Третий день 2 страница

Главным недостатком нашего положения было полное отсутствие известий откуда бы то ни было. С недостатком жизненных припасов мы примирились. Мы подсмеивались над рецептами изготовления шницеля по- венски из морковного пюре и капусты, но для преодоления мрачного настроения, которое проистекало от чтения советских газет, были бы бессильны юмористы всего мира. Длинные газетные столбцы, воспроизводившие исступленные речи Ленина или Троцкого, ни одним словом не упоминали о том, прекратились ли военные действия после подписания Брест-Литовского мира. Слухи же, поступавшие к нам окольными путями с юго-запада России, заставляли предполагать, что большевики неожиданно натолкнулись в Киеве и Одессе на какого-то таинственного врага. Задорожный уверял, что ему об этом ничего неизвестно, но частые телефонные разговоры, которые он вел с Севастополем, подтверждали, что что- то было неблагополучно.

В своих постоянных сношениях с Москвою Ялтинский совет нашел новый повод для нашего преследования. Нас обвинили в укрывательстве генерала Орлова, подавлявшего революционное движение в Эстонии в 1907 году. Из Москвы был получен приказ произвести у нас обыск под наблюдением нашего постоянного визитера, врага Задорожного.

В соседнем с нами имении действительно проживал бывший флигель-адъютант князь Орлов, женатый на дочери вел. кн. Петра Николаевича, но он не имел ничего общего с генералом Орловым. Даже наш непримиримый ялтинский ненавистник согласился с тем, что князь Орлов по своему возрасту не мог быть генералом в 1907 году. Все же он решил арестовать князя, чтобы предъявить его эстонским товарищам.

-г — Ничего подобного вы не сделаете, — возвысил голос Задорожный, который был крайне раздражен этим вмешательством. — В предписании из Москвы говорится о бывшем генерале Орлове, и это не дает вам никакого права арестовать бывшего князя Орлова. Со мной этот номер не пройдет. Я вас знаю. Вы его пристрелите за углом и потом будете уверять, что это был генерал Орлов, которого я укрывал. Убирайтесь вон.

Молодой человек в кожаной куртке и галифе побледнел, как полотно.

— Товарищ Задорожный, ради Бога, — стал он умолять дрожащим голосом, — дайте мне его, а то мне несдобровать. Моим товарищам эти вечные поездки в Дюль- бер надоели. Если я вернусь в Ялту без арестованного, они придут в ярость, и я не знаю, что они со мною сделают.

— Это ваше дело, — ответил, насмешливо улыбаясь, Задорожный. — Вы хотели подкопаться под меня, а вырыли яму себе. Убирайтесь теперь вон.

Он открыл настежь ворота и почти выбросил своего врага за порог.

Около полуночи Задорожный постучал в дверь нашей спальной и вызвал меня. Он говорил хриплым шепотом:

— Мы в затруднительном положении. Давайте обсудим, что делать. Ялтинская банда его таки пристрелила...

— Кого? Орлова?

— Нет... Орлов спит в своей постели, с ним все в порядке. Они расстреляли того болтуна. Как он и говорил, они потеряли терпение, когда он явился с пустыми руками, и пристрелили его по дороге в Ялту. Только что звонили по телефону из Севастополя и велели готовиться к нападению. Они высылают к нам пять грузовиков с солдатами, но Ялта находится отсюда ближе, чем Севастополь. Пулеметов я не боюсь, но что мы будем делать, если ялтинцы пришлют артиллерию? Лучше не ложитесь и будьте ко всему готовы. Если нам придется туго, вы сможете, по крайней мере, хоть заряжать винтовки.

Я не мог сдержать улыбки. Моя жена оказалась права.

— Я понимаю, что все это выглядит довольно странно, — добавил Задорожный, — но я хотел бы, чтобы вы уцелели до утра. Если это удастся, вы будете спасены.

— Что вы хотите этим сказать? Разве правительство решило нас освободить?

— Не задавайте вопросов. Будьте готовы.

Он быстро удалился, оставив меня совершенно озадаченным.

Я сел на веранде. Была теплая апрельская ночь, и наш сад был полон запаха цветущей сирени. Я понимал, что обстоятельства складываются против нас. Стены Дюль- бера, конечно, не могли выдержать артиллерийской бомбардировки. В лучшем случае севастопольцы доберутся до Дюльбера в четыре часа утра, а самый тихоходный грузовик проедет расстояние между Ялтой и Дюльбером максимум за час.

Моя жена появилась в дверях и спросила, в чем дело.

— Ничего особенного. Задорожный просил меня посмотреть прожекторы. Они опять испортились.

Я вскочил, так как мне показалось, что вдали послышался шум автомобиля.

— Скажи мне правду, — просила жена. — Я вижу, что ты взволнован. В чем дело? Ты получил известия о Ники? Что-нибудь нехорошее?

Я ей в точности передал разговор с Задорожным, и она с облегчением вздохнула. Она не верила, что сегодня ночью с нами случится что-нибудь недоброе, и предчувствовала приближение конца страданиям. Я с ней не спорил. Я только восхищался ее верой и отвагой.

Между тем время шло. Часы в столовой пробили час. Задорожный прошел мимо веранды и сказал, что теперь их можно ожидать с минуты на минуту.

— Жаль, — заметила моя жена, — что они захватили Библию мамы. Я бы наугад открыла ее, как это мы делали в детстве, и прочла, что готовит нам судьба.

Я направился в библиотеку и принес карманное издание Священного Писания, которого летом не заметили делавшие у нас обыск товарищи.

Она открыла книгу, а я зажег спичку. Это был 28-й стих 2-й главы книги Откровения Иоанна: «И дам ему звезду утреннюю».

— Вот видишь, — сказала жена, — все будет благополучно!

Ее вера передалась и мне. Я сел и заснул в кресле. А когда вновь открыл глаза, то увидел Задорожного. Он стоял предо мной и тряс меня за плечо. Широкая улыбка светилась на его лице.

— Который сейчас час, Задорожный? Сколько минут я спал?

— Минут? — он весело рассмеялся. — Вы хотите сказать часов! Теперь четыре часа. Севастопольские грузовики только что въехали сюда с пулеметами и вооруженной охраной.

— Ничего не понимаю... Те из Ялты, они должны были быть здесь уже давным-давно? Если...

— Если... что? — Он покачал головой и бросился к воротам.

В шесть часов утра зазвонил телефон. Я услыхал громкий голос Задорожного, который взволнованно говорил: «Да, да... Я сделаю, как вы прикажете... ».

Он снова вышел на веранду. Впервые за эти пять месяцев я увидел, что он растерялся.

— Ваше Императорское Высочество! — сказал он, опустив глаза. — Немецкий генерал прибудет сюда через час.

— Немецкий генерал? Вы с ума сошли, Задорожный. Что с вами случилось?

— Пока еще ничего, — медленно ответил он. — Но боюсь, что случится, если вы не примете меня под свою защиту.

— Как могу я вас защищать? Я вами арестован.

— Вы свободны. Два часа тому назад немцы заняли Ялту. Они только что звонили сюда и грозили меня повесить, если с вами что-нибудь случится.

Моя жена впилась в него глазами. Ей казалось, что Задорожный спятил.

— Слушайте, Задорожный, не говорите глупостей! Немцы находятся еще в тысяче верст от Крыма.

— Мне удалось сохранить в тайне от вас передвижение немецких войск. Немцы захватили Киев еще в прошлом месяце и с тех пор делали ежедневно на восток от 20 до 30 верст. Но, ради Бога, Ваше Императорское Высочество, не забывайте, что я не причинил вам никаких ненужных страданий! Я только исполнял приказы!

Было бесконечно трогательно видеть, как этот великан дрожал при приближении немцев и молил меня о защите.

— Не волнуйтесь, Задорожный, — сказал я, похлопывая его по плечу. — Вы очень хорошо относились ко мне. Я против вас ничего не имею.

— А Их Высочества великие князья Николай и Петр Николаевич?

Мы оба рассмеялись, и затем моя жена успокоила Задорожного, обещав, что ни один из старших великих князей не будет жаловаться на него немцам.

Ровно в семь часов в Дюльбер прибыл немецкий генерал. Никогда не забуду его изумления, когда я попросил его оставить весь отряд «революционных» матросов во главе с Задорожным для охраны Дюльбера и Ай-То- дора. Он, вероятно, решил, что я сошел с ума. «Но ведь это же совершенно невозможно! » — воскликнул он по- немецки, по-видимому возмущенный этой нелогичностью. Неужели я не сознавал, что император Вильгельм II и мой племянник кронпринц никогда не простят ему, если он разрешит оставить на свободе и около родственников Его Величества этих «ужасных убийц»?

Я должен был дать ему слово, что специально напишу об этом его начальству и беру всецело на свою ответственность эту «безумную идею». И даже после этого генерал продолжал бормотать что-то об «этих фантастических русских»!

Согласно условиям перемирия, немцы должны были освободить Крымский полуостров, а также все остальные части Российской империи, занятые ими весною 1918 года.

В Севастополь прибыл британский военный флот, и его командующий адмирал Кэльторп сообщил нам о предложении английского короля дать в наше распоряжение пароход для отъезда в Англию. Вдовствующая императрица поблагодарила своего царственного племянника за внимание, но отказалась покинуть Крым, если ей не разрешат взять с собою всех ее друзей, которым угрожала месть большевиков. Король Георг изъявил на это свое согласие, и мы все стали готовиться к путешествию.

Желая увидеть глав союзных правительств, собравшихся тогда в Париже, чтобы представить им доклад о поло-

жении в России, я обратился к адмиралу Кэльторпу с письмом, в котором просил его оказать содействие моему отбытию из Крыма до отъезда нашей семьи, которая должна была тронуться в путь в марте 1919 года. Адмирал послал за мною миноносец, чтобы доставить меня из Ялты в Севастополь, и мы условились с ним, что я покину Россию той же ночью на корабле его величества «Форсайт». _:

Странно было видеть севастопольский рейд, пестревший американскими, английскими, французскими и итальянскими флагами. Я напрасно искал среди этой массы флагов русский флаг или же русское военное судно. Взглянув на ветки остролистника, украшавшие мою каюту, я вдруг вспомнил, что русское 11 декабря соответствовало западноевропейскому Сочельнику. Было бы неудобно нарушать веселое настроение моих хозяев своим горем, а потому я извинился, что не буду присутствовать на торжественном обеде в кают-компании, и поднялся на палубу.

«Форсайт» увеличивал скорость, и береговые огни мало-помалу скрывались из вида. Когда я обернулся к открытому морю, то увидел Ай-Тодорский маяк. Он был построен на земле, которую мои родители и я возделывали в течение последних сорока пяти лет. Мы выращивали на ней сады и трудились на ее виноградниках. Моя мать гордилась нашими цветами и фруктами. Мои мальчики должны были закрывать рубашки салфетками, чтобы на запачкаться, поедая великолепные сочные груши. Было странно, что, утратив так много лиц и событий, память моя сохранила воспоминание об аромате и вкусе груш из нашего имения в Ай-Тодоре. Но еще более странно было сознавать, что, мечтая 50 лет своей жизни об освобождении от стеснительных пут, которые на меня налагало звание великого князя, я получил наконец желанную свободу на английском корабле.

Глава XIX

ПОСЛЕ БУРИ

В Париже пахло зимой, жареными каштанами и тлеющими в жаровнях угольями.

Слепой музыкант стоял перед Кафе-де-Ля-Пэ и пел дрожащим голосом веселую песенку:

Мадлон, наполни стаканы И пой вместе с солдатами. Мы выиграли, наконец, войну. Веришь ли ты, что мы их победили?

Последняя строка, которая своим резким стакатто подражала военному маршу, как будто требовала большого воодушевления от французов, англичан и американцев, сидевших за мраморными столиками кафе. Но они сидели неподвижно. Перемирие было объявлено два месяца назад, и все они сознавали трудности, ожидавшие их по возвращении к нормальной жизни, которая исчезла 1 августа 1914 года. У них отняли молодость, и теперь они хотели забыть все, что касалось войны.

Я отправился в Версаль с докладом о положении в России, который я приготовил во время путешествия на «Форсайте». Я хотел переговорить с Клемансо до открытия мирной конференции, хотя представители союзных держав, которых я посетил в Константинополе и Риме, проявили весьма ограниченный интерес к действиям Ленина, Троцкого и других носителей «трудных русских имен».

— Не тревожьтесь, Ваше Императорское Высочество, — заявил мне один французский генерал, известный своими победами на Ближнем Востоке. — Мы собираемся скоро высадить одну или две дивизии в Одессе с приказом идти прямо на Москву. Вы скоро опять вернетесь в ваш петербургский дворец.

Я поблагодарил почтенного генерала за добрые слова и не вступил с ним в пререкания, не желая принимать на себя одного непосильную задачу борьбы с невежеством официальной Европы.

Я надеялся на лучшие результаты от переговоров с Клемансо. Можно было думать, что всем известный цинизм этого старца поможет ему разобраться и найти верный путь среди того потока красноречия и идиотских теорий, которые владели тогда умами. Мне не хотелось верить, что Клемансо не поймет той мировой опасности, которая заключалась в большевизме.

Мирная конференция должна была открыться через несколько дней после моего приезда в Париж. Залы исторического дворца французских королей в Версале были полны политических интриг и слухов. Румыны, чехословаки, португальцы и другие спорные участники победы раздирали трупы трех павших империй. Приходили на ум знаменитые слова Бисмарка: «Румыны — это не нация, а профессия».

Никто не желал помнить, что бывшая Российская империя сражалась на стороне союзников; многочисленные русские губернии переходили Румынии и новосоз- данным государствам — Польше, Финляндии, Эстонии, Латвии, Литве, Грузии и Азербайджану, — их интересы представляли в Версале бывшие русские провинциальные адвокаты, ставшие вдруг чрезвычайными и полномочными послами.

Уполномоченные 27 наций, собравшиеся в Версале, клялись именем американского президента Вильсона, но фактически все дела вершила так называемая Большая четверка — Франция, Англия, Италия и Япония. Глядя на знакомые лица, я понял, что перемирие уже вызвало пробуждение самых эгоистических инстинктов: основы вечного мира вырабатывались теми же государственными людьми, которые были виновниками мировой войны. Спектакль принимал зловещий характер даже для видавших виды дипломатов. Бросалась в глаза фигура Артура Бальфура, посвятившего много лет жизни насаждению вражды между Лондоном и Берлином. Он стоял, пожимая всем руки и время от времени изрекая афоризмы. ‘ t і

— Вот и я, — казалось, говорила его капризная усмешка. — Я готов принять участие в мирной конференции в обществе всех этих старых лисиц, которые сделали все от них зависящее, чтобы поощрить мировую бойню. В общем, ничего не изменилось под солнцем, несмотря на уверения газетных публицистов. Вильгельм может оставаться в заключении в Доорне, но дух его продолжает витать среди нас.

За исключением американской делегации, состоявшей из весьма неопытных и неловких людей, возглавляемых «сфинксом без тайны» полковником Хаусом, все остальные делегаты были виновниками преступления 1914 года.

Ни один из всезнающих газетных репортеров не имел мужества напомнить о прошлом этих «миротворцев». Призывать проклятия на головы славных дипломатов выпало на долю полковника Лоуренса. Немного театральный в своем белом бурнусе бедуина, молодой герой независимой Аравии с первого же дня конференции понял, что Большая четверка не выполнит обещаний, которые он дал «вождям пустыни» в 1915 — 1916 гг. в вознаграждение за их помощь против турок. Являя собою олицетворение вечного протеста, бедный Лоуренс разгуливал по Версальскому парку, с ненавистью глядя на аристократическое лицо и плохо сидевший костюм Артура Бальфура. Мои симпатии были всецело на стороне Лоуренса. Мы оба говорили о прошлом с людьми, которые признавали только настоящее. Мы оба прибыли сюда напомнить об оказанных «услугах» государственным деятелям, которые никогда не держали своих обещаний. Мы оба призывали к чести людей, для которых «честь» была лишь относительным понятием.

— Господин председатель мирной конференции очень хотел бы поговорить с вами, — сказал мне личный секретарь Клемансо. — Но у него в данный момент столько работы, что он просил меня принять вас.

Это звучало по-французски великолепно. В настоящее время я не без удовольствия вспоминаю элегантность стиля и безупречный французский язык секретаря г. Клемансо. Но в январе 1919 года для меня это означало, что председатель мирной конференции Жорж Клемансо не хотел, чтобы его беспокоили разговорами о России, ибо справедливость, отданная им России, могла бы помешать его планам вознаградить поляков и румын.

— Каковы планы г. Клемансо относительно бывшего союзника Франции? — спросил я, сдерживая себя.

Молодой человек любезно улыбнулся. Он радовался случаю представлять главу французского правительства. Он начал говорить с большим жаром. Говорил долго. Я не прерывал его. Я сидел спокойно, вспоминая о том, что было в 1902 году во время визита в Россию президента Лубэ. Господин Лубэ говорил тогда так же хорошо, как этот юный представитель Ж. Клемансо, хотя речь, которую произносил Лубэ перед русским царем, была несколько иная. Теперь мне говорили, что Франция не может вмешиваться в дела Восточной Европы, а в то время императору Николаю II давалось торжественное обещание, что «никакие враждебные ветры не смогут погасить пламя традиционной франко-русской дружбы». Теперь официальный представитель победоносной Франции предложил мне удобное кресло и папиросу. В то время господин Лубэ дошел в своем пафосе до того, что возложил на гробницу императора Александра III художественной работы золотую шпагу, отделанную слоновой костью с надписью «Помню о союзе» по-латыни.

Я всегда буду помнить о нашем союзе.

Но что-то происходит за семнадцать лет даже с самыми замечательными латинскими изречениями.

В 1902 году президент Французской Республики помнил о долге благодарности своей страны творцу франко-русского союза императору Александру III. В 1919 году премьер-министр Франции объяснял через своего секретаря двоюродному брату того же императора Александра III, что он слишком занят, чтобы помнить о договорах, подписанных его предшественниками. Но тогда, в 1902 году, русское правительство еще платило проценты по русским займам, размещенным во Франции, и русская армия была готова проливать кровь за Францию.

— Таким образом, — заключил секретарь Клемансо свою речь, — обстоятельства изменились. Если бы в России не произошло этих ужасных событий, мы в точности выполнили бы все наши обязательства.

— Я не сомневаюсь.

— Но при существующей обстановке Франция должна думать о своем будущем. Наш долг перед нашими детьми — предвидеть возможность реванша со стороны Германии. Поэтому мы должны создать на восточной границе Германии ряд государственных новообразований, которые в совокупности составят достаточно внушительную силу, чтобы исполнить в будущем роль, которую ранее играла Россия.

— Однако вы мне еще не сказали о том, что предполагает французское правительство предпринять в отношении большевиков?

— Это очень просто, — продолжал молодой дипломат, пожимая плечами. — Большевизм — это болезнь побежденных наций. Господин Клемансо подверг русскую проблему всестороннему изучению. Самой разумной мерой было бы объявление блокады советскому правительству.

— Чего?

— Блокады, санитарного кордона, как его называет г. Клемансо. Подобная блокада парализовала Германию во время войны. Советское правительство не сможет ни ввозить, ни вывозить. Вокруг России будет воздвигнуто как бы колоссальное проволочное заграждение. Через короткое время большевики начнут задыхаться, сдадутся, и законное правительство будет восстановлено.

— Разве ваш шеф примет на себя ответственность за те страдания, которым подобный метод подвергает миллионы русских людей? Разве он не понимает, что миллионы русских детей будут от такой системы голодать?

Молодой человек сделал гримасу:

— Но тем самым, Ваше Императорское Высочество, русский народ получит повод, чтобы восстать.

— Вы, молодой человек, ошибаетесь. Я уверен, что ваша блокада явится только орудием для пропаганды большевизма и объединит население России вокруг московского режима. Это и не может быть иначе. Поставьте себя на место среднего русского обывателя, ничего не понимающего в политике, который узнает, что Франция является виновницей голода в России. Как я ни уважаю авторитет господина Клемансо, я считаю эту идею и нелепой, и крайне опасной.

— Что же вы предлагаете?

— То же, что я предложил французскому высшему командованию на Ближнем Востоке. Не нужно кровопролития. Не нужно блокады. Сделайте то, что так блестяще удалось немцам прошлым летом в юго-западной России. Пошлите в Россию армию, которая объявит, что она несет мир, порядок и возможность устройства свободных выборов.

— Наше правительство не может рисковать жизнью французских солдат после подписания перемирия. _;

Я посмотрел ему прямо в глаза. Я желал всей душою, чтобы на его месте сидел Жорж Клемансо. Я бы спросил его, не забыл ли он битвы при Танненберге в августе 1914 года, когда 150 тысяч русских солдат были обдуманно посланы на неминуемую гибель в ловушку, расставленную им в Восточной Пруссии Людендорфом для того, чтобы облегчить положение французской армии под Парижем? Мне хотелось также напомнить ему, что настоящим победителем на Марне был не Жоффр, а Самсонов, этот подлинный мученик и герой битвы при Танненберге, заранее знавший судьбу, ожидавшую его и его солдат. Но все это было делом прошлого, а дипломатов никогда не обвинишь в том, что они позволяют прошлому влиять на будущее. Я встал и вышел.

С Клемансо и французами все ясно. Оставались англичане, американцы, итальянцы и японцы.

Синьор Орландо, очень любезный глава итальянского правительства, в шутливой форме признался мне в своей полной неспособности понять русскую проблему. Он очень бы хотел, чтобы его соотечественники получили обратно собственность, отнятую у итальянцев большевиками, но не шел так далеко, чтобы возложить на итальянскую военную силу исполнение своего желания. Внутреннее политическое положение в Италии с каждым днем становилось все хуже и хуже: еще шесть месяцев войны привели бы «идеальное государство» Муссолини к революции по русскому образцу.

Японцы были готовы содействовать борьбе с большевиками ценою крупных территориальных компенсаций в Маньчжурии и Сибири. Их неумеренные требования вызвали раздражение американской делегации. Президент Вильсон был, вне всякого сомнения, выдающимся и дальновидным государственным деятелем, стоявшим в резкой оппозиции дальнейшему развитию японской империи. К сожалению, русский вопрос он знал только теоретически. 14 февраля 1919 года Уинстон Черчилль произнес на закрытом заседании мирной конференции горячую речь в пользу немедленного вмешательства в русские дела и борьбы с большевизмом. Во время этой речи Клемансо откинулся в кресле и закрыл глаза — поза, которую он принимал в тех случаях, когда разговоры на конференции не касались Франции. Орландо с любопытством смотрел на Черчилля: не понимая ни слова по-английски, он удивился волнению английского делегата. Старый, умный японец посмотрел, улыбаясь, на Вильсона.

— Очень сожалею, — сказал президент США, опираясь о кресло Клемансо, — но я уезжаю сегодня в Америку. Я должен иметь достаточно времени, чтобы обдумать предложения мистера Черчилля. Россия является для меня задачей, решение которой мне еще неизвестно.

Нужно добавить, что во время мирной конференции Уинстон Черчилль являлся единственным европейским государственным деятелем, который ясно отдавал себе отчет в опасности большевизма. Инстинкт опытного охотника и боевого солдата диктовал ему быстрые и действенные меры. Если бы окончательное решение русского вопроса было предоставлено Уинстону Черчиллю, Британская империя не имела бы сегодня никаких хлопот с советскими пятилетними планами. Однако случилось так, что британская делегация подчинилась директивам Артура Бальфура и Ллойд Джорджа. Первый вообще не имел понятия о России, а второй обладал всеми типичными чертами рядового англичанина. Ллойд Джордж долго говорил об успехах в гражданской войне русского «генерала Харькова», не имея представления о том, что Харьков — русский город. Он передал все дело Бальфуру, который изложил английскую точку зрения следующим образом:

— Мы отказываемся от того, — объявил этот парламентский деятель, известный своими блестящими талантами и глубоким пониманием иностранной политики, — чтобы наша армия продолжала бороться после четырех лет крайнего напряжения в чужой необъятной стране, реформируя государство, не являющееся более нашим союзником.

Все мои усилия были тщетны. Если выдающийся мыслитель современной Англии считал борьбу с большевиками «политическими реформами», то чего же можно было ожидать от других англичан, обладавших еще более узким кругозором.

Весною 1919 года в России последовал целый ряд авантюр наших бывших союзников, которые способствовали тому, что большевики были возведены на пьедестал борцов за независимость России.

Известно, что в то время в России вели борьбу с большевиками три белые армии, которые могли бы победить, если бы белым серьезно помогли англичане и французы.

Бывшему главнокомандующему Русской армией генералу Деникину удалось захватить Северный Кавказ, где он рассчитывал на помощь донских, кубанских и терских казаков.

Бывший главнокомандующий Черноморским флотом адмирал Колчак наступал на Европейскую Россию из Сибири, опираясь на ту помощь, которую могли бы ему дать японцы.

Бывший командующий нашей Кавказской армией генерал Юденич имел задачей захватить С. -Петербург. Его разъезды к концу лета 1919 года находились в десяти верстах от столицы.

Таким образом, большевики находились под угрозой с северо-запада, юга и с востока. Красная Армия была еще в зародыше, и сам Троцкий сомневался в ее боеспособности. Можно смело утверждать, что появление тысячи тяжелых орудий и двух сотен танков на одном из трех фронтов спасло бы весь мир от постоянной угрозы. Многочисленные военные эксперты, инспектировавшие армии Деникина, Юденича и Колчака, были единодушны в своих заключениях о их боеспособности. «Все зависит от того, будут ли они иметь необходимое снабжение», — заявили они Клемансо и Ллойд Джорджу по возвращении в Париж.

Но затем произошло что-то странное. Вместо того, чтобы следовать советам своих экспертов, главы союзных государств повели политику, которая заставила русских офицеров и солдат симпатизировать Троцкому.

Англичане появились в Баку и создали независимое государство Азербайджан с целью овладения русской нефтью. Батуми стал «свободным городом» под английским протекторатом с гражданским губернатором, который наблюдал за доставкой нефти в Англию.

Миролюбивые итальянцы появились почему-то в Тифлисе и помогли образовать самостоятельную Грузию в южной части Кавказа, которая была известна своими марганцевыми месторождениями.

Французы заняли Одессу, главный пункт южнорусского экспорта, и стали благосклонно прислушиваться к предложениям лидеров «самостийной Украины», которые еще месяц назад исполняли роли тайных и явных агентов германского командования. Французский оккупационный отряд состоял из нескольких военных судов, одного полка зуавов и двух греческих дивизий пехоты. Дело окончилось полным конфузом, когда среди французов, распропагандированных прибывшими из России француженками-коммунистками, началось брожение, а греки были разбиты в районе Николаева небольшой группой большевиков. На французских судах, стоявших в Севастополе, вспыхнул военный бунт. Высшее французское командование издало приказ об эвакуации в два дня, и Одесса была брошена на милость ворвавшихся в нее большевиков.

Примерно в то же время небольшой контингент американцев и японцев высадился во Владивостоке, а британские корабли бросили якорь в Ревеле на Балтийском море, объявив о создании независимых государств Латвии и Эстонии, в тылу армии генерала Юденича.

Всего же целых девять независимых государств было организовано союзниками весной 1919 года на территории России, да еще румыны оккупировали русскую Бессарабию задолго до соответствующего решения мирной конференции.

Русские были поражены. Поведение наших бывших союзников производило на них отвратительное впечатление, в особенности по той причине, что вновь образованные государства держались в отношении белых армий почти враждебно, запрещая транспорт русских добровольцев через свои территории и арестовывая агентов Деникина и Юденича.

— По-видимому, «союзники» собираются превратить Россию в британскую колонию, — писал Троцкий в одной из своих прокламаций в Красной Армии. И разве на этот раз он не был прав? Инспирируемое сэром Генри Детердингом, всесильным председателем компании «Рой- ял-датч-шелл», или же просто следуя старой программе Дизраэли, британское министерство иностранных дел обнаруживало дерзкое намерение нанести России смертельный удар путем раздачи самых цветущих русских областей союзникам и их вассалам.

Когда необходимое вооружение — пушки, танки и самолеты — было готово к отправке, оно было отправлено в Польшу, и армия Пилсудского вторглась в Россию и захватила Киев и Смоленск. Вершители европейских судеб, по-видимому, восхищались собственною изобретательностью: они надеялись одним ударом уничтожить и большевиков, и возможность возрождения сильной России.

Положение вождей белого движения стало невозможным. С одной стороны, делая вид, что не замечают интриг союзников, они призывали своих босоногих добровольцев к священной борьбе против Советов, с другой стороны, на страже русских национальных интересов стоял не кто иной, как интернационалист Ленин, который в своих постоянных выступлениях не щадил сил, чтобы протестовать против раздела бывшей Российской империи, апеллируя к трудящимся всего мира.

⇐ Предыдущая 17 18 19 20 212223 24 25 26 Следующая ⇒