встретимся еще", - попросил я.

" Не дай бог! " - сказала она и нежно погладила меня по голове.

" Я вам очень благодарен. Если б не вы, замерз бы".

" Да спасет тебя бог от пули, а холод не беда, - сказала она. - Ну, прощай! "

" Я не уйду, пока не узнаю, кто вы".

" Иди к костру. И позови товарищей, пусть греются.

Иди, завтра я вернусь".

" Завтра... Завтра, может, и не будет меня. Вон там, перед нами, немцы".

" Завтра они уйдут. Ночью уйдут. А ты что, боишься смерти? "

" Боюсь".

" Это ничего. Человек тот, кто боится, но преодолевает страх. Не ведают страха безумные".

" Раньше я очень боялся. Теперь привык".

" Страх не позор. Поддаться страху - вот что плохо.

Твой отец боялся - и все же полез на купол! Боялся г- и все же одолел Минаго. И я боюсь! О, как я боюсь за тебя, сын мой! Ведь я ушла, ни разу не поцеловав тебя... "

Я упал на колени, заплакал, стал целовать ей руки.

Отец, или я с ума сошел, или действительно видел свою мать! Она была совсем-совсем такой, какой ты ее описывал...

Разбудил меня Гургенидзе. " Чего, говорит, скулишь? "

Я рассказал про свой сон. " Это, говорит, хороший сон, к долгой, говорит, жизни".

Ну, пора кончать, отец. Как там у вас дела? Как поживают соседи? А что наш учитель алгебры? Если б не война и меня не призвали бы в армию, он так и не выставил бы мне отметку. Мой аттестат получил? Спрячь, пожалуйста, пригодится. Решил после войны поступить на стоматологический. Это будет, пожалуй, очень нужная профессия.

Только в нашей роте пятнадцать человек без зубов.

Я жив, здоров.

Привет нашим девочкам и поздравь их с праздником.

До свидания. Целую, твой сын Габо.

9 марта 1943 года".

Безлунная ночь, но небо все усыпано звездами. Красота какая! Диву даешься: почему под таким красивым небом должно совершаться столько зла и грязи! Вспоминаются слова отца:

" Красивая была баба Кесария, да что толку: белье не меняла, от грязи вся провоняла... "

На мой вопрос, откуда ему знать про Кесарино белье, отец отвечал:

" Слышал эту присказку от отца... "

Кто-то пробирается по окопу. Противно чавкают полные воды сапоги.

- Эй, кто там бродит? - спрашиваю.

- Это я, старшина Петров. Джакели, Батюк, Виноградов, к старшему лейтенанту!

- Виноградов и Батюк в другом конце окопа.

Старшина уходит. Спустя несколько минут мы в землянке старшего лейтенанта Шмидова. Он чуть старше меня. Приказы отдает с таким выражением лица, словно боится, что их никто не выполнит. Петров докладывает:

- Товарищ старший лейтенант! По вашему приказанию...

- Садитесь, ребята!

Старший лейтенант берет с тарелки крохотный окурок и, наклонившись к свечке, старается прикурить. Смешно вытянув губы, он долго пыхтит и чмокает губами. Наконец свечка гаснет.

- А, черт, чтоб тебя!.. Петров, зажги!

Петров зажигает свечку. Воды в землянке чуть меньше, чем у нас в окопе, - настолько, насколько положено ей быть меньше в землянке командира роты.

- Промокли, ребята, а?

- Промокли, товарищ старший лейтенант! - отвечает Батюк.

- В общем, так: вызывать добровольцев нет времени.

Сейчас час ночи. Светает в пять. До немцев метров шестьсот. Час туда, час обратно, полчаса на операцию в окопе.

Окоп вам знакомый - сами небось копали месяц тому назад. Вопросы есть? Нету. Старшим назначаю Джакели.

Конкретного задания не будет. Сделаете, что сможете. Документы сдать старшине... У меня все. Выполняйте приказ!

Из окна первым вылез Батюк. С минуту он лежал без движения, потом пополз вперед. За Батюком последовал Виноградов. Потом пошел я. Ползли с интервалом в пять метров. Пройдя метров двести, я подал сигнал. Ребята замерли, потом подползли ко мне.

- Что делать? - спросил Виноградов.

- Я обойду окоп слева. Подойду как можно ближе - если не заметят, конечно. Там за окопом лес. Не может быть, чтобы они не вылезали бы сушиться. В том лесу, наверно, и сушатся. Там мы устроим засаду, Батюк пойдет со мной. Ты подползи метров на тридцать, приготовь пулемет и жди. Не стрелять, пока немцы не откроют огонь. Понятно?

- Понятно, - ответил Виноградов.

- Тогда пошли!

... Мы с Батюком поползли влево. У немецкого окопа очутились неожиданно - у меня даже дыхание сперло. Батюк снял с пояса ручную гранату. Я осторожно взял его за плечо, потянул к себе. Он молча придвинулся. Полтора часа уже прошло... Еще столько же, и настанет утро... Плохи наши дела! Ах, как бы превратиться в крота: зарылся бы в землю здесь, у окопа, и вылез аж у самой опушки. Вот было бы здорово!.. Я взглянул на Батюка. Он всем телом прижимался к земле и, ей-богу, тоже мечтал превратиться в крота.

Мы подползли к лесу, когда до рассвета оставалось не больше часа. Теперь все кончено: оставшегося времени нам не хватит даже для возвращения обратно. А минуты бегут, бегут, и часы тикают так громко, словно хотят оповестить весь мир - вот, мол, здесь он, мой хозяин.

- Сколько времени нам еще осталось, Джакели? - шепчет Батюк.

- Много, Коля, не бойся! - отвечаю я.

- А все же?

- Два часа.

- Ого! - удивляется Батюк.

Мы залегли за кустарником. Молчим.

- А знаешь, - шепчет Батюк, - теперь мы кругом среди немцев: спереди немцы и сзади немцы... Дошли б уже до самого Берлина. По дороге знаешь сколько бы достали " языков"...

... А из окопа никто не поднимается. Неужели, черт возьми, у них сухо? Когда мы отходили, там воды было по колено. Куда же она девалась?.. Время-то бежит, бежит...

А?! Что это?! Поднимается! Вот он наконец-то, немец! Перевалил через бруствер. Ползет к лесу... Приблизится к кустам, скинет брюки, выжмет, повесит на кусте...

Я подкрадусь к нему... Как " же его взять? Ножом к горлу.

Нельзя. Надо брать живым... Стукну по голове ручной гранатой... Чтоб не было шума от падения, подхвачу падающее тело руками, взвалю себе на спину... И - айда.

- Батюк, видишь? Ползет!.. - шепчу я и чувствую, как на лбу выступает холодная испарина.

- Кто ползет?

- Немец!

- Где?

- Да вон же! Смотри!

Батюк пристально вглядывается в поле. Потом удивленно смотрит на меня.

- Ты что, Джакели?

- Батюк, ты никого не видишь?

- Вижу, светает, Джакели, вот что я вижу! - Он аккуратно разложил перед собой ручные гранаты. - Прощайся с жизнью, брат. Не выбраться нам отсюда, как не видать собственных ушей... Эх ты, Иван Сусанин! Куда ты меня завел?!

Гавриил Джакели, конец твоей молодой жизни! Одно дело тебе получили, и то ты с треском провалил. Встань же! Иди вперед! Ступай к окопуГ Шагай смело вперед пли же дождись ночи и удирай с позором, уноси ноги!..

" Боюсь, очень боюсь".

" Это ничего. Человек тот, кто боится, но преодолевает страх. Не ведают страха безумные. Встань! "

" Не могу".

" Дай руку, я помогу".

" Кто вы, скажите, кто? "

" Я мать твоя... "

Я встал, выпрямился и с автоматом наперевес двинулся к немецкому окопу.

- Джакели, - зашипел Батюк, - обалдел, что ли? - Он схватил меня за ногу.

Я высвободил ногу и пошел дальше.

- Габо! - крикнул Батюк. Я не оглянулся.

Я шел лицом к своим, к востоку. А навстречу мне, оттуда, с востока, с нашей стороны, струился свет. Светлое огромное сияние шло с востока навстречу мне не спеша, медленными, богатырскими шагами. И я шел с автоматом наперевес навстречу смерти, притаившейся вот там, в немецком окопе... Вот сейчас застучит - резко и противно - автомат. Я схвачусь за грудь, медленно опущусь на колени, потом упаду лицом вниз, чувствуя на губах приторносоленый вкус крови... Потом я перевернусь и попытаюсь встать, как это делают солдаты в кинофильмах... Кто-то прижался плечом к моему плечу, и я понял, что это был Батюк. Теперь мы шагали вместе, и до окопа было не более десяти шагов. Рассвело. Я видел бледные щеки Батюка и его руки, застывшие на автомате. Что же. немцы? Неужели спят? Ну и пусть! А пока они спят, ты, Гавриил Джакели, иди вперед, беги навстречу свету, который идет оттуда, с востока. Десять шагов, восемь, шесть, четыре, два...

- Мама-а-а! - вырвалось у меня. Я закрыл глаза, спрыгнул в окоп и нажал спуск автомата.

- Ура-а-а! - донесся до сознания крик Батюка, и потом уже я не слышал ничего, кроме непрерывного, заполнившего весь мир треска: тра-та-та-та...

... Когда кончились патроны и унялась дрожь в руках, я бросил автомат, сорвал с пояса гранату и открыл глаза.

Передо мной был пустой окоп. В двух шагах от меня лежал с раскинутыми, как у Христа на распятье, рукг. ми немец. Рядом с ним застыл другой труп: руки охватили голову, склонившуюся к земле. Вокруг валялись пулеметы, автоматы, консервные банки, разодранные одеяла, куча стреляных гильз. Не понимая, что происходит, я медленно пошел по окопу. Вот еще труп, еще... Одеяла, плавающие в воде, пустые консервные банки... У меня подкосились ноги, тяжелый горький ком подкатил к горлу.

Я опустился прямо в воду, положил голову на колени и громко зарыдал.

Бедный Гавриил Джакели, зачем ты шел на смерть?

Зачем ты боролся со страхом? Чтобы очутиться в пустом окопе?

- Батюк, что это такое? - спрашиваю я, всхлипывая, у бледного как полотно Батюка.

- Ну, будет, будет! - бормочет он и садится в лужу рядом со мной.

- Нет, ты скажи! Ты объясни, как же это так?!

- Да кто мог подумать!.. Ушли, видать, мать их... Мы же не знали...

- Что нам теперь делать? Окоп-то пуст?

- Тю-тю... Нашел о чем думать! Впереди-то окопов знаешь еще сколько!.. Ладно, не плачь, и без твоих слез здесь полно воды! - Батюк улыбается жалкой, вымученной улыбкой, и слезы, не переставая, льются из его голубых глаз.

... Я спал весь день, и весь день у моего изголовья стояла женщина в белом. Она улыбалась.

" Они, оказывается, на самом деле ушли, - говорил я. - Вы сказали, что они уйдут ночью. Они и ушли. Но я не знал этого, клянусь, не знал. Я шел на верную смерть.

Клянусь, боялся, но шел".

Женщина в белом улыбалась. Потом она исчезла, растворилась в тумане, и там, где только что стояла женщина в белом, появился костер, огромный, с синеватым пламенем, веселый костер. Я, Батюк и Виноградов сидели и грелись у костра, озябшие, промокшие, измученные.

Ночью нас вызвал Шмидов.

- Ребятки, хорошие мои, я вас представил к награде!

- За что же, товарищ старший лейтенант? - спросил я.

- За пустой окоп! - улыбнулся он и протянул мне папироску.

... С войны отец вернулся с четырьмя орденами, тремя медалями, двумя костылями и слегка заплетавшимся языком. Когда моя мать Манана вышла за него замуж, родные ее, оказывается, разбушевались:

- Отец - Рыло, сын - хромой и заика, какие же у них пойдут дети?

Позже, когда я появился не хромой и не заика, родня простила мать...

... Я хорошо помню мать. Была она высока, стройна, бела. Глаза у нее были огромные, голубые, а волосы - иссиня-черные. Каждое утро она пришивала мне белоснежный воротничок, потом брала за руку, вела в школу и сдавала учителънице Нуну. После уроков встречала у подъезда и вела за руку домой. Мягкие, нежные, теплые руки были у моей матери Мананы. Я замечал: на улице на маму часто оглядывались мужчины, иногда и женщины. Помню, однажды, когда мы возвращались из школы, какойто дядя оглянулся на маму да так и продолжал идти с повернутой назад головой.

- Ух, какая прелесть! - громко произнес дядя и тут же налетел на дерево.

- Ух, какая прелесть! - крикнул я и рассмеялся.

Мать сильно дернула меня за руку и ускорила шаг.

Наш подъезд убирала красивая курдянка Сара. Она же выносила мусор. Когда не было воды, Сара приносила ее со двора. У Сары был сын, мой ровесник Або. Он называл меня Джако, а я его - Пучеглазом, потому что он ел много луку и глаза у него часто краснели и слезились.

Иногда за мусором приходил Або.

- Тетя Манана, мусор нету? - спрашивал он.

- Есть, Або, есть! - отвечала мать.

- Давай сюда!

Або уносил ведро с мусором, потом возвращался, ставил пустое ведро на кухне и заходил в мою комнату. Он любил рассматривать иллюстрированные книжки.

- Джако, когда этот пожарник сломал, ты его не бросал, ты его мне давал, хорошо? - говорил Або.

- Отдай, сынок! - говорила мать. И я тотчас же протягивал Або игрушку.

- Пет, тетя Манана, теперь нет. Когда сломал, тогда, - краснел Або.

- Бери, Пучеглаз, бери, у меня есть другие.

- Нет, так не надо, я почтовый голубь тебе принесу, тогда давал, хорошо?

- Ладно, Пучеглаз.

Однажды утром, когда мы с мамой уже собрались было в школу, в дверь постучали. Мать открыла. В дверях стоял Або.

- Здравствуй, Або! - Мать быстро вынесла ведро с мусором.

Або как-то странно ломялся, но ведро все же унес. Он скоро вернулся и молча стал.

- Заходи, Або, - сказала мать.

Або не сдвинулся с места.

- Что, Або, тебе что-нибудь нужно?

Або отрицательно покачал головой.

- Может, деньги?

Або молчал.

- Да что с тобой, мальчик? Говори, мы опаздываем в школу.

Або проглотил слюну и облизнул пересохшие губы.

- Тетя Манана, мама Сара умер! - сказал он и сел на ступеньку лестницы.

Мама, ничего не поняв, взглянула на меня, потом на Або. Когда же до нее дошел смысл услышанных слов, она побледнела, вскрикнула и быстро подсела к Або.

- Або, что ты сказал, мальчик? Повтори!

- Тетя Манана... Мама Сара... - Або зарыдал.

Мама обняла его, прижала к себе и заплакала. Она плакала молча, без слов, я видел, как дрожали ее плечи.

Потом она подняла упиравшегося Або, ввела в комнату, усадила в кресло, сама опустилась перед ним на колени и дрожащим голосом спросила:

- Как же это... милый мой мальчик... Почему?

- Не знаю, тетя Манана... Ночью мама заснул, утром папа кричал: умер, умер!..

- Разве она болела?

- Нет. Вечером стирка делал, потом сказал, сердце болит, потом ночью заснул, утром папа кричал: умер!

- Боже мой! Как же вы теперь, несчастные... Четверо детей... О господи!..

Або снова заплакал. Мама принесла мокрое полотенце и стала вытирать его лицо, руки, ноги. Потом достала из шкафа мои брюки, носки, туфли, сорочку и сложила их перед Або:

- Надень все это, Або...

В день похорон Сары мать принесла много красивых цветов. Потом она взяла меня за руку, и мы пошли к Або.

Гроб стоял на тахте посредине комнаты. Сара лежала спокойная, какая-то помолодевшая и очень красивая - такой красивой она даже в жизни не была. У гроба стояли Або, его братья, сестра и отец.

- Подойди к ним! - шепнула мама, передавая мне цветы. Сама осталась стоять в дверях.

Я подошел к Або и молча протянул цветы. Он взял их и положил у изголовья матери. Потом подвел меня к отцу и сказал:

- Папа, это Джако.

Отец Або улыбнулся мне, погладил шершавой ладонью по щеке и поцеловал в голову. Не зная, что делать дальше, я вопросительно взглянул на мать. Закрыв лицо платком, она громко плакала.

Мама легла поздно ночью. Отец уже спал. Вернувшись из больницы и не найдя на столе обеда, он заворчал:

- Х-х-хорошее дело! Весь день т-трудишься к-как вол, к-крутишься к-как белка в к-колесе, а тебя и и-накормить некому!

- Я была на похоронах! - тихо проговорила мать.

- Ну-ну и что?

- Ничего. Не мешало бы быть и тебе.

- Я ни с кем там не знаком... Знал одну лишь Сару, и т-т-та умерла. К к-кому бы я и-пошел?

- К Саре.

- К Саре пусть и-пойдет мой враг!

- Смерть не нуждается в знакомстве. Пришел бы, постоял минуту и ушел...

- Р-ради бога, не делай- из ничего т-трагедии. Когда я умру, и-пусть и они не приходят. Б-будем квиты, - деланно улыбнулся отец.

- Не вижу ничего смешного.

- А что мне, г-голодному, делать? П-плакать?

- На голодный желудок легче плачется.

Отец не ответил, прошел в спальню, разделся, лег и заснул...

- Спи, сынок, - сказала мать, укладывая меня в постель, - утром тебе рано вставать.

Я укрылся одеялом. Мать долго еще ходила по комнате. Я не слышал, когда она легла спать.

Я и Або по откосу университетской горы сбежали к речке Верэ. Або бос, на мне же новые туфли, новые штаны, новая белая рубашка, новый пионерский галстук.

- Не надо башмак снимать, - говорит мне Або, - ты садись на мой спина, я тебе через речка взял! Вот так! - И он подставляет спину.

Мы уже в воде.

- А ну давай быстрей! Быстрей! - пришпорил я Або.

Он обиделся и тут же скинул меня прямо в воду. Я моментально промок до самого пояса.

- Пучеглаз, ты что, с ума сошел?!

Я налетел на Або, он толкнул меня, и мы оба упали.

Вода понесла нас вниз.

- Ты знаешь плавать? - спросил Або.

- Нет. А ты?

- Нет.

- Мы утонем? - испугался я.

- Утонем.

Верэ тащит пас все быстрее, и вот уже Мткварп. Течение понесло нас вниз. Куда нас несет?

- Тебе холодно? - спрашивает Або.

- Нет. Вода совсем теплая. Я уже не боюсь!

- Ой, мама больной лежит, если я утонусь, кто же завтра мусор взял? вспомнил вдруг Або и заплакал.

- Ой, если я утону и завтра не пойду в школу, мама с ума сойдет! вспомнил я и заплакал.

Мы плачем, а Мтквари несет нас все дальше и дальше.

Вот кончился город, впереди широкое поле. Мы слышим женские голоса. По обоим берегам Мтквари бегут, распустив волосы, две красивые женщины.

- Або! Авто! - это кричат наши мамы.

- Авто, сынок! - кричит моя мама.

- Сынок, Або! - кричит тетя Сара.

А мы все мчимся дальше и дальше. Вода в Мтквари теплая и ласковая, как рука матери. Проплывают мимо поля, леса, снова поля и снова леса. И вдруг перед нами море. Вот сейчас Мтквари сольется с морем. Что тогда будет с нами?

- Або! Авто! Або! Авто! - слышим мы вопли наших матерей.

Мы уже у самого моря. И тогда женщины бросаются в Мтквари и подолами платьев перекрывают воду. Мтквари стала. Потом вода в ней начала подниматься. Вот она достает им до колен, до груди, до глаз, до волос... Потом Мтквари сливается с морем, и уже нет Мтквари и нет моря, а все вокруг превращается в сплошную воду. Вода покрывает всю землю. Исчезли горы, леса, поля. Исчезли наши матери.

- Мама-а-а! - кричу я.

- Мама-а-а! - кричит Або.

- Мама-а-а-а!

- Здесь я, сыночек! Успокойся! Что с тобой, мой дорогой?

Я открыл глаза. Надо мной стояла моя красавица мать в белой ночной сорочке, с распущенными иссиня-чернымп волосами.

- Милый мой глупыш! Чего ты испугался? Боже, ты весь в поту! Ну-ка снимай рубашку!

Мать быстро сменила мне рубашку и легла рядом со мной.

- Засни, маленький! Засни, мой дорогой!

- Не уходи, мама! - попросил я.

- Никуда я не уйду. Но ты засни...

Я долго не решался закрыть глаза. Наконец все же задремал, и тотчас же появился Або. Опять он босиком!

Ведь дала же ему моя мама обувь и одежду? Бедный Або!

Нет у него больше мамы... Но ничего! Мы возьмем Або к себе. Мама выкупает его, обует, оденет во все новое, чистое. Папа отведет его в парикмахерскую. И превратится наш Пучеглаз в красивого, причесанного, чистого мальчика. Потом мы дадим ему свою фамилию, и станет он Або Джакели.

- Да, мама?

- Что, сынок?

- Ведь Або будет Джакели?

- Это почему же?

- Потому что у него нет мамы, и он будет жить у пас, и учиться вместе со мной, и учительница Нуну будет его вызывать, как и меня, - Джакели, Або Джакели. Да, мама?

- Да, сынок, да! Або Джакели.

- Ну вот! - донесся из спальни недовольный голос отца. - Допрыгалась со своими и-панихидамп и и-похоронамп. Ребенок-бредит!

- А ты как считаешь? Кем должен вырасти мальчик, человеком или животным?

- Ну и и-пусть мычит, как животное!

- И пусть!

- Вот и отлично! А м-меня оставьте в и-покое!

- Ради бога!

- Слышь, т-ты, и-пацан! - повысил голос отец. - Лежи и спи, а т-то, к-как в-в-выйду, д-дам тебе Або Джакели! С-сопляк!

Мать нежно обняла меня и погладила по голове.

- Да, мама? - переспросил я.

- Да, сынок, да! Засни...

Я заснул. И всю ночь мне снилось, как я сплю и как меня ласкает моя милая красивая мать.

Або не показывался всю неделю. Теперь каждое утро перед тем, как отправиться в школу, я выносил во двор иедро с мусором. Однажды почтальон принес телеграммумолнию, папу с мамой срочно просили приехать в Хони к тяжелобольной родственнице мамы, которая захотела, чтобы ее во что бы то ни стало осмотрел Гавриил Джакели.

Оставив меня на попечение соседей, папа и мама той же ночью выехали на машине.

На третий день, вернувшись из школы, я застал в пашем доме много людей. Из большой комнаты куда-то исчезли все вещи, лишь посредине стояли две покрытые белыми простынями тахты, а вдоль стен были расставлены стулья. Ничего не понимая, я ошалело смотрел на незнакомых мне людей, которые и не заметили моего прихода.

Вдруг наступило гробовое молчание, кто-то подошел ко мне, погладил по голове и заплакал.

- Несчастный ребенок!

- Сынок, сынок, дорогой!

- Нет в мире справедливости!

- Кто за ним присмотрит?

Я все понял...

... Все разошлись. На кладбище остались два могильщика, дед да я.

- Царство им небесное, за упокой их душ, - проговорили могильщики, отпив по глотку вина, а остальное осторожно вылпли на могилу. Потом поблагодарили деда, собрали лопаты и тихо ушли. Дед, до сих пор не проронивший ни слова, вдруг упал на могилу и, рыдая, съел горсть земли. Потом встал, надел на меня шапку и вздрогнул от неожиданности: перед нами стоял Або с огромным букетом ь руках, а за ним, прислонившись к ограде соседней могилы; плакал его отец. Або молча подал мне цветы.

Я разложил их на могиле, потом взял Або за руку и подвел к деду.

- Это Або, - сказал я.

Дед ласково потрепал его по щеке и поцеловал в голову...

... Спустя неделю дед распродал все наше имущество, и мы поехали в Букисцихе.

- Мальчик - моя кровь и моя плоть. И расти он должен в родном доме! заявил он тбилисским родственникам.

Среднюю школу я окончил в Букисцихе.

Учительница логики вместе с аттестатом вручила мне комбинированную справку-характеристику следующего содержания: " Дана Автандилу Гаврииловичу Джакели в том, что он действительно учился в Букисцихской средней школе и что его, как сироту, воспитывал дед, старый большевик Исидор Джакели, депутат всех созывов местного Совета, опытный партийный работник, и что он действительно окончил десять классов Букисцихской средней школы. В процессе учебы проявил себя вежливым, а также систематически участвовал в работе по сбору чая (" зеленого золота" ). Активно участвовал также в сельских, районных и других олимпиадах. Пел в хоре (бас).

Входил в первую десятку чемпионата по шахматам (в масштабе своего класса), играл в футбол, волейбол, баскетбол, теннис, лело, пинг-понг, а также в мяч на воде (ватерполо). Считался активным членом драм, и лит.

кружков. Исполнял главные трагические роли в пьесах классиков, в том числе Гамлета, Ивана Грозного и Хлестакова. Писал небольшие рассказы и стихи, которые публиковал в школьной стенгазете. Дед его в настоящее время пенсионер.

Автандил Джакели комсомолец с 1965 года, членские взносы платил честно и систематически. В колхозе у него выработано 92 трудодня, не курит.

Вывод: Автандил Гавриилович Джакели является положительной личностью, в чем и подписываюсь временно исполняющая обязанности заболевшего директора средней школы с. Букисцихе Чохатаурского района преподаватель логики этой же школы Зинаида Кишвардовна Шешелидзе.

Справка дана для представления в мединститут".

" Ректору Тбилисского медицинского института.

От абитуриента Автандила Гаврииловича Джакели, прож. в Тбилиси, по ул. Ниношвили, 50

ЗАЯВЛЕНИЕ

Сообщаю, что в июне 1967 года я окончил среднюю школу с. Букисцихе Чохатаурского района. Меня с раннего детства привлекала медицина, как сложная и интересная отрасль науки. Я уверен, что медицина необходима для удовлетворения ежегодно растущих потребностей населепия. Кроме того, имею деда - старика, инвалида, старого коммуниста, заслуженного партработника, оставлять которого без медицинской помощи почти невозможно. А потому прошу исполнить мечту моего детства и разрешить сдать приемные экзамены, а затем зачислить меня во вверенный вам институт.

Заявитель: А. Г. Джакели

г. Тбилиси

15/VII 67 г. "

Заявление сочинил дед, я переписал его набело. С этим заявлением, подкрепленным аттестатом, справкой о здоровье и четырьмя фотокарточками, я и дед 17 июля прибыли в Тбилиси.

Тетя Шура (так называю я дальнюю родственницу Шушану Артилаква) приняла нас торжественно. Набитый битком хурджин был помещен на почетном месте во главе стола, мы скромно присели на тахте.

- Боже мой, вылитый отец! - обняла меня тетя Шура и заплакала так, что вскоре заревел я сам, а за мной всхлипнул и дед.

- Ну так вот, моя Шушана, - сказал наконец дед, - теперь дело за тобой. Оставляю мальчика на твое попеченье!

- Исидор Джакели! Ты - наш отец, и твой внук - мой сын. Мой дом - его дом! Буду смотреть, ухаживать, кормить и поить его, как царевича, вот те крест! За пять лет сделаю из него такого специалиста, что весь свет будет дивиться, попомни мое слово! Ты куда собираешься, сынок? - обратилась она ко мне.

- На медицинский! - ответил дед.

Тетя Шура так и застыла с раскрытым ртом. Потом медленно прикрыла глаза рукой.

- Что с тобой, Шушана? - забеспокоился дед.

- Да так... Ничего... На медицинский, Исидор мой, не так уж легко попасть...

- Знаю, знаю, милая... Да уж и мы не тего... Не простачки! У мальчика голова полна премудрости!

- Ну разве так... - неуверенно согласилась тетя Шура и пошла накрывать на стол.

Тетя Шура замужем за армянином. По-русски мужа зовут Иван Сергеевич Котиков, по-армянски - Ованес Седракович Котинянц, я же называю его проще: дядя Ванечка.

Чудесный человек наш дядя Ванечка! Среднего роста, полный, седой как лунь, с большими синими глазами, всегда гладко выбритый, улыбающийся; он и говорит таким приятным голосом, словно где-то в груди у него запрятаны серебряные колокольчики. Дядя Ванечка еще молод - пе старше моего отца, но почему-то весь седой.

Время было к обеду, когда пришел дядя Ванечка.

- О-о-о, куму дорогому привет! - воскликнул он, раскрыв объятия.

- Какой он тебе кум! - набросилась на мужа тетя, Шура. - Сколько раз тебе говорила: зови его...

- Как? - спросил дядя Ванечка.

- Не кумом, по крайней мере!

⇐ Предыдущая 123 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒