ОТЕЦ МИХАИЛ

За ним пришли прямо в церковь во время богослужения.

– Ты, бородатый дьявол! Думаешь, тебе это так пройдет? – И полицейский повел его прямо из алтаря.

Ошеломленный псаломщик стоял возле дверцы, на которой был нарисовал архангел Михаил с копьем в руке. Старый священник опустил глаза и перекрестился.

– Дайте мне дочитать молитву, – попросил он и бросил взгляд на копьеносца Михаила.

– Знаем мы эти твои молитвы! – И полицейский подтолкнул его.

Псаломщик не посмел остановить полицейского. Впервые посторонний входил в алтарь, чтобы на глазах у стариков, на глазах у верующих арестовать их духовного пастыря. Люди в ужасе смотрели на все это. Они не замечали, как пламя горящих свечей жгло им руки. Церковь наполнилась дымом, казалось, дьявол победил, проник в божий дом и все перевернул с ног на голову. Изгнал добрых богомольцев, чтобы впустить грешников, преступников, убийц, доносчиков и превратить это святое место в ад.

– Какой грех, – промолвил старый дед Лило. – Даже турки не решались входить в церковь. Даже они останавливались на пороге. А вы, проклятые изверги, не признаете ничего!

– Ты лучше помолчи. Придет и твоя очередь, старый разбойник!

– Берите и меня! Не насытились еще человеческой кровью! Огоста покраснела от крови, – разволновался старик.

Несколько женщин в черных платках крестились, с ужасом глядя на распятие. Но бог ничего не видел и не слышал.

Отец Михаил шел по ковровой дорожке из алтаря к дверям, провожаемый сочувственными взглядами молящихся. Его ряса развевалась, под ней белел крест на длинной цепочке. Это было его оружие, но оно не могло помочь ему. Креста никто не боялся.

Прежде чем оставить церковь, в которой на заутреню собралось несколько несчастных стариков и старух, священник остановился на пороге, посмотрел на мерцающие огни свечей, на озаренные пламенем смиренные иконы, готовые к тому, чтобы их изрубили и сожгли, и, не проронив ни единого слова, вышел. Путь от порога церкви до полицейского участка был самым длинным в его жизни. Миряне смотрели на священника широко раскрытыми от изумления глазами и шептали: «Ведут попа. Из‑ за сыновей и его не пощадят». Священник думал о том, что вот теперь его очернят, упадет весь его авторитет, стыдно будет людям в глаза посмотреть. Как дальше поведет он свою паству к спасению? Кто поверит ему? Навсегда опозорен. Если и останется в живых, нет ему здесь места. Уже никто не попросит у него совета, не придет венчаться и крестить детей. И те немногие, кто еще верит, станут смеяться, как только он упомянет бога, божий дом, божьего служителя. То, что не успели сделать восставшие, сейчас было доведено до конца. Последняя капля веры в бога была пролита грубыми руками убийц.

Когда священник удалился от церкви, он даже почувствовал радость от сознания, что начатое его сыновьями дело завершено: пала маска лицемерия, которую он как служитель церкви должен был носить.

Сыновья не пошли по его пути. С ранних лет они обратили свои взоры к иному пути спасения людей. Идеи коммунизма овладели ими. И хотя они выросли в семье священнослужителя, не стали послушными сыновьями своего отца, не приняли его религии.

– Почему ты служишь? – часто спрашивали они его. – Неужели не видишь, что твой господь – в царском дворце, на фабриках богачей, в имениях сельских кулаков, в банках миллионеров?

А он, отец пяти сыновей и дочери, давший всем им образование, выведший их в люди, только вздыхал:

– А как бы иначе я мог учить вас? Нет. Служба в церкви – мое занятие, другого нет. Кто хочет – пусть верит в бога, кто не хочет – его воля, я же занимаюсь своим делом.

И он действительно занимался своим делом. В церкви провозглашал молитвы, а дома его сыновья пели «Интернационал». Лампада гасла от их бунтовщических голосов, когда они пели: «Вставай, проклятьем заклейменный…» Михаил в таких случаях выскакивал из дому и бродил по двору, пока не смолкали песни. У него не было сил вернуть детей в лоно церкви, не мог он переделать и себя. Так и шли они – он по своему пути, сыновья – по своему.

Но вот этой осенью разволновался город, весь край. Заколыхалась православная Болгария, вышло из берегов людское море и разлилось от Балканских гор до Дуная. Что оставалось делать ему? Куда примкнуть? Не хотелось вмешиваться. Но полицейские вертелись возле его дома, подстерегая сыновей. А те на день исчезали куда‑ то, а ночью приходили домой ненадолго и снова уходили. На несколько месяцев дом священника превратился в оружейную мастерскую и склад оружия. Парни приносили ружья, пистолеты, раздавали их селянам и приносили новые. Старались делать это тайком от отца, но тот видел все. И присматривался. Пора становиться на чью‑ то сторону. Раз сыновей преследуют, надо их защищать. И когда приблизился решающий день, отец сказал:

– Дайте эти пистолеты, я спрячу их так, что никто не найдет.

Христо и Иван, его сыновья, переглянулись и дали ему оружие. Священник взял пистолеты и укрыл их под рясой. Он впервые в жизни брал в руки оружие, да еще у повстанцев. И в жилах старика словно потекла молодая кровь. Ему казалось, что какой‑ то добрый голос с усмешкой говорил: «Ну вот, старче, и пришло время показать, что ты достоин своих сыновей. Кем будешь; спасителем или Иудой… предателем? »

Среди бела дня, между утренней и вечерней службами, Михаил отпер церковные двери, вошел внутрь и заперся. Вошел в алтарь. Никто никогда не дерзал нарушить там тишину. Куда же спрятать пистолеты, оружие? Осквернен божий дом, и не кем иным, как самим священником. На какое‑ то время он почувствовал угрызение совести, но оно быстро прошло: большое, отцовское чувство овладело им. Пистолеты оттягивали его руку. Он вспомнил турецкое иго, когда апостол[16] скрывался в церквах, когда церкви были не только убежищем для революционеров и складами оружия, но и крепостями восставшего народа. Он вспомнил церковь в Перуштице и многие другие. Подумав, начал искать место, куда не заглянет ни один глаз. Его взгляд упал на чашу для причастия. Ниша, где она стоит, удобна, но здесь псаломщик готовит вино для причастия, режет просфоры. Надо найти другое место. И священник направился к самому святому, самому сокровенному уголку – престолу. Вниз, под престол, никто не посмеет заглянуть. Прежде чем поднять плащаницу и положить под нее оружие, он взял один из пистолетов. Ему захотелось прицелиться. Все равно куда, чтобы увидеть, как будут целиться и стрелять его сыновья. Перед ними будут грабители, палачи, кровопийцы. А в кого мог бы целиться он? Наверху висело распятие. Пронзенный в грудь Христос умирал, опустив голову. Эта пролитая кровь всегда была знамением спасения человека. Но тщетно! Самопожертвование не помогло человечеству. Люди продолжают воевать. Революции, войны, восстания. Угнетенные ищут спасения. И вот эти пистолеты принесут им его. Михаил поднял пистолет и направил его на распятие. Обман был уничтожен. Священник подержал пистолет в руке и на какой‑ то миг почувствовал себя участником восстания, а ведь раньше он никогда не предполагал, что у него хватит решимости пойти на такое. Осмотревшись, он сунул оружие под престол. И снова почувствовал угрызение совести за совершенное кощунство, но неприятное чувство сразу же исчезло, как дымок от ладана.

Пистолеты пролежали под престолом до того самого вечера, когда к отцу подошел младший сын и кротко, как на причастии, сказал:

– Отец, дай их!

Священник отвел сына в церковь и дал ему пистолеты. А потом два сына Михаила убежали за границу. Он так и не увидел их. Услышал про них от людей. Оставили его, старика, расплачиваться за них. И вот теперь перед ним лежал самый тяжелый в его жизни путь – от церкви до полицейского участка.

Церковный колокол звонил. Видимо, псаломщик решил подбодрить священника. Он видел, как отца Михаила еще в дверях толкнули, словно преступника.

– Лезь сюда, сатана проклятая!

Священник слышал, как в дверях щелкнул ключ. Всю ночь он провел в арестантской, и только на следующий день его повели на допрос. По церковным правилам его должно было допрашивать духовное лицо – епископ или протоиерей, но каратели не признают ни церковных, ни мирских законов. На него самым зверским образом набросился известный на весь край своей кровожадностью палач Харлаков. Михаил впервые видел его. Харлаков лично допрашивал старшего сына священника, капитана запаса, а потом среднего. Тогда каратель замахнулся было, чтобы ударить задержанных, но старший сын вскочил:

– Не сметь! Ты офицер, и я тоже офицер. Никто не отнимал у меня звания капитана болгарской армии. Оно присвоено мне за верную службу родине. Если тронешь…

Такая смелость заставила палача остановиться. Оба сына Михаила были освобождены: никто не мог доказать их участия в восстании. Даже среди предателей не нашлось человека, способного солгать: «Видел их своими собственными глазами. Они были там…» Их выпустили. И вот теперь он, отец, должен был отвечать за бежавших.

– Приходили в твой дом Георгий Димитров и Васил Коларов? – спросил капитан Харлаков, усаживаясь напротив допрашиваемого и нервно постукивая карандашом по бумаге.

Такого не было, и поэтому Михаил сразу пришел в себя.

– Как же это они придут в поповский дом? Они бегут от этого места как черт от ладана.

– Твои чертенята и привели их туда! – огрызнулся Харлаков, выпучив глаза.

– Чего им искать в моем доме, раз у них был штаб?

– Они превратили в штаб и твой дом и церковь!

«Не узнал ли он об оружии…» – подумал отец. Но спустя мгновение его подозрение исчезло. Те, кто использовал церковь как склад оружия, были уже далеко.

– Вот бумага, садись и пиши, что у тебя в доме останавливались Георгий Димитров и Васил Коларов.

Но Михаил отказался сесть.

– Не могу я поджигать свой дом! – Михаил вернул лист бумаги и отошел от стола.

– Не можешь! А святую церковь довести до такого состояния мог? Ты же превратил ее в гнездо разбойников!

Михаил молчал. А капитан ждал раскаяния и мольбы о прощении.

– Как получилось, что ты – духовный пастырь, а сыновья твои стали изменниками отечества, пошли против бога и царя?

Священник молчал. Молчание это раздражало палача.

– Неужели ты можешь считать себя отцом этих разбойников? – зашипел он.

Старый священник вздрогнул. Поднял голову. В глазах его блеснул дерзкий огонь. Таким огнем не раз загорались глаза его сыновей.

– А во время войны они не были разбойниками, мои сыновья? Были хорошими, не так ли?

Харлаков проглотил слюну.

– Да, тогда были хорошими, потому что служили царю и отечеству.

– Раз тогда были хорошими, такими остались для меня и сейчас.

– А‑ а‑ а, – завопил Харлаков. – Вот откуда у них такая закваска.

– В священном писании сказано…

– Не вспоминай больше священное писание! Ты наплевал на него! Твои сыновья растоптали его. Если хочешь спастись… У тебя один путь…

Михаил поднял руку и посмотрел вверх.

– Господь не поверит твоему крестному знамению и молитвам и не простит твоих грехов! – крикнул Харлаков.

– Бог вам в помощь! – Михаил поднес руку ко лбу, но Харлаков вскочил и отдернул руку священника.

– У тебя один путь – подписать, что ты отказываешься от них.

Отца словно пуля пронзила. Он покачнулся.

– Подпишись – и мы тебя выпустим.

– Я никогда не смогу предать своих детей, – прошептал священник.

Харлаков, задыхаясь от бешенства, с выпученными глазами, приблизился к старику.

– Сможешь! Иначе – пуля!

– Стреляй! – Михаил распахнул рясу. Он вспомнил о пистолетах, которые прятал в алтаре.

Харлаков остолбенел.

– Послушай ты, старый хрыч! – Он схватил священника за бороду и потряс его. – У меня нет времени заниматься тобой. Тебе уже вынесен приговор. Или подписывай, или сам себе выкопаешь могилу у Огосты.

– Согласен умереть, но от сыновей не отрекусь.

Он был готов успокоить свою душу там, возле вод Огосты. Перед глазами его встал образ архангела Михаила, изображенного на двери алтаря.

– Ты знаешь, что владыка дал согласие ликвидировать тебя, как того типа из Медковца?

– Ему легко, у него детей не отрывали от сердца.

– Повесим тебя на церковной колокольне и не будем снимать целую неделю. Пусть смотрит весь город.

– На колокольне? Там согласен! Каждый раз, когда зазвонит колокол, люди будут думать обо мне.

– Ты о бессмертии думаешь, черная ворона! – Харлаков приподнял голову попа за бороду и покачал. Потом оттолкнул Михаила и в бешенстве воскликнул: – Выбросьте отсюда эту падаль! Она действует мне на нервы.

Михаил не помнил, куда его повели и что с ним делали. Когда он пришел в себя, было темно, и Михаил не мог определить, где он находится – в подвале полицейского управления или в тюрьме. Так он просидел три дня и три ночи, а потом его повели на допрос. И снова его спросили:

– Отречешься от своих сыновей?

– Вы что, с ума сошли? – ответил старик. – Есть у вас сердце? Кто был вашим отцом? Человек или зверь? Кто отрекается от своего потомства, тот не человек!

Три раза выводили его на лобное место – к колокольне и спрашивали: «Отрекаешься? » А он ждал того момента, когда ему крикнут: «Поднимайся! Вверх, вверх, до самой звонницы! » Он торопится, поднимается туда, хватает веревку и, прежде чем ему накинут на шею петлю, бьет в колокол. Бьет так, чтобы услышала каждая живая душа. У церкви собирается весь город, чтобы посмотреть, как умирает святой отец.

Несколько раз под колокольный звон в эти мучительные дни священника заставляли подниматься на самый верх колокольни. Потом Михаила неожиданно отпустили. И он понял почему. Для приманки. Вернутся в один прекрасный день сыновья в отчий дом, их там и схватят. Но ничего из этого не вышло. Вместе с пистолетами Михаил научился беречь и себя, и сыновей, и мирян. Он стал истинным народным пастырем.

⇐ Предыдущая 10 11 12 13 141516 17 18 19 Следующая ⇒