Глава девятая

Вот теперь и конец.

Нет, не жизни героя повести, хотя за эти военные годы она не раз висела на волоске.

Конец разведшколе «Абверкоманды-103». Конец всей абверкоманде. Конец гитлеровскому абверу.

Великая битва, унесшая миллионы человеческих жизней, завершалась. Красная Армия громила фашистского зверя в его логове. Мощные клинья фронтов устремились к Берлину.

В Бисмарк, как и рассчитывал Козлов, не прибыли многие разведчики. Предоставленные самим себе, они имели возможность бесследно затеряться. Жаль, не осуществилась главная надежда Александра Ивановича - школа не попала под удар нашей армии. Но собравшиеся в Бисмарке остатки не представляли никакой опасности. Вольф по инерции еще пытался наладить занятия, однако его недоучки ничего-уже не воспринимали. Он выходил из себя, злился и на них и на начальника учебной части, подумывал о замене Меншикова. Но заменить его было некем. Предложил фельдфебелю Шитаренко - тот отказался. А больше кому предложишь?

Штаб команды о нем совсем забыл. Да и нелегко было дознаться, где он и кто его возглавляет. Капитана Вербрука, по слухам, забрало гестапо и, кажется, уже кокнуло. Туда ему и дорога! Как говорится, каждому свое. А вот что ожидает тебя, Вольф? Не засидишься ли ты на тонущем корабле?

Весна сорок пятого… Апрель…

Десятое апреля в школе начинается потрясающей новостью - исчез капитан Вольф. Наказал зондерфюреру Унту в случае чего сжечь документы - и уехал. В неизвестном направлении.

Унт сам не прочь последовать примеру начальника. Да на чем удерешь? И куда? На за-ладе тоже закопошились. Боятся, как бы Красная Армия не зашла слишком далеко. На Бисмарк наступают американцы. Продвигаются вроде успешно - ведь сопротивляться-то некому, последние свои резервы Гитлер бросил на восток.

Американцы - это уже не так страшно. Но со школой надо кончать. Пока есть время - навести порядок с документами: часть прихватить с собой, часть сжечь, замести следы… Торопится Унт, хочется ему выйти из воды сухим. Подобрел даже. То все орал на Козлова, теперь по-хорошему говорит:

- Вы, Меншиков, займитесь сегодня документами. Там, в канцелярии, писаря пакуют, помогите им.

Александр Иванович направляется в канцелярию. На полках и в шкафах папки с пометками: «Секретно», «Совершенно секретно». Писаря складывают их в стопки, перевязывают шпагатом. Стараются, у них даже лбы вспотели.

И вдруг громыхнуло за окном, задребезжали и посыпались стекла. Снова громыхнуло. Переглянулись писаря - и вниз по лестнице.

Разведчики размещались в здании средней школы. Вместо столов - парты. Козлов снял с полки самую толстую, совершенно секретную папку, сунул ее под дальнюю парту. В спешке не заметят. И вторую туда же, и третью… На мгновение вспомнил, как такими же папками загружал сани в Меве. Нашли ли их наши? Да, Александр Иванович, нашли. Со временем ты об этом узнаешь. В специальном донесении? штаба 2-го Белорусского фронта от 5 мая 1945 года будет сообщено о захвате войсками? фронта расписаний занятий, учебных программ, журнала-дневника разведшколы «Абверкоманды-103» и даже какого-то реферата, написанного капитаном Вольфом.

А кто найдет эти папки? Наверное, союзники, их войска рвутся в город. Это, конечно, не лучший выход из положения.

В канцелярию влетел Унт:

- Где вы, Меншиков? - Он очень спешил. - Я достал машину, надо уезжать!

Козлов спускается вместе с зондерфюрером, выходит во двор. Действительно, у ворот пофыркивает грузовик, где-то мобилизованный главным интендантом. Писаря бросают в кузов свертки. Здесь же, неподалеку от машины, тлеет костер. Слежавшаяся бумага горит плохо.

- Все в огонь! - орет зондерфюрер и гонит писарей обратно в канцелярию. - Тащите все сюда!

Неужели он выполняет приказ сбежавшего капитана? Нет, Унт спасает себя. Эти документы расскажут и о нем. Зондерфюрер был на войне не просто солдатом. И даже не интендантом. Он калечил человеческие души. Он вместе с другими сослуживцами по разведшколе превращал слабых духом и незрелых мыслью людей во врагов того народа, который породил и вскормил их. Народа, который они обязаны были защищать до последней капли крови. Они ведь когда-то клялись в этом. А он, зондерфюрер Унт, вынуждал их отступать от своей клятвы. Тех, кто держал ее до конца, кто не боялся фашистских угроз, молодых, здоровых, сильных и честных русских ребят зондерфюрер Унт на пару со своим дружком Вурстом передавал в гестапо. Сам он далеко не молодой, ему уже за пятьдесят, и он понимает, чем занимался на войне. Потому так дрожит над костром, не боясь обжечь пальцы, выхватывает из слабого пламени тлеющие папки и, распотрошив их, бросает туда же, в огонь. Костер помаленьку разгорается, пламя поднимается все выше, густо исписанные чернилами и карандашом листы свертываются и, мгновенно обуглившись, превращаются в легкий, разлетающийся по двору пепел.

Бесследно исчезают над Бисмарком немые свидетели грязных дел зондерфюрера Унта. И только живые угрюмо толпятся у костра, надеясь, что он, Унт, спасет их. Наверное, он знает, куда надо ехать, и он непременно увезет, как только догорят эти бумажки, совершившие огромный путь от Смоленска до Бисмарка.

Вот уже денщик вынес Унту его чемодан, вот уже Унт, разогретый костром, устало вытирает свое жирное, лоснящееся лицо. Он застегивает на все пуговицы шинель, поворачивается к машине, и в это время с улицы доносится лязг гусениц.

- Танки! - истерично кричит кто-то и бросается в здание.

Трещит пулеметная очередь - неизвестно зачем танкисты поливают свинцом пустую улицу. Некоторое время Унт настороженно прислушивается к тому, что происходит там, за воротами. Мотор грузовика глохнет, распахивается дверца кабины, и водитель испуганными глазами смотрит на зондерфюрера. Опоздали. Разве теперь вырвешься на грузовике из города!

Что же делать? Унт хоть и в годах, но жить хочется. Ему, а не стоящим у костра. Он подхватывает чемодан и спешит к воротам. Проносится мимо школы еще один американский танк. Выглянув, Унт выскакивает за ворота и, пригнувшись, бежит через улицу. Где-то вдали опять трещит пулемет. Унт упал, уронив чемодан. Но это так, от испуга. В следующую секунду он уже на ногах. И вот уже на той стороне улицы. Угол старого, выложенного из красного кирпича здания скрывает его.

Рядом с Александром Ивановичем уже ни души. Разбежались немецкие солдаты, охранявшие школу. Разбежались русские предатели. Николай Шитаренко, еще с утра посланный куда-то Унтом, кажется за продуктами, так и не вернулся. Что с ним? Где он? Вернется ли теперь, когда в городе американцы?

Дотлевает костер, в воздухе крошечными черными мотыльками кружатся остатки того, что еще недавно именовалось секретными и совершенно секретными папками. Те, запрятанные в парту, конечно, лежат, их никто не заметил. Вернуться и забрать? Но что с ними делать? Куда и кому понесешь?

Ладно, надо будет рассказать обо всем - есть память. Она еще ни разу не подводила и не подведет. Цепкая, надежная, молодая. Память разведчика. Да и грешно жаловаться на память в двадцать пять лет. Думал ли, гадал ли когда-нибудь Александр Козлов, что свое двадцатипятилетие он встретит так далеко от Родины?

Родина! Ты велика, огромна, но, оказывается, тебя всю можно вместить в человеческом сердце. Жить с тобой, бороться с тобой, побеждать с тобой даже здесь, на чужой, на вражеской земле. И вот теперь, когда все ужо сделано, когда твой приказ выполнен до конца, как хочется, до скупых солдатских слез хочется вернуться к тебе, в твои по-матерински ласковые и добрые объятия.

Без тебя ничего не значишь. Без тебя не проживешь. И если свыше двух лет ты боролся в постоянном, ни на секунду не размыкавшемся кольце врагов и все-таки победил, то лишь потому, что победила Родина. Она сумела отстоять себя. И тебя.

Почему-то именно сейчас, когда немцы о тебе забыли, когда они больше не догадаются, кто ты и что ты, не расстреляют и но повесят, - почему-то именно сейчас стало немножко страшно. Может быть, потому, что с такой силой потянуло домой? А в городе союзники, и кто знает, как они посмотрят на тебя. Да и кто ты для них в этом немецком мундире? Вроде гитлеровец и не гитлеровец. Русский, а служил кому? На груди - фашистские награды. Пять ленточек!

Служил, судя по орденам, неплохо, с усердием. Небось иные немцы поглядывали на тебя с завистью. А форма-то, оказывается, не соответствовала содержанию. И так она осточертела тебе, эта шкура, что сбросил бы ее тут же, . во дворе, прямо в костер. Да вот беда - в чем пойдешь!

Идти тебе надо сейчас на квартиру к фрау Фезе. Ты поселился у нее, как переехали в Бисмарк. Там ожидает тебя Галя. Терпение ее уже иссякло. Сегодня утром она сказала: «Когда же это кончится! » И - расплакалась.

Вот и кончилось. Спроси, пожалуйста, у фрау Фезе, не найдется ли у нее хоть какого-нибудь гражданского костюма. Как только войдешь в дом, сбрось с себя эту шкуру.

Тебе дьявольски повезло - костюм нашелся. Фрау принесла его с готовностью услужить человеку, воевавшему вместе с немцами. Однако уже на следующий день, едва рассвело, она постучалась в комнату. Открыв дверь, Александр Иванович увидел в руках Фезе свой мундир.

- Вас ист дас, фрау?

Она вздохнула. Фрау просит извинить ее, но что делать? В городе расклеены объявления: всем военным немедленно явиться к гостинице, там они будут взяты в плен. Укрывающимся и тем, кто их укрывает, угрожают суровым наказанием. Фрау Фезе не желает иметь неприятностей. У нее и так расшатаны, нервы.

- Галя, я пойду, - говорит Александр Иванович. - Действительно, зачем фрау Фезе причинять неприятности?

- А я? Как же я, Саша?

- Тебе придется немножко пожить в Бисмарке. Стихнут бои, пробирайся на восток, домой. Делать здесь больше нечего.

- И ты возвращайся, Саша. - Она смотрела на него со страхом и надеждой.

- Постараюсь. Свяжусь с нашими… Если удастся.

- Разве наши не знают, где мы?

- Должны, конечно, знать… Примерно… Но последние месяцы у нас не было с ними связи.

Галя помолчала.

- Они найдут нас. Обязательно найдут. Если я смогу вернуться раньше, поеду в Москву, пойду на площадь Дзержинского. Я скажу им, где ты.

- Тише, Галя.

- А разве и сейчас опасно?

- Я ведь из-за тебя. Ты же остаешься здесь. Будь осторожна.

- Ты тоже будь осторожен.

Многое хотелось сказать на прощание, да, как всегда, всего не скажешь. Уже на улице Александр Иванович вспомнил, что о главном - где же встретиться после войны - они так и не договорились. Однако возвращаться не решился, это плохая примета. Сам того не замечая, он становился суеверным.

У городской гостиницы толпились гитлеровцы. Козлов медленно обошел этих, уже не представлявших никакой опасности вояк, надеясь встретить кого-нибудь из разведшколы. Нет, знакомых не оказалось. Наивно было бы ожидать от зондерфюрера Унта, что он явится сюда. В таком городе, как Бисмарк, фашист найдет людей, которые его укроют.

Толпа неподвижна, угрюма, молчалива. Сгруппировались по чинам: отдельно рядовые, отдельно офицеры. На сборном пункте хозяйничают французы. Они отбирают оружие, следят, чтобы не уходили обратно. Опыт в этом деле у них есть: еще вчера сами были военнопленными. Здесь же, в лагере под Бисмарком.

Офицеров ведут наверх, в большой с подслеповатыми окнами зал. Сидеть молча невыносимо, и немцы постепенно развязывают языки. Их все еще интересует, чем кончится война. Они еще на что-то надеются.

Рядом с Козловым в мягком гостиничном кресле развалился полковник. Форма-военного летчика. Недавний гитлеровский ас обшаривает Козлова нагловатым взглядом. Он, вероятно, догадывается, что этот немецкий капитан - не немец. Смотрит долго-долго.

Потом спрашивает:

- Русиш?

- Да, русский.

- Карашо! - Он произносит это слово точ-по так же, как произносил его Трайзе. - Русиш дойче официр. Гут!

Да, ему доставляет удовольствие видеть русского офицера среди немецких военнопленных. Вроде как товарищи по оружию. Войну прошли в одном строю… Что было бы с этим асом, если бы он узнал правду? Как бы тогда посмотрел на своего соседа?

Полковнику хочется беседовать с русским. Он спрашивает у своих коллег, не сможет ли кто быть переводчиком. Знаток русского языка нашелся. Он передает Козлову извинение гитлеровца:

- Вы помогали нам, вы надеялись на нас, а мы вас так подвели! Очень некрасиво, очень. Кто знал, что кончится поражением… В России трудно воевать: зимой лютые морозы, весной и осенью, непролазная; грязь, дожди. Лето короткое. Блицкриг не получился, дальше уже не то… Конечно, могло быть и наоборот. Но немцам изменила фортуна. Ведь у нас было столько побед!

После этой фразы ему хочется помолчать, вспомнить победы Германии. Наверное, в каждой из них есть и его доля. Наверное, и он сбрасывал бомбы на города Франции, Бельгии, Польши, Англии. Да мало ли стран, над которыми кружили фашистские стервятники!

- Слава богу, - произносит он после продолжительной паузы, - что мы попали к американцам. Большевики уже повесили бы нас, а эти не тронут. Все будет хорошо. Возможно, они еще сами перегрызутся… Американцы с большевиками.

Это сокровенная мечта полковника. Он надеется, что будет именно так. Он хочет, чтоб было так.

Слушать фашиста больше невмоготу. Козлов выискивает в зале другое местечко, куда можно было бы перекочевать. Он уже поднимается со стула, как вдруг в дверях появляется худощавый рослый француз. Он объявляет, что пленные офицеры должны спуститься во двор и там построиться.

Полковник смотрит на золотые, в тонком корпусе наручные часы, словно у себя в штабе, где все регламентировано, и первым следует за французом. Он исполнителен и пунктуален. Как старший по званию, он знает, что другие - по крайней мере, так должно быть - будут делать то же, что и он.

Ас останавливается там, где указал ему француз, бросает на свое новое начальство полный презрения взгляд и, повернувшись налево, щелкает каблуками. Пленные строятся медленно, неохотно, и французы начинают покрикивать: «Шнель! Шнель! » Потом их начальник обходит строй, пальцем отсчитывает по тридцать человек, приставляет к каждой группе конвоиров. А к гостинице уже подъезжают американские «студебеккеры».

Козлов попадает в одну машину с полковником-асом. Но теперь у немца другое настроение, и он всю дорогу молчит. Вдобавок сразу же за городом американский шофер остановил «студебеккер» и залез в кузов. Ему нужны приличные часы. Разумеется, никому не хотелось расставаться с часами, а особенно полковнику. Тем не менее шофер дал ясно понять, что церемониться он ни с кем не намерен. Полковнику придется отдать свои часы, ведь они у него золотые и лучшей швейцарской фирмы…

Машины идут на запад. Что ж это, обмен любезностями? Французы были в плену у немцев, немцев везут к французам. Пожалуй, так. Хотя впереди не Франция, а Бельгия, не ехать-то все-таки придется во Францию.

Железнодорожная станция в Намюре. Прежде чем ссадить с машин военнопленных, американские солдаты теперь более тщательно проверяют их карманы. А чтобы эта операция не вызвала возражений, у каждого наготове автомат. То на одной, то на другой машине слышатся повелительные окрики.

Немцев не жалко, они сами умели делать это не хуже. Но союзники!.. Не хотелось иметь союзниками таких мародеров. Да они, собственно, и воевали лишь ради выгоды. Народы Европы платили за свободу кровью, они - долларами.

Путь от Намюра по железной дороге. Вагоны открытые, на перегонах прохватывает свежий весенний ветер. Едва переехали французскую границу, начались «горячие» встречи. В пленных летели тухлые яйца, камни. Народ не скрывал своих чувств к гитлеровцам.

Сгрузили примерно в сотне километров от Парижа. Ночь. Обнесенное колючей проволокой поле. Бьют в глаза прожекторы. Покрикивают часовые. Прислушался Александр Иванович - наша, до боли родная, русская речь. И еще никого не видел, ни с кем не говорил, но вдруг так защемило в душе, и слезы, счастливые слезы радости выступили на его глазах.

Дождался рассвета, подбежал к одной из вышек. Так и подмывало спросить у часового: «Откуда ты, дорогой мой, какими судьбами занесло тебя на здешнюю землю? » Но тот на посту, у него в руках оружие, и ты стоишь перед ним в мундире, сшитом гитлеровцами. Он и глядеть на тебя не желает, не то что знаться. А перешагнешь запретную черту - услышишь его грозное, повелительное «Стой! ». Вот и встретились: к своему, русскому, и не подступят! Видит он в тебе только лютого, заклятого врага своего, и ни ты, ни он ни в чем не виноваты.

Как же поговорить со своими? С кем? Неужели русские только на вышках? Освободили ребят из плена и больше ничего им не доверяют? По лагерю, разбитому на секторы, расхаживают американцы. Не зная языка, с ними не объяснишься. И все-таки попытаться надо.

Повернулся, а уходить не хочется. Все же рядом свой, хоть ц не признает, не смотрит. То есть он смотрит, но в голове у него совсем иное: дескать, довоевался, гад, теперь черта с два уйдешь! Тебя-то я уж покараулю…

Нет, дорогой землячок, уйти мне отсюда надо. Не могу больше жить среди фашистов. Без малого три года дышал с ними одним воздухом, глядел каждый день на их физиономии. Разговаривал с варварами нормальным человеческим языком, даже улыбался. Твое дело было проще - вскинул автомат, и готово, воевал ты открыто. А я разведчик, мне так нельзя.

Не хочется возвращаться в эту серо-зеленую толпу, хоть убей, не хочется. Только идет вон в мундире какой-то недобитый гитлеровец, наверное, за мной идет. Видишь, как пялит на меня глаза, словно в зоопарке. Правда, странный он какой-то и лицом что-то не очень смахивает на немца.

- Что здесь торчите? - спрашивает этот солдатик по-немецки. - Зачем вам русский?

- Я сам русский!

Ответил зло, раздраженно. Сует свой нос, куда его не просят. Нахал этакий.

А он подошел ближе, ни с того ни с сего разулыбался:

- Так и я русский… Ефимов моя фамилия…

- Ну, а я Меншиков. Что ж это вы, Ефимов, в немецкой форме?

А он на Козлова:

- Так и вы тоже… Вам, наверное, хотелось поговорить с русскими? -перевел на другое Ефимов. - Наблюдаю, у вышки стоите.

- Не мешало бы… С часовым не поговоришь, а в самом лагере одни американцы. Знать бы хоть пару слов…

- Л с ними о чем хотите говорить?

- О любви.

- Бросьте шутить. Я могу помочь вам.

- Владеете английским?

- Так точно, - по-военному отвечает тот.

«Кто же ты такой, Ефимов? - спрашивает себя Александр Иванович. - Знаешь и немецкий, и английский. Переводчик или разведчик? Спросить сразу - не сознаешься».

- Помогите объясниться с американцами.

- Пожалуйста.

Они останавливают американского солдата.

- Господин русский капитан, - говорит ему Ефимов, - желает видеть вашего офицера.

Солдат вставляет в зубы толстую сигару, затягивается и долго мелкими колечками выпускает из себя густой рыжеватый дым. Он соображает, как ему поступить. Наконец решив что-то, грубо хватает Козлова за руку и тащит к столбу проволочной ограды. Поставил к себе лицом, толкнул в грудь.

- Стоять и не шевелиться, - перевел его приказание Ефимов.

К чему это? Что задумал?

- Господин сержант! - гаркнул он на весь лагерь. - Господин сержант!

Небрежной, вихляющей походкой подошел сержант.

- Говори, что тебе нужно. - Солдат снова толкнул Козлова в грудь.

- Я хочу встретиться с офицером, - повторил Козлов свою просьбу. - Я сказал об этом вашему солдату, но он грубо потащил меня сюда. Что это значит?

Сержант скривил губы:

- Вы кто такой? Русский коммунист?

- Это допрос? - возмутился Козлов.

- Я должен уточнить… Ваш товарищ, находящийся в этом лагере, сказал мне, что вы коммунист. Верно или нет?

- В вашем лагере у меня товарищей нет. Прошу не провоцировать. Доложите своему офицеру мою просьбу. Если не сделаете этого, пожалуюсь на вас советскому представителю.

- Кому пожалуетесь? Русским большевикам? - сержант громко захохотал. - Они же из вас мертвеца сделают. Служил немцам, а жаловаться будет русским. Раз не коммунист, я не советую встречаться с большевиками. Мы, американцы, не настолько глупы, чтобы таких, как вы, отдавать им на растерзание. Я это говорю в ваших личных интересах. Одумайтесь и не связывайтесь с русскими. Вы были у немцев офицером, мы тоже сохраним вам офицерское звание.

«Ах вот оно что! - догадался Александр Иванович. - Какой же это сержант, это типичный агент Си-Ай-Си. Приглядывается к пленным, ищет среди гитлеровцев для себя кадры. Знает, где искать! »

- Сержант, я вас понял, - сказал Козлов. - У меня нет к вам других просьб, кроме одной: проводите к офицеру.

Американцы переглянулись.

- Черт с ними, отведи, - процедил сквозь зубы сержант.

Козлова и Ефимова принял старший лейтенант. Говорил Козлов:

- Только что меня вербовал ваш разведчик. Должен заметить, господин офицер, что у этого сержанта отсутствует чутье, необходимое человеку его профессии.

- В чем дело, капитан? - вспылил американец. - Вы здесь военнопленный или лицо, проверяющее работу моих подчиненных?

- Я советский разведчик, господин офицер. Я всю войну боролся с теми, среди которых вы держите меня за колючей проволокой. Советское командование забросило меня в тыл гитлеровской армии, и я выполнял его задания. Прошу немедленно доложить обо мне представителям советской военной миссии во Франции. Надеюсь, наши союзники проявят к нам элементарное уважение и доставят меня и моего переводчика Ефимова в советскую военную миссию.

Старший лейтенант не верил. Он долго смотрел на стоявшего перед ним офицера в немецкой форме, жмуря глаза и пожимая узкими, как у женщины, плечами.

- Мне это еще ни о чем не говорит, - наконец пробормотал он. - Однако позвонить представителям советской миссии обещаю. Дальнейшее будет зависеть от них.

На прощанье он угостил Козлова и Ефимова сигарами и пообещал сделать «внушение» сержанту. Но когда русские ушли и явился сержант, офицер сказал:

- Они добиваются встречи с представителями советской миссии. Я больше чем уверен, что этих представителей им не видать как собственных ушей…

Бели бы все зависело от него, так оно и было бы. Американский офицер сдержал бы свое слово. Но ситуация сложилась не в его пользу. И вскоре старший лейтенант вынужден был перевести русских в другой лагерь. А затем как-то утром он заявился на машине и объявил, что отвезет обоих в Париж.

К тому времени Козлов успел кое-что узнать о Ефимове. Оба они делали одно и то же дело в тылу врага. И обоим сейчас хотелось поскорее вернуться домой.

Их возвращение с каждым часом становилось все реальнее. Военная миссия о них уже знала. Теперь добраться только до Парижа. Пусть везет кто угодно, офицер или солдат, все равно, лишь бы не тянул время, не испытывал терпение.

Везет их в Париж сам старший лейтенант. У него там свои дела, а заодно он подбросит и русских. Он гонит машину так, что кажется, дорога не успевает ложиться под колеса. Спешит или решил порисоваться? Бог с ним, лишь бы не влетел в кювет. Долго ли на такой сумасшедшей скорости!

Но все обходится благополучно, и они наконец въезжают в город. Они едут по улице Виктора Гюго. Парижане останавливаются на тротуарах, смотрят на их машину, на сидящих в ней пассажиров. Они почему-то ко обращают внимания на американца и слишком пристально рассматривают русских. Офицер сбавляет скорость, ему сигналят следующие за ним машины, а он словно не слышит этих коротких гудков, в которых и возмущение, и просьба. Теперь он уже почти не следит за дорогой, все его внимание приковано к людям на тротуарах. Отчего у парижан злые-презлые глаза? Почему они так негостеприимно встречают русских? Ах да, совсем забыл: мундиры! На Козлове и Ефимове по-прежнему гитлеровские мундиры.

Американцу доставляет истинное удовольствие наблюдать, с какой злостью парижане косятся на его пассажиров. Он совершенно гасит скорость и, подвернув к тротуару, оставляет машину н куда-то уходит. А толпа вокруг растет, люди о чем-то спорят, отчаянно жестикулируют, что-то выкрикивают. Сколько ненависти скопилось в их сердцах! Окажись у них под руками камни, наверняка начали бы швырять в машину. Как тогда, на железной дороге!

- Так и растерзать могут, - вздыхает Ефимов. - Они принимают нас за фашистов.

Вот идиот, куда же он смылся? Не иначе как нарочно все это устроил. Пощекотать нервы и французам, и русским.

Появляются полицейские, они разгоняют толпу, мешающую транспорту. Появляется и американец. Он доволен своей выдумкой. Что-то мурлычет себе под нос, усаживается за руль. Как ни тесно на улице Виктора Гюго, он обгоняет машины, пугает своей скоростью пешеходов, возмущает регулировщиков. Он едва не проскочил здание, над которым апрельский ветер величаво расправлял складки алого полотнища.

Советская военная, миссия.

Старший лейтенант становится необыкновенно вежливым, сам открывает заднюю дверцу, пожимает советским разведчикам руки. Он желает им благополучно -вернуться на Родину. С войной скоро будет покончено. Его армия успешно продвигается на восток, к берегам Эльбы.

Его армия… Надо не иметь ни капельки совести. Говорить о конце войны - и ни слова о советских солдатах. Спорить с ним не будешь. Пусть спешит в свой лагерь охранять наголову разбитых и безоружных - это, пожалуй, единственное, на что он способен.

Разведчиков встречает генерал. Он готов и накормить, и напоить их, но не может равнодушно смотреть на немецкие мундиры. Нет, сначала надо переодеться. Каждый, кто был на войне, поймет генерала.

- Вот это другое дело! - улыбается он, когда некоторое время спустя разведчики входят к нему в форме офицеров Красной Армии.

Он просит их рассказать, где были и что делали, как попали в лагерь с гитлеровцами, интересуется самочувствием. Он обещает сегодня же доложить о них в Москву.

- Дело идет к развязке, - говорит генерал. - Только что французское радио сообщило, что наши войска ведут бои на улицах Берлина. Город окружен. Фашисты еще сопротивляются, но это их последние усилия.

Пожалуй, уже можно поздравлять друг друга с долгожданной победой. Она далась нелегко их стране, их народу, каждому из них. И потому они могут достойно оценить ее и всей доступной человеку радостью порадоваться ей. Великой победе, спасшей мир.

⇐ Предыдущая 8 9 10 11 12 13 14 15 1617