Третий день 5 страница

Управляющий взял карандаш, методично его очинил и начал строчить один за другим столбцы устрашающих цифр. Поскольку деньги центральных держав на Парижской фондовой бирже официально не обращались, ему пришлось продираться сквозь джунгли марок и крон, делая крюк через фунт и доллар. Это потребовало времени и основательных консультаций по телефону.

По прошествии, как мне показалось, нескольких часов эксперты пришли к заключению, что за мою коллекцию германских и австрийских орлов мне полагается сто пятьдесят тысяч франков. Более чем достаточно, чтобы уплатить по счету хозяину квартиры и покрыть расходы на поездку в Англию.

— Кошмар, — вздохнул управляющий, — просто кошмар. Как подумаешь, что каких-то пять лет назад вы бы получили по меньшей мере пару миллионов. Я бы вам посоветовал отвергнуть это нелепое предложение и дождаться, когда Европа придет в себя, пусть даже на это уйдет несколько месяцев.

— Несколько месяцев на это уйдет, — весело ответил я, — а то и больше. Поэтому я принимаю предложение ваших банкиров. Я бы предпочел дожидаться, когда

Европа придет в себя, в Лондоне, где я смогу избавиться от своей нумизматической коллекции. Отходит ли сегодня вечером с Северного вокзала восьмичасовой поезд?

— Да, разумеется. А документы у вас в порядке?

— Как это понимать — «документы»?

— Паспорт и британская виза.

— Разве мне это нужно?

Управляющий улыбнулся. ^! *

— Вы еще не раз убедитесь, что мир уже не тот, каким вы знали его в четырнадцатом году. Думаю, вам лучше не откладывая наведаться в британское паспортное бюро, если хотите отправиться сегодня же. Еще лучше — дайте мне ваш паспорт, а об остальном позаботится рассыльный.

— Нет, спасибо, — отказался я, вспомнив, что так или иначе хотел увидеться с лордом Дерби. — Я сейчас же пойду к британскому послу. Мы с ним старые друзья.

По дороге в британское посольство — всего в нескольких минутах ходьбы от «Ритца» — я подготовил речь к лорду Дерби. Я решил говорить с ним прямо и откровенно, поскольку человек с его влиянием на руководство Консервативной партии как раз и мог посоветовать, к кому мне стоит наведаться в Лондоне. До войны мы не раз встречались в различных клубах в Англии и на континенте. Во время войны мы состояли в непрерывной переписке, когда, будучи военным министром, он снабжал меня аэропланами и пилотами-инструкторами. Он был осведомлен о многочисленных потерях, понесенных русской армией в 1914 — 1916 гг., и я не сомневался, что он будет только рад помочь мне открыть его правительству глаза на истинные масштабы большевистской опасности.

Меня ждало разочарование. С живым интересом выслушал он очевидца того, что случилось с расхваленным до небес русским «паровым катком». Искренне согласился, что членам коалиционного кабинета Ллойд Джорджа следует немедленно получить сведения о положении в России из первых рук — в любом случае прежде, чем они усядутся за длинный стол в Версальском дворце.

— Но беда в том, — сказал лорд Дерби, — что мнений на тот счет, что следует делать с Россией, столько же, сколько прибывает в Лондон русских. Лично я верю каждому вашему слову, но кто убедит мое начальство? Есть ли среди ваших людей такие, кто обладал бы достаточным авторитетом, чтобы быть услышанным на Даунинг-стрит и в то же самое время мог бы избежать обвинений в политическом экстремизме?

Это было резонно. Я с готовностью согласился, что его начальство вполне справедливо могло усомниться в утверждениях представителя Дома Романовых.

— К счастью, — объяснил я, — у меня нет намерений пытаться повлиять на их мнение. Все, что мне нужно, это снабдить их достоверными сведениями, которые очень легко проверить.

— Достоверными сведениями! — печально повторил он. — Разве могут быть о России хоть какие-то достоверные сведения? И к тому же вы сейчас здесь, в Париже, а все разъяснения надо делать в Лондоне.

— Но я сегодня же выезжаю в Лондон.

— Неужели?

— Несомненно. Я обещал своей теще, что без промедления встречусь с вдовствующей королевой.

Он неожиданно сделался задумчив. Знаменитая лучезарная «улыбка Дерби», столь знакомая многочисленным завсегдатаям английских ипподромов, внезапно исчезла с его румяного лица, уступив место хмурой, нескрываемой серьезности.

— Мой предстоящий визит в Англию вас, похоже, тревожит, — заметил я, смеясь, но и одновременно гадая, в чем тут могло быть дело.

— Гораздо хуже, — ответил он, опуская глаза, — он вселяет в меня самые безрадостные чувства.

— Вы шутите?

— Хотелось бы! — воскликнул лорд Дерби удрученно. — Видит Бог, я желал бы, чтобы меня избавили от необходимости делать все эти разъяснения, но этого, видимо, не избежать. Сегодня утром я получил из министерства иностранных дел телеграмму, предписывающую мне отказать вам во въезде в Соединенное Королевство!

— Но, лорд Дерби...

Я осекся. Это было так, будто мне вдруг сообщили, что меня зовут не Александр. Я не знал, что сказать. Непонятно зачем я достал свой паспорт и положил на стол.

— Здесь явно какое-то недоразумение, — пробормотал я безотчетно, еще надеясь, что на лицо лорда Дерби вернется улыбка и он признается, что всего лишь невинно меня разыгрывал.

- — Ни малейшего, — простонал он и взял верхнюю телеграмму из стопки перед собой. — Вот она. Черным по белому! Никаких объяснений. Никаких лазеек. Только приказы. Не побоюсь признаться, что это самое тяжелое поручение, какое мне приходилось выполнять за все время службы.

— Но, лорд Дерби, как можно отказать в праве въезда в Англию человеку, который не только приходится близким родственником его величеству, но который и сражался также, сражался почти три года за общее дело союзников? Поймите меня правильно: у меня нет желания силой добиваться от вашей страны гостеприимства, но я все-таки полагаю, что мне по меньшей мере должны предоставить какие-то объяснения. Что я такого сделал, чтобы ваше министерство иностранных дел меня отвергло? С каких пор мое присутствие в Лондоне стало угрозой интересам Британского Содружества? И зачем, во имя всех святых, было вашему правительству посылать в Россию линейный крейсер спасать меня, если я ' недостаточно благонадежен, чтобы сойти на английский берег? Это же нелепо от начала до конца!

— Это нелепее, — мрачно подтвердил лорд Дерби, — чем что-либо, с чем мне приходилось сталкиваться по службе. Однако вы должны понимать, что послу его британского величества не позволяется разглашать мотивы тех или иных решений министерства иностранных дел. Как джентльмен джентльмену, я бы посоветовал вам заглянуть в английские газеты.

— В английские газеты? — я был совершенно сбит с толку. — Им-то что до моей поездки в Лондон? Чем я их не устраиваю?

— Ничем. Да они и не пишут сейчас ни о чем, кроме нарастающих беспорядков в Англии. Подъем коммунизма... создание рабочими «советов действия»... и все такое прочее. Исходя из этого, министерство иностранных дел не исключает, что прибытие в Лондон члена русской императорской семьи может стать причиной всякого рода нездоровых волнений и провокаций.

Пребывание в «Ритце»

— А как же достославная британская доктрина о политическом убежище для всех и каждого? Что случилось с этим бесценным достоянием Альбиона?

Он пожал плечами и молча указал на телеграмму у себя на столе. Приказы! Вместо классической доктрины — приказы! Страна, которая в прошлом давала приют анархистам и цареубийцам всех мастей, теперь считает своим долгом захлопнуть дверь перед родственником его британского величества.

— Полагаю, — произнес я, протягивая руку, — что это мое последнее «прости» Британским островам.

— Необязательно. Через месяц-другой положение может улучшиться, и министерство иностранных дел, возможно, пересмотрит свое решение.

— Даже если так, — заключил я с покорностью. — Думаю, я останусь там, где нахожусь.

— Что ж, — заметил лорд Дерби. — Франция — прекрасная страна, не так ли?

— Необычайно привлекательная, сэр.

Жаль, я не рассказал ему о сражении на рю Анатоль де ла Форж, потому что в свете этих новых и буквально ошарашивающих обстоятельств мелочность и подлость моего маленького круглолицего хозяина казались совершенно обоснованными, чуть ли не добропорядочными.

Сказать лорду Дерби с наигранным безразличием: «Думаю, я останусь там, где нахожусь», — не составило большого труда. Всего лишь улыбка, взмах рукой. Куда более тяжелой задачей оказалось осознать, что мне и впрямь заказан въезд в Англию — королевство, где правит мой кузен, страну, где я больше двадцати раз подряд проводил лето и за чьи интересы сражался с русскими дипломатами и германскими войсками, остров, где боготворили имена самодержцев, сыгравших такую роль в моей личной жизни... Я вспоминал старую королеву Викторию, мысленно рисуя ее такой, какой видел в последний раз — восседающей в непомерной величины кресле в отеле «Симьез» в Ницце и ведущей в своей живой лаконичной манере беседу о неисчислимых задачах, ожидающих грядущие поколения Виндзоров и Романовых. Я вспоминал наши традиционные семейные съезды в Копенгагене, где вдовствующая королева Александра, тогда еще принцесса Уэльская, неизменно приветствовала нас с борта своей яхты, окруженная детьми, сгорающая от нетерпения узнать, перерос ли наконец сын Джордж ее племянника Ники. Я вспоминал рокочущий голос и содрогающиеся плечи дяди Берти, короля Эдуарда VII, и тот нажим, с каким он бывало разглагольствовал о «взаимных выгодах», которые принесет союз России и Британии.

И тут я вспомнил об изгнаннике кайзере! Я не мог не думать о нем, потому что даже со своей кровати в отеле «Ритц» в Париже я слышал злорадный, гортанный, немного истерический смех, которым, несомненно, приветствовалась бы в замке Доорн весть о моем унижении. Его русские кузены! Эти олухи несчастные, которые вообразили, будто смогут переплюнуть величайшего из Го- генцоллернов, и за чье слепое преклонение перед Англией отплатили отказом в каком-то трехдневном пребывании в Лондоне! Разве он их не предупреждал? Разве не пытался неустанно вбить в их тупые головы, что его дружбой следует дорожить, поскольку ничего хорошего от их кретинского заигрывания с «лондонскими бакалейщиками» и «девонширскими молочниками» ожидать не приходилось?

Как ни беспорядочны и неуправляемы были эти мысли, они помогли мне принять одно разумное решение. Я осознал, что беседу с лордом Дерби от вдовствующей королевы надо скрыть. Разумеется, она была бессильна вмешаться в действия министерства иностранных дел, так зачем причинять старушке страдания? Первое, что она предпримет, это вызовет к себе сына, а тому придется объяснять ей, что бывают времена, когда даже король Англии не может контрабандой провезти русского великого князя в Лондон. Я сел и написал два письма: одно в Крым, своей теще, где рассказал все, как есть, другое — ее величеству, где подробно описал положение ее оставшихся в живых российских родственников и извинялся за невозможность приехать. «Вот-вот откроется

Версальская конференция, и мне бы очень не хотелось, дорогая тетушка, упустить возможность побеседовать с нашими союзниками». Предлог весьма убедительный для почтенной, седовласой дамы, в глазах которой я все еще сохранял былое величие. А ведь ни у одного ее племянника никогда не забирали пожитки в залог неуплаты за постой.

В последующие два месяца я вел, выражаясь языком газетчиков-криминалистов, «двойную жизнь». Я говорю «два месяца», потому что ровно на столько хватило моих денег.

Забившись в свою каморку, я строил планы и писал письма — письма политическим деятелям о «положении в России», письма родным о дороговизне проживания в Париже, письма друзьям о том, каково быть бедным.

Спустившись в ресторан, я расхаживал с поднятой головой, расправив плечи, улыбаясь и шутя, и обычно принимал участие в изумительной «игре в перемирие», заключавшейся в том, чтобы делать вид, будто между первым августа четырнадцатого и одиннадцатым ноября восемнадцатого года ровным счетом ничего не произошло и что жизнь идет своим чередом.

Мимо сновали официанты, провожая индийских раджей и усыпанных драгоценностями дам к «самому лучшему столику в “Ритце”».

Юные блондинки из Америки, высокие, светлоокие, семенили, словно пони для игры в поло, и заразительно хохотали, потягивая «Мартини».

Плоские в груди, узкие в бедрах молодые люди неопределенной национальности заявлялись стаями послушать знаменитый оркестр и полюбоваться бриллиантами коренастых испанских матрон.

«Вторые скрипки» Версальской конференции часами просиживали за обеденным столом, к благоговейному недоумению младших официантов, и объясняли, и словами и мимикой с жестами, как валлийский маг Ллойд Джордж обведет вокруг пальца Клемансо.

Военная форма варьировалась от приглушенного хаки англичан до фантастических плюмажей и султанов на громадных шляпах невоспетых героев Португалии, и нигде на свете, за исключением циркового представления, невозможно было увидеть медалей в таком ассортименте, как на груди героев, увешанных наградами победоносных правительств Черногории и Сан-Марино.

И все это орало, пило, перевирало песни и пыталось забыться. Это нужно было или безоговорочно принять, или с отвращением уйти. Я принял и делал все согласно сценарию. Вздыхал о старых добрых временах с официантом, которому больше не мог давать чаевых. Раздавал автографы милым дамам в летах, которые заходили в «Ритц», потому что слышали, что там рассадник греха. Беседовал с заезжими американскими журналистами, которые писали статьи обо мне еще до того, как они со мной увиделись! И выслушивал бредовые рецепты уничтожения большевизма, предлагаемые случайными людьми.

Чуть не каждую минуту натыкался я на того или иного из прежних парижских знакомых, и приглашения на коктейли и обеды следовали одно за другим. По прошествии пяти лет наши отношения утратили всякое содержание, но, по-видимому, так мило было иметь возможность на следующее утро сказать: «И еще у нас был этот бедный русский великий князь. Боже мой, подумать только! Он потерял всех своих братьев и кузенов до единого! ».

На самом деле, к тому времени — середине января 1919-го — я еще и сам не знал, потерял я или нет «всех до единого» братьев и кузенов. С предыдущей весны я не получал вестей о своих братьях Николае и Георгии, томившихся в петербургском застенке, и еще надеялся, что мой младший брат Сергей избежал в Сибири гибели. Некоторые из прочих членов нашего некогда многочисленного семейства исчезли, казалось, бесследно, а с революцией я усвоил, что отсутствие новостей неизменно означает плохие новости.

Как-то утром — было это, кажется, на третьей неделе моего пребывания в Париже, — сидя в пальмовой роще гостиницы, я заметил молодого британского офицера, чье лицо показалось мне мучительно знакомым. Несколько минут я вглядывался в него, перебирая в памяти имена,

Пребывание в «Ритце»

и тут с изумлением осознал, что это не кто иной, как великий князь Дмитрий, сын моего двоюродного брата Павла. Странно было видеть русского великого князя в униформе иной державы, но спасенным выбирать не приходится: своей жизнью и прекрасно сшитым мундиром Дмитрий был обязан «жестокой несправедливости» царя, обрушившейся на его семью за два года до этого. Изгнанный в Персию за участие в убийстве Распутина, он таким образом смог не только избегнуть смрадной атмосферы предреволюционного С. -Петербурга, но и спастись от большевиков и вступить в Британскую армию, действовавшую в Месопотамии. Я впервые увидел Дмитрия с той самой ночи, когда, после тщетного своего заступничества перед Ники, я посадил его на поезд и тот увез его на юг. Оглядывая его сейчас, высокого, сильного и как никогда красивого, я не мог не улыбнуться при мысли о горе, постигшем остальных его родичей. Соизволь тогда царь отпустить этого юношу с миром, не стоять бы Дмитрию в январе девятнадцатого в вестибюле «Ритца», восхищая женщин и имея всю жизнь впереди.

Все в один голос предсказывали, что правительство Соединенных Штатов призовут исполнять роль эдакого великодушного диктатора всей Европы, и я, естественно, был заинтересован в возобновлении и укреплении дружеских отношений с членами американской делегации. Большинство их были люди с наилучшими намерениями, гордые своей победой, тронутые бедствиями Европы и твердо убежденные в окончательном триумфе правого дела. Говорили они горячо, энергично пожимали руки и обладали неким неистощимым источником веселости. Мой друг генерал Чарлз Г. Дауэс составлял в этой компании неизлечимых оптимистов единоличное меньшинство, утверждая, что «настоящая» беда еще впереди и что никакие благородные речи не в силах возместить утрату десяти миллионов живых и здоровых людей. Если бы версальские «всемогущие» соизволили прислушаться к его мудрым словам, они состряпали бы на-

много лучший договор. А последуй я сам его дружескому совету, то избавил бы себя от стольких ненужных унижений.

— Даже не пытайтесь встретиться со «всемогущими», — говорил он мне, как всегда просто и отрезвляюще, — они вас не примут, проигравшие им ни к чему.

— Плюньте вы на Дауэса, — говорили бодрые делегаты, — он мрачный от рождения. И на европейцев не тратьте попусту время. С кем вам нужно увидеться, так это с Лансингом. Напишите ему, и все устроится.

Люди, которые хотят быть обманутыми, сами попадают впросак. 9 января 1919 года я направил секретарю Лансингу письмо, где просил у него одолжения в виде аудиенции и упоминал, что едва ли задержусь в Париже надолго. Последний ход был подсказан моими американскими друзьями, объяснившими, что это «прием старика Вашингтона», непревзойденный по действенности.

Прошла неделя. 16 января я получил от Лансинга ответ следующего содержания:

«Великому князю Александру

Отель «Ритц»

Париж

Сэр!

Имею честь подтвердить получение вашего письма от 9 января касательно аудиенции, которую вы хотели бы у меня получить, и выразить сожаление, что в связи с упоминанием в вышеозначенном письме о вашем немедленном отъезде оное было оставлено без ответа.

Так или иначе, назначить в настоящий момент прием, к сожалению, не представляется для меня возможным ввиду того, что все мое время по необходимости занято официальными совещаниями.

Буду рад известить вас в случае возможности устроить с вами встречу.

Благодарю за честь, искренне ваш Роберт Лансинг».

Стоит ли добавлять, что «случай», на который надеялся мистер Лансинг, так и не представился. Веселые делегаты покачали головами и хором заключили:

— Ну, разумеется. Ничего иного от Лансинга и ожидать не следовало.

У меня отвисла челюсть.

— Но ведь это вы мне сами посоветовали.

— Верно, но мы ошиблись. Написать хорошее письмо президенту — вот что вам надо сделать.

— Как это понимать — «хорошее» письмо?

— Такое, что убедит его в непредвзятости вашей точки зрения и горячем желании говорить правду и ничего, кроме правды.

— Думаете, он меня примет?

— Наверняка.

Генерал Дауэс выругался и сказал, что я попусту трачу уйму времени, которое мог бы с пользой провести на площадках для гольфа в Сен-Клу. Опять я не послушался этого человека с трезвыми взглядами и вместо того, чтобы натянуть гольфы, заперся в душной комнатенке и стал вымучивать письмо президенту Вильсону.

«Президенту Вильсону

Париж

27 января 1919 г.

Уважаемый господин Президент!

Мне бы хотелось встретиться с вами и поговорить просто как человек с человеком. Забудьте, что я русский великий князь. Помните лишь, что я русский, чья единственная цель — помочь своей родине.

Горячо веря в Божественную справедливость, я вижу в вас не только Президента Соединенных Штатов, но и доброго христианина, который борется за установление на земле Вечного Мира.

Я не состою ни в одной партии. И никогда не состоял. Если бы мне нужно было обозначить свои политические убеждения, я бы сказал, что всегда был либералом и всегда видел избавление от всех зол во вселенском триумфе разумной Демократии, построенной на принципах Евангелия.

< Жизнь моя была не легче, чем у многих, я прошел через три войны и три революции и шесть месяцев провел в плену у большевиков. Я видел различные приемы, которыми Меньшинство вводит в заблуждение Большинство и так рождает все возрастающую опасность для будущего человечества.

Вы, сэр, занимаете сегодня положение, неведомое еще ни одному смертному за всю историю Христианского мира. На вас устремлены взоры всех народов земли, и они видят в вас свое спасение. Поэтому я и обращаюсь к вам. Будь на то ваша воля, вы смогли бы помочь ста шестидесяти миллионам русских построить по-настоящему свободную Россию, свободную от неравенства как былого, так и нынешнего. Однако если вы промолчите, вы бросите их на произвол судьбы среди хаоса моральной и материальной катастрофы.

Не откажите мне во встрече. Уверен, вы найдете интересным то, что я хочу сказать. Я прошу всего нескольких минут вашего времени.

Позвольте еще раз напомнить, что это письмо написано не великим князем, а просто русским.

Как всегда, искренне ваш Александр».

Два дня спустя я получил на свое письмо следующий ответ:

«Великому князю Александру

Отель «Ритц»

Париж

28 января 1919 г.

Сэр!

Президент просит меня подтвердить получение вашего письма и поблагодарить за него. Президенту было бы очень приятно встретиться с вами и обсудить обстановку в России, представься хотя бы малейшая возможность, но поскольку все свое время Президент без остатка посвящает процессу мирных переговоров, у него не остается ни единого часа в сутках, который он мог бы счи-

тать личным временем, поэтому от действий подобного рода ему приходится воздерживаться. ?

С огромным сожалением, искренне ваш Гилберт Ф. Чейз, Личный Секретарь Президента».

Должен признаться, я ничуть не удивился. Как и мои американские «советчики»! Они мудро улыбнулись и сказали:

— Вы, конечно, понимаете, что это означает?

— Конечно. Это означает, что президент не желает меня видеть. В какой-то мере я не виню его. Зачем ему компрометировать американское правительство, открыто встречаясь с Романовым?

— Как можно быть столь наивным! — они взглянули на меня с сожалением и упреком. — Вы не можете прочесть эту строчку?

— Могу. Здесь говорится: «... от действий подобного рода ему приходится воздерживаться».

— Почему вы не выделяете два слова — «подобного рода»? Вы и это не можете расшифровать?

— Будь я проклят, если могу.

— Это значит — полковник Хаус! Полковник Хаус! Теперь понимаете, простак вы эдакий? Это значит, что все действия подобного рода президент поручает полковнику Хаусу.

— Но почему было президентскому секретарю так и не написать в своем письме?

После того, как смолкли взрывы хохота, вызванного этим вопросом, мне сообщили, что, во-первых, я никогда не стану хорошим политиком и что, во-вторых, мне немедленно следует встретиться с полковником Хаусом, от чего я наотрез отказался. Мне уже как-то приходилось встречаться с полковником, и я знал, что «конфиденциальная беседа» с ним ничего не прибавит ни к его всемирной репутации современного Сфинкса, ни к моим весьма сомнительным политическим талантам. Артур Бальфур, министр иностранных дел Великобритании, оставался единственным из версальских «всемогу-

12 «Великий князь... »

щих», с которым я еще хотел увидеться. Не столько для того, чтобы «открыть» ему глаза на Россию, — с задачей подобного масштаба не справилась бы и дюжина таких, как я, — сколько для того, чтобы напрямик спросить его: «Что я такого натворил, чтобы меня не пускали в Англию? ». Я получил послание от вдовствующей королевы, выражавшей крайнее недовольство моим «нежеланием» заехать в Мальборо-Хаус «хотя бы на выходные», и, поскольку мой запас лжи во спасение начисто иссяк, мне хотелось заручиться помощью Бальфура, чтобы пополнить перечень своих отговорок.

— Мистер Бальфур предпочел бы встретиться с вами у себя в отеле, — сказал его весьма снисходительный секретарь, явно раздосадованный моей решимостью нарушить покой его хозяина. Я ответил, что мне плевать, в какой обстановке суждено состояться нашему свиданию, если, разумеется, прославленный философ и государственный муж выполняет договоренности о встречах. Я прихожу за пять минут до назначенного часа, называю свое имя портье. Выйдя из лифта на этаже Бальфура, вижу тощую, мешковатую фигуру министра иностранных дел Великобритании, улепетывающего по коридору от верной смерти к «пожарной лестнице». Я хотел было его окликнуть, но тут меня осеняет. В конце концов, у всех нас есть маленькие странности, и поведение Бальфура можно объяснить заведенным обычаем делать легкие пробежки по коридорам парижских отелей. Однако на лице секретаря, покрасневшем и перепуганном, было написано иное объяснение.

— Мистер Бальфур сожалеет, что совещание крайней степени важности лишило его удовольствия побеседовать с Вашим Императорским Высочеством. Он дал мне указание слово в слово передать ему все, что вы пожелаете сообщить.

Бедняга запинался на каждом слове. Думаю, ему было немного стыдно за поведение своего хозяина. Я улыбнулся и направился к двери.

— Вы ничего не хотите передать мистеру Бальфуру? — спросил он почти умоляюще.

— Хочу, — сказал я, — непременно. Передайте ему, что человеку его возраста следует пользоваться лифтом.

Глава III
НУМИЗМАТ ПЛАТИТ
ПО СЧЕТАМ

Нет лучшего лекарства от воображаемых несчастий, чем встреча с настоящими. Я месяцами горевал бы, вспоминая Бальфура, Вильсона и Лансинга, если б не администрация «Ритца», портной, галантерейщик и сапожник. Я задолжал им. Они требовали денег. Это подлинное несчастье затмило политику торжествующих союзников по отношению к России.

Я не мог достать денег в Париже — городе, где привык только тратить. Вероятно, в Лондоне я бы их нашел, но туда меня не пускали. Так что требовалось что-нибудь придумать и побыстрее: каждое утро приносило с собой кипу счетов и писем, составленных в самых учтивых выражениях, но не оставлявших сомнений в серьезности намерений их авторов. Если бы тогда кто-нибудь вошел в мой номер и увидел на письменном столе листки со странными записями, я бы до конца своих дней не вышел из психиатрической лечебницы. Написано там было следующее:

1. Дорийцы из Гераклеи в Херсонесе и ионийцы из Милета в Феодосии. Около 650 до Р. Х. Написать в Женеву толстому итальянцу. Может покрыть четверть счета за гостиницу.

2. Готы (250 по Р. Х. ), гунны (376 по Р. Х. ), хазары (около 740 по Р. Х. ). Пристроить трудно. Возможно, в Бостон. Отправить в выходные каблограмму — авось выгорит. Хватит, чтобы сшить два демисезонных костюма.

3. Фарнак II (63 до Р. Х. ). В память возведения на трон Боспорского Царства Помпеем. Сапожник? Не исключено, если жив еще в Риме этот плут-заика.

• 4. Византийцы (1016 по Р. Х. ) и кипчаки (1050 по Р. Х. ). В обычное время за глаза хватило бы и на «Ритц», и на Пасху в Биаррице. Теперь крайне нежелательно. Написать в Лондон, Женеву и Нью-Йорк.

5. Македонцы. Восемь и двенадцать финикийских драхм. Вероятно, эпохи царствования Александра I (498— 454 до Р. Х. ). Как звали того англичанина, что давал за них любые деньги наследникам Абдул-Хамцда? Написать нашему бывшему послу в Константинополе — может, вспомнит. Если да, то все отлично.

6. Фессалийская федерация (196-146 до Р. Х. ). Голова Зевса в дубовом венке и Афина Итония. Никогда особо не ценились. Фердинанд дал бы адрес возможного покупателя, но как связаться с Фердинандом? В любом случае, не раньше, чем подпишут мир. При лучшем исходе не хватит и на сапожника.

7. Коринф. Скорее всего, 500 до Р. Х. Голова Афины. Беллерофонт верхом на Пегасе и Химера. Очень красивые, как всё, что я получил от Абдул-Хамида, но пристроить трудно. Если выручу за обе хотя бы десятую часть того, что заплатил, с портным рассчитаюсь полностью.

8. Малая Азия. Лидийский электр (вероятно, 700 до Р. Х. ). Много, но все довольно примитивные — несколько линий на аверсе. Стоили мне трех месяцев работы в Трапезунде и Бог знает скольких денег. Но для Женевы это не аргумент. Наверняка продам, но выйдет только на чаевые Оливье.

* 9. Испания (вероятно, 350 до Р. Х. ). Фокейская драхма и драхма Эмпории. Не то, что купят в первую очередь. Кому нынче нужны греки? Устроит любая цена, даже если хватит лишь на спальный вагон до Биаррица.

Нет, я не бредил. Я лишь вкратце набрасывал для себя различные соображения по поводу своей нумизматической коллекции. Странным казалось, что по той единственной причине, что несколько дорийских купцов, недовольных положением в Гераклее в 650 году до Р. Х., отплыли к неведомым берегам и высадились на южном побережье будущей Российской империи, администрация отеля «Ритц» сполна получит за комнаты, занимаемые великим князем Александром в январе 1919 г. по Р. Х., но связь между этими двумя событиями из истории рода человеческого вполне логична и очевидна. Останься дорийцы дома, не было бы ни древнегреческих монет, ни ваз, ни статуй, погребенных в крымской земле, а я не увлекся бы дорогостоящими археологическими раскопками — поначалу в окрестностях своего имения Ай-Тодор, затем в Трапезунде и по всему побережью Малой Азии.

Еще более странно было, что возможность уплатить по счетам в Париже и получить краткую передышку могло дать мне лишь то, что всегда считали «чистым безумием» и «дорогой забавой» непутевого члена императорской семьи. Просматривая записи, я вспомнил слова своего отца: «Только подумай, Сандро, какие возможности ты упускаешь. Да если бы ты вложил хоть крупицу того, что тратишь, роясь в земле в Крыму, в надежные акции и государственные облигации, ты удвоил бы свой годовой доход и никогда бы ни в чем не нуждался. Не нравятся акции и облигации — купи нефтеносные земли, медь, марганец, недвижимость, но, ради Бога, прекрати расшвыривать деньги на этих дурацких древних греков».

⇐ Предыдущая 20 21 22 23 242526 27 28 29 Следующая ⇒