КАЗНАЧЕЙ. ВРАТЧАНИН

КАЗНАЧЕЙ

При захвате города Кольо Тенекеджия из Лопушина попал в группу, которой поручалось занять Земледельческий банк. Там все разбежались, один курьер стоял у входа. Сопротивления он не оказал и даже отдал повстанцам честь, проводил их на второй этаж и сдал кассу с ценными бумагами.

– Коле, ты останешься здесь! Опечатаешь кассу! И чтобы никто гроша не взял. Ты ведь слышал, что говорил Георгий Димитров! Охранять имущество, жизнь и деньги. В противном случае – революционный суд, а он не прощает! – строго сказал командир и ушел. За ним – все повстанцы.

Кольо не был в штабе, когда Георгий Димитров говорил это. Но если даже не говорил, все равно ничего не меняется. Революция спасает людей, а не разоряет их.

Оставили в его руках все. Банк! И ушли. Никто не объяснил ему, что надо делать. Кольо открыл сейфы, посмотрел на плотные пачки длинных банкнот, на коробки с мелочью – и растерялся. До этого ему приходилось лишь подходить к окошечку кассы, когда он закладывал землю, чтобы купить коровенку. Барьера у кассы никогда не переступал и только издали видел, как раскрываются железные пасти сейфов. Сейчас он вдруг почувствовал себя пленником этих денег. Перед восстанием все говорили о борьбе против капитала, а тут вдруг этот самый капитал пришел к ним в руки, оказался в его распоряжении. И сковал, словно цепями. В селе люди имели дело с грошами. Дети иногда покупали в бакалее лукошко пшеницы или яиц, а он, Кольо, расплачивался с долгами после жатвы зерном либо отрабатывал. То трубы бакалейщику из жести смастерит, то водостоки.

Корчмари и бакалейщики первые в селе отгрохали новые дома под железными крышами. Кольо то печурку, то кухонную печь с духовкой и чугунной плитой толщиной с палец сделает. Богачи первые устроили в домах кухонные печи. Кольо Тенекеджия делал для них и жестяные умывальники. Жестяничал он после окончания полевых работ. Много ворот украсил в селе, со многих труб поглядывали его жестяные петушки. Колодцы закрывал жестяными крышками, кастрюли и котлы лудил, лампы и фонари паял. Даже те, кто недолюбливал Кольо, ценили его мастерство. «Ты, Кольо, разрисовываешь свои жестянки, как иконописец, – говорили они, бросая на него изучающий взгляд. – А когда вы придете к власти, останешься жестянщиком? » Не прекращая работы, он отвечал: «Может, поменяемся! Вы будете стучать по жести, а я – деньгами по столу! » Эти слова звучали как предсказание. Но сейчас, когда он держал в своих руках весь банк, Кольо растерялся. Ему было сказано опечатать сейфы, но он думал не об этом. Сборщики налогов время от времени опечатывали за неуплату его бедную мастерскую. И тогда целыми неделями висели сургучные печати, а тронуть их – не смей! Сейчас ему об этом напомнили зияющие пасти сейфов. Мысль о чем‑ то знакомом, пережитом ободрила его. Он подошел к первому большому зеленому сейфу, заглянул в него и оцепенел. Рука вдруг потянулась к деньгам. Захотелось их потрогать. Пощупать. Так много денег! Нет, брать он ничего не будет, только подержит деньги в руках. Народные деньги, у народа взяты. Сельские богачи драли их с бедноты и несли сюда. Это их, бедняков, деньги. Но если каждый будет запускать руку в государственную казну, к чему мы придем. Он взял пачку и непонятное волнение охватило его. Сердце заколотилось. Но почему? Неужели ему захотелось обладать этими деньгами? Он сам себя испугался, бросил пачку в сейф и с силой захлопнул дверцу. Большой, с его рост, железный сейф показался ему драконом, готовым проглотить его. Кольо быстро нашел кусок бумаги, налил на нее сургуча и наложил печать. Теперь доступ к деньгам закрыт и для него, и для любого другого человека.

Кольо почувствовал, что вспотел. Рубашка прилипла к телу. Почему он так вспотел? Не жал, не косил, а пот струится по лбу, по телу. С кем же он боролся? С самим собой? Оказывается, не так‑ то просто иметь дело с деньгами. С меньшим сейфом он управился быстрее. «Ну, теперь давайте, искушайте меня», – подумал Кольо. И вдруг в этой непривычной тишине ему почудился звон. Деньги, казалось, звякали, возмущаясь, что их заперла чужая рука. «Ничего, привыкнете! – ответил им мысленно Кольо. – Сейчас мы будем приказывать, а вы станете исполнять то, что захотим мы. Куда пошлем, туда и пойдете. Бедняков оденете, каганцы в лампочки превратите, колодцы – в краны, очаги – в кухонные плиты, в кухни с удобствами. А вы как думаете? Хватит быть слугами толстосумов. Теперь народу послужите».

Снаружи послышались шаги. Кто бы это мог быть? А что, если возвращаются кровопийцы? Стиснув ружье, Кольо приготовился защищать и себя, и доверенные ему сейфы. В дверях показался повстанец. Это был Денчо Вития. Увидев Кольо, залегшего у сейфов как на баррикаде, Денчо засмеялся:

– Ну как, набил себе карманы деньгами? Подкинул бы лев‑ другой!

– Тс‑ с‑ с! Чтоб я тебя и не слышал! Это народное богатство. И Георгий Димитров говорил. Ни стотинки!

– Кинь пачку на винишко. Не видишь разве, что каратели вот‑ вот придут? Из Врацы прибыли войска. Вот возьмут опять власть, будем тогда локти кусать. Заверни в торбу пачку, как буханку. Кто у тебя отчет спросит? Доколе нам ходить с пустыми торбами.

– Ш‑ ш… – только шепнул Кольо. – Ни стотинки. Попробуй только – пулю пущу.

– Уж если ты заговорил о пуле, и я могу пустить ее да набить торбу, – пошутил в ответ Вития и сделал несколько шагов к сейфам.

– Уходи, а не то застрелю. Мы не грабители и не воры. Вон отсюда!

– Послушай, да ты страшным казначеем сделался! Почище Гюро Михайлова[20].

– И у революции должны быть свои Михайловы, готовые умереть на посту. Что такое революция без чести? О каком братстве и равенстве можно говорить, если нет чести? Нас не простят, если мы как разбойники разграбим банк. А ну выметайся…

– Ну ладно, хватит языком молоть. Я это и без тебя знаю. А теперь запирай тут все и пойдем защищать станцию. А не то каратели захватят ее и не только деньги разграбят, но и нас на кусочки порубят.

Вития жадно оглядел опечатанные сейфы. Кольо повернул ключ в двери банка, и оба, забыв о разговоре, направились к станции.

Там уже грохотали выстрелы. Врачанская рота вела огонь из орудия и пулеметов. Забота о деньгах настолько захватила Тенекеджию, что еще в банке, услышав выстрелы, он не придал им значения. Думал, что это в порядке вещей: ведь как‑ никак восстание. Но оказалось, что все не так просто. Солдаты закрепились на станции, и повстанцы ничего не могли с ними поделать. Вместе в Витией Тенекеджия прибежал к позициям повстанцев у станции. Шел ожесточенный бой.

– Ах, черт! – крикнул Тенекеджия. – Денег вам захотелось! За счет чужого горба жить! – И он бросился через ручеек к деревянному мостику.

Из окна станции строчил пулемет, поливая повстанцев смертоносным огнем. Одна из пуль попала в Витию, и тот свалился в лужу. Кольо видел, как он умирал. Бедняга. Умер, так и не подержав в руках пачки денег. Тенекеджия подполз к Витии и стащил его под мостик. Разорвал на нем рубаху и начал перевязывать лоскутами рану в левой стороне груди. Вития резко изогнулся и тяжело опустился ему на руки. Глаза вспыхнули, и тут же взор его погас.

– Почему я не дал ему дотронуться до пачки денег или хотя бы посмотреть на народный капитал? Последнюю радость у бедняги отнял. – Кольо положил убитого товарища рядом с собой. Он готов был защищать его даже мертвого.

Когда стало ясно, что противник берет верх, к Кольо подошел командир:

– Мы отходим. Пойдешь в банк и возьмешь там несколько пачек денег. Ясно?

– Ясно.

– И расписку напиши, чтобы потом не обвинили кассира.

Повстанцы отступили под натиском вооруженного до зубов врага. Тенекеджия, как ему было приказано, отправился в банк. Лязгнули двери. Кольо сорвал печать с большого зеленого сейфа. В первый момент в голову пришла мысль как‑ нибудь взять сейфы и дотащить до границы. Но одному человеку это не по силам. Даже на подводе не увезти. Потом эта злость, даже алчность, овладевшая было им, прошла. И голова снова прояснилась. Мы отступаем, но потом обязательно вернемся. Эти капиталы опять будут нашими. И незачем вести себя по‑ разбойничьи. Возьмем столько, сколько нужно. И он решил: пятьсот левов хватит! Командир не сказал, сколько взять, а он, бедняк, решил, что этого хватит. Привыкнув за всю свою жизнь к грошам, он и сейчас удовлетворился малым. Кольо взял пригоршню мелочи и начал считать. В городе пальба, суматоха, каждый старался поскорее выбраться, а он, новоявленный казначей, сидел, запершись в банке, и добросовестно пересчитывал деньги, боясь взять лишний грош. Дело подвигалось с трудом, и, казалось, считал он не деньги, а зерна фасоли. Никогда раньше ему не приходилось считать таких денег, и он не думал, что это отнимет столько времени.

Пока он набрал мелочью пятьсот левов, стемнело. Получился целый ранец! В это время по лестнице загрохотали солдатские сапоги. Слышны были голоса, крики «Открывай! ». Кольо схватил ранец с деньгами и только сейчас понял, какая это тяжесть – деньги. Кольо приходилось на мельнице таскать мешки с пшеницей, но они никогда так не отдавали в поясницу. Он с трудом спустился по винтовой лестнице к запасному выходу из здания. А в это время солдаты уже ворвались в банк.

«Чуть не попался», – подумал он. Переждав, пока пройдут патрули, он перебежал улицу и устремился за город, к полю. Временами раздавались выстрелы, последние выстрелы отступающих повстанцев. Каратели врывались в дома, убивали людей. Вспыхнули дома повстанцев, ночь наполнилась криками матерей и детей. А казначей тащил ранец и кряхтел под тяжестью груза. Лямки врезались в плечо. Кольо перекидывал ранец с одного плеча на другое, но это помогало не надолго, он садился, отдыхал и снова шел дальше. Путь до границы был для него самым настоящим мучением.

«Дрожи тут над грошом, а там, в городе, сейчас грабят, жгут, убивают, не зная ни стыда, ни совести, превращают наши дома в пепелища».

Поднявшись на гору, Кольо увидел огни подожженных селений.

– В этом огне сгорят наши враги! – уверенно произнес Тенекеджия, переступая границу. – Мы победим.

И эхо повторило эти слова.

ВРАТЧАНИН

Под тревожный перестук колес воинского эшелона, уносившего Моно и других солдат в неизвестном им пока направлении, Моно вспоминал недавний отпуск, проведенный в родном селе. Отец был тогда расстроен – в село только что пришла весть об убийстве Стамболийского. И это вызвало у крестьян глухой протест. А мы‑ то спорили, ссорились, кому доверить управление селом, создавали коммуны, местные органы управления, и вот тебе на – заговорщики обставили нас. Моно сам видел, как гоняли по селу бывшего кмета‑ земледельца. Помнил он, как в село приезжал Георгий Димитров, беседовал с крестьянами в кофейне и едва успел скрыться от полиции. Видно, и коммунисты были не в почете у заговорщиков. Вот в такой тревожной обстановке и прошел отпуск Моно.

В казарму он вернулся с тяжелым сердцем. Летом по вратчанской казарме разнесся слух, что готовится восстание. Солдаты, собираясь после занятий, говорили об одном – что делать, если однажды ночью повстанцы нахлынут в казарму. Ответа на этот вопрос никто не находил. Называли имя человека, который прямо говорил, что им делать. Это был Гаврил Генов. Но Моно не видел и не слышал его.

После поражения Болгарии в минувшей войне боевой дух в армии был не высок, да и армия значительно сократилась по численности. Многие офицеры бросили службу и подыскали себе другие занятия, а те, что остались, не отличались особой приверженностью к монархии. Среди офицеров стали встречаться люди с прогрессивными взглядами, хорошо обращавшиеся с рядовыми солдатами. Моно ожидал поэтому, что при первых же выстрелах повстанцев, кто бы ни стоял на посту у входа в казарму, пропустит их и никто не окажет сопротивления, когда повстанцы захватят на складах оружие.

Но однажды ночью вместо повстанцев в казарму ворвались какие‑ то люди в штатском. Они подняли солдат по тревоге – и на поезд. Куда повезут – не сказали. Лишь когда эшелон тронулся, пришел какой‑ то капитан и заявил:

– Я капитан Попов. Принял командование ротой. Против царя и отечества поднят бунт. Вы давали присягу. Настал час выполнить ее. Восстание должно быть подавлено.

«Ура», как перед атакой, никто не крикнул. Все молча стояли на открытой платформе. Эшелон двигался медленно: видно, начальство опасалось засады повстанцев. До Малобабино все шло благополучно, но за большим поворотом, у высотки близ луга у Лиляче, за которым показалась паровая мельница, паровоз неожиданно сбавил ход и остановился.

– Пути повреждены! – послышалось с передней платформы. Несколько солдат с винтовками в руках соскочили и залегли на лугу по обеим сторонам линии.

Повстанцы разобрали метров двадцать рельсов и побросали их в кюветы, а потом, решив видно, что дело сделано, ушли, не оставив засады. Путь был восстановлен. Повстанцы, наверно, были уверены, что подкрепления местному гарнизону из Врацы уже не пройдут. «Какая наивность, – размышлял Моно. – Забыли, что такое армия, а ведь сами недавно служили в ней». Моно был недоволен беспечностью повстанцев, но все же его не покидала мысль, что эшелон подвергнется нападению. Состав медленно подходил к станции. Орудия и пулеметы на платформах были изготовлены к стрельбе.

Моно нервничал. «Что же теперь будет? » Из кукурузы у станции прогремели залпы повстанцев по эшелону.

– Огонь! – приказал капитан Попов.

Влево и вправо потоком свинца понеслись ответные залпы залегших на платформах солдат. Пули срезали стебли кукурузы, и те валились как подкошенные. Падали так же и повстанцы, сраженные пулями, кто – Моно не видел. Хотелось увидеть хотя бы одного. Похож ли он на отца? Эта мысль не давала Моно покоя. И он сам, и его отец были родом не из этих краев. Если даже отец поднялся с оружием в руках, он где‑ то там, на равнине. Бой разгорелся здесь потому, что этот город находился в руках повстанцев, а из сел на подмогу им шли вереницы людей. Густой едкий дым окутал эшелон, и сквозь клубы этого дыма в сторону города неслась лавина пулеметного огня. Но в кого же стреляли солдаты? Как были вооружены те, кто поднял красное знамя восстания?

Когда дым рассеялся, солдаты увидели повстанцев. Это были крестьяне. Небритые. Со старыми ружьями. Они залегли в бороздах своих нив, словно собирались покурить самокрутку. Покурят – опять стреляют. Большинство в царвулях, заштопанной одежде, в бараньих шапках, лохматые, с приставшей к спинам соломой – как давали корм скоту, так и примчались защищать свою власть. На некоторых – золотисто‑ красный шелк кукурузных усиков: вероятно, очищали початки да так и бросились сюда по тревоге с вилами и топорами.

Моно видел, как убили одного из них. Сломался, словно сухой стебель, дернулся и упал на бок. Поезд стоял. Повстанцы перебежали через кукурузную поросль: решили залечь на другом, более укрытом от огня месте. Ружейно‑ пулеметный огонь затих, и только орудие сотрясало небо и землю выстрелами. Неподалеку от эшелона Моно увидел тяжело раненного повстанца, из‑ под ключицы у него струей лилась кровь.

Раненый лежал в канаве у подножия насыпи, которая вела к большому Ереденскому мосту. Моно спустился на гравий, подполз к раненому и подсунул руку ему под голову. Повстанец в залитой кровью одежде посмотрел на солдата затухающим взглядом и обмяк. Моно дотащил его до ступеньки платформы, а там помогли другие солдаты. Повстанец шепотом произнес свое имя – Драган – и потерял сознание.

Когда заняли город, раненого отправили в госпиталь, оборудованный еще повстанцами. Туда попал и Попов. Он был ранен во время взятия вокзала. Попов находился на втором этаже здания вокзала и оттуда командовал ротой, стрелял сам. Повстанцы, залегшие неподалеку от здания вокзала, поняли, откуда ведется огонь, и капитан был взят на мушку. Пуля рассекла Попову лицо. Так он попал в госпиталь, где находились раненые повстанцы.

Каратели недолго удерживали город. Подошел новый отряд повстанцев, и тут произошло то, чего Моно ожидал меньше всего. Рота вела огонь, а повстанцы продвигались вперед. Фельдфебель, замещавший командира, начал кричать на солдат:

– Бить точнее по цели!

Орудие зачастило, но повстанцы сбегали по склону холма к станции по‑ прежнему без потерь. Они словно купались в косых лучах солнца, и Моно видел, что происходило при каждом разрыве. Снаряды рвались либо в стороне, либо с большим недолетом, не нанося потерь атакующим. Повстанцы все ближе и ближе подходили к станции. Орудие с платформы вело огонь по холму, но там уже никого не было.

– Да куда вы стреляете! – орал перепуганный фельдфебель. – Вы их пропустили! Нас живыми переловят! Цельтесь точнее!

Он не был артиллеристом и не мог управиться с орудием. Да и цели уже не было видно.

– Эй, ты, почему плохо стреляешь? – набросился фельдфебель на Моно.

– Я хорошо стреляю, – ответил тот.

– Почему бьешь мимо?

– Это не мишени, а живые люди. Они все время перебегают с места на место.

– Чему только ты учился в казарме!

Моно пожал плечами. Еще немного, совсем немного – и повстанцы окружат станцию. Фельдфебель, видно, понял это.

– Да ты, наверно, только и ждешь, что они нас схватят. Отец‑ то твой ведь с ними!

– Мы не из этих краев.

– Но он мог прийти сюда помогать.

От злости Моно не нашел ответа. Он возился с прицелом, но фельдфебель не оставлял его в покое.

– Мне ведь известно, что ты говорил, когда пришел из отпуска. Говорил – готовится восстание!

– Да, но…

– И что в ваше село приезжал Георгий Димитров. И ты сам видел его…

Моно поднял глаза.

– Все село видело…

– Он говорил в кофейне. И сейчас ты думаешь о нем. Он для тебя командир, а не я. Потому и не стреляешь как следует, хочешь, чтобы нас окружили и перебили! – И с последними словами фельдфебель выстрелил, целясь прямо в мокрый от пота лоб солдата.

Моно, как стоял, склонившись к орудию, так и свалился. Уже теряя сознание, он слышал топот убегающих солдат. В какой‑ то миг перед глазами мелькнула переполненная кофейня, повстанцы, ползущие по холму, как муравьи. Вскоре повстанцы нашли Моно у орудия и вместе с другими убитыми солдатами зарыли. Для них он был убийцей, палачом, врагом революции. Никто не знал, кто он и как погиб. «Вратчанин, – говорили о нем, – горожанин, зачем пришел, то и нашел». Кто мог предположить, что среди солдат карательной роты найдутся сочувствующие повстанцам? В этой кровавой бойне середины не могло быть – или с нами, или против нас.

Прошли десятилетия. Пришла свобода, и вместе с другими бежавшими повстанцами вернулся из‑ за границы Петрушка – один из защитников станции. Когда вратчанская рота заняла станцию, он укрылся среди сложенных штабелями пропитанных дегтем шпал и лежал там до конца боя. Он ясно слышал и разговор фельдфебеля с солдатом, и выстрел, но не решился вмешаться. И лишь сейчас Петрушка открыл правду.

– Вратчанин тот, которого вы нашли тогда убитым у орудия, не враг! Этот парнишка отказался стрелять в нас. Я свидетель.

И стали узнавать, кто этот вратчанин, из какого села. Отец его погиб после разгрома восстания, но в селе не могли признать героем человека, у которого сын – предатель. А теперь, когда открылась правда, прах вратчанина перенесли в братскую могилу и золотыми буквами дописали в списке героев имена павших – отца и сына.

⇐ Предыдущая 12 13 14 15 161718 19 20 21 Следующая ⇒