Третий день 3 страница

Ничто лучше не доказывает эгоизма союзников, чем так называемые условия, на которых Франция готова была оказать поддержку белым армиям. Главой французской военной миссии, командированной к генералу Краснову, атаману Войска Донского, был капитан Фуке. Все мы знаем авторитет, которым пользовался генерал Краснов, талантливый и просвещенный военачальник, освободивший от большевиков Донскую область и собиравшийся начать наступление на север. Как и все вожди белых армий, он испытывал острую нужду в самом необходимом. Он написал об этом несколько писем главнокомандующему французскими вооруженными силами на Ближнем Востоке маршалу Франше-д’Эспрей. Наконец, 27 января 1919 года в Ростов-на-Дону прибыл капитан Фуке, привезя с собою длинный документ, который должен был подписать генерал Краснов.

«Донские казаки, — говорилось в этом удивительном документе, — должны предоставить все свое личное имущество в виде гарантии требований французских граждан, понесших материальные потери вследствие революции в России. Донские казаки должны возместить убытки тем из французских граждан, которые пострадали физически от большевиков, а также вознаградить семьи убитых в гражданской войне. Донские казаки обязуются удовлетворить требования тех французских предприятий, которые вынуждены были ликвидировать свои дела из- за беспорядков в России. Последнее относится не только к предприятиям, которые закрылись из-за революции, но и к тем, что были вынуждены правительством принять предписанные им низкие цены во время войны 1914 — 1917 годов. Французские владельцы предприятий и французские акционеры этих предприятий должны получить в виде вознаграждения всю сумму прибылей и дивидендов, которые они не получали с 1 августа 1914 года. Размер означенных прибылей и дивидендов должен соответствовать средним прибылям довоенного времени. К означенным суммам следует прибавить пять процентов годовых за срок, протекший между 1 августа 1914 года и временем уплаты. Для рассмотрения требований французских граждан должна быть образована особая комиссия из представителей французских владельцев и акционеров под председательством французского генерального консула».

Другими словами, донские казаки, которые воевали с немцами в 1914—1917 гг. и с большевиками в 1917 — 1919 гг., должны были возместить французам все убытки, причиненные последним немцами и большевиками.

— Это все, что вы требуете? — спросил атаман Краснов, едва сдерживая свое негодование.

— Все, — скромно подтвердил Фуке. — Дорогой друг, разрешите вам кое-что заметить, во избежание излишней потери времени. Если вы не подпишете этого документа в том виде, как он есть, ни один французский солдат не будет отправлен в Россию и ни одна винтовка не будет дана вашей армии. Попрошайки не привередничают, так что решайте сразу.

— Довольно! — крикнул атаман Краснов. — Я сочту долгом сообщить моим казакам о тех условиях, на которых нам собирается помочь их великий и благородный союзник. Всего хорошего, капитан Фуке. Пока я остаюсь атаманом, вы не получите ни сантима.

«Франция совершила величайшую историческую ошибку, — писал в ноябре 1920 г. известный французский военный корреспондент Шарль Риве, сопровождавший армию генерала Деникина в ее победном марше на Москву, а также во время ее отступления. — Мы не поняли того, что помощь белым армиям являлась залогом победы над тем злом, которое угрожает всему цивилизованному миру. Мы заплатили бы за этот залог сравнительно скромную сумму, если принять во внимание размеры этой опасности: всего лишь две тысячи орудий и два-три парохода с военным снаряжением, которое мы получили от немцев бесплатно и которое нам было не нужно. Мы, обычно столь осторожные и мудрые в нашей политике, в русском вопросе оказались глупцами. Мы страхуем нашу жизнь, страхуем дома и рабочих от несчастных случаев и безработицы, но мы отказались застраховать наших детей и внуков от красной чумы. Наши потомки сурово осудят преступную небрежность наших политических вождей... »

Это горячее воззвание было напечатано на страницах «Temps» два дня спустя после того, как голодная и полузамерзшая армия генерала Врангеля оставила Крым и находилась на пути к Константинополю. То был конец борьбы против большевиков в России. Офицеры и солдаты врангелевской армии, размещенные в концентрационном лагере Галлиполи, в котором в 1914 — 1918 годах наши союзники содержали военнопленных турок, имели много времени, чтобы размышлять на вечную тему: о человеческой неблагодарности. Европа, пославшая этих мальчиков с суровыми лицами, безоружных и раздетых, против красных полчищ, теперь, когда они были побеждены, отказывалась их принимать. Они оставались в Галлиполи в течение трех лет, пока Лига наций не предложила им на выбор поступление в Иностранный легион или работу по постройке дорог в балканских странах.

И все же они еще должны были почитать себя счастливыми. Более горькая доля постигла адмирала Колчака. Верховный правитель России был предан большевикам генералом Жаненом, который являлся главой французской военной миссии на Востоке.

Трагедия Колчака составляет одну из самых жутких страниц русской революции. Бывший адмирал Черноморского флота, всем известный герой мировой войны, Колчак принял в 1918 году предложение союзников организовать реіулярную армию из бывших австрийских военнопленных чехословацкого происхождения.

Союзное командование рассчитывало, что адмиралу Колчаку удастся восстановить противогерманский фронт на востоке России. После заключения перемирия союзники потеряли всякий интерес к этому предприятию, а между тем адмирал Колчак стоял во главе значительной армии, которая успешно продвигалась вперед против большевиков. Не имея никаких директив из Парижа и делая все возможное, чтобы удержать на фронте чехословаков, Колчак посылал Черчиллю одну телеграмму за другой. Он ручался за взятие Москвы, если ему будут предоставлены танки, аэропланы и теплое обмундирование, без которого никакие операции в Сибири не были возможны.

Этот вопрос «изучали» Клемансо, Ллойд Джордж и Бальфур, и лишь 26 мая 1919 года, то есть спустя семь месяцев после получения первого рапорта от адмирала Колчака, Верховный Совет в Версале протелеграфировал в Иркутск длинный контракт на подпись Колчаку от имени «будущего русского правительства». Содержание этого документа в общем совпадало с бумагой, которая была представлена капитаном Фуке на подпись атаману Краснову. На этот раз требования о возмещении материального ущерба сопровождались параграфом о признании всех «независимых государств», так расточительно созданных нашими союзниками вдоль окраин России.

Адмирал Колчак, учитывая критическое положение своей армии, решил подписать версальский контракт. Он был немедленно признан Англией, Францией и Японией в качестве верховного правителя России, но обещанное снаряжение так и не прибыло в Сибирь. Голодная и полуодетая сибирская армия продолжала отступать перед красными по бесконечной сибирской тайге в направлении Иркутска.

Около 80 000 чехословаков наотрез отказались воевать. Они требовали возвращения на родину, и большевики выражали свое согласие на пропуск их до Владивостока и на погрузку на пароходы при условии выдачи адмирала Колчака в Иркутске. Следует ли добавлять, что все эти переговоры, которые вел генерал Жанен с большевиками, содержались в полнейшей тайне от верховного правителя России. Жанен несколько раз давал адмиралу «слово солдата»: что бы ни произошло, жизнь верховного правителя находится под охраной союзников.

14 января 1920 г. два длинных поезда подошли к Иркутску. В одном из них ехал адмирал под охраной чехословаков. В другом находились 650 миллионов золотых рублей, которые составляли часть русского золотого запаса и были захвачены армией Колчака под Казанью.

Командир батальона чехословаков вошел в вагон адмирала с докладом.

— Господин адмирал, мною получена важная телеграмма от генерала Жане на, — сухо сказал он.

— В чем дело? — спросил Колчак, продолжая смотреть на карту.

— Генерал Жанен приказал мне арестовать вас и передать местным властям в Иркутске.

Колчак посмотрел на своего адъютанта Малиновского, единственного оставшегося в живых свидетеля этой трагедии, который помнит ту ужасную сцену в малейших деталях. Оба они прекрасно понимали, что означали зловещие слова «местные власти Иркутска»!

— Что же, — сказал адмирал спокойно, — по-моему, это чудовищная измена наших союзников. Еще только вчера генерал Жанен гарантировал мне беспрепятственный проезд на восток. Кому же достанутся эти 650 миллионов рублей?

Чехословак покраснел.

— Мы передадим эти деньги советскому правительству. Таков приказ генерала Жанена.

Колчак усмехнулся. Он прекрасно знал, что это ложь. Он пожал руки офицерам своего штаба и вышел к чехословацким солдатам.

Генерал Жанен, миссия союзников и храбрые чехословаки продолжали свой путь на восток. Адмирал Колчак был заключен в тюрьму в Иркутске и три недели спустя — 7 февраля 1920 года — расстрелян.

Солдаты отряда, который должен был приводить смертный приговор над Колчаком в исполнение, дрожали при виде стройной, прямой фигуры правителя, с наполеоновским профилем, который резко выделялся на белой стене тюремного двора. Колчак вынул из кармана массивный золотой портсигар, украшенный бриллиантами. Высочайший подарок, пожалованный адмиралу за его успешные боевые действия в 1916 году, и сосчитал папиросы.

— Достаточно на каждого из нас, — спокойно заметил он. — Чего же вы дрожите? Будьте спокойнее. Вы же убили так много братьев! Кто возьмет мой портсигар? На том свете у меня не будет карманов.

Союзные правительства назначили особую комиссию для расследования действий генерала Жанена. Однако дело кончилось ничем. На все вопросы генерал отвечал фразой, которая ставила допрашивавших в неловкое положение: «Я должен повторить, господа, что с его величеством императором Николаем II церемонились еще меньше». Это уж точно: союзные государства проявили к судьбе царя еще меньший интерес, чем к судьбе адмирала Колчака.

До настоящего времени участники сибирской эпопеи — как в красном лагере, так и в белом — стараются установить, кто захватил по частям 650-миллионный золотой запас. Советское правительство утверждает, что его потери выражаются в сумме 90 миллионов. Черчилль говорит, что летом 1920 года в один из банков в Сан-Франциско был сделан таинственный вклад группой людей, говоривших по-английски с акцентом. Французские эксперты поднимают вопрос о происхождении золота, которое объявилось в Праге. Во всяком случае, все сходятся на том, что тридцать сребреников Иуды в январе 1920 года были выплачены золотом.

Все это происходило на расстоянии многих тысяч километров от Парижа, где я в пятьдесят два года стал эмигрантом, человеком без родины, «бывшим великим князем». Я не только ничего не мог сделать, чтобы помочь армиям Деникина и Колчака, но, наоборот, опасался, как бы какое-либо открытое проявление моих симпатий вождям белых армий не повредило достижению их целей. И без того французские социалисты были крайне встревожены присутствием «стольких Романовых» в столице Франции.

В действительности от большевиков удалось спастись лишь незначительной части русской императорской семьи. Кроме нашей «крымской группы», состоявшей из вдовствующей императрицы Марии Федоровны, моей невестки, великой княгини Ольги Александровны, жены, великой княгини Ксении Александровны, двоюродных братьев великих князей Николая и Петра Николаевичей и моих шести сыновей и дочери, всего лишь четырем великим князьям и двум великим княгиням удалось бежать из России за границу.

Великий князь Кирилл Владимирович, законный наследник русского престола и старший сын моего двоюродного брата Владимира Александровича, рассказал мне захватывающую историю своего бегства из Петербурга. Он перешел пешком замерзший Финский залив, неся на руках свою беременную жену, великую княгиню Викторию Федоровну, а за ними гнались большевистские разъезды.

Его два брата, великие князья Борис и Андрей Владимировичи обязаны спасением своих жизней поразительному совпадению, к которому, если бы его описал романист, читатель отнесся бы с недоверием. Командир большевистского отряда, которому было приказано расстрелять этих двух великих князей, оказался бывшим художником, который провел несколько лет жизни в Париже в тяжкой борьбе за существование, тщетно надеясь найти покупателя для своих картин. За год до войны великий князь Борис Владимирович, прогуливаясь по Латинскому кварталу, наткнулся на выставку художественно нарисованных подушек. Они понравились ему своею оригинальностью, и он приобрел значительное количество. Вот и все. Большевистский комиссар не мог убить человека, который оценил его искусство. Он посадил обоих великих князей в автомобиль, принадлежащий коммунистической партии, и отвез их в район белых армий.

Мой племянник, великий князь Дмитрий Павлович, не уцелел бы, если бы не участвовал в убийстве Распутина. Когда он был выслан государем в Персию, то добрался до британского экспедиционного корпуса, который действовал в Месопотамии, и таким образом эмигрировал из России. Его сестра, великая княгиня Мария Павловна, вышла во время революции замуж за князя Сергея Путятина, и так как у нее был паспорт с именем мужа, то большевики при ее бегстве за границу не распознали в «гражданке Марии Путятиной» великой княгини.

Все остальные члены русской императорской семьи были расстреляны по приказу советского правительства летом 1918 года и зимой 1918 — 1919 годов.

Мои братья, великие князья Николай Михайлович и Георгий Михайлович, встретили смерть в Петропавловской крепости, где, начиная с Петра Великого, были погребены все русские цари и великие князья. Максим Горький просил у Ленина помилования для Николая Михайловича, которого глубоко уважали даже в большевистских верхах за его ценные исторические труды и всем известный либерализм. •£

— Революция не нуждается в историках, — ответил глава советского правительства и подписал смертный приговор.

Великий князь Павел Александрович — отец великой княгини Марии Павловны — и великий князь Дмитрий Константинович были расстреляны 18 января 1919 года в один день с моими братьями. Тюремный надзиратель, некий Гордиенко, получавший в свое время от царя подарки на Рождество, командовал казнью. Если верить советским газетам, великий князь Николай Михайлович держал до последней минуты на коленях своего любимого персидского кота. Дмитрий Константинович — человек глубоко религиозный — громко молился о спасении души своих палачей.

Мой третий брат, великий князь Сергей Михайлович был убит несколько месяцев спустя вместе с великой княгиней Елизаветой Федоровной (старшей сестрой императрицы), тремя юными сыновьями великого князя Константина Константиновича и князем Палеем, морганатическим сыном великого князя Павла Александровича. Все шестеро были живыми сброшены в угольную шахту вблизи Алапаевска в Сибири. Их тела, найденные по приказанию адмирала Колчака, свидетельствовали о том, что они умерли в невыразимых страданиях. Они были убиты 18 июля 1918 года, т. е. два дня спустя после убийства царской семьи в Екатеринбурге. *•*/•

Точная дата убийства младшего брата государя, великого князя Михаила Александровича, так и не была установлена. Его взяли из дома вместе с секретарем англичанином Джонсоном пятеро неизвестных, заявивших, что они посланы адмиралом Колчаком. По всей вероятности, они были убиты в Пермских лесах. Его морганатическая жена графиня Брасова, прибывшая в Лондон в 1919 году, и по сей день отказывается верить в его смерть. -» Вдовствующая императрица Мария Федоровна тоже так никогда и не поверила советскому официальному сообщению, которое описывало сожжение тел царя и его семьи. Она умерла в надежде все еще получить известие о чудесном спасении Ники и его семьи. Моя жена и невестка разделяли ее надежды. Я щадил их чувства, но знал большевиков слишком хорошо, чтобы верить в возможность счастливого исхода.

Несколько лет назад странная, психически неуравновешенная девушка приехала в Америку и заявила, что она великая княгиня Анастасия, младшая дочь царя. Она уверяла, что ее спас один из солдат, участвовавших в расстреле, и что в результате шока она перестала свободно говорить по-английски и по-французски. Вполне правдоподобное объяснение. Я мог бы только мечтать, чтобы любимая дочь царя и моя внучатая племянница оказалась жива и находилась тут, в Нью-Йорке. Я даже был готов закрыть глаза на то, что чертами лица она мало походила на Анастасию. К сожалению, врачи безапелляционно заявляют, что никакой нервный шок не приводит к тому, чтобы русский человек заговорил с польским акцентом...

Я, однако, не сомневаюсь, что рано или поздно появится более талантливая самозванка, которая будет говорить о чудесном спасении и попробует получить дивиденды от трагедии семьи Романовых.

Заключение

Вот уже тринадцать лет, как я веду жизнь эмигранта. Когда-нибудь я напишу другую книгу, которая будет повествовать о впечатлениях — порой радостных, порой грустных, — ожидавших меня на пути скитаний, уже не освещенных лучами Ай-Тодорского маяка.

Моя врожденная непоседливость, соединенная с неугасимым стремлением к духовному совершенствованию, удерживала меня вдали от Парижа, где царила атмосфера бесполезных сожалений и вечных вздохов. Когда я нахожусь в Европе, я всегда испытываю чувство, как будто гуляю по красивым аллеям кладбища, на котором каждый камень напоминает мне о том, что цивилизация покончила самоубийством 1 августа 1914 года.

В 1927 годуя посетил Абиссинию. В декабре 1928 года я в третий раз поехал в Америку, чтобы начать новую жизнь. Моя теперешняя деятельность в Америке, мои первые десять лет службы во флоте и годы, проведенные с семьей, — единственные периоды жизни, которые мне кажутся светлыми. Все остальное принесло только горе и страдания. Если бы я мог начать жизнь снова, я начал бы с того, что отказался бы от великокняжеского титула и стал проповедовать необходимость духовной революции. В России это было бы невозможно. В Российской империи я подвергся бы преследованию «во имя Бога» со стороны служителей православной церкви. В советской России меня бы расстреляли «во имя Маркса» служители самой изуверской религии победоносного пролетариата.

Я ни о чем не жалею и не падаю духом. Мои внуки — у меня их четверо, — вероятно, достигнут чего-нибудь лучшего. Я не считаю современную эпоху ни цивилизованной, ни христианской. Когда я читаю о миллионах людей, умирающих от голода в Европе, Америке и Азии в то время, как на складах гниет несметное количество хлеба, кофе и других продуктов, я признаю необходимость радикальных изменений в условиях нашей жизни. Судьба трех монархий поколебала мою веру в незыбле-

мостъ политических устоев. Тринадцать лет коммунистического опыта над несчастной Россией убили все мои иллюзии относительно человеческого идеализма. От людей, находящихся в духовном рабстве, и нельзя ожидать ничего иного.

Официальное христианство, обнаружившее свою несостоятельность в 1914 году, прилагает все усилия к тому, чтобы превратить нас в рабов Божьих, приводя нас таким образом к фатализму, который несет страшную ответственность за трагический конец России и ее династии. Религия Любви, основанная на законе Любви, должна заменить все вероисповедания и превратить сегодняшних «рабов Божьих» в активных сотрудников Бога. Если наши страдания нас ничему не научили, то тогда жертва Христа была бесполезна, тогда действительно прав тот, кто утверждает, что последний христианин был распят тысячу девятьсот лет тому назад.

Горько сознавать, что церковь сегодняшнего дня далеко отошла от Христа, но это так. Недостающего звена она создать не может, ибо закону Любви она не следует, все налицо: догматы, таинства, обряды, тысячи молитв, за которыми скрывается ее духовное бессилие, но нет любви.

\ Кого и что мы должны любить?

Силу Высшую — Бога, не словами, не низкопоклонством и рабским пресмыканием, а мыслями и делами любви ко всем одинаково, и к близким и к дальним, и к друзьям и к врагам, и ко всем творениям. Любить мы должны весь мир, ибо мы составляем его нераздельную частицу, сознавая в то же время, что мы произошли от Высшей Силы и к ней вернемся только тогда, когда мы станем самостоятельной, самосознательной, сильной духом личностью. Вне мыслей и дел любви не может существовать любви к Силе Высшей — Богу; этой Силе мы нужны постольку, поскольку мы, исполняя законы мировые, не тревожим гармонии мира.

Любить мы должны все чистое, красивое, природу и все проявления ее, любить мы должны жизнь земную, ибо она есть одна из ступеней жизни вечной, проведя которую в правде, чистоте и любви, мы получим возможность подняться на ступень выше. Я понимаю, что трудно любить жизнь тем, для кого она проходит в постоянной тяжелой работе, в постоянных заботах о прокормлении своих семей. Но ведь если сравнить нашу жизнь с жизнью наших сестер и братьев, оставшихся в России, то, право, лучше быть свободным бедняком, чем бедняком -рабом.

Кроме того, ведь не нам одним тяжело живется, все население земного шара, за исключением состоятельного меньшинства, живет в тех же условиях, что и мы.

Надо твердо уяснить себе, что возврата к прошлому нет; если мы вернемся на родину, то и там будем работать не покладая рук; нам самим придется строить свое благополучие, помощи ждать будет не от кого. Кроме того, резкая перемена, которая произошла в нашей жизни, с точки зрения духовной есть великое благо, и кто это понял, тот глубоко использовал это обстоятельство для своего восхождения по пути к совершенству. И вот с этой точки зрения мы должны любить жизнь.

Следует рассматривать свою жизнь не с точки зрения узкой, земной, преходящей, а с точки зрения вечной, духовной. На себя надо смотреть не как на тело, в котором мы временно живем, а как на дух, которого наше «я» есть выражение, который есть житель Мира, для которого нет ни времени, ни пространства, который живет, где хочет, который не подчинен ни законам природы, ни законам людским, права которого безграничны, ибо жизнь в нем самом, и который ответствен только пред Силою Высшею — Богом. Ничто земное ни в чем и никогда не может тронуть нашего духа, он вне досягаемости земных, людских притязаний, но связь с Духом Высшим всегда в его полной досягаемости. Сознавая великую истину только что сказанного и прочувствовав эту великорадостную истину до конца, мы поймем, насколько все, что касается нашего тела, мелочно, насколько все, на земле происходящее, не существенно.

Скажите себе: «Я дух вечный, свободный, от Бога исшедший и к Богу идущий; я имею в себе все для того, чтобы быть в вечном общении с Богом, и это все заключается в слове «любить» — слове, которое действительно выражает основной, положительный закон Мира».

Любить мы должны Россию и народ русский. Эта любовь наша должна выразиться в стремлении понять новое мировоззрение русских людей, которое явилось результатом безбожного и бездуховного воспитания, получаемого ныне миллионами русских детей.

Но мы должны найти в этом новом миросозерцании те стороны, которые и нами могут быть восприняты.

Принцип, проводимый в жизнь: «Работа каждого во имя блага государства», вполне приемлем для каждого из нас; он послужит тем звеном, которое нас, представителей старой России, соединит с людьми России новой. Мы одухотворим этот принцип законом Любви, мы будем ему следовать не только во имя блага государства, а главное, во имя исполнения воли Божьей, которая имеет свое выражение в этом законе.

Раз навсегда мы должны ясно понять, что новой России мы ничего не можем дать, кроме любви. И вот, готовясь к часу нашего возвращения на родину, мы должны в себе и в детях наших вытравить все чувства, идущие вразрез с законом Любви. Только при этом условии народ русский нас примет и поймет.

Мы должны стать тем духовным основанием, на котором будет строиться Царство духа, которое заменит ныне существующее Царство материи. К этому Царству народ русский уже близок: оно даст России духовную власть над всеми остальными народами — власть любви и мира, ту власть, которая всем людям завещана Христом[****].

Было бы бесцельно писать эту книгу, если она не будет иметь нравственного влияния хотя бы на некоторых из моих читателей. Для меня все пережитое — это урок, полный значения и богатый предостережениями. Снова и снова я думаю о друзьях моего детства, стараясь видеть их не такими, какими они были в последние годы трагедии, а какими я их знал в более счастливые дни нашей молодости. Я вижу часто во сне Ники, Жоржа, Сергея и самого себя лежащими в густой траве Императорского парка в Нескучном под Москвою и оживленно беседующими о том таинственно-прекрасном будущем, огни которого мелькали на далеком горизонте.

Немного терпения — и мы все до него доживем.

Нью-Йорк — Париж 1931 г.

Книга вторая

воспоминаний великого князя

Александра Михаиловича

Счастлив, кто посетил сей мир В его минуты роковые! Его призвали всеблагие Как собеседника на пир. Он их высоких зрелищ зритель, Он в их совет допущен был И заживо, как небожитель, Из чаши их бессмертье пил!

Ф. И. Тютчев. Цицерон.

Предисловие

В то время как первый том моих воспоминаний стал отчетом об утратах и упущенных возможностях, второй — это опись возвращенных ценностей. На этот раз события происходят вне России. Количество царствующих монархов уменьшилось с шестнадцати до десяти, что оставило пробел, удачно заполненный властителями Америки и Абиссинии.

Продолжения не будет. Его не может быть у жизни, спасенной в последний миг. Она просто идет себе дальше.

Не могу не выразить признательности молодому пианисту, который живет в доме напротив и вот уже несколько месяцев работает над программой своего первого сольного концерта, целиком состоящей из Баха. Мне кажется, будто я в Нью-Йорке.

Великий князь Александр Михайлович.

Приморские Альпы, январь 1933 г.

Глава I

ВОСКРЕШЕНИЕ ЛАЗАРЯ

Мы можем страдать так сильно, а потом, когда уже готовы размозжить себе голову о стену, что-то шелкает у нас внутри и посылает блуждать без руля и без ветрил новыми, неведомыми путями, на которых мы в конце концов обретаем забвение.

Этот таинственный механизм самосохранения заработал во мне в тот сумеречный январский день 1919 года, когда на станции Таранто, стоя у окна парижского экспресса и пытаясь перекричать визгливые голоса итальянских носильщиков, я прощался с офицерами корабля его величества «Форсайт», который увез меня из охваченной революционным пожаром России.

— Жаль, что не могу доставить вас прямо в Париж, в пальмовую рощу «Ритца», — пошутил капитан.

— Мне тоже, — сказал я в тон ему, а сам подумал: «Слава Богу... ».

Я был глубоко признателен им за трогательное внимание и великодушие, но все четыре дня плавания меня ни на минуту не покидало невыносимо острое чувство унижения от того, что внука императора Николая I англичанам приходится спасать от русских. Я как мог старался отогнать эти горькие мысли. Я судорожно силился быть веселым и проявлять интерес к их рассказам о Ютландском сражении и четырехлетней морской блокаде Германии, но внутренний голос, жесткий и саркастический, непрестанно шипел мне в уши.

— Старый глупец, неисправимый мечтатель! — повторял он снова и снова. — Так ты думал, что сбежал от своего прошлого, — а вот оно, пялится на тебя изо всех углов и закоулков... Видишь этих англичан? Молодцы, правда? И корабль у них превосходный, а? А как же двад

цать четыре года, что ты убил на русский флот? Ты морочил себе голову пустыми мечтами, что сделаешь его мощнее и лучше английского, а вот чем все кончилось... Ты — эмигрант, пользующийся гостеприимством своего царственного британского кузена, его люди спасли тебя от рук твоих собственных матросов, ты пьешь за здоровье его британского величества, когда твой император расстрелян, а твои братья каждую ночь ожидают своей участи, и корабль твой лежит на дне Черного моря! Прекрасный ты адмирал, нечего сказать...

Сидя за столом в обществе капитана, я прибегал ко всевозможным уловкам, лишь бы не смотреть на портрет Георга V, висевший прямо напротив моего места. Сходство черт британского монарха и покойного государя, вообще поразительное, сейчас, на борту «Форсайта», было решительно непереносимо. Мной овладевали неотвязные воспоминания, я будто вновь слышал Ники, который часто шутил, что если бы он надел цилиндр и визитку и появился бы под ручку с кузеном Джорджем на королевской трибуне в Эпсоме, то немалая часть зрителей кинулась бы делать ставки на «кто есть кто».

Ночами я лежал в каюте без сна, сжав кулаки и уставившись в иллюминатор. Мне казалось, что не имеет смысла затягивать агонию, что прыжок за борт разом положил бы конец всем моим невзгодам. Оставались, конечно, дети — семеро детей, — но я боялся, что потерпел крушение не только как адмирал и государственный муж, но и как отец. Если я без колебаний бросил их в России, не было ли это лучшим доказательством моей уверенности в том, что их вырастят и воспитают и без моего участия? Я не мог помочь им деньгами и ничему не мог научить. В отличие от их матери и бабушки, продолжавших верить в непогрешимость Дома Романовых, я знал, что все наши истины — обман, а мудрость — лишь колоссальное скопление размьггых миражей и прокисших банальностей. Я не мог воспитать сыновей в духе нашей официальной религии, поскольку она обанкротилась четыре года назад на полях Марны и Танненберга. Я не мог быть их наставником в таком внушающем трепет предмете, как «долг перед государством», потому что изгнанник, умерший неоплаканным, как бродяга под забором, ничего не должен государству...

⇐ Предыдущая 18 19 20 21 222324 25 26 27 Следующая ⇒