Пещера. Грегор и Эдмон

Пещера

В восемь лет отец вручает мне для прочтения сокращенное издание «Капитала». Карл Маркс – важный мыслитель, и отец хочет, чтобы я начала знакомиться с его идеями. Почему он так важен? Потому что он не просто описал внутреннее устройство человеческих отношений: он дерзнул пойти дальше и предложить способ создать более справедливый мир.

Разумеется, его идеи утопичны, но отцу нравится их смелость, и ему жаль, что масонство сторонится любых революционных мер. Большинство масонов неверно понимают Маркса, видя в нем воплощение дьявола. По словам отца, они неправы. И поэтому с младых ногтей меня знакомят с чистым и мощным мышлением, которое защищает меня от «бараньего хлева».

Может быть, этот вариант «Капитала» и написан упрощенными терминами, но я все равно не понимаю ни слова из него. Я читаю и перечитываю текст, но вижу просто последовательность бессмысленных, бессвязных слов. Я прошу мать объяснить мне хотя бы начало.

– Ни в коем случае! Ты что, хочешь, чтобы коммунисты нас вышвырнули? – с ужасом отвечает она.

От ее реакции я пребываю в такой же растерянности, как и от содержания книги.

Не знаю, в курсе ли отец, что мать не разделяет его мнение о Марксе, да и о политике в целом. В данный момент он приятно взволнован, почти сияет при мысли, что Миттеран, возможно, наконец «вышибет вон де Голля», в то время как мать, похоже, этого боится.

Не уверена, что понимаю происходящее. Шарль де Голль – президент Франции, и я думаю, что именно поэтому в его фамилии содержится название Франции[4]. Я не знаю, кто такой Миттеран, знаю только, что сейчас идут президентские выборы. Впервые за этот год мы выезжаем из дома, чтобы родители могли проголосовать. Мой отец настаивает на обязательности голосования. Прежде чем сесть в машину, он вручает матери маленький запечатанный конверт и повелительно говорит:

– Опусти это в урну для голосования. – Потом поворачивается ко мне и велит: – Ты останешься с матерью и проследишь, чтобы она сделала то, что я сказал.

Мать не особенно этому рада, но делает, как ей велено.

Когда объявляют результаты выборов, отец ярится на «глупых, безвольных баранов, которым ничего не надо – только продолжать блеять под прежним пастухом». Мать не говорит ни слова, но я вижу, что она злорадствует.

Отец часто разговаривает со мной о Марксе.

– Теперь ты прочла его труд, – говорит он, – знаешь об эксплуатации человека человеком и можешь понять, что эмансипация рабочего класса должна быть делом самого рабочего класса. Маркс так хорошо выражает это.

Он часто повторяет эту мысль. Я не понимаю слова «эмансипация» и не осмеливаюсь спросить, что оно означает. Все это очень меня беспокоит, но я с энтузиазмом киваю головой. Меня пробирает дрожь при мысли, что отец обнаружит весь масштаб моего обмана и глупости. Я заучила несколько отрывков наизусть в надежде, что этого будет достаточно, чтобы обвести отца вокруг пальца, если он как‑ нибудь решит проэкзаменовать меня по этой теме.

Теперь появились и другие авторы, которых я обязана изучать: Платон, Кафка и Ницше. Вначале – платоновское «Государство». Как и мой отец, Платон – «Посвященный», я буду развиваться благодаря ему, он поможет мне познать истинный свет. Он не даст мне тянуться к ложному сиянию, как глупые насекомые тянутся к свету электрических лампочек, который их убивает. Я также разовью глубокое понимание жизненно важной концепции, которую отец уже несколько раз обсуждал со мной: концепции «пещеры» и того, как все люди скованы цепью в ее глубинах.

Еще с тех пор как я была совсем маленькой, отец рассказывал мне, что эта пещера погружена в почти полную тьму, в то время как снаружи ее сплошь Свет, Красота и Свобода – все то, чего не видят пленники. Они способны видеть только мерцающее отражение на стенах своей тюрьмы‑ пещеры. Отец всегда заканчивает это поучение словами:

Когда объявляют результаты выборов, отец ярится на «глупых, безвольных баранов, которым ничего не надо – только продолжать блеять под прежним пастухом».

– Эта темная пещера – там, за нашими воротами. Однако в нашем доме ты можешь наслаждаться светом и свободой, которые я даю тебе. Надеюсь, ты понимаешь, как тебе повезло.

Я была тогда весьма впечатлена этими описаниями. Гадала: неужели под деревней тоже есть пещера? И кто те бедные люди, что прикованы там во тьме? Теперь я понимаю, это метафора мирового зла и человеческого бессилия. Мне нравится погружаться в содержание «Государства». Я не особенно много из него понимаю, но в отличие от «Капитала» даже те фрагменты, которые мне непонятны, обладают успокаивающим эффектом благодаря их спокойной упорядоченности. Она кажется мне наполненной смыслом. То, что Платон говорит о Сократе, вызывает у меня желание узнать и о нем тоже. Я прошу разрешения почитать его книги.

– Нет, нельзя, – говорит мать.

Почему? Нет ответа.

«Государство» – полная противоположность хаотическим поучениям отца, который перемешивает пугающие идеи с эпизодами из собственной жизни и чудовищными историческими событиями. В прошлый раз он вызвал меня, чтобы снова пройтись по двум темам, которые особенно занимают его: «энергии» и нацисты.

Неужели под деревней тоже есть пещера? И кто те бедные люди, что прикованы там во тьме? Теперь я понимаю, это метафора мирового зла и человеческого бессилия.

Отец объяснял, что вызвало падение Третьего рейха, самого могущественного режима в истории: Гитлер пытался делать все «слишком быстро», решив «замкнуть свои энергии на самих себя». Это ясно следует из свастики, которая является всего лишь инверсией древнеиндийского религиозного символа.

По мнению отца, это худший выбор, какой только можно сделать. Когда энергии закручены в верном направлении, они помогают Существам Света в их миссии по воссоединению человечества и спасению падшего людского рода. Но требуется огромное количество времени и усилий, чтобы сфокусировать эти энергии в верном направлении. Ориентированные неверно, энергии могут быть намного более сильными даже при меньших усилиях. И поэтому торопыги вроде Гитлера, вроде тех, у кого дурные корни, испытывают искушение развернуть это направление в обратную сторону. Эти неверно направленные энергии приводят к хаосу и даже, в конце концов, обращаются против тех, кто их использовал.

В окружении Гитлера был один сто́ ящий человек – Роммель. Если бы Гитлер к нему прислушался, мир не был бы там, где он сегодня. Но Гитлер решил слушать Геринга, который был куском дерьма и неудачником, думавшим, что его дерьмо не пахнет. Геринг крал произведения искусства не потому, что любил искусство, а потому что умел лишь рабски подражать во всем фюреру, своему хозяину. Геринг был самым опасным из них всех, потому что, как все слабоумные, умел апеллировать к эгоизму, глупости и жадности стада.

Это жалкие презренные типы, которых мне нужно остерегаться в будущем, потому что все они будут пытаться уничтожить меня. Только благодаря усиленной подготовке я могу надеяться хоть как‑ то противостоять им.

Отец описывает и другие невзгоды, с которыми мне, вероятно, придется бороться. Например, меня будут «пытать, чтобы заставить заговорить», – выдергивать ногти, прищемлять или прижигать соски, раздирать в кровь подошвы ног, затем присыпать солью.

– Это одна из причин, по которым ты должна быть сильнее, чем твое тело, понимаешь? Ты должна быть способна переносить пытки, не выдавая им того, что они хотят знать.

Пока отец говорит, я внимательно, не отрываясь, смотрю ему в глаза, но чувствую, что мой разум превращается в лед. Меня постоянно мучит один и тот же вопрос: смогу ли я продержаться, так и не заговорив? Если честно, думаю, что не смогу. Отец ошибается: я сделана не из того теста, из которого делаются высшие существа. Я обречена его разочаровать. Я уже сама полностью, безнадежно разочарована в себе.

Отец описывает и другие невзгоды, с которыми мне, вероятно, придется бороться. Например, меня будут «пытать, чтобы заставить заговорить».

Грегор и Эдмон

Читая «Превращение» Кафки, еще одну из обязательных книг, я испытываю ужас от преображения Грегора. Неизвестно, как это получается, но его ночной кошмар становится реальностью: он просыпается однажды утром и обнаруживает, что превратился за ночь в отвратительное насекомое. Я не могу дышать, когда думаю, что то же самое может случиться со мной. Я тоже могла бы выродиться в мерзкое создание, загнанное в комнату, которая постепенно низводится до уровня хранилища всей семейной грязи.

Я нахожу Грегора омерзительным, я вижу в нем себя. Как и он, я не способна общаться, у меня нет товарищей. Я чувствую себя тараканом, запертым в удушающем пространстве.

Меня преследует мысль о судьбе Грегора – быть выброшенным на свалку. Еще недавно я наивно мечтала о приключениях Одиссея, вдохновленная его ослепительной храбростью и умом, в восторге от его замечательной изобретательности, примененной против циклопа. Или об историях Жюля Верна, чьи персонажи – Филеас Фогг, капитан Немо, Сайрус Смит и Самуэль Фергюссон – незабываемые герои моего детства. После прочтения «Превращения» я постоянно слышу, как леденящий голос внутри моей головы говорит: «Перестань мечтать. Ты – Грегор, ты кончишь так же, как Грегор».

К счастью, мне удается получить разрешение отца читать и других писателей, помимо Платона‑ Кафки‑ Ницше, в свои «свободные» часы для чтения. Ему нравится Александр Дюма – вот удача! Отец предписывает мне обязательно прочесть «Могикан Парижа» и «Шевалье де Мезон‑ Руж». Кое‑ как продравшись через их темные политические интриги, которым не удается меня увлечь, я беру с книжной полки отца «Графа Монте‑ Кристо», двухтомное издание с черно‑ белыми иллюстрациями, в красивом бежевом переплете.

И увлекаюсь мгновенно. Я – Эдмон Дантес, мы с ним – одно. Я ощущаю каждую его эмоцию: непонимание чудовищного наказания, назначенного ему; ужас, когда его бросают в подземелье, неизвестно за что и неизвестно на сколько; его обманутые надежды; безрассудное скатывание в бунт, ярость и отчаяние. Я – Эдмон, когда он бьется головой о стены, когда он почти умирает, отрезанный от мира. Все в этой книге вызывает во мне живой отклик.

Я ощущаю встречу в тюрьме с его спасителем, аббатом Фариа, как избавление. Аббат излечивает от отчаяния, освобождает от жажды мести и меня. Он раскрывает перед моим разумом бесконечные горизонты знаний и позволяет понять их неисчислимую ценность. Я наизусть помню слова Дантеса: «Мой истинный клад – это ваше присутствие… Это те лучи знания, которыми вы озарили мой ум».

Я – Грегор, но я нашла свой образец для подражания, свой пример, свой идеал. Дантес показывает мне путь к свободе. Когда я по ночам пускаю тоненькую струйку холодной воды, чтобы тайно вымыть голову, я ухожу от Грегора и иду к Дантесу. Когда я вижу рабочих с фабрики «Катлэн», целенаправленно шагающих вдоль переулка, или слышу голоса школьников, смеющихся на улице, я приближаюсь к Дантесу. Жизнь сильнее всего остального; всегда есть решение, и я его найду. Я в этом уверена.

Но когда отец ругает меня, моя уверенность рассыпается, и реальным кажется только мир Грегора. Когда мать смотрит на меня, я не то что становлюсь Грегором – я уже Грегор, лежащий на спине, заключенный в панцирь, с обнаженным животом, абсурдно размахивающий в воздухе коротенькими лапками, не способный перевернуться.

Как и Эдмон, я теперь понимаю, что мой главный недостаток – невежество. Я не буду свободной до тех пор, пока у меня нет доступа к истинному знанию. Я хочу, чтобы меня послали в школу‑ пансион, где меня будут учить математике, точным наукам, языкам, истории мира, географии, астрономии и естествознанию. Если все, чем мне придется довольствоваться – это горстка предметов, которые знает мать (и которыми делится очень неохотно), то я задохнусь. Я умоляю ее отослать меня в пансион, выбрать среди них по‑ настоящему строгий, где учат, используя в качестве воспитательного средства розги.

Я – Эдмон Дантес, мы с ним – одно. Я ощущаю каждую его эмоцию: непонимание чудовищного наказания, назначенного ему; ужас, когда его бросают в подземелье, неизвестно за что и неизвестно на сколько.

– Как можешь ты вот так предавать учение мсье Дидье! – отвечает мать. – Тебе очень повезло, потому что я даже не собираюсь говорить ему, что ты произнесла нечто столь постыдное.

Я проглатываю свое разочарование и избегаю ее взгляда. Думаю о «лучах разума» аббата Фариа. Воображаю, как они просачиваются ко мне сквозь бесконечный космос, учат меня, ласкают меня своим сиянием, утешают меня. Под искристой энергией лучей аббата Фариа все образы ночных кошмаров, в которых я вижу себя запертой за воротами дома навечно или гниющей на дне мусорного бака, постепенно бледнеют и в конечном счете исчезают в безмерном свете разума.

Вчера обвалилась целая секция высокой стены вокруг усадьбы.

– Это из‑ за мороза, из‑ за нашей арктической зимы, – объявляет отец.

Но я различаю в его голосе нотку тревоги и неверия, словно это событие ни в коем случае не должно было произойти.

Каменная кладка выпала наружу.

– Нам придется расчищать поле соседа, – говорит он. – Но ты не будешь этого делать, ты не должна выходить за стену.

Я задумываюсь, уж не боится ли он, что сосед рассердится на него. Мне хотелось бы увидеть кого‑ нибудь из наших соседей. Я никогда никого из них не видела, и мне очень нравится это слово – «сосед».

Спешно вызваны каменщики, Альбер и Реми. Они устанавливают металлические столбы и натягивают между ними проволоку, потом прикрепляют ко всей конструкции отрезы брезента, чтобы закрыть провалы. Это временное решение. Пока стоят холода, они не могут отстроить стену. Говорят, что придется дожидаться оттепели.

С тех пор как обрушилась стена, мои утренние прогулки в минимальной одежде отменены – наверное, чтобы я не расшиблась о развалины, которые трудно разглядеть в темноте. Отец беспокоится, что это «импровизированное устройство» не будет держаться, поэтому мне велено ежедневно в одиннадцать утра, перед уроком немецкого, проводить инспекцию. Время выполнения этой задачи скрупулезно рассчитано: на весь путь туда и обратно отведено десять минут – ровно столько, чтобы бросить взгляд через барьер.

Каждый день после утренних уроков я направляюсь на обход в дальний конец усадьбы. Дойдя до пролома, приподнимаю уголок брезента. Я могла бы с легкостью пролезть сквозь сеть из проволоки. Я думаю об этом всю ночь: если поспешить, то можно выгадать пару минут и попытаться выбраться на другую сторону. К утру я решаюсь. Пускаюсь в путь быстрым шагом и перехожу на бег, как только скрываюсь из виду.

Когда я добираюсь до стены, меня переполняют эмоции. Я быстро приподнимаю брезент и проскальзываю сквозь проволоку. Вот оно, я на другой стороне! Мои ступни стоят на твердой земле внешнего мира. Я впервые снаружи одна, без родителей, почти свободная. Смотрю завороженно: вокруг меня во всех направлениях, сколько хватает глаз, простираются поля. Там и сям видны низенькие изгороди, рощицы хилых деревьев. Ни стен, ни ворот, ни заборов.

Мне хотелось бы увидеть кого‑ нибудь из наших соседей. Я никогда никого из них не видела, и мне очень нравится это слово – «сосед».

Сердце раздувается в груди, словно даже воздух здесь слаще. Я делаю несколько неуверенных шагов. Слева вижу маленький холмик, из чего он – мне не разобрать. Он всего в паре шагов от меня, и я отчаянно хочу рассмотреть его поближе. Но «тик‑ так» таймера в моей голове говорит мне, что времени нет: я должна возвращаться.

Я весь день думаю об этих странных маленьких штуках, сваленных кучками на соседском поле. А еще чувствую, что воздух становится теплее; скоро Реми и Альбер будут восстанавливать стену. Я должна воспользоваться этой возможностью для исследований. На следующий день я бегу к пролому еще быстрее. Мне устроят выговор, если я выйду за пределы отведенных десяти минут, но мне все равно – я сгораю от любопытства.

Снова ступаю на другую сторону. Ах, как замечательно пахнет здесь воздух! Подхожу к холмику: он состоит из тысяч маленьких сверкающих металлических штучек. Там их множество – разных форм винтиков и гаечек, а еще каких‑ то невероятно маленьких пружинок, не похожих ни на что из ранее виденного мной. Они напоминают древесную стружку, свернувшуюся вовнутрь, только из металла. Я подбираю одну такую, идеальной формы, плотно свернутую, и кладу в карман, стараясь не порезаться об острые края.

Вдыхаю огромную ширь окружающего пространства. Как жаль, что «тик‑ так» в моей голове не дает мне думать ни о чем, кроме ждущих в доме родителей, отмеряя по часам время моей прогулки.

Вскоре приходят каменщики, чтобы чинить стену. Вначале они сносят временное заграждение. Я представляю, как зияет провал, голый и открытый, и ничто не преграждает путь наружу. Пока продолжаются работы, отец запрещает мне ходить в эту часть усадьбы.

Поразмыслив, я понимаю, что таинственные кучи, вероятно, служат хранилищем отходов расположенной поблизости фабрики «Катлэн»; что куски металла – те самые отходы. Этот вывод ничуть не уменьшает ценности моей драгоценной маленькой стружки, которую я старательно прячу в подкладке балдахина своей кровати. Порой, оставаясь по вечерам одна, я достаю ее, чтобы полюбоваться. Она напоминает мне о моей великолепной, волшебной пьянящей вылазке.

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 789 10 11 12 Следующая ⇒