Лика Лонго 4 страница

– Даже не знаю, что тебе сказать, девочка. Ты никому ничего не говорила. Но впервые за несколько последних столетий Морской доверился человеку, и сразу же пресса оказалась в курсе…

– Я все равно его найду! – упрямо заявила я.

– Ни в коем случае, моя драгоценная! Ни в ко‑ ем! – произнес по слогам профессор для пущей убедительности. – Это опасно для тебя. Смертельно опасно! Вспомни о том, что наш друг отнюдь не человек Ты не про мальчишку из соседнего класса разболтала! – Стоян понизил голос – Ты выдала тайну целого клана! Даже твой папа майор Романов не поможет тебе, если ты однажды встретишь нашего друга Саймона…

– Я все равно его найду! И объясню ему, что это не я! – тупо повторяла я.

– Пусть так, упрямая госпожица! А каковы будут твои аргументы?

– Я не знаю! – закричала я. И поняла, что аргументов в мою защиту просто нет.

– Так‑ то, – устало констатировал толстяк. – Девочка, сейчас ты горячишься. Эмоции, так сказать, чувства. Но подумай обо всем здраво: стоит ли рисковать жизнью? И знай: если будешь искать Саймона…

– Буду! – перебила я.

– …знай, что я в этом деле тебе не помощник. – И он отсоединился.

Я рыдала так, что в груди, казалось, что‑ то лопается и разрывается. Отец ворвался в комнату, сгреб меня в охапку, прижал к теплой груди и гладил по голове долго‑ долго. Мне не хватало воздуха, я задыхалась, тело ежесекундно сотрясалось судорогами. Голос охрил, и из горла вырывались теперь уже не рыдания, а сиплые страшные звуки. Отец еще яростнее сжал меня в объятьях и принялся горячо нашептывать: " Детка, успокойся, детка, успокойся! " Он повторял это, как заклинание, не останавливаясь.

Наконец, полностью обессилев, я упала на подушку и отвернулась к стене.

– Полиночка, поспи, солнышко! – пытаясь сохранить хладнокровие, посоветовал папа. – Посидеть с тобой?

Я мотнула головой.

– Ну хорошо. Я буду в своей комнате, если что‑ то понадобится – сразу зови!

Он поднялся с кровати и бесшумно вышел, тихо затворив за собой дверь.

А я лежала и тупо созерцала обои: плетеные корзинки с зеленым и синим виноградом, изображенные на них, захватили все мое внимание. Никогда еще так пристально я не изучала эти до боли знакомые картинки. Я долго‑ долго смотрела на каждую ягодку, пронизанную светом, и на плетения изящной корзинки, словно впервые глядела на зеленые сочные листья, окаймляющие виноградные кисти. Наверное, это была защитная реакция организма.

Словно сквозь сон сформировалась мысль: а ведь через два дня экзамен по истории. Я не представляла себе, что так скоро встану с этой кровати, оденусь и пойду куда‑ то. Мне хотелось остаться здесь. Лежать целыми днями, пялиться на виноград…

Однако уже на следующий день на кухне копошилась мама, срочно приехавшая из Бетты. Папа сообщил ей, что у меня была истерика на нервной почве. Ни мама, ни папа, похоже, не знали подробностей. Они понимали лишь, что я рассталась с парнем. И думали, что я очень переживаю из‑ за экзаменов. Со вздохом я признала: нужно взять себя в руки и идти в школу, иначе мама сойдет с ума от беспокойства.

Мне казалось, будто к моим ногам привязаны две тяжелые гири, которые не дают ходить. Голова гудела, в теле ощущалась слабость, в груди была пустота. Словно кто‑ то невидимый украл мою душу, пока я спала беспокойным сном. И теперь на ее месте зияла дыра.

ЕГЭ я сдала из рук вон плохо. Если бы не Маша, наверное, получила бы двойки. Но подруга ухитрялась все время быть рядом. Сама‑ то она знала все на отлично и даже успевала кое‑ что подсказать мне.

Как, наверное, удивилась бы Маша, если бы узнала, что я разочарована результатом. Раз ЕГЭ все‑ таки сдан, значит, придется поступать в институт. Но вот зачем?

Когда я подъехала к вузу, во дворе у его входа толпились волнующиеся абитуриенты. Я равнодушно миновала их, зашла в прохладный светлый холл и стала изучать доску объявлений – мне надо было выяснить, в каком кабинете будет проходить экзамен.

В кабинет я вошла самой первой. За столом сидели три женщины. Одна из них обмахивалась расписным соломенным веером и равнодушно смотрела, как взволнованные вчерашние школьники рассаживаются по партам. Вторая тасовала в руках длинные белые листки – билеты. Симпатичная дама с короткой стрижкой разговаривала по мобильному. Наконец, когда волнение улеглось, нас пригласили к столу…

Парень в блестящем голубом костюме, стоящий передо мной, долго выбирал билет. Казалось, он просверлит взглядом бумагу насквозь! Сначала его рука потянулась к правому листку, но неожиданно сделала в воздухе пируэт и вытянула крайний левый. Парень быстро пробежал глазами вопросы, тихо воскликнул " Йес! " и сел на свое место.

Я взяла ближайший ко мне билет. Как назло, именно его я не знала вообще. Внезапно меня словно облили холодной водой – на секунду я будто протрезвела и, оглядевшись, поняла: ведь именно сейчас решается " мое будущее", как сказала бы мама. И если я провалю экзамен – наберу меньше " проходных" двадцати баллов, – меня уже не допустят к следующему. Еще вчера это и являлось моей целью. Но сейчас я представила расстроенные лица родителей, и мне стало совестно. Как же они будут переживать!

Я снова, теперь с большим волнением, перечитала билет. Ну почему мне попалось именно то, что я совсем не знаю? Я сокрушенно покачала головой и шумно вздохнула. Женщина с короткой стрижкой подняла голову от бумаг и с ободряющей улыбкой тихо спросила: " Всё хорошо? " Я смутилась, молча кивнула – мол, всё о'кей – и впилась глазами в вопросы. Минут через тридцать первые смельчаки неуверенно зашелестели бумажками, кто‑ то кашлянул, кто‑ то потянулся. Атмосфера немного разрядилась – почти все были готовы отвечать. Все, кроме меня.

Я тупо смотрела на чистый лист перед собой и соображала, что же можно написать. Наконец, решила выжать из себя всё, хотя бы отдаленно соответствующее теме вопроса, и набросала кое‑ что. Получилось три четверти листа – лучше, чем ничего.

Пока отвечали другие, я пыталась придумать, как бы преподнести всю эту чушь получше и покрасивей. Но голова нестерпимо болела, мыслей не было. Мне хотелось прилечь, закрыть глаза и не думать ни о чем.

Вскоре пришло и мое время отвечать. Я постаралась взять себя в руки, откашлялась и села перед мясистой теткой с неестественно пышной прической. Она равнодушно посмотрела на меня поверх очков, размашисто написала на листке мою фамилию, скрестила руки и положила на них подбородок, приняв скучающую позу.

Я совершенно растерялась. Иногда заглядывая в свой мятый листок, я пыталась пересказать написанное там поцветастей, но выходило только хуже. В итоге последние пару абзацев я просто прочитала с листа, боясь даже взглянуть на экзаменаторшу.

Наконец мой позор был окончен. Тетка так же равнодушно, как и в самом начале ответа, посмотрела на меня и, не задав ни одного вопроса, пожала плечами, словно говоря: " Мне‑ то вообще все равно, кто из вас поступит, а кто нет".

– Вы сможете узнать результаты экзамена завтра, они будут вывешены на стенде в холле первого этажа в двенадцать часов, – сухо проговорила она.

Я встала и на ватных ногах вышла из кабинета.

– Ну что, как там? – зашептали вокруг меня. Это волновалась следующая группа абитуриентов. Я молча мотнула головой – мол, никак – и направилась к выходу.

Дома меня ждали взволнованные родители. По случаю первого экзамена отец купил мой любимый торт – " Медовик".

– Ну как, доча? – воскликнул он и, не дав мне ответить, добавил: – Позвони обязательно бабушке, она там места себе не находит – уже два раза звонила!

– Пусть девочка поест сначала! – тут же перебила его мама. – Я сама позвоню…

– Угу! – ответила я обоим, скидывая с плеча сумку. Если честно, я не знала, как признаться в том, что я, наверное, провалила экзамен. Мне хотелось скорее уйти в свою комнату, лечь и уставиться на обои. Но нужно было есть торт и поддерживать разговор, иначе они начнут волноваться.

– Так! – энергично сказал папа, потирая руки. – Я завтра сам съезжу в институт и посмотрю результаты. А ты начинай готовиться к следующему экзамену. Что там у тебя?

– Русский, – сказала я, сглотнув.

– Отлично! А какой проходной балл по литературе?

– Не меньше двадцати, – ответила я.

– Ну, я уверен, что моя дочурка набрала не двадцать, а целых тридцать баллов! – отец похлопал меня по плечу, отчего я вся непроизвольно сжалась. Мне хотелось закричать: " Оставь меня в покое! " Но я сдержалась, села за стол и принялась с деланым энтузиазмом резать " Медовик".

Ночью я впала в странное состояние. Я не могла понять, сплю или нет. Душевная боль наваливалась, придавливая к кровати, и я порой путалась: мне так больно наяву или боль просто снится? Мысли были столь фантастичными, что, казалось, их мог выдать лишь спящий мозг.

Утром я уловила момент просыпания – значит, часть моих видений была все‑ таки сном, а не бредом.

С кухни доносились голоса. Мама негромко разговаривала с кем‑ то. Потом из прихожей послышалось:

– Теть Тань, до свиданья! – и хлопнула дверь. Кажется, это Машка. Перед тем как выйти на кухню, я взяла зеркальце и замазала круги под глазами. Мне было плевать, как я выгляжу, но я знала: мама станет тревожно всматриваться в мое лицо, ища на нем признаки депрессии и смертельной болезни.

– Мам, это Маша приходила? – спросила я. Она обернулась, и я увидела, что глаза ее полны слез.

– Мам, что?!

– Нет, Полиночка, ничего, – заторопилась мама. – Просто Маша такая девочка хорошая! За тебя так волнуется! Ты в последнее время не в себе была, а она подумала, что у тебя с наркотиками проблема…

Мы обе истерично захохотали! Мы смеялись и плакали одновременно, обнявшись посреди нашей маленькой кухоньки…

И вдруг зазвонил мобильный. Я вздрогнула и непослушным пальцем нажала на зеленую кнопку. На том конце раздался голос отца, показавшийся мне чужим.

– Полина, это я, – глухо сказал он. – Ты набрала восемь баллов.

" Продюсеры бездомных, псов"

" " Скитлз" – не кисни! На радуге зависни! " … " Кофе черная карта – будешь счастливой! " … " Мама, а где растут самые вкусные апельсины? Конечно, в Бразилии…"

Я научилась смотреть телевизор. Самое главное – вовремя переключить канал, если речь заходит о чем‑ то, касающемся реальной жизни. Мне остаются спортивные передачи и реклама. С детства терпеть не могла ни то, ни другое, но сейчас в них – мое спасенье. Глянцево‑ сопливая реклама настолько далека от жизни, что не вызывает у меня никаких ассоциаций. А в репортаже с соревнований по художественной гимнастике никогда не говорят о чувствах. Я просто слежу за сменой картинок на экране и не испытываю при этом абсолютно ничего.

Первые несколько недель я ревела целыми днями. Воспоминания атаковали меня со всех сторон, каждая мелочь вызывала слезы. Но постепенно пришло сонное отупение. Я научилась не думать.

Сутками сижу у телевизора, " прыгая" с канала на канал, и словно сплю наяву…

– Полин, к тебе Маша пришла, – просунула мама голову в дверь.

" Господи, только не это! " – подумала я. Что я сейчас могу сказать этой счастливой, влюбленной дурочке? Но мама смотрела так испуганно, щуря близорукие глаза, что мне стало жалко ее. Если я откажусь увидеться с Машкой, она станет волноваться еще сильнее.

– Ма‑ аш, заходи! – крикнула я, и тут же из‑ за маминой спины показалось загорелое лицо.

– Поль, я на минуточку! – сказала подруга, входя.

От нее веяло летом и вкусно пахло земляникой, к воздушному белому сарафану очень подходила плетеная сумочка, напоминающая лукошко для грибов. Мама уже сообщила Маше, что я рассталась с парнем, и сейчас, со страхом ожидая соболезнований, я молча смотрела на подругу, мысленно заклиная ее не трогать больную тему. Маша спокойно выдержала мой взгляд. Она села рядом со мной у письменного стола и вытащила из сумочки‑ лукошка розовую папку.

– Я тебе принесла кое‑ что, – сказала она, раскрывая папку и вынимая оттуда аккуратно скрепленные листки. – Вот, скачала из Интернета. Почитай…

Я взяла листочки. " Расставание и работа горя" – значилось в заголовке. Еще месяц назад я отбросила бы от себя эти бумажки, потому что меня пугало все, что связано со словами " расставание", " горе". Но мне больше нечего было бояться: все уже случилось.

– Спасибо, почитаю, – прохрипела я, и подруга тут же поднялась.

– Я пойду, Полин… – Маша подошла к двери. – Но ты знай, что я у тебя есть. Я эту статью читала и понимаю: сейчас тебе не до меня… – она опустила глаза, и я увидела, как напряглись ее пальцы, сжимающие ручку плетеной сумочки. – И все равно ты помни, что я с тобой…

– Маш, спасибо! – выдавила я из себя, сдерживаясь, чтобы не заплакать.

– Все, пока! – заторопилась Маша и скрылась за дверью.

Я схватила статью. То, о чем писал неизвестный мне психолог, было знакомо до боли. Оказывается, когда у человека случается горе, сначала он отрицает случившееся. Так было со мной: временами накатывало чувство, что ничего страшного не произошло, я ошиблась, и скоро Саймон найдет меня… Я каждый раз вздрагивала, когда звонил мобильный: а вдруг это он? Потом наступает фаза острого горя, когда каждая мелочь вызывает слезы, когда не можешь спать, а сердце днем и ночью жжет огнем. А через некоторое время приходит отупение. В статье очень хорошо было написано: от всего мира тебя как будто отделяет невидимая оболочка. Ты в капсуле, куда не проникают солнечный свет, эмоции, события. Мир сам по себе, а ты сам по себе. Именно это я и ощущала. Мне хотелось узнать – будет ли конец мучениям? Но однозначного ответа в статье не было. Там только говорилось, что подобное состояние может длиться около года. И единственное, чем можно облегчить его хотя бы отчасти, – это попытаться отвлечься на проблемы других людей и на какую‑ то деятельность.

– Полина, ты что‑ нибудь решила насчет работы? – раздался из‑ за двери голос мамы. Она уже не первый день уговаривала меня устроиться в больницу, чтобы я " не кисла дома".

– Мам, я уже сказала – не хочу! – раздраженно крикнула я.

– А что тогда? – она тут же вбежала в комнату и встала передо мной, воинственно подбоченясь. – Сидеть перед телевизором целыми днями?

– А в больнице, что я буду делать?

– Наберешься там этой своей психологической практики…

– Вынося горшки? – простонала я.

– В том, чтобы помогать людям, нет ничего зазорного! – произнесла мама свою излюбленную фразу.

– Я уж лучше пойду работать волонтером! – высказалась я, лишь бы что‑ то возразить. Мой запал спорить быстро сходил на нет. Это раньше наши перепалки длились часами, теперь я все чаще жалела маму. Мне стало казаться, что я старше ее. Вот и сейчас, глядя, как она стоит, вся растрепанная, посреди комнаты, по‑ детски уперев руки в боки, я ощутила острое сочувствие к ней.

– Волонтером? А ведь правда, Полиночка! Сейчас многие этим занимаются… – задумчиво проговорила она. – Подожди минуточку… – она вдруг побежала на кухню.

Через минуту мама вернулась с газетой в руках:

– Вот, посмотри‑ ка, здесь приглашают всех желающих помогать больным детям! Девушка какая‑ то организовала фонд помощи больным раком… – она протянула мне измятый листок. Синей ручкой на нем была отмечена маленькая заметка под названием: " Помоги им сегодня, потому что завтра будет поздно! "

– Давай уж… – проворчала я.

Когда мама ушла, я несколько раз перечитала статью. Все это здорово – помогать больным детям и прочее, но я не могла заставить себя позвонить куда‑ то, разговаривать с кем‑ то. А потом придется выйти из дома, видеть людей, влюбленные парочки на лавочках… Нет! Ни за что! Я отбросила от себя газету и вновь включила телевизор…

И все‑ таки, когда закончился отпуск, мама уехала в Бетту немного успокоенная. Я обещала ей, что обязательно позвоню этой Лизе, набирающей волонтеров.

" " Скитлз" – не кисни! На радуге зависни! " … Прошло две недели, но я так никуда и не позвонила. Я ничего не ждала и ни на что не надеялась. Отчаяние, нахлынувшее на меня, напоминало холодное ночное море. Мне казалось, что я плыву к берегу в ледяной воде, но стоит ценой неимоверных усилий приблизиться хотя бы на метр к земле, как огромная волна накатывает и отбрасывает меня назад.

… Как‑ то ночью я проснулась вся в холодном липком поту. Мне снился кошмар. Я не могла вспомнить, но это было что‑ то тягостное, противное. В голове пульсировало только одно слово: Грасини. Семья генетиков, о которых рассказывал профессор Стоян. Однажды Саймон сказал, что если профессор не сможет помочь ему стать человеком, он обратится к Грасини.

Наверное, даже во сне я пытаюсь придумать, как мне найти любимого. А может быть, сработает? Я так и подскочила на кровати. Сна не было ни в одном глазу. Тихо встала, не включая свет, села за компьютер и вышла в Интернет. Но, увы! Что только я ни забивала в поисковик – " ученые Грасини", " клан Грасини", " биологи Грасини", " семья генетиков", каждый раз один и тот же результат – ни слова о тех, кто мне нужен! Мне попадались Грасини – повара, Грасини – певцы, даже сайт, посвященный брачному аферисту Грасини, но ученых с такой фамилией не нашла.

Я машинально, без всякой надежды, листала страницу за станицей и вдруг наткнулась на форум, где ищут людей или интересующую информацию о каком‑ нибудь предмете. " Народ, если кто знает что‑ то о семье известных биологов‑ генетиков Грасини, сталкивался с ними и может что‑ нибудь рассказать, черкните в личку, плиз! " – написал некто А. К.

Сердце забилось быстрее, а пальцы запорхали над клавиатурой. " Я кое‑ что знаю о Грасини. Свяжитесь со мной! " – попросила я незнакомца (или незнакомку).

Я снова легла, но уснуть даже не пыталась. Впервые за последнее время мне захотелось покинуть мой невидимый " кокон". Я поняла, что могу попытаться найти Саймона. И стала вспоминать, что написано о Морских в старинной книге в красном переплете, найденной мною на чердаке нашего дома в Бетте. Кажется, они были замечены в трех местах на Черном море – в болгарском городке Старый Несебр, греческом Санта‑ Николае и в Бетте. Правда, однажды Саймон сказал мне, что в красной книге про Морских написано далеко не все. Есть еще одно место, где они проводят по несколько лет, стараясь не привлекать к себе излишнего внимания. Это была деревушка в Турции с очень смешным названием. Какая‑ то Козлы‑ мозлы. Или Кизил‑ мизил? Как ни билась, я не могла вспомнить…

Я не спала до утра, гадая, что может рассказать мне о Грасини таинственный А. К. Если бы мне только узнать, как найти их! Возможно, Саймон уже обращался к ним, и они знают, где он…

В семь утра я вновь включила компьютер. Конечно же от А. К. на почте ничего не было. Но около девяти пришло письмо.

" Судя по тому, что Вы написали мне в пять утра, Грасини для вас – действительно актуальная тема. Предлагаю встретиться сегодня в четыре часа дня около Центрального телеграфа. Я буду в темно‑ синем классическом костюме. Жду ответа", – писал (или писала) мне А. К. Я быстро ответила: " Ок! Я буду там".

На волне приподнятого настроения я попыталась найти в Интернете ту самую турецкую деревню, о которой говорил мне Саймон. Но в списке населенных пунктов не было ничего с похожим названием. Я вышла на еще один форум – здесь общались девушки, вышедшие замуж за турков – и задала вопрос о деревне. Откликнулась бывшая жительница Твери по имени Нелли, которая обещала спросить у родственников мужа. А на почте меня ждало письмо от А. К. В нем было одно слово: " Договорились! "

В обед позвонила Надька.

– Ну чё, провалила экзамены? – хрипло спросила она.

– С треском! Восемь баллов! – пришлось констатировать грустную правду жизни. – А ты? Небось, уже студентка колледжа?

– Ага. Счас, – мрачно отозвалась Надя. – На бесплатный не поступила, а на платном мне учиться не судьба…

– Тебе же мама оплатить обещала вроде…

– Обещала, да запила. Она ж в завязке у меня была пять лет. А тут в Сочи поехала, встретила старого дружка, и понеслось у них… Через неделю вернулась без денег. Зато с фингалом…

– Ой, Надь, мне так жаль…

– Ты ревешь часто? – вдруг спросила Надя.

– Нет, сейчас только по вечерам, – честно призналась я.

– Жаль, нет тебя рядом, поревели бы вместе! – с чувством сказала подруга…

После разговора с Надькой на меня нахлынули воспоминания о Бетте. Пляж, где я впервые увидела Саймона, шуршание волн, легкий ветерок с моря…

– Только не это! – заявила я вслух, сжимая руки в кулаки. Желая отвлечься от неожиданно ярких воспоминаний, я схватила измятый листок газеты и, не раздумывая, набрала указанный там телефон.

– Я хочу работать волонтером! – почти закричала я.

– Приезжайте сегодня к шести, работа есть для всех… – равнодушно проговорила женщина и назвала адрес.

Отлично! Сегодняшний день будет богат на интересные встречи. Сначала А. К., потом – волонтеры. Я вскочила и начала одеваться. Надела черные джинсы и черную водолазку и подошла к зеркалу. Странно, но всего за несколько недель я сильно изменилась. Лицо стало тоньше, как‑ то даже одухотвореннее. Раньше я переживала из‑ за слишком пухлых щек – а теперь от них не осталось и следа. Вот только какое значение теперь имеет мой внешний вид? Я замазала темные круги под глазами – зачем пугать людей? И, подумав, сменила водолазку на синюю футболку с Микки‑ Маусом. Если сегодня я пойду к больным детям, траурный вид будет неуместен.

Впервые за несколько недель я собиралась выйти из дома. Я уже отвыкла от каких‑ либо передвижений и поэтому несколько раз проверила – не забыла ли ключи, деньги, паспорт? Выключила ли свет на кухне? Взяла ли мобильный? Бумажку с адресом? Ровно в три я вышла из квартиры… У здания Центрального телеграфа я замедлила шаги, присматриваясь к прохожим. " Надо было спросить – это женщина или мужчина? " – с досадой на себя подумала я и тут увидела высокого парня в синем костюме. Его темные волосы были уложены в стильную стрижку, из которой выбивался небольшой хохолок, как у молодого петушка. На вид ему было лет двадцать пять. Он внимательно вглядывался в спешащих мимо прохожих.

– Это ты – А. К.? – спросила я, подходя.

Он осмотрел меня с головы до ног и кивнул. По его взгляду, скользнувшему по моей футболке с Микки‑ Маусом, я поняла, что он не ожидал увидеть вчерашнюю выпускницу.

– Я Антон Кинарь, – сказал парень, внимательно изучая меня карими глазами.

– А тебя как зовут?

– Полина Романова.

– Царская фамилия! – снисходительно усмехнулся он. – Ну так что, Полина Романова; от слов к делу? Что тебе известно о семье Грасини?

Я не ожидала, что разговаривать придется прямо на улице, в самой толчее. Но постаралась сосредоточиться и произвести серьезное впечатление.

– Кое‑ что известно… – протянула я и сама на себя разозлилась – ну почему я не продумала всё до мелочей? Почему решила, что это я буду расспрашивать о Грасини?

Антон смотрел на меня вопросительно. Я замялась.

– Говорят, что Грасини обладают тайными знаниями и иногда слишком далеко заходят в своих экспериментах…

Парень помрачнел.

– Кто говорит?

– Это говорил мне профессор Анжей Стоян! – выпалила я.

– Что за профессор? Где работает? – это походило на допрос.

– Он известный ученый… У него лаборатория в поселке Бетта… – лепетала я.

Антон поморщился.

– Известный ученый, которого никто не знает. И у него – подумать только – своя лаборатория! В поселке, который никто не знает! – с издевкой прокомментировал он.

Мне стало стыдно. Может быть, я оторвала его от важной встречи, или он ехал сюда через всю Москву, а я даже не удосужилась придумать правдоподобную версию, что и откуда мне известно о Грасини.

– Ладно. Теперь скажи правду. Тебе зачем информация об этих людях? – снова спросил он.

– Я курсовую про них пишу! – глупо соврала я первое пришедшее в голову.

– И по какому предмету?

– По… биологии!

Повисла неловкая пауза. Было понятно, что он мне не поверил.

Наконец Антон сказал сухо:

– Все ясно. Не обидишься, если скажу свое мнение? Никакую курсовую ты не пишешь. Ты там в своем поселке наслушалась сказок и решила поиграть в игру под названием " Старшеклассница‑ детектив"! Жаль, что я зря потратил время. – Он снисходительно посмотрел на меня, совсем как старший брат на несмышленую младшую сестру: – Брось это, Полина Романова. Если, конечно, вас так зовут, госпожа детектив! – парень шутовски поклонился и энергично зашагал прочь. Я увидела, как он садится в серебристую " Мицубиси". Я хотела крикнуть ему вслед: " Подожди! Я расскажу правду! " – но поняла, что он просто рассмеется в ответ. Еще бы! После такого начала разговора чего от меня ожидать?

Сдерживая накатившие слезы, я побрела в сторону метро. Что бы там ни было, но я поеду сегодня к волонтерам.

Их офис располагался в обшарпанной типовой пятиэтажке. Оказавшись перед домом, я сверилась с мятым листком – адрес тот. Домофона в подъезде не было, поэтому я просто толкнула тяжелую дверь и оказалась в темном подъезде. Где располагаются волонтеры, можно было угадать, даже не зная номера квартиры: справа от меня дверь была полуоткрыта, из‑ за нее слышались голоса и смех.

Внутри квартира одновременно напоминала склад и ставку главнокомандующего армии. Во всех трех комнатах были навалены тюки, мешки коробки, разбросаны вещи и игрушки. Из мебели стояли только стулья. Я растерянно бродила по комнатам, но на меня никто не обращал ни малейшего внимания. Люди что‑ то искали, сортировали вещи, звонили по телефону и ругались, очень полная женщина объясняла двум парням, как проехать на Студенческую улицу. На кухне за столом сидела худощавая женщина с бледным, но очень энергичным и волевым лицом. Перед ней стоял допотопный толстенный монитор и лежала клавиатура. Ее пальцы – порхали над клавишами с огромной скоростью. Я кашлянула, и женщина подняла на меня глаза:

– Новенькая? – спросила она, и я узнала бесцветный голос, отвечавший мне по телефону.

– Ага, – подтвердила я.

– Восемнадцать есть?

– Да.

– Это хорошо. Как зовут? – спросила женщина, продолжая набирать текст.

– Полина.

– Меня можешь звать Лизой. Медкнижка есть? – строго уточнила она.

– Не‑ ет… – растерянно протянула я.

– Тогда, Полина, к детям тебя не допустят. – На бледном Лизином лине появилось некое подобие улыбки. – К трудностям готова?

– Да.

– Животных любишь?

– Ну вроде да… – сказала я, вспоминая симпатичного милицейского пса Рыжика.

– Отлично, – Лиза прекратила наконец работать и повернулась ко мне.

– Будешь у меня старшей в группе, под твое начало поступают двое новобранцев. Девочки! – вдруг крикнула она, и из соседней комнаты тут же показались две девчонки лет четырнадцати‑ пятнадцати. Одна, пониже ростом и с толстой каштановой косой, казалась очень смущенной. Зато ее подруга – полная блондинка в очках – вся так и горела желанием пообщаться.

– Девочки, это Полина! – представила Лиза и обратилась ко мне: – Вообще‑ то мы не имеем права привлекать несовершеннолетних к работе фонда. Но и отказывать не хочется – в конце концов, пусть лучше у нас работают, чем по улицам без дела шляются…

– Ага! – басом подтвердила толстушка.

– Тебя пока не спрашивали, Зоя! – строго осекла ее Лиза, но та даже не моргнула глазом.

– Вы у меня будете работать с приютом для животных, – снова обратилась она ко мне. – Задача – пристроить максимум четвероногих в хорошие руки. Ну не на улице, конечно, их предлагать! – пояснила она, поймав мой недоуменный взгляд. – Есть ряд изданий, которые бесплатно дают наши объявления о найденных собаках. Вот, посмотри! – она придвинула ко мне стопку газет, где были отчеркнуты объявления о животных, ищущих хозяев.

– Видишь, как писать нужно? Ты про каждого пса должна знать – от чего привит, к чему приучен, какой характер у него. И фотографии следует делать хорошие!

– Чтобы люди почитали, и им захотелось собачку себе взять! – опять подала голос полная девочка.

– Да, Зоя! Теперь к месту сказала! – в глазах Лизы заиграли смешинки. – Буду звать вас " продюсерами бездомных псов"! – И она улыбнулась теплой улыбкой, совершенно преобразившей ее усталое лицо.

Теперь моя мама могла быть спокойна – больше я не сидела дома и не пялились в телевизор. Работа у Лизы забирала все мое свободное время. А по вечерам я готовила ужин отцу и садилась рассматривать старый школьный атлас. Греческий город Санта‑ Николае и болгарский Старый Несебр – места, где видели Морских – я могла найти на карте даже с закрытыми глазами. Дело в том, что у меня появился план. Я решила попытаться разыскать Саймона в одном из мест, указанных в старинной книге. Ведь в таких маленьких местечках, где все друг друга знают, наверняка приметят Морских. С их потрясающей красотой они не имеют шансов остаться незамеченными. Тем более они и сами стремятся к контактам с людьми. Всего два населенных пункта. Я могла бы объехать их один за другим… если бы имела деньги.

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 10 Следующая ⇒