Пирамида. Тигровый ковер

Пирамида

Я сижу, безмолвная и неподвижная, полностью сосредоточенная на вилке, лежащей передо мной на столе в столовой. Мать сидит напротив, выполняя то же упражнение. Отец, сидя во главе стола, басом дает распоряжения:

– Сосредоточьтесь на металле. Физически проникните в него. Овладейте им физически. Теперь заставьте его двигаться. Толкните его.

Я напряжена, как натянутый лук, не могу даже дышать. Пожалуйста, сдвинься, металл, пожалуйста! Глядя на эту вилку, я чувствую, как у меня начинают косить глаза. Я вижу две, три вилки; иногда вижу даже, как она скользит. Но она не шелохнется, она не делает того, чего хочет отец.

Я слышу дыхание матери, спокойное и размеренное, в то время как я пребываю на грани удушья. Я боюсь неудачи. Отец в упор смотрит на меня; такое ощущение, будто он проникает прямо в мой мозг, внутрь моей головы.

Внезапно я вижу, как вилка меняет форму. Я сделала это! Тогда я ослабляю фокус глаз и приглядываюсь внимательнее. Теперь вилка выглядит точно так же, как и всегда. Как и вилка матери. Я разочарована.

Отец говорит, что вначале вилка будет лишь чуть вздрагивать. Что этого следует ожидать, потому что я пока не умею удерживать свой разум под контролем. На самом деле металл действительно шевельнулся, совсем капельку, говорит он, но мой разум слишком неопытен, чтобы заметить это, и потому продолжает концентрироваться на той же точке. Именно это несоответствие заставляет вилку дрожать. На следующем этапе, когда я научусь стабилизировать свою «хватку», я буду сдвигать всю вилку целиком. Самое трудное – «достичь первого движения». Стоит только им овладеть, как остальное придет само.

Еще один вариант этого упражнения – заставить двигаться стрелки на часах, которые уже много лет не работают. Мать считает, что эта игра отлично ей удается. Она триумфально показывает нам стрелку своих часов, которая передвинулась с 10. 00 на 10. 01. Это очень маленькие часики, и их стрелки довольно трудно разглядеть, но я почти уверена, что она права. Как и в случае с вилкой, стрелки пляшут перед моими напряженными глазами, и мне порой кажется, будто я добилась успеха, заставив двигаться и свою.

Временами я даже думаю, что заставила ее сдвинуться назад! Наверное, я столько тренировалась, что мои психические силы успешно научились контролировать плотную материю. Или, может быть, я так долго смотрела на эти крохотные стрелки, что мои глаза начинают видеть то, чего нет. Не знаю. Но отец, несмотря на ухудшающееся зрение, не испытывает сомнений. Он исследует наши часы и одобрительно кивает. Меня затопляет волна облегчения. Я не вполне понимаю, но, видя, как он доволен…

Я наслаждаюсь этими упражнениями на психическую концентрацию. Они длятся час и требуют абсолютно спокойной атмосферы. Я могу быть уверена, что в эти шестьдесят минут не услышу ни одного вопля. И определенно предпочитаю их упражнениям с гвоздем, которые были моими первыми тренировками по овладению твердой материей.

Однажды отец вручил мне толстую деревянную планку, в которую мать одним ударом молотка частично загнала гвоздь. Упражнение состояло в том, чтобы каждый день загонять гвоздь глубже, стуча по нему раскрытой ладонью. Спустя несколько месяцев это действительно случилось – ценой большой раны посередине моей ладони. Признаюсь, смысла в этом упражнении я не видела.

Мой отец никогда не снисходит до того, чтобы согнуть хоть одну вилку или сдвинуть часовую стрелку. Это упражнения для «подмастерьев». Он достиг таких высот в психической силе, что мог бы согнуть пополам Эйфелеву башню, если бы захотел. Но, разумеется, он не станет делать ничего подобного, поскольку Эйфелева башня – символ и точка отсчета для всех Существ Света.

– Потому что это пирамида, испускающая свет своей вершиной, – объясняет он.

Кроме того, Гюстав Эйфель был масоном и великим Посвященным, так же как Огюст Бартольди, чья статуя Свободы несет в руке – что? – факел. Люди не знают, что эти два сооружения служат еще одной цели, ретранслируя вибрации и таким образом позволяя Существам Света вступать через них в контакт с осью чистой энергии. Таким образом, когда Существа Света регенерируют, эта чистота рассеивается по всей Вселенной.

Я ошеломлена сложностью окружающих меня вещей и процессов, происходящих без моего ведома. Подумать только, меня увлекают какие‑ то там бабочки, птички и другие подобные глупости! Правильно родители называют меня «деревенской дурочкой».

Есть одна тема, которую я сумела понять и запомнить из многочисленных поучений отца. Египтяне, в частности высшие жрецы Мемфиса, открыли особое свойство пирамид концентрировать свет и вибрации – как это происходит в поклонении Ра, богу Света. Геометрия, как правило, модифицирует циркуляцию энергий. Из всех геометрических форм пирамиды наилучшим образом подходят для «поддержания жизни» недавно почившего фараона. Нам нужно лишь вспомнить масонский треугольник, первую геометрическую форму, и пирамиду, которая представляет его трехмерную проекцию. Эта триада действует как генератор жизни, обновления и перерождения – полной противоположности процесса умирания.

Все фараоны – в высшей степени просветленные существа, которые знали, как совершать переход из мира живых в мир мертвых: их слуги, домашние животные и жены замуровывались в гробницу вместе с мумией, чтобы помочь господину продолжить его жизнь в небесных Тростниковых полях, в то время как молодой фараон увековечивал его земные труды. Но непосвященные не понимали, что фараоны могут обратить это путешествие вспять, если возникнет необходимость. Они познали тайны вселенной и могут являть их или скрывать по собственному желанию.

Мой отец никогда не снисходит до того, чтобы согнуть вилку или сдвинуть часовую стрелку. Это упражнения для «подмастерьев». Он достиг таких высот в психической силе, что мог бы согнуть пополам Эйфелеву башню, если бы захотел

Сеансы поучений о Египте проводятся в самой величественной части дома – в обширной бильярдной. Время от времени меня вызывают в комнату, куда мы редко заходим, – в общую гостиную. Отец убежден, что она транслирует волны от предыдущих обитателей дома, трех сестер, старых дев, которые провели свои последние годы, затворившись в этой семейной комнате. Они умерли там одна за другой; живые присматривали за умершей, и так было, пока последняя из них не покинула этот мир. По словам отца, ее дух до сих пор «заперт» в этой комнате.

Когда мы находимся там, он надевает на шею шнурки разных цветов, прикрепленные к металлическому треугольнику на конце. Я должна надевать такую же штуку, только с белым шнурком.

Отец берет с книжного стеллажа деревянную шкатулку, достает долларовую банкноту и показывает мне на ней знаменитую усеченную пирамиду в центре великой печати. Сияющий треугольник, венчающий пирамиду, в действительности является вибрационным призывом к богу Ра. Основатели Соединенных Штатов, разработавшие оформление этой купюры, все сплошь масоны и выдающиеся Посвященные, изобретательно придумали включить призыв к Ра в рисунок банкнот – как способ «собирать урожай вибраций» всего, что их касалось. Так что едва ли следует удивляться тому, что Соединенные Штаты – самое компетентное государство в мире.

Отец не скрывает своего восхищения организацией этой страны, ее трудолюбием и эффективностью. Говоря о ней, он словно становится выше, и в его голосе проскальзывает нотка гордости, будто он сам американец. Франция, напротив, возбуждает в нем только презрение.

– Галлы были всего лишь племенем неорганизованных дикарей, а Верцингеториг – кретином. Как могли французы получиться чем‑ то иным, кроме как глупцами?

Говоря о разных нациях, он часто вспоминает притчу: когда что‑ то нужно сделать, французы говорят: «Я собираюсь это сделать», даже не думая браться за дело; немцы говорят: «Я уже это делаю», когда берутся за задачу; американцы, которые ничего не говорят, пока не выполнят задачу: «Я это сделал».

При этом, вопреки общепринятым представлениям и даже вопреки тому, что американский президент – масон высокого ранга, он не самый могущественный человек на планете. Истинные хозяева мира – другие масоны: во‐ первых, это королева Англии в своем качестве исторической покровительницы масонства, а во‐ вторых, тайный верховный магистр, который управляет как миром бизнеса, так и духовным миром, – папа римский.

Когда что‑ то нужно сделать, французы говорят: «Я собираюсь это сделать»; немцы говорят: «Я уже это делаю»; американцы, ничего не говорят, пока не выполнят задачу: «Я это сделал».

Ватикан также создал и довел до совершенства уникальную систему сбора вибраций от максимального числа людей. Используя традиционное папское обращение – Urbi et orbi[5], – папа стоит на доминирующей позиции, с видом на всю площадь Святого Петра, и складывает руки в особом жесте. Верующие принимают его за благословение, но на самом деле это способ притягивать и присваивать энергию тысяч последователей, собравшихся под его балконом.

Роль папы как верховного повелителя не означает, что вся церковь состоит из Посвященных – это далеко не так. Священники, получившие некую степень власти, – в основном презренные людишки с низкими, нечистыми душами, и это делает их опасными. Что касается верующих, то они – не что иное как огромное стадо баранов, совершенно не осведомленных, что происходит на самом деле.

Отец всегда предупреждает меня остерегаться людских толп, поскольку индивидуальные энергии слабеют, когда вступаешь в контакт с другими, особенно могущественными людьми. Они умеют высасывать жизненные соки и использовать слабых в собственных целях. Если я когда‑ нибудь окажусь на большом сборище, жизненно важно найти способ утвердиться над ним, если я хочу избежать этого процесса растворения.

Есть, конечно, и другая высшая группа людей – это не христиане, а евреи. Они, вечно преследуемые, должны разыгрывать свои карты, никому их не показывая, выдавая себя за неудачников и скряг. На самом деле пока те, кто не подвергается преследованиям, постепенно превращаются в «огромные бесхребетные массы», одержимые лишь собственным комфортом, евреи развили в себе острый интеллект, замечательную способность к кооперации и, самое главное, чувство секретности, без которого невозможно достичь ничего значимого.

Раввины, которые в тысячу раз разумнее католических священников, учились обуздывать энергии с начала времен. Они, в частности, используют семирожковый подсвечник – менору. Унаследовав свою магию от Древнего Египта, раввины тщательно поддерживают этот традиционный источник в активном состоянии и не дают замереть жизни в своих священных писаниях. Некоторые раввины – великие алхимики, они передают свое искусство ученикам в обстановке крайней секретности.

Вот почему Гитлер задался целью истребить евреев: свастика, которую он обратил – и таким образом сделал неконтролируемой, – начинала ускользать из его хватки, и он боялся, что она может попасть в руки раввинов, которые сумели бы использовать ее гораздо эффективнее, чем он.

Отец говорит, что наша семья – потомки евреев. Он временами упоминает двоюродную бабку Сару и двоюродного деда Самуэля. Я никогда с ними не встречалась и не знаю, живы ли они. В любом случае, оказав такую значительную помощь евреям во время войны, отец теперь считается «одним из них», и на самом деле благодаря им он сколотил свое состояние.

– Как моя дочь ты можешь попросить их о помощи, если это когда‑ нибудь понадобится тебе в дальнейшей жизни. Помни это, – говорит он.

Я запечатлеваю эту информацию в своей памяти. Единственная проблема – я не знаю, где их искать, а отец никогда не говорит мне, как с ними связаться.

Тигровый ковер

В отличие от территории вокруг дома, где строительные работы проводятся каждое лето, внутри дом никогда не меняется. Картинка, приклеенная на какой‑ нибудь предмет мебели, может остаться там на целую вечность. Однажды по дороге в класс мать внезапно встает как вкопанная перед персидским ковром посреди коридора второго этажа. В мгновенной вспышке творческого озарения она говорит:

– Он лучше смотрелся бы на площадке первого этажа.

Я не могу понять ее тон; она словно спрашивает моего мнения. Это на миг ошарашивает меня: никто никогда не интересовался тем, что я думаю. Взволнованная мыслью о такой перемене в моем монотонном существовании, я энергично киваю.

С самого раннего детства мне нравится этот ковер с его лоснящимися, величественными тиграми на красном фоне. Он напоминает мне о днях, когда мы еще жили в Лилле, до того как заточили себя в эту тюрьму. Я помню, как отец говорил мне ошеломительно мягким голосом: «Если ты повнимательнее вглядишься в этот узор – например, вон в того тигра, – если будешь смотреть на него, не отрывая глаз, то увидишь, как он шевельнется».

Никто никогда не интересовался тем, что я думаю. Взволнованная мыслью о такой перемене в моем монотонном существовании, я энергично киваю.

И тигры на этом ковре действительно двигались перед моими глазами. Теперь же мне не терпится переместить сам ковер.

Мы беремся за него, каждая со своей стороны. Он невероятно тяжел, и мы никак не можем сдвинуть его по полу, потому что он цепляется за нижний ковер – широкий, от стены до стены. Пытаясь скатать его, мать несколько раз валится с ног. Я сдерживаю смех: отец, как обычно, сидящий в столовой, не должен нас услышать. Но потом мы обе поддаемся приступу истерического смеха.

Я уверена: мать, как и я, сейчас думает об одном случае с актером Морисом Шевалье и клоунессой Мистенгет – эту историю рассказывает нам отец, когда хочет проиллюстрировать опасности контактов между мужчиной и женщиной. Шевалье и Мистенгет показывали вместе эстрадный номер. Они оба появлялись из большого ковра, который помощники раскатывали на сцене. Однажды, когда ковер развернулся слишком быстро, перед ошеломленными зрителями предстали… актеры, слившиеся в страстном поцелуе.

– И подумать только, у каждого из них были в то время другие отношения! – всегда укоризненно завершает свой рассказ отец.

Нам требуется очень много времени, чтобы дотащить ковер хотя бы до лестницы. Здесь проблема усугубляется: мы плохо представляем, как снести его вниз хотя бы по первому пролету, и еще хуже – как развернуть на середине лестничной площадки, чтобы спустить на второй пролет.

– Давай перевалим его через перила, – шепчет мать.

Мы с трудом переваливаем ковер через перила, и – плюх! – вот он уже лежит этажом ниже, балансируя на ограждении и грозя продолжить свое падение. Мы на цыпочках спешим вниз, едва успевая подхватить его, прежде чем он свалится на нижний этаж.

И тут мы чудом избегаем катастрофы: ковер едва не опрокидывает бронзовую статую, стоящую на почетном месте у подножия лестницы. Эта статуя – отцовский талисман: Афина, держащая в левой руке сферу знания. Я была удостоена нескольких сеансов поучений на тему этой статуи. Почему именно сфера? Это символическая форма, олицетворяющая знание, мир идей, каким его определял Платон, но, кроме того, еще и идеальная геометрическая форма, содержащая бессчетное число треугольников, а также «магический квадрат мудрецов».

Отец считает, что все на свете символично, и приписывает экстраординарную ценность простейшим геометрическим формам, таким как треугольники и квадраты. Он утверждает, что они несут в себе крохотную часть первозданной энергии творения. Понимание этих форм и уважение к ним – первый шаг к умению задавать энергиям вращение в верном направлении, а следовательно, и к шансу получить доступ к оккультной философии. Отец не дает никаких объяснений по поводу магического квадрата мудрецов, а я не осмеливаюсь спросить. И представляю сборище великих Посвященных, сидящих так, что их ряды образуют квадрат, и обсуждающих Вселенную и ее энергии.

Отец считает, что все на свете символично, и приписывает экстраординарную ценность простейшим геометрическим формам, таким как треугольники и квадраты.

В конце концов мы с матерью укладываем ковер на первом этаже и торопливо возвращаемся наверх, чтобы позаниматься в оставшееся недолгое время. Спускаясь вниз под конец дня, мы проходим мимо ковра и соглашаемся: здесь он смотрится намного лучше. И все равно с опаской ждем, как отреагирует отец, когда увидит его по дороге в спальню.

Наконец наступает время вечернего шествия. Мы поднимаемся по лестнице гуськом, мать возглавляет процессию, чтобы смягчить падение, если отец споткнется и упадет вперед, а я в арьергарде – на случай, если он опрокинется назад. Ковер с тиграми лежит, купаясь в свете ламп, прямо посередине площадки первого этажа. Отец проходит по нему и входит в спальню, не говоря ни слова. Мы обмениваемся встревоженными взглядами за его спиной. Во время вечернего ритуала по‑ прежнему не следует никакой реакции. Мы выходим в коридор, слегка ошарашенные, и идем спать. Уж завтра‑ то он все нам выскажет.

После утреннего ритуала на следующий день мы идем за отцом по лестничной площадке, обе в напряжении. Возбуждение предыдущего дня поутихло. Мы проходим по ковру друг за другом и достигаем лестницы. По‑ прежнему никаких комментариев. Спускаемся вниз в предписанном порядке: я впереди, мать позади. Ничего. Ни слова.

Так проходит неделя. День за днем мы ждем от отца выговора. Но ничего подобного не случается. Однажды вечером, когда мы направляемся наверх, мать не выдерживает. То ли чтобы положить конец ставшему невыносимым тревожному ожиданию, то ли потому что у нее не хватает духу скрыть от него даже сущую мелочь.

– Мсье Дидье, – нерешительно начинает она. – Вы сейчас увидите, мы перенесли ковер на первый этаж…

У нее нет времени закончить предложение. Отец скачками несется вверх по лестнице и, увидев ковер, впадает в устрашающую ярость:

– Это неприемлемо! Сделайте все, как было, – и немедленно!

Легче сказать, чем сделать. Наши ноги подгибаются от напряжения, мы тащим ковер – по сантиметру за усилие. То и дело слышим неистовый грохот шагов отца, когда он подлетает к двери своей спальни, распахивает ее и гремит:

– Какого черта вы там копаетесь? Неужели еще не закончили?

Каким‑ то образом мы ухитряемся поднять ковер обратно на второй этаж. Повесив головы со стыда, заканчиваем прислуживать отцу и возвращаемся в свои комнаты, не глядя друг на друга.

На следующий день отец решает провести генеральную инспекцию по дому, чтобы проверить, не передвинули ли мы что‑ нибудь еще. Он бурей носится из комнаты в комнату, а мы молча следуем за ним. Ему кажется, что перемещенные предметы попадаются буквально на каждом шагу, и он агрессивно допрашивает нас. К счастью, толстый слой пыли подтверждает наши ответы.

Под конец – потому что у нас явно слишком много свободного времени – отец наказывает нас новыми обязанностями. Мать должна выполнить дополнительные упражнения по бухучету, а я – переписать целиком «Практическое руководство по музыкальным тональностям» Дандло.

Это кажется мне легким наказанием за целую неделю такого волнующего сообщничества с матерью. Мы сделали что‑ то, чтобы скрасить наше унылое существование, у нас был общий секрет, общие тревоги, общие страхи, общее напряжение. И мать не возлагает на меня ответственность за провал нашего предприятия, отчего у меня на сердце почти легко.

Я иногда думаю о пути, который проделали эти тигры. Теперь мне хочется передвигать все – мебель, украшения, книги… Переворачивать вверх дном все, даже расписание. Словно распахнулась дверь перемен, и я поняла, как можно раз и навсегда положить конец запечатыванию наших судеб. Какой замечательной была бы жизнь, если бы мы с матерью были подругами и смогли придумывать другие приключения! Если бы мы смогли своими маленькими заговорами бросать вызов все более гнетущей власти отца.

Какой замечательной была бы жизнь, если бы мы с матерью были подругами и смогли придумывать приключения! Смогли своими маленькими заговорами бросать вызов гнетущей власти отца.

⇐ Предыдущая 7 8 9 10 111213 14 15 16 Следующая ⇒