Баранец, Н.Г. 20 страница

Непосредственно вслед за приведенной выдержкой (на той же стр. 51) Максимов пишет: «Получается, что Эйнштейна хвалят, когда он пишет в махистском духе, и бранят, когда он выступает совместно с другими в защиту достоинства науки, против некоторых идеалистических извращений в физике»…, но Эйнштейна хвалят вовсе не за то, что он пишет в махистском духе, а за то, что он является гениальным творцом теории относительности, а бранят его вовсе не за материализм, а за ошибочность рассуждений в области квантовой механики.

К тому же бранить Эйнштейна за материализм особенно и не приходится. Если бы Максимов проследил за развитием спора между Эйнштейном и Бором, то он бы знал, что за ответом Бора Эйнштейну последовал ответ Эйнштейна Бору, озаглавленный «Физика и реальность». В этом своем ответе Эйнштейн «подкрепляет» прежнее свое мнение о «неполноте» квантовой механики и свое отрицание принципа дополнительности рядом философских соображений, изложенных в начале своей статьи. Берем наудачу один абзац на стр. 314: «По сцене наших душевных переживаний проходят пестрой чередой чувственные восприятия, воспоминания о них, представления и ощущения. В отличие от психологии, физика занимается (непосредственно) только чувственными восприятиями и«пониманием» связи между ними. Мало того, даже житейское понятие «реального, внешнего мира» опирается исключительно на эти чувственные восприятия».

Дальше следует несколько страниц в таком же духе. Называть это (как это делает Максимов) выступлением против некоторых идеалистических извращений в физике, пожалуй, рискованно» [Фок. 1938. С. 157].

Справедливости ради, стоит отметить, что и некоторые из физиков иногда прибегали в этих спорах к «экстраординарным приемам». Тот же В. Ф. Миткевич был настолько уязвлен замечаниями В. А. Фока, что назвал его «фашистом, призывающим жечь книги», что с превеликой охотой не раз цитировал А. А. Максимов. На это В. А. Фок заметил:

Конечно, такого рода экстраординарные методы полемики стары, как свет. Но столь же давно известно, что они могут иногда обратиться против их авторов. Я не берусь судить, верен ли выставляемый В. Ф. Миткевичем и А. А. Максимовым тезис о том, что «реакционные философские воззрения, как правило, сочетаются и с реакционными политическими воззрениями» (стр. 53). Если вспомнить, что наиболее яростными гонителями квантовой механики и теории относительности является поддерживаемый Гитлером германский физик-фашист Иоганнес Штарк, то этот тезис может показаться похожим на истину. Однако как тогда объяснить тот факт, что в своих физических воззрениях В. Ф. Миткевич, Н. П. Кастерин, А. К. Тимирязев и некоторые другие являются полными единомышленниками Штарка и Ленарда? Я думаю, что для Миткевича и его союзников будет осторожнее не слишком настаивать на справедливости этого своего тезиса.

Кроме разобранных выше обвинений по моему адресу, в статье Максимова рассыпано множество обвинений (столь же «обоснованных») по адресу других физиков. Разумеется, все советские физики, причастные к квантовой механике и к теории относительности, сопричислены Максимовым к идеалистам. Эти физики обвиняются им, кроме всего прочего, в стремлении создать монополию в советских физических журналах. Максимов предпочел бы, конечно, чтобы эти журналы были наполнены статьями типа «вопросников» Миткевича или типа кастеринского опуса об аэро- и электродинамике, лишь бы авторы этих статей достаточно сил выставляли напоказ свой материализм. Неужели Максимову не ясно, если под флагом материализма подносится вздор, то это на руку врагам материализма? » [Фок. 1938. С. 157].

Физикам удавалось противостоять напору критики и отстаивать свою позицию во многом благодаря консолидированности членов этого дисциплинарного сообщества. Причем эта борьба продолжалась до середины 50-х годов с разной степенью интенсивности.

В начале 50-х начался очередной виток противостояния. Опять же лидерами противоборствующих сторон стали А. А. Максимов и В. А. Фок, а темой обсуждения – теория относительности Эйнштейна. В. А. Фок опубликовал резкую статью «Против невежественной критики современных физических теорий», в которой в очередной раз обвинил критиков в некомпетентности:

«Для того чтобы провести философский анализ современных физических теорий и дать им правильное, материалистическое истолкование, нужно, конечно, прежде всего знать и понимать основное их содержание.

К сожалению, некоторые наши философы, приступая к этой задаче, не утруждают себя изучением физики, проявляют в отношении её зачастую полное невежество и сводят свою задачу лишь к огульному обвинению всей современной физики в идеализме. В лучшем случае они признают правильность только отдельных, частных положений физической теории, не понимая, что плодотворным орудием каждого исследования может быть только целостная и последовательная теория. Они не понимают также, что, объявляя новую физику идеалистической, они тем самым заносят в актив идеализма выдающиеся достижения науки, полученные на базе современных физических теорий, между тем как теории эти вне зависимости от субъективных философских взглядов их авторов являются в действительности глубоко материалистическими. Они не понимают, наконец, что, отрицая современную физику, они тем самым объективно пытаются обезоружить не только нашу науку, но и нашу технику.

В последнее время некоторые из наших философов, занимающиеся вопросами физики, сосредоточили свои нападки на теории относительности.

Непосредственной причиной этих нападок являются философские взгляды основоположника теории относительности Эйнштейна, которые можно характеризовать как идеалистические (махистские).

Неправильная философская установка Эйнштейна ни в какой мере не затрагивает существа теории относительности, но она может влиять на изложение этой теории и затруднять её понимание»
[Фок. 1953. С. 171-172].

В. А. Фок был вынужден подробно разбирать высказанные А. А. Максимовым обвинения, появившиеся в газете «Красный флот» от 13 ноября 1952 года в статье «Против реакционного эйнштейнианства в физике»:

«Статья А. А. Максимова производит самое тягостное впечатление своей антинаучной направленностью и вопиющими ошибками, как в области физики, так и в области философии. В ней А. А. Максимов подвергает теорию относительности поруганию и утверждает, что «уже многие физики сознают, что теория относительности Эйнштейна – это тупик современной физики. Тем не менее эйнштейнианская теория относительности имеет еще хождение в среде физиков». И это говорится о теории, правильность которой установлена столь твердо, что оспаривать её так же нелепо, как оспаривать шаровидность Земли!

Основная философская ошибка А. А. Максимова состоит в том, что он, основываясь на сходстве названий, смешивает эйнштейновскую теорию относительности (ее называют также релятивистской теорией) с философским релятивизмом, с которым боролся Ленин. Философский релятивизм есть, как мы уже говорили, учение, согласно которому наши познания настолько будто бы относительны и условны, что носят чисто субъективный характер. Эйнштейновская же теория относительности есть физическая теория пространства и времени, бесспорно, правильно отражающая объективные их свойства.

Восставая против относительности таких понятий, как скорость и одновременность, А. А. Максимов смешивает относительность в смысле взаимоотношения и взаимосвязи материальных объектов с понятием условности и субъективности. Но это совершенно разные вещи» [Фок. 1953. С. 174].

Ответ А. А. Максимова не отличался новыми идеями и аргументами. Он действовал по старой схеме. Обвинил В. А. Фока в том, что тот игнорировал ленинское мнение о неблагополучии и кризисе в физике (заметим, мнение, высказанное почти 50 лет назад человеком, весьма далеким от физики). Уличил В. А. Фока в субъективизме, который присущ и общественным наукам и по которому нанес сокрушительный удар И. В. Сталин в работах «Марксизм и вопросы языкознания» и «Экономические проблемы социализма в СССР». Он заявляет, что названная В. А. Фоком задача очищения физических теорий от идеалистической фразеологии, не нова. Раньше вейсманисты-морганисты призывали к тому же в биологии (их судьбы всем была известна – весьма устрашающая аналогия) [Максимов. 1953. С. 171-174]. Особенно А. А. Максимова возмущало консолидированное нежелание физиков впускать в обсуждение теоретических проблем философов и публично обсуждать «сложившееся положение в физике». Он с возмущением приводит пример, когда в ведущем институте Академии наук СССР – Физическом институте имени П. Н. Лебедева весной 1952 года был поставлен доклад научного работника Московского государственного университета о теории относительности, и никто, кроме одного официального представителя института, не пожелалвысказаться.

Газета «Правда» 17 ноября 1952 года написала о «ненормальном» положении, сложившемся в физике, где имеются группы учёных, которые «уклоняются от дискуссий и игнорируют любые попытки подвергнуть критике идеалистические течения в современной физике».

Чтобы заставить физиков бороться с идеалистическими течениями и заниматься самокритикой, 9 февраля 1953 года в Физическом институте имени П. Н. Лебедева АН СССР было проведено расширенное заседание учёного совета совместно с философским семинаром института, посвященное критическому разбору философских взглядов покойного академика Л. И. Мандельштама. Обсуждение было проведено в связи с изданием V тома Полного собрания трудов учёного. Предварительно была создана комиссия по определению философских воззрений академика Л. И. Мандельштама. Выводы её были однозначны – основные философские вопросы он решал в идеалистическом духе. По реакции на это обвинение физиков можно разделить на три группы. Первая – решительно заявляла, что Л. И. Мандельштам как физик был стихийным материалистом, хотя, строго говоря, не был материалистом-диалектиком, поэтому отдельные формулировки и понятия в его произведениях следует уточнять и критиковать (академик В. А. Фок, член-корреспондент АН СССР Б. М. Вул, академик М. А. Леонтович). Вторая – отмечала большой вклад Л. И. Мандельштама в науку, но его философские воззрения считала недостаточно материалистичными, имеющими неправильные идеалистические выводы (академик Д. В. Скобельцын, профессор С. Э. Хайкин). Третья группа выступила с критикой Л. И. Мандельштама, его философские (махистские) воззрения признавала опасными для молодежи (А. А. Коломенский, член-корреспондент АН СССР В. И. Векслер, профессор В. Н. Кессених).

Особенно резко выступил М. А. Леонтович, заявивший несогласие с выводами комиссии. Он согласился с тем, что взгляды Л. И. Мандельштама не являются последовательными с точки зрения диалектического материализма, но, по его мнению, они и не могли быть иными. Потому что по вопросам, связанным с основами теории относительности и квантовой механики, канонической точки зрения не существует и не может существовать. Он предъявил комиссии учёного совета прямое обвинение о несоблюдение этоса науки: «Комиссия сползает на тот стиль фетишизации слов, который характерен для многих философствующих по вопросам физики товарищей».

Обвинение М. А. Леонтовича было настолько резким и опасным, подвергающим сомнению марксистскую философию как «каноническую точку зрения», что академик Б. М. Вул, спасая положение, выступил с его критикой.

«Б. М. Вул в заключительном слове показал несостоятельность концепции М. А. Леонтовича относительно «канонической точки зрения в науке». Выступая в роли защитника представлений о науке, как развивающемся и совершенствуемом отражении объективных закономерностей, М. А. Леонтович доводит эту правильную мысль до абсурда, отвергая, по существу, как «каноническую точку зрения» основные положения марксистской философии. Действительно, наши представления о пространстве и времени будут меняться, будут углубляться и уточняться, но это не значит, что пространство и время перестанут быть объективными формами существования материи. Поэтому выдвинутое академиком Леонтовичем обвинение комиссии в «фетишизации слов» не обоснованно и не помогает делу» [Семенов. 1953. С. 202].

Заслушав выступления участников заседания, учёный совет и философский семинар Физического института АН СССР утвердили выводы комиссии.

В других областях естествознания ситуация была хуже, так как представители других дисциплинарных сообществ утратили внутреннюю целостность и в теоретическую борьбу сами ввели идеологическую риторику и аргументацию, что имело катастрофические последствия, особенно для биологии.

Еще в 1930 году биолог профессор С. Н. Ковалевский, борясь против генетики, позволял себе писать так: «Теория гена приводит к признанию «творца» органического мира, т. е. Бога. Она как нельзя больше соответствует современному направлению западно-европейской (буржуазной) науки, стремящейся согласовать науку с религией в противовес большевизму... трудно понять, как марксизм может мириться с теорией гена... Неправильно генетику называть «дрозофильской наукой». Правильное её название должно быть не наука, а «дрозофильская забава». Она создана пресытившейся жизнью золотой верхушкой американской буржуазии, нашедшей в выращивании уродцев дрозофилы новый источник нервного возбуждения. Если раньше денежная аристократия строила дворцы для любовниц и ради любовных утех, то импотентная в этом отношении указанная выше прослойка американской буржуазии строит дворцы для щекочущих нервы занятий с выведением дрозофильских уродцев. И если чистая наука признала эту забаву за науку, то это может только свидетельствовать об упадочном состоянии её» [Ковалевский. 1930. С. 5, 13].

В философии же споров по философским проблемам не велось и вовсе, так как принятый «канонический» набор идей в диамате и истмате обсуждению не подлежал.

М. Б. Митин в 1936 году в сборнике своих статей «Боевые вопросы материалистической диалектики» писал: «Все работы этого сборника проникнуты одним стремлением, одной мыслью, одним желанием: как можно лучше осмыслить и воплотить в жизнь указания... товарища Сталина по философским вопросам. И в критической части, и в части положительного рассмотрения актуальных проблем марксистской философии я руководствовался одной идеей: как лучше понять каждое слово и каждую мысль нашего любимого и мудрого учителя товарища Сталина и как их претворить и применить к решению философских вопросов. И если хоть в какой-нибудь мере мне это удалось, я буду считать свою задачу выполненной» [Митин. 1936. С. VIII].

Принципиальное изменение ситуации, в которой фактически отсутствовали нормальные философские дискуссии, казалось, наметилось во время знаменитой дискуссии 1947 года.

Для того чтобы понять мотивы участников этой дискуссии, надо вспомнить сложившуюся расстановку сил в советской философии. Образовавшиеся партократические группировки жестко поделили философию по сферам влияния. Само философское сообщество непосредственно контролировались А. А. Ждановым, руководствовавшимся, в свою очередь, мнением И. В. Сталина. В 1944 году, вмешиваясь в расстановку сил в философии, И. В. Сталин организовал критику третьего тома «Истории философии», которая закончилась смещением доминирующей до этого группы Митина-Юдина и укреплением позиций Г. Ф. Александрова.

«…постановление об ошибках третьего тома «Истории философии» было лишь искусственно созданным эпизодом, который должен был инсценировать правдоподобное объяснение существенных перемен в философском руководстве. Хотя это вовсе не означает, что проблема интерпретации гегелевской философии была придумана. Проблема обсуждалась совершенно серьезно, но не имела существенного значения для изменения обстановки на философском фронте. Замысел событий получил более адекватное отражение в секретном Постановлении ЦК ВКП (б) от 1 мая 1944 г. «О недостатках в научной работе в области философии» (№ 1143/110). Именно оно положило конец влиятельному митинско-юдинскому альянсу» [Батыгин, Девятко. 1999. Кн. 1. С. 192].

Основной удар критики приняли на себя редактор Б. Э. Быховский и авторы разделов – М. А. Дынник, Б. С. Чернышев, В. Ф. Асмус.

Победив, Г. Ф. Александров поставил на ключевые посты «своих людей»: М. Т. Иовчука – заместителем начальника Управления пропаганды; В. И. Светлова – директором Института философии; В. С. Кружкова – директором Института Маркса – Энгельса – Ленина; П. Н. Федосеева – главным редактором «Большевика».

Следующий виток позиционного конфликта в философском сообществе приходится на 1947 год. Как это начиналось, описал З. А. Каменский:

«…сначала поползли слухи о некоторых послаблениях и обновлении, а затем были даны и прямые установки относительного этого обновления. Главный «обновленческий» факт состоял в том, что нам, рядовым работникам философии, отдавался на критическое растерзание один из главных партократических боссов – Г. Ф. Александров. При этом мы получали гарантии свободы и как бы ненаказуемости от самого генсека – было объявлено от имени И. В. Сталина, что надо подвергнуть критическому разбору книгу Г. Ф. Александрова «История западноевропейской философии», вышедшую в 1946 году.

Во исполнение этого указания в Институте философии в январе 1947 года была проведена дискуссия по этой книге. Как бы для того, чтобы обеспечить нам свободу высказываний и упомянутую гарантию ненаказуемости, на дискуссии присутствовал всесильный помощник И. В. Сталина Поскребышев… Эта первая дискуссия прошла довольно робко, по словам А. А. Жданова, неудовлетворительно. Было объявлено, что будет проведена вторая дискуссия, с привлечением периферийных работников, непосредственно в ЦК и под руководством А. А. Жданова. Уже эти факты вселяли в нас, сотрудников академических учреждений и учебных заведений, веру в то, что действительно наступают новые времена, и что высшее руководство поняло всю неудовлетворительность состояния философской науки. Это убеждение еще более укрепилось в нас после двух речей А. А. Жданова на дискуссии, особенно после его основного выступления, где он констатировал, что «отсутствие творческих дискуссий, критики и самокритики, не могло не отразиться пагубным образом на состоянии научной философской работы», что «философская деятельность оказалась как-то монополизированной в руках небольшой группы философов», что «допустить застой в развитии теории – это значит засушить нашу философию, лишить её самой ценной черты – её способности к развитию, превратить в мертвую, сухую догму»... И, окрыленные этими призывами, мы со всей искренностью решили, что пришла пора высказаться начистоту по поводу теоретических и организационных проблем философской работы» [Каменский. 1997. С. 23].

Последствия дискуссии показали, что она была средством ликвидировать некоторую самостоятельность в области истории философии. Ведь к 40-м годам единственной областью, где возможно было относительно самостоятельное философское исследование, конечно, с ритуальной критикой классовой близорукости, была история философии. Неудивительно, что после войны, когда возникла необходимость ужесточить контроль за общественной жизнью и философией как средством влияния на неё, объектом критики со стороны власти стала именно история философии и книга Г. Ф. Александрова «История западноевропейской философию» (1945). Обстоятельства и ход дискуссии, проведенной 16-25 июня 1947 года в Институте философии АН СССР, известны. О том, как она происходила, много писали:

«На ней господствовал всё тот же стиль брани, политических ярлыков и обвинений в адрес фактически одного из приспешников сталинщины. Совершенно очевидно, что причина проведения этой дискуссии – не в достоинствах или недостатках книги, а в том, что кто-то вообще притязал на лидерство в философии. Необходимо было уничтожить даже не «фронду», а последний островок философской работы, иссушить историко-философские искания, навязать истории философии схему, далекую от реального историко-философского процесса, или, проще сказать, подчинить её установкам «гениального мыслителя всех времен и народов», что и было осуществлено в выступлении А. А. Жданова» [Огурцов. 1999. Кн. 1. С. 113].

Действительно, в концептуальном отношении третий том был так же выверен, как и предыдущие, и соответствовал принципам, на которые были ориентированы все историко-философские исследования в СССР с 20-х годов:

«История философии не есть имманентный процесс… Выдвижение тех или иных идей в истории философии определяется не только и не столько теми историческими условиями, в которых этот процесс происходил. Философия, а следовательно, её история должны быть поняты как формы отражения действительности» [Каменский. 1943. С. 37].

Поведение участников дискуссии было следующим:

«На дискуссии мнения о книге разделились. М. Б. Митин и П. Ф. Юдин (их способность чувствовать требования «партийности» всегда была непревзойденной) заняли по отношению к недочетам автора непримиримую позицию, но в идеологических обвинениях за рамки допустимого не вышли. Митин оценил книгу как «провал» в философской работе, хотя все знали о его письме в комиссию по Сталинским премиям, где он превозносил работу Александрова до небес (РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 125. Д. 478. Л. 24-25). Копия письма Митина была направлена в ЦК ВКП (б) вместе с резюме его выступления – так Институт философии попытался сообщить партии о беспринципности академика. З. Я. Белецкий, повторяя основные положения своего письма Сталину (о письме никто не знал, или делали вид, что не знали), обвинял Александрова в идеализме и аналогичных прегрешениях. В проекте записки для Сталина, обобщающей итоги дискуссии, его выступление названо демагогическим. Более того, Белецкого пытались поймать на буржуазном объективизме…» [Батыгин, Девятко. 1999. Кн. 1. С. 210].

Среди защитников Г. Ф. Александрова были Б. М. Кедров, И. Н. Новинский, М. П. Баскин, П. Е. Вышинский, М. А. Дынник и другие. Январское обсуждение учебника вышло за рамки историко-философских проблем и обнаружило серьезные коллизии в философском сообществе. Среди московских философов шла тихая борьба. Спокойное течение январской дискуссии было нарушено З. А. Каменским, который не очень много рассуждал об ошибках Александрова, но зато резко поставил вопрос о свободе философского исследования. Каменский заявил о засилье бюрократизма и протекционизма в руководстве наукой и поставил под сомнение профессиональные способности начальства [АРАН. Ф. 1922. Оп. 1. Д. 234. Л. 150]. Январская дискуссия завершилась с «ничейным» результатом. В документе, направленном в ЦК ВКП (б), присутствовали как критические, так и положительные оценки книги.

Решение повторить обсуждение было принято И. В. Сталиным, видимо, исходя из тактических соображений. Новой дискуссией было поручено руководить лично А. А. Жданову. Дискуссии планировалось придать общесоюзный масштаб. Открывая дискуссию, А. А. Жданов сразу же заявил о необходимости вскрытия серьезных недостатков не только в учебнике Г. Ф. Александрова, но и в положении дел на философском фронте.

«Речь Жданова произвела на участников дискуссии сильное впечатление, – писал З. А. Каменский. – На фоне по преимуществу догматических выступлений её участников она выгодно отличалась имманентностью хода рассуждения, претензией на крупномасштабные обобщения и глобальные формулировки, как бы выводящие методологию историко-философского исследования на новый и высокий уровень». Но, как отмечает З. А. Каменский: «Первое впечатление было поверхностным и растаяло, как только появилась возможность… проанализировать текст в напечатанном виде» [Каменский, 1991. С. 14].

Попытки некоторых философов привести оправдательные аргументы выглядели беспомощными. Партийному руководству от философов требовалась не работа, а преданность. Некоторые этого не осознали, как профессор М. П. Баскин. Он выступил с резким требованием свободы философского творчества.

«Если мы пишем статью оригинальную, с определенным пониманием мысли автора, выходящей за пределы установленных редакцией шаблонных норм, такая статья или не принимается, или, еще чаще, так редактируется, что все индивидуальное уничтожается, и, таким образом, все статьи выглядят одинаково» [Дискуссия по книге Г. Ф. Александрова. 1947. С. 160].

Но, надо сказать, что призыв А. А. Жданова ввел в заблуждение многих. Среди них был и З. А. Каменский, который поместил во втором номере «Вопросов философии» статью «К вопросу о традиции в русской материалистической философии XVIII-XIX веков». Но хотя в 1948 году в некрологе, как своего рода философском завещании, ориентирующем к действию, было вновь изложено выступление А. А. Жданова с акцентирующими комментариями, которые уточняли, что именно и как надо понимать, – на фоне разгромных статьей на З. А. Каменского и оргвыводов по редакции «Вопросов философии», оно уже понималось вполне правильно. Процитируем, как были расставлены акценты в некрологе:

«Он бичевал беззубое вегетарианство некоторых философов по отношению к нашим философским противникам как дань профессорскому квазиобъективизму, как измену принципу марксистской воинственности.

Излагать философские учения, отвлекаясь от их борьбы друг с другом, располагать философские школы одну возле другой или одну после другой, – говорил он, – значит, сползти на позиции буржуазного объективизма, «отдать дань академическим научным традициям старых буржуазных школ и забыть основное положение материализма, требующее непримиримости в борьбе со своими противниками».

Марксистские философские произведения должны быть целеустремлёнными, остро политически направленными, они должны преследовать определённую задачу – громить врагов, вооружать наши кадры.

Анализируя причины того, что среди советских философов отсутствует боевой, воинствующий дух, товарищ Жданов указывал, что эти причины кроются в недостаточном уяснении основ марксизма-ленинизма и в наличии остатков влияния буржуазной идеологии. В этом главная причина того, что некоторые советские философы страдают преждевременной дряхлостью. Товарищ Жданов требовал от советских философов шире развернуть большевистскую критику и самокритику, расчистить дорогу плодотворному, творческому развитию советской философской мысли.

Как один из виднейших представителей творческого марксизма, А. А. Жданов резко критиковал схоластический, бесплодный, цитатнический подход к нашей философской теории.

Марксистская философия, – говорил он, – по природе своей не может стоять на месте, не может не развиваться, не совершенствоваться. Закон существования и развития философии марксизма как науки состоит в проверке философских положений практикой, в устранении устаревших положений и замене их новыми.

«Многие наши работники, – говорил товарищ Жданов, – ещё не понимают, что марксизм-ленинизм есть живое творческое учение, непрерывно развивающееся, непрерывно обогащающееся на основе опыта социалистического строительства и успехов современного естествознания. Такая недооценка этой живой революционной стороны нашего учения не может не приводить к принижению философии и её роли.

Именно в недостатке воинственности и боевого духа следует искать причину боязни некоторых наших философов попробовать силы на новых вопросах – вопросах современности, на решении задач, которые ежедневно ставит перед философами практика и на которые философия обязана дать ответ. Пора смелей двигать вперёд теорию советского общества, теорию советского государства, теорию современного естествознания, этику и эстетику. С небольшевистской трусостью надо кончать. Допустить застой в развитии теории – это значит, засушить нашу философию, лишить её самой ценной черты – её способности к развитию, превратить её в мёртвую сухую догму».

Надо больше веры в свои силы, больше смелости в пробе этих сил в активных боях, в постановке и решении жгучих современных проблем» [Выдающийся… 1948. С. 7].

Дискуссия по книге Г. Ф. Александрова и занятая позиция партийного руководства вначале имела удивительно позитивный эффект. Именно из неё, по мнению Б. М. Кедрова, родился журнал «Вопросы философии». Ведь после закрытия в 1943 году журнала «Под знаменем марксизма» у философов не было своего печатного органа, и поэтому не было места, где можно было вести профессиональную дискуссию. Мнение А. А. Жданова о необходимости дискуссий и критики руководство журнала восприняло как директиву. Был напечатан текст дискуссии по книге Г. Ф. Александрова; организована дискуссия по философским вопросам физики микромира – М. А. Марков дал статью «О природе физического знания», к которой С. И. Вавилов написал в виде ведения в дискуссию несколько слов. Причем он весьма смело заявил о необходимости ведения именно научной дискуссии:

«К сожалению, наши философы и представители конкретного естествознания недостаточно и не всегда должным образом учитывают состояние и проблемы новой науки. На это указывал тов. А. А. Жданов в своём выступлении на недавней философской дискуссии, об этом же говорили и другие участники дискуссии. Нередко «борьба» с ошибочной и враждебной нам идеологией в области науки сводится к отрицательным эпитетам в разной степени без разбора ошибочных доводов и без их убедительного опровержения. Не следует забывать, что в очень многих случаях авторы этих ошибок – выдающиеся учёные, заслуги которых в конкретном естествознании несомненны и очень велики… Очень хотелось бы, чтобы статья М. А. Маркова стала исходным пунктом большой, серьезной дискуссии по затронутым автором вопросам, и чтобы эта дискуссия не свелась к наклеиванию клеймящих ярлыков со стороны участников дискуссии – нужен подробный и деловой разбор вопроса по существу» [Вавилов. 1947. С. 139].

Была напечатана статья академика И. И. Шмальгаузена «Представления о целом в современной биологии», что вызвало яростную критику со стороны Т. Д. Лысенко и И. И. Презента.

Были организованы обсуждения второго номера журнала «Вопросы философии». Судя по обзору этой дискуссии, опубликованному в первом номере 1948 года «Советская философская общественность о втором номере журнала «Вопросы философии», она носила вид почти нормального научного спора и выявила значительную поляризацию мнений. Но к середине 1948 года идеологическая ситуация стала меняться. Второй номер журнала за 1948 год – яркое свидетельство этого. Стиль дискуссий вернулся к характеру предыдущих лет – научные доказательства и аргументы не имели значения, их место снова заняли ортодоксальные ссылки и идеологическая риторика. В Институте философии АН СССР прошли партийное собрание и заседание учёного совета, на которых критиковались Б. М. Кедров, З. А. Смирнова, И. А. Крывлев, М. З. Библер, З. А. Каменский. Отстранен от руководства журналом Б. М. Кедров и ответственный секретарь редакции И. А. Крывлев, уволен из Института философии З. А. Каменский, исключен из аспирантуры В. С. Библер.

⇐ Предыдущая 15 16 17 18 192021 22 23 24 Следующая ⇒