Мирза Ибрагимов 31 страница

‑ На прежнее место хотим поставить, доверить всю ферму.

‑ Ай, дядя, видишь, как вышло! ‑ Зашумев юбками, тетушка опустилась на стул. ‑ Сам же отрубил себе правую руку, а теперь замахнулся на левую?

‑ Сестрица, я и без того умер. ‑ Рустам сжал ладонями лицо. ‑ Не топчи труп!

Сердце у тетушки было жалостливое, любвеобильное, и она мгновенно простила Рустаму все зло, какое он причинил и ей и сыну.

‑ Эй, послушай, брось‑ ка эти разговоры! ‑ с обычной грубоватостью крикнула она. ‑ Детьми и внуками клянусь, соберу все село, со знаменем в райком двинемся, а тебя, старик, защитим. Волоса твоего не тронут.

Вон как все обернулось‑ то! Стариком уже называют, подумать только: тетушка Телли берет его под свое покровительство... Рустам отвернулся.

‑ Спасибо, сестрица... Ни к чему это. Пришли Керема.

Он уткнулся в бумаги, чтобы скрыть покрасневшие глаза.

Через полчаса, выйдя из правления, председатель приказал конюху оседлать серую кобылу. Лихо взлетев в седло, Рустам поскакал к Куре. Он собрался посмотреть озимый клин и проверить, как промыли солончаковый участок. Но главное было не в этом: просто он веселел в седле, и, когда резвый конь галопом нес его по опустевшей степи, студеный ветер как бы сдувал накипь горьких воспоминаний. " Ничего, ничего, ‑ шептал Рустам, путь‑ то остался открытым, светлый путь... И Гараш и Першан не свернут с этого пути. Им будет легче, чем отцу". Показались изумрудные озимые, сулящие богатый урожай. Старик остался доволен: да, по правилам посеяли, по правилам и полили... Ширзада участок. А Ширзад из молодцов молодец ‑ и умен и благороден. Как несправедлив был к нему Рустам, как не ценил юношу!...

Лошадь повернула к берегу. Кура, отражавшая пламень заката, катила багровые волны, у реки было еще прохладнее, свежее, и легче дышалось, и ровнее билось сердце старика.

Войдя в кустарник, кобыла вдруг навострила уши, прыгнула с тропы в сторону, ломая ветви. Рустам, привстав на стременах, увидел сидевших на бугре Салмана, Ярмамеда и Немого Гусейна. Бутылка коньяку торчала из травы, на рваной скатерке лежали куски мяса и хлеба, лица приятелей покраснели, они сидели, близко склонившись друг к другу.

‑ Эй, чего прячетесь? ‑ зычно крикнул Рустам, с трудом удерживая пляшущую кобылу.

Приятели замерли от неожиданности; Немой Гусейн даже зажмурился, Ярмамед ничком распластался на земле, словно надеялся, что укроется от гневного взора Рустама; лишь Салман не потерялся, подбежал, взял коня за повод.

‑ Добрый вечер, дядюшка! Надеюсь, ты в добром здравии?

Плеть была сплетена из четырех ременных полос, и от первого же удара Салман скорчился, прикрыл лицо руками, жалобно завыл:

‑ Не убивай! Сойди с коня, объяснимся!

А взбешенный Рустам наносил удар за ударом, но подбежали Гусейн и Ярмамед, схватили за руки.

‑ Дядя, убьешь, отвечать придется! ‑ хладнокровно сказал Немой Гусейн. ‑ Да сойди с коня, поговорим...

‑ И убью, убью! ‑ не сознавая, что делает, рычал в бешенстве Рустам. Такого подлеца мало убить, с живого шкуру содрать надо!...

‑ Дядюшка, за этим дело не станет, ‑ кровь свою все трое тебе отдадим. Да поможет ли?

‑ Не шипи, змея! ‑ Рустам и его ожег плетью.

С неожиданной силой Гусейн схватил его за пояс, стащил с седла. Серая кобыла, поднявшись на дыбы, шарахнулась в кусты.

Теперь Гусейн и Рустам, задыхаясь, стояли друг против друга.

‑ Ярмамед, поймай кобылу, стреножь, ‑ убежит! ‑ с завидным самообладанием приказал Немой и угрожающе сказал председателю: ‑ Не вздумай руку поднять!... И объясни, что стряслось? Почему глаза налились кровью?

Его спокойствие было зловещим и непонятным. Салман с уважением взглянул на друга.

‑ А шестьдесят баранов? ‑ сдавленным голосом спросил Рустам.

‑ Каких баранов? Ну, дядя, что было ‑ прошло. Вот и акт о гибели: волки, чума, мало ли что... С подписями и печатями. А вот садись‑ ка, выпьем и потолкуем, как быть с документами, что нашел Шарафоглу. Ты нас спасай, а мы и тебя выручим!

Рустам плюнул ему в глаза.

‑ Э, не спеши, не спеши! ‑ Гусейн невозмутимо утерся рукавом. ‑ Либо ты за нас, либо...

С размаха Рустам ударил его в ухо, и Немой упал, но тут на старика накинулись Салман и Ярмамед.

И Салмана он сбил с ног, но Ярмамед подкрался и крепко обнял ноги Рустама, стараясь повалить, а очнувшийся Гусейн длинными волосатами руками вцепился в горло, и старик рухнул на колени, зарычав так, что содрогнулась степь. А Салман уже хлестал благодетеля плетью наотмашь ‑ по глазам, по лицу, и степь и кроваво‑ алая Кура вдруг закружились перед Рустамом, но и на этот раз не сдался старик, дотянулся до Гусейна, сжал его шею так, что Немой только сделал губами " лырч" и захрипел.

В это время что‑ то тяжкое опустилось на затылок Рустама. Он выпустил Гусейна, выпрямился, а Салман снова ударил дубиной по голове. Старик зашатался, как подрубленная чинара, и рухнул на землю.

Сбросив тело старика в Куру, приятели отдышались, глотнули коньяку, с грустным удивлением поглядели друг на друга: у всех лица окровавленные, в ссадинах и синяках, а рубахи изорваны.

‑ Вот что, ‑ приказал Немой Гусейн ‑ теперь он был предводителем. Рустам, побоявшись суда, утопился. Мир праху честного труженика! На всякий случай надо готовиться к бегству: страна обширная, где‑ нибудь схоронимся... А может, и здесь вывернемся, как знать...

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Серая мгла висела над Муганью. Дожди не выпадали давно, хотя свинцовые тучи, согнанные ветром с вершин Талышских гор, день и ночь не сходили с неба. Неприветливо, хмуро было в степи и в деревне.

‑ Эх, ливень бы хлынул! ‑ сказала стоявшая на веранде Першан.

‑ Поскорее б, а то пылью дышим, ‑ согласилась Сакина и тоже задумалась, окаменела, забыв, что держит в руках мокрую чашку и полотенце.

‑ Да, поскорее бы!...

‑ Что‑ то Гараш не едет, ‑ сказала Сакина и, опомнившись, досуха вытерла тонкую, словно из бумаги сделанную, фарфоровую чашку. ‑ Не случилось ли чего? Сердце так и ноет: быть новой беде...

‑ Да ну тебя, мама! ‑ неестественно бодро возразила Першан.

Горе придавило и смяло Сакину. Гараш и Першан тоже горевали, но у них была молодость ‑ сокровище, которого уже лишилась Сакина. Она не могла представить, как проживет без мужа хоть один день. Встанет утром, разведет огонь в очаге, а Рустама нет; подоит, выгонит на пастбище корову, а Рустама нет; вернувшись с поля, приготовит обед и вечерний чай, а Рустама нет...

А на подоконнике будут пылиться его кисет и трубка...

В последние дни Сакине всюду чудились беды и напасти: задержалась Першан в поле ‑ мать в отчаянии; Гараш опоздал к обеду ‑ у матери сердце разрывается.

‑ Разве шоферы дорожат жизнью? ‑ вздохнула Сакина. ‑ Гонят машину, хотят обогнать ветер. Будто дома пожар.

‑ Ну и Гараш не новичок, ‑ напомнила Першан. ‑ Ничего не случится.

‑ Разве беды случаются только с новичками? Того и гляди, встречная машина налетит... За этот год мы хлебнули столько горя, что я теперь всего боюсь.

‑ Может, радио включить или книгу тебе почитать? ‑ предложила Першан.

‑ Ничего на ум нейдет. Где Гараш?

‑ Не маленький же...

‑ Кто знает, кто знает, ‑ сердце что‑ то неспокойно.

‑ Да ты ни о чем не думай! Что было, то прошло... Теперь думай только о хорошем. ‑ Першан уговаривала мать, как ребенка.

‑ Ну, это уж мое дело, о чем думать, ‑ рассердилась Сакина. ‑ Тебе в клуб пора идти.

‑ Без тебя не пойду.

‑ О господи!... ‑ Сакина ушла во двор и, взяв метлу, подмела в кучу опавшие листья, подбросила зерна сбившимся у корыта курам, зачем‑ то открыла и снова закрыла калитку, будто хотела проверить, исправно ли скрипят петли.

‑ Пойдем в клуб, ‑ настойчиво повторила дочь, выйдя на веранду.

‑ Аи, девушка, ‑ с досадой сказала Сакина, ‑ отвяжись! Если хоть немного уважаешь мать, одевайся и уходи.

Першан и уговаривала и всплакнула, но мать осталась непреклонной.

Волей‑ неволей пришлось пойти одеваться. Через несколько минут Першан снова появилась на веранде, ‑ поправляя кофточку, привезенную отцом из Баку, смахивая пылинки с лакированных туфель, и озабоченно спросила:

‑ Как я выгляжу?

" Хоть бы ты была счастливой... " ‑ подумала Сакина и, через силу улыбнувшись, сказала:

‑ Прямо красавица! Поменьше только кокетничай, да нос не задирай. Беги, пока не опоздала...

Оставшись одна, Сакина перетаскала сухие листья в яму, вырытую Рустамом за курятником, засыпала землею: к весне перепреют. Потом отнесла посуду в шкафчик, вытерла пыль с мебели, задернула занавески на окнах, а Гараша все не было...

Наконец на улице мягко зашуршали колеса. Сакина заторопилась к воротам, но сын опередил, сам открыл.

‑ Добрый вечер, мама.

‑ Где же ты запропастился?

Гараш опустил глаза.

‑ В " Красное знамя" заезжал.

‑ Ну?

‑ Да никого там нет. Дом на запоре.

‑ А отец?

‑ Ему лучше.

Если бы у берега было мелко, Рустам наверняка разбился бы о каменистое дно, но под обрывом пенистая мутная вода ходила круговоротом в глубоком омуте, тяжелое тело рассекло водную толщу, волны расступились, а затем вынесли Рустама на поверхность.

Он всплыл, откашлялся и почувствовал, что вся мощь богатырского, не поддавшегося старости тела сосредоточилась теперь в его руках, он подгребал под себя воду, и вода держала его, течение понесло вниз.

Берега были обрывистыми, высокими, Рустам не надеялся вскарабкаться по ним, ‑ значит, нужно во что бы то ни стало доплыть до моста. Но хватит ли у него силы?

Тень смерти настигала Рустама, он потерял много крови, ослабел и все чаще окунался с головой. Теперь он боялся, что сердце не выдержит, лопнет от напряжения, а течение, чем ближе к мосту, тем становилось стремительнее, неистовее.

Вот они, последние минуты жизни, и он никогда не увидит Сакину и детей... Отяжелели ноги, и потянуло в глубину... Рустам забарахтался, то скрываясь в волнах, то выскакивая рывком, в последнем порыве отчаяния и предсмертной тоски закричал:

‑ Помогите‑ е‑ е! ‑ и потерял сознание.

Очнулся Рустам на больничной койке, так и не узнав, что возвращавшийся с базара чабан Керем услышал его стон и бросился с моста в омут.

Врачи говорили Рустаму, что нельзя двигаться, вставать, ‑ сердце откажет. И он терпеливо выполнял их указания. Но когда они добавляли: " Ни о чем не думайте! " ‑ старик молча усмехался в свалявшиеся усы: " Ну, тут уж, голубчики, вы со мною ничего не поделаете... " Впервые Рустам свободен, совершенно свободен: никаких обязанностей, никаких дел... Лежи, гляди в потолок и отдавайся потоку воспоминаний.

К нему не пускали близких, но он вымолил разрешение повидаться с женою и Гарашом и продиктовал сыну просьбу освободить от поста председателя колхоза.

‑ Распишись уж за меня, ‑ обратился к нему Рустам и, укрывшись с головой одеялом, горько сказал сам себе: ‑ Вот, старик, и началась у тебя новая жизнь...

По колхозу ходили слухи, что, кроме жены и сына, побывала у больного Майя, ‑ сам ее вызвал, пригласил...

Но никто ее там не видел, и проверить справедливость такой вести было невозможно.

Заявление Рустама в тот же день сын отнес в райком партии.

История эта длинная, мучительная и во многом закономерная, ‑ будто бы сказал секретарь райкома Гарашу. ‑ Подождем, пока старик поправится, тогда и обсудим.

И снова в колхозе забурлили слухи. Некоторые уверяли, что райком ждет результатов следствия: у Рустама рыльце‑ то в пуху, вместе с Салманом, Немым Гусейном и Ярмамедом запускал руку в колхозную кассу. Надо еще послушать, что скажут посаженные в тюрьму Гусейн и бухгалтер. Другие клялись, что дело обойдется выговором и Рустам‑ киши останется на прежнем посту: душа у него кристальной чистоты, только и вины, что проходимцам доверился. Третьи говорили, что ошибки, конечно, были, и ошибки серьезные, но у старика есть и великие заслуги, о которых не следует забывать. Пора освободить его по возрасту: пенсию Рустам заработал.

Но никто еще не знал, что Аслан два дня назад, поздно вечером, после затянувшегося заседания бюро райкома, побывал у старика в больнице и они долго откровенно беседовали.

Как ни старался Аслан развлечь Рустама, свернуть разговор на житейские мелочи, старик вновь и вновь возвращался к судьбам " Новой жизни".

‑ Меня теперь волнует не то, что свалил с плеч ношу, а то, что надо вручить колхоз надежному, умному хозяину. И рекомендую ‑ кого б ты думал? Зейнаб Кулиеву.

Даже обычно невозмутимый Аслан изумился.

‑ Зейнаб?!

‑ Конечно.

И днем и ночью Рустам мучительно размышлял о преемнике, думал, уже без обиды, о Ширзаде и Наджафе, даже о языкастой тетушке Телл", но выбрал он Кулиеву и остался доволен своим решением.

‑ Из чужого колхоза, ‑ осторожно напомнил Аслан.

‑ Да что ты, ‑ землячка, Героиня труда! ‑ строго поправил его старик. ‑ В родимый колхоз вернется. И заметь, моя воспитанница, ‑ напоследок похвастался, понежил свое гордое самолюбие Рустам.

‑ Ну‑ ну, ‑ Аслан отшутился, не дал определенного ответа.

Эти слухи и пересуды усугубляли душевное смятение Сакины.

Как ни убеждал Гараш, что она должна пойти на собрание, мать твердо сказала, что останется дома.

‑ Зачем мне туда идти, деточка, если душа не лежит?

‑ Мама, прошу, не отказывайся. Из приличия следует пойти. Что в народе‑ то подумают? По соревнованию мы остались позади, уступили первенство " Красному знамени", а ты ‑ жена председателя ‑ не пойдешь... Надо, обязательно надо присутствовать. Сама знаешь, клуб еще не готов: и стены не всюду покрашены, электричества нету и библиотеку не достроили... А вот колхозники решили провести собрание именно там, чтобы порадовать отца.

Сакина слышала об этом: тетушка Телли и другие правленцы поторопились кое‑ как привести Дом культуры в порядок ‑ ведь это было самое дорогое детище Рустама, ‑ справедливо считая, что весть о собрании в новом здании хоть чуть‑ чуть, а подбодрит, порадует больного.

‑ Спасибо, деточка, с меня хватит и уважения народа.

‑ Сухое спасибо ничего не стоит, вставай, наряжайся.

‑ Никуда не пойду.

‑ Отец же приказал, ‑ прибег к последнему доводу Гараш. ‑ Сегодня еще раз напомнил: идите в праздничных одеждах и садитесь в первом ряду всей семьей...

Против воли Сакина улыбнулась: да, так сказать мог только ее муж. Победу Кара Керемоглу в соревновании он воспринял мужественно, стойко и сразу же перешел в наступление, лелея мечту о реванше.

Но все‑ таки уходить из дому она не собиралась: непереносимо трудно было видеть людей, ловить любопытные, злорадные, а то и сочувственные взгляды.

Постучали в калитку, и сердце Савины дрогнуло. Что еще случилось? Вошли Шарафоглу и Гошатхан с женою.

‑ А мы за вами, ‑ сказала Мелек‑ ханум.

Сакину тронула: внимательность друзей и недругов мужа: на Гошатхана по привычке она косилась подозрительно...

Мелек отвела Сакину в сторону и сказала, что Рустам быстро идёт на поправку, организм у него необыкновенно здоровый. Правда, сердце пошаливает, но удивляться этому после таких злоключений не приходится. Выполнял бы указания врачей ‑ так через недельку‑ две можно было бы выписать домой.

‑ А разве он не слушается? ‑ улыбнулась Сакина, хотя знала, что всю жизнь муж только и делал, что никого не слушался.

‑ Куда там! ‑ громко, чтобы все услышали, сказа ла Мелек. ‑ Разрешили часовые прогулки в больничном саду, так он такое натворил... Представьте, вышел за ограду, остановил грузовик на шоссе и, как был в халате, в шлепанцах, отправился восвояси...

Сакина всплеснула руками.

‑ Хорошо, что сиделка из окна второго этажа заметила, ко мне примчалась... Вернули, пристыдили. Ну, конечно, сердечная слабость. Пришлось делать уколы...

‑ Как же он смеет врачей не признавать? ‑ и смеясь и плача, удивлялась Сакина.

‑ А он, тетушка, без стеснения нам говорил, что чувствует себя как в тюрьме. " Мне б хоть раз оседлать своего коня и проскакать по берегу Куры, вот бы я и выздоровел" ‑ это подлинные его слова.

‑ Узнаю Рустама! ‑ печально и гордо улыбнулась Сакина.

‑ И он прав, ‑ заступился за друга Шарафоглу, ‑ Степной ветерок сразу бы выдул всю хворобу. Ведь он в Мугани вырос. Понимать надо: Мугань!...

Перед светлым зданием, еще зиявшим впадинами незастекленных окон во втором этаже, столпились люди в праздничных одеждах. Были здесь и старики с белоснежными, аккуратно подстриженными бородами, опиравшиеся на посохи; молодые мужчины в городских костюмах; щебечущие девицы; женщины с детьми...

Сакина, чтобы не попасть в самую давку, держалась в стороне, с достоинством отвечала на поклоны, неторопливо беседовала с приятельницами.

‑ Время‑ а! Времечко!... ‑ во весь голос крикнул какой‑ то весельчак в толпе и тотчас присел, спрятался за соседей.

Ширзад поискал глазами крикуна и громко, чтобы все услышали, сказал:

‑ Подождем гостей из " Красного знамени".

‑ А кто собрание откроет?

Все переглянулись.

Шарафоглу заметил, как задрожали губы Сакины, как увлажнились ее глаза, и спокойно, будто речь шла о будничных дела, сказал:

‑ Конечно, заместитель председателя.

В толпе зашумели: несколько дней назад Плоский Салман скрылся. Двери его дома были заколочены перекрещенными досками, а одичавшие куры то взлетали на крышу, то бродили по чужим огородам...

И вдруг стало тихо: у дверей с ножницами в руках появилась покрасневшая от волнения Зейнаб Кулиева. Тут только вспомнили, что на днях правление после бурных споров утвердило ее заместителем председателя.

Правда, вначале кто‑ то выдвинул кандидатуру Гызетар: умная, энергичная, комсомолка, поможем, мол, ‑ справится.

Но Гызетар наотрез отказалась.

Тогда Аслан, взяв слово, напомнил о совете Рустама избрать председателем колхоза Зейнаб Кулиеву.

‑ Давайте‑ ка сейчас мы ее назначим заместителем. Пока заместителем. Пусть привыкнет, осмотрится, войдет в курс дела, а дальше видно будет.

Предложение секретаря райкома встретило всеобщее одобрение, и, когда дело дошло до голосования, возражавших не оказалось.

Так вот и получилось, что честь открывать Дом культуры выпала на долю Зейнаб Кулиевой.

Сакина от души радовалась ее выдвижению, не сомневалась, что уж она справится с новым делом.

Сейчас она дружески следила за отдававшей последние распоряжения Зейнаб. Вот появились школьники с тридцатилинейными лампами в руках.

‑ Ребята, поставьте две лампы на сцену.

‑ Да мы, Зейнаб‑ ханум, там уже поставили.

‑ Знаю. Если говорю, что нужно еще поставить две лампы, ‑ значит, нужно, ‑ подчеркнуто спокойно сказала Зейнаб. ‑ Чем светлее, тем радостнее.

Послышался шум моторов, толпа с трудом расступилась, и к дому подъехали две легковые машины и крытый фургон: прибыли гости из " Красного знамени".

Сакина искала взглядом в толпе гостей Майю. Вот наконец‑ то она вышла последней из " победы", в широком платье, скрывавшем ее раздавшуюся фигуру, подурневшая, с бледным, осунувшимся лицом.

Сакина поспешила, к невестке, но ее опередила Першан: расталкивая всех локтями, пробилась, обняла, расцеловала.

Лампы уже светились, и толпа повалила в зрительный зал. Сакина потеряла из виду дочь и невестку, прижалась к стене.

Так она и стояла, ожидая, пока пройдут в двери все запоздавшие колхозники, и, конечно, опоздала, не слышала, как, дрожа и волнуясь, Ширзад огласил итоги соревнования, поздравил колхозников " Красного знамени" с заслуженной, честно заработанной победой.

Там ее нашел Гараш, хотел было упрекнуть мать, но лишь рукою махнул и повел в первый ряд.

" А Рустама нету... " ‑ печально подумала Сакина, оглядывая приготовленное для киши почетное место. Никто его не занял...

Кара Керемоглу, поблагодарив хозяев за гостеприимство, удивил всех тем, что ни словом не обмолвился о достижениях своего колхоза: его речь была похожа скорее всего на задушевную беседу о грядущем Мугани.

В заключение он предложил послать телеграмму в больницу с пожеланием Рустаму поправиться и поскорее вернуться в родной дом.

На сцене уже пел хор девушек, и, хотя Майя стояла в самом дальнем ряду, Сакина не спускала с нее глаз, даже на дочку внимания не обратила. Майя была в длинной белой шелковой юбке и желтой кофте, с цветным платком на голове ‑ наряд карабахских невест... Она, как и все девушки, загримировалась и казалась по‑ прежнему молодой, цветущей.

Хор всем понравился, но самый шумный успех имели тетушка Телли и Ширзад, исполнявшие танец " Мельник и невеста".

В зале неудержимо хохотали, рукоплескали, кричали ‑ до того были уморительны выступления уточкой тетушки в чадре и важный, чем‑ то отдаленно смахивавший на Плоского Салмана Ширзад в роли сластолюбивого мельника.

Телли, кокетливо играя подведенными глазками, умоляла жестокого мельника поскорее смолот зерно, ‑ ведь очередь давно прошла:

Пожалей, пощади меня, о мельник,

Сердце горит без огня, о мельник,

Из зерна не напечешь чуреков...

Не видала страшнее дня, о мельник!

А мельник, пленившись ее красотою, желая подольше удержать невесту около себя, ласково уговаривал:

На душе у меня темно, ханум,

Обнажилось арыка дно, ханум,

Проживем как‑ нибудь без чуреков...

Наше горе одно, ханум.

‑ Не солидно как‑ то парторгу кривляться, ‑ услышала Сакина чей‑ то шепот и подумала: " Жаб узнают по голосу, а друзей Ярмамеда по ненависти к людям".

А на сцене уже летели в вихре пляски игиггы, и в центре вертелся, подпрыгивал Наджаф: толщина, как видно, не лишила его ловкости и проворства... Но вот, едва успев переодеться, в круг ворвался Ширзад, и столько мужественной красоты было в нем, что многие девушки с завистью подумали о Першан: " Да чего же, неразумная, ты время зря теряешь? "

В зале уже отставляли стулья к стенам, и усталые музыканты завели " Няльбеки" и " Яллы", и уже танцевали не только хозяева, но и гости: вывели в круг Кара Керемоглу, даже Гошатхан не спасся ‑ вытолкнули, заставили плясать.

... Гараш нигде не мог найти Майю. " Неужели сразу после концерта уехала обратно? " ‑ думал он, и ему стало горько, белый свет показался не мил: одиноко покурив в фойе, он поплелся в опустевший, безрадостный дом.

А гости действительно уезжали, Кара Керемоглу благодарил за привет и ласку, приглашал к себе на Праздник урожая.

‑ Приедем, приедем, ‑ пообещала тетушка Телли, ‑ Только не надейся, что ваши затмят нас в танцах.

" С урожаем затмили ‑ так и в танцах постараемся", ‑ подумал Кара Керемоглу, но сказал с радушной улыбкой:

‑ Ай, сестрица, зачем делить шкуру неубитого медведя? Приезжай, всегда желанным гостем будешь...

У входа тускло горела на крюке керосиновая лампа, темная завеса осенней ночи по‑ прежнему висела над деревней, но звуки веселой музыки летели над домами и садами в степь. Праздник еще не кончился...

Гараш вошел во двор. Здесь было тихо, темно, даже волкодав не залаял, а на веранде горела лампа ‑ видно, мать вернулась.

Но столовая была пуста, дверь в комнату сестры закрыта, Гараш прошел к себе ‑ и замер на пороге...

У окна сидела Майя, свет лампы позолотил ее волосы, оживил совсем юное в полумраке лицо. Боясь поверить глазам своим, Гараш приблизился к ней, взял обеими руками ее ледяную руку, прижал к губам.

‑ Родная моя!

‑ Помолчи... " Видишь, сверкает молния, быть грозе... " ‑ даже не сказала, а подумала Майя, но он понял и привлек ее к себе, не говоря ни слова.

А над " Слиянием вод" играли зарницы, раскалывая ночную мглу, выхватывая из темноты то каменистый обрыв, то песчаную отмель, то стремительное течение, и уже прошумел ветер в прибрежном кустарнике, долетел до деревенских садов, заиграл вершинами деревьев, и ударили о крышу тяжелые капли...

На далеком становище старик Баба и Керем стояли, окруженные овцами, и поджидали ливня. Почти невидимые в темноте псы подходили, лизали им руки, и были чабаны счастливы, как могут быть счастливы люди, отдавшие свою жизнь труду...

Мчавшийся по степным дорогам из отдаленного колхоза в продуваемом всеми ветрами " газике" Аслан тоже ждал дождя и думал об урожае будущего года, и верил, что Мугань осчастливит народ таким подарком, о каком еще не мечтали.

И Рустам не спал, ворочался на тощем больничном тюфяке, вставал, подходил к окну и, вглядываясь в блеск молний, прислушиваясь к раскатам грома, думал о своей жизни.

И грянула очистительная гроза!

1 Здесь и далее стихотворные переводы А. Плавника.

2 " Книга о Гыэетар".

3 Xала ‑ тетя.

4 Имеется в виду персонаж народных сказок, отличающийся несообразительностью.

5 Гарагёз ‑ черноглазая.

6 Отроги Малого Кавказского хребта на западе Азербайджана.

7 Азериттифак ‑ Азербайджанский союз потребительских обществ.

⇐ Предыдущая 23 24 25 26 27 28 29 303132 Следующая ⇒