Ѳ. Ромеръ. 5 страница

-- Чево-о-о? Ахъ, ты Езопъ, безстыжіе твои глаза! Ахъ, ты... Еще спрашиваетъ! Чево-о-о!!

Новый изрядный " толчокъ" кулакомъ въ зубы преподанъ былъ Щастневу въ видѣ разъясненія.

Однако мало-по-малу изъ общаго гвалта выдѣ лялись слова и цѣ лыя фразы, на основаніи которыхъ можно было кое-какъ уяснить себѣ слѣ дующую связь событій:

Лошадь " Синичка" въ эту же ночь была украдена у Писарька съ ночного въ Верхнемъ Хуторѣ. По какимъ-то свѣ жимъ слѣ дамъ урядникъ, вмѣ стѣ съ двумя работниками потерпѣ вшаго, бросился съ обыскомъ въ Песочню, куда, покончивъ свое дѣ ло у мирового судьи, вскорѣ прибылъ и самъ Николай Ѳ адѣ евичъ. Въ Песочнѣ ничего не нашли. Однако, предполагая затѣ мъ проѣ хать еще въ Цитово, на всякій случай захватили съ собою трехъ понятыхъ. Но въ Цитово не попали; потому что на пути встрѣ тился " нѣ который неизвѣ стный человѣ къ" (позабыли или не сочли нужнымъ спросить: кто онъ именно, и откуда? ) и указалъ, будто по богодуховской дорогѣ только-что проѣ халъ крестьянинъ, верхомъ на пѣ гой кобылѣ, которая, какъ видно изъ объясненныхъ примѣ тъ, во всѣ хъ статьяхъ походитъ на украденную. Трудно рѣ шить, по какому странному предчувствію Николай Ѳ адѣ евичъ Писарекъ такъ разговорился со встрѣ чныхъ " неизвѣ стнымъ человѣ комъ", и вдругъ ему настолько повѣ рилъ, что, отложивъ поискъ въ Цитовѣ, бросился на богодуховскую дорогу. Во всякомъ случаѣ, предчувствіе не обмануло почтеннаго старшину: черезъ какія-нибудь пять минутъ, преслѣ дователи уже настигли Щастнева, ѣ хавшаго верхомъ на украденной Синичкѣ.

-- Братцы! Такъ нѣ што я ее кралъ?! -- воскликнулъ Алексѣ й Ивановичъ, постигнувъ, наконецъ, въ чемъ именно его обвиняютъ.

-- А то кто же? Ужъ не сама ли къ тебѣ прибѣ жала? -- насмѣ шливо возразилъ урядникъ.

-- Нѣ тъ, хуть не сама. Мировой приказалъ мнѣ доставить ее къ Миколаю Ѳ атѣ ичу на Верхній Хуторъ, вотъ что. Я и поѣ халъ, потому -- мы не можемъ ослухаться. А про воровство я знать не знаю, вѣ дать не вѣ даю, разрази меня Господь!

-- Мирово-о-ой?! Это еще что! Который?

-- Все нашъ же, Лександра Василичъ.

Алексѣ й Ивановичъ разсказалъ дѣ ло во всей подробности, и притомъ такъ убѣ дительно, что даже урядникъ на минуту задумался.

-- Ты вѣ дь врешь вѣ рно? Только морочишь насъ баснями? -- воскликнулъ онъ подозрительно.

-- Вотъ тѣ хрестъ, истинная правда! -- перекрестился Алексѣ й Ивановичъ.

-- Что за дьявольщина?.. Впрочемъ, это провѣ рить не долго. А покуда -- маршъ впередъ!

XIII.

Къ великому ужасу и недоумѣ нію Алексѣ я Ивановича, ссылка на мирового судью отнюдь не оправдалась. Щемятевъ рѣ шительно заявилъ, что не только лошади Писарька, но и никакой лошади вообще въ тотъ день никому и ни съ кѣ мъ не посылалъ; да наконецъ, и особаго конюха или подкучера у себя на службѣ вовсе не имѣ етъ.

Такимъ образомъ неблагопріятныя обстоятельства, въ которомъ такъ нежданно очутился Алексѣ й Ивановичъ, разомъ приняли самый угрожающій характеръ.

Того " молодого малаго, черноволосаго, съ усиками" (такъ описывалъ его наружность Щастневъ), который будто бы передалъ нашему герою украденную лошадь, и разыгралъ роль барскаго конюха -- разумѣ ется, нигдѣ не оказалось. Да его и не искали, потому что въ самое существованіе его никто не вѣ рилъ. Въ самомъ дѣ лѣ, " чего ради воръ станетъ добровольно возвращать украденную вещь? А, главное, съ какою цѣ лью и къ чему было припутывать имя мирового судьи? Ясно, что настоящій воръ -- то-есть, Щастневъ -- растерявшись въ первую минуту, съ испуга наговорилъ Богъ знаетъ какого вздора; а ужъ теперь волей-неволей держится своихъ дикихъ показаній".

Такъ разсуждала " полицейская власть", не допуская никакихъ сомнѣ ній въ виновности Щастнева. Но вѣ дь ихъ и не допускалъ. Еще бы; поимка съ поличнымъ! Въ Богодуховѣ общее волненіе, вызванное этой поимкой, а затѣ мъ и арестомъ Алексѣ я Ивановича, было неописуемо; но мнѣ ніе богодухоховцевъ сложилось рѣ шительно не въ пользу нашего героя. Теперь съ особенною силой сказались послѣ дствія ловкой политика Писарька, а также тѣ хъ перебранокъ, которыя въ послѣ днее время по необходимости случались между Алексѣ емъ Ивановичемъ и его односельцами. Поднялось общее неистовое галдѣ нье... И же? Въ этомъ гвалтѣ нельзя было разслышать почти ни одного сочувственнаго слова о Щастневыхъ; зато многіе, не таясь выражали свое торжество и злорадство.

Но, можетъ быть, наиболѣ е замѣ чательнымъ явленіемъ должно призвать тотъ фактъ, что всѣ эти люди, столь близко знавшіе Алексѣ я Ивановича въ теченіе цѣ лой жизни, вѣ давшіе всѣ его дѣ ла и обстоятельства до послѣ дней мелочи, жившіе съ нимъ, такъ сказать, одной общей жизнью и общими интересами -- нисколько и на одну минуту не усомнились въ его виновности, а напротивъ, повѣ рили ей вполнѣ искренно, и на всѣ его горячія клятвы и отрицанія отвѣ чали только самой обидной насмѣ шкой или или просто площадной бранью. Мало того: вдругъ припомнили и прежнія пропажи на селѣ. У одного вытащили полотна изъ незапертаго сундука, у другого свели лошадь, у третьяго украли окорокъ да куль муки, четвертому околотили копну ржи въ загонѣ -- и все это было теперь поставлено въ счетъ Алексѣ ю Ивановичу. " А выходитъ, говорили, надо примѣ чать, какъ иныя прочіе, которые то-есть ловкіе, сдобыть умѣ ютъ. Ну только сдобывка эта -- очень довольно острогомъ пахнетъ".

Вообще на счетъ острога общественное мнѣ ніе богодуховцевъ установилось съ замѣ чательной твердостью. Даже тѣ не многіе обыватели, которые еще сохранили искру сочувствія къ Алексѣ ю Ивановичу, должны были признать, что ужъ отъ острога ему не отвертѣ ться. Пойманъ съ поличнымъ! Что тутъ сдѣ лаешь? А большинство въ этой тюремной перспективѣ даже законное удовлетвореніе своему взволнованному чувству: " пусть-ка посидитъ, такихъ учить надо! " -- говорили обыватѣ ли съ нескрываемымъ удовольствіемъ. " Да и посидитъ, это ужъ будь въ надеждѣ! " -- рѣ шалъ богодуховскій людъ съ полнымъ единодушіемъ.

Однако, на этотъ разъ общественному мнѣ нію пришлось крѣ пко ошибиться.

Александръ Васильевичъ Щемятевъ, разобравъ дѣ ло Щастнева въ своей камерѣ 12-го августа, объявилъ приговоръ въ окончательной формѣ. Изложивъ обстоятельства дѣ ла, судья заключилъ приговоръ слѣ дующимъ соображеніемъ:

... " Во всемъ этомъ остается пока не вполнѣ яснымъ одно: кому и зачѣ мъ понадобилось всунуть подсудимому краденную лошадь подъ ложнымъ предлогомъ? Однако и это, можетъ быть, достаточно разъясняется тѣ мъ обстоятельствомъ, что потерпѣ вшій состоитъ въ тяжбѣ съ обвиняемымъ, причемъ споръ идетъ по поводу весьма серьезныхъ интересовъ. Поимщикомъ оказался при этомъ самъ потерпѣ вшій, причемъ, по какой-то необыкновенной случайности, онъ настигъ обвиняемаго черезъ нѣ сколько минутъ послѣ того, какъ тотъ успѣ лъ сѣ сть на лошадь. Все это можетъ повести къ нѣ которымъ догадкамъ. Но для судебнаго рѣ шенія однихъ догадокъ недостаточно, какъ бы ни казались онѣ правдоподобны, и потому въ настоящемъ дѣ лѣ я не считаю возможнымъ признать недобросовѣ стность обвиненія. Однако, еще менѣ е возможнымъ я полагаю признать, основываясь на такомъ сомнительномъ обвиненіи, виновность подсудимаго".

Въ силу 119 ст. уст. угол. судопр., судья приговорилъ Щастнева " по суду оправдать". А Николай Ѳ адѣ евичъ Писарекъ, къ немалому изумленію всѣ хъ присутствовавшихъ въ камерѣ, охотно заявилъ свое на приговоръ " удовольствіе", и тотчасъ подписалъ таковое въ протоколѣ судьи. Такимъ образомъ, оправдательное рѣ шеніе вступило въ законную силу и стало безповоротнымъ.

-- Когда ужъ самъ господинъ судья человѣ ка помиловалъ, такъ я-то его и подавно губить не намѣ ренъ, -- выразился Николай Ѳ адѣ евичъ. -- Мнѣ что? Богъ съ нимъ! Пусть ему простится, лишь бы въ другой разъ не грѣ шилъ.

XIV.

Усердно помолился Щастневъ, выйдя изъ камеры, на золоченый крестъ бѣ логлинской церкви.

-- Ну, ужъ только и судья! -- дивился онъ въ душѣ, покачивая головою. -- Одно слово, наскрозь тебя видитъ! Попадись я таперича къ другому -- скажемъ, хоть въ жирятинскому барину -- чево тамъ! Сидѣ ть бы мнѣ въ острогѣ безо всякаго сумлѣ нія; то-есть въ лучшемъ бы видѣ закаталъ. Потому сичасъ: " Гдѣ -- скажетъ -- лошадь взялъ? " -- Люди дали. -- " Какой тебѣ лѣ шій давалъ? Покажь ево сюды! Гдѣ онъ? " Да, покажь! А я откудова его возьму, лѣ шаго-то, коли ево нѣ тути? " А коли ты -- скажетъ, при томъ разѣ съ лошадью самъ-одинъ поймавъ, значитъ, одинъ ты и должонъ отвѣ тствовать".

Но теперь всѣ страхи и опасенія исчезли навсегда: Алексѣ й Ивановичъ возвращался домой оправданнымъ и свободнымъ человѣ комъ, съ радостнымъ чувствомъ полнаго успокоенія. А впереди предстоитъ еще новое, крупное дѣ ло, которое необходимо " охлопотать" во что бы то ни стало, потому что на немъ покоились всѣ надежды, зиждутся всѣ мечты о будущемъ благополучіи. Однимъ словомъ, предстоитъ полученіе вводнаго листа! И дѣ йствительно листъ этотъ до такой степени овладѣ лъ всѣ ми мыслями и чувствами Алексѣ я Ивановича, что, наконецъ, даже приснился ему, наканунѣ поѣ здки въ городъ; приснился въ какомъ-то необыкновенно огромномъ видѣ, покрывъ собою чуть не половину Мокрецовъ; а затѣ мъ явились нотаріусъ, судебный приставъ, съ огромной цѣ пью на груди, и десятокъ знакомыхъ крестоянъ, свидѣ телей ввода; потомъ вдругъ -- колокольный звонъ... большая площадь... множество народа... и на площади онъ, Щастный раздаетъ землю въ наймы; всѣ толпятся вокругъ, кланяются подобострастно, подаютъ деньги... много денегъ! Словомъ, приснился какой-то сумбуръ; но сумбуръ, приведшій Алексѣ я Ивановича въ самое счастливое настроеніе духа, исполненное нѣ которой восторженной рѣ шимости.,

Подъ вліяніемъ этой рѣ шимости, онъ даже безъ всякихъ страховъ, но съ бодрымъ упованіемъ отправился въ городъ. Да чего ему бояться? Вѣ дь самъ Александръ Васильевичъ завѣ рилъ, что дѣ ло вовсе пустое: попросить нотаріуса -- только и всего, ужъ потомъ нотаріусъ все самъ знаетъ, и охлопочетъ въ лучшемъ видѣ, потому -- за это вѣ дь онъ и деньги беретъ.

Однако, побывъ въ городѣ, онъ нѣ сколько пріунылъ. Готовность со стороны нотаріуса онъ дѣ йствительно встрѣ тилъ полнѣ йшую, но -- увы! -- далеко не безкорыстную. По разсчету, въ удовлетвореніе требованій гг. нотаріуса и судебнаго пристава приходилось продать послѣ днюю лошадь, да пожалуй, и того не хватитъ. Было надъ чѣ мъ призадуматься! Но съ другой стороны -- жребій уже брошенъ, дѣ ло заведено, и волей-неволей приходится идти до конца, на милость Божію. Не останавлтваться же въ самомъ дѣ лѣ, послѣ всего, что сдѣ лано, передъ пожертваніемъ какой-нибудь лошади! Нѣ тъ, видно назвался груздемъ, такъ полѣ зай и въ кузовъ... Притомъ Александръ Васильевичъ ясно сказалъ: " представь только вводный листъ, и черезъ три минуты все твое дѣ ло будетъ кончено". Да, кабы только Господь благословилъ кончить...

Алексѣ й Ивановичъ очевидно еще не имѣ лъ понятія о томъ, что три минуты въ камерѣ мирового судьи очень часто соотвѣ тствуютъ тремъ мѣ сяцамъ дальнѣ йшаго производства; что существуютъ еще такія вещи, какъ апелляція въ съѣ здъ, выдача исполнительнаго листа, назначеніе г. предсѣ дателемъ съѣ зда судебнаго пристава, обязаннаго привести въ исполненіе то, что рѣ шилъ судъ, затѣ мъ недосугъ вышеозначеннаго г. судебнаго пристава, иногда даже очень продолжительный, затѣ мъ необходимые антракты между всѣ ми этими актами судебной процедуры -- антракты, опять-таки неопредѣ ленно-длинные, если тяжущійся по неопытности не вѣ даетъ, что ни выдача исполнительнаго листа, ни назначеніе судебнаго пристава не могутъ состояться безъ его особой на то просьбы. Словомъ, мало ли есть на свѣ тѣ гарантій для обезпеченія неподкупности правосудіи и равенства всѣ хъ передъ закономъ!

Между тѣ мъ въ селѣ Богодуховѣ совершилось событіе высокой важности, о которомъ, однако, Алексѣ й Ивановичъ, находясь " въ губерніи", еще ничего не зналъ. Въ ту же ночь, когда онъ до свѣ та выбрался изъ дома (по обычаю пѣ шкомъ), чтобы во время, то-есть " на зорькѣ ", поспѣ ть къ пассажирскому поѣ зду -- изъ села Богодухова были выкрадены три лучшія лошади, принадлежавшія Терентію Лупоносову да Кузьмѣ Савватѣ еву, двумъ изъ наиболѣ е вліятельныхъ членовъ крестьянскаго " міра". Понятно, что подобный случай произвелъ въ Богодуховѣ великую сенсацію и крайній переполохъ: тотчасъ заявили полиціи, дали знать даже въ сосѣ дній уѣ здъ, распрашивали, искали, ѣ здили въ разныя стороны -- и ничего не нашли.

Кража эта была всецѣ ло и всѣ мъ міромъ приписана Щастневу, котораго уходъ изъ дому такъ неудачно совпалъ съ временемъ ея совершенія. Всѣ мъ селомъ и въ одинъ голосъ говорили, будто теперь надо ждать еще и не такихъ вещей отъ Алексѣ я Иванова, потому что если ужъ онъ пойманъ былъ съ поличнымъ, да и то выкрутился -- чего-жъ ему бояться? За то и общее противъ него озлобленіе дошло до крайности, такъ что легко могло повести къ опасному взрыву. Слышались рѣ чи о томъ, что даже воронъ находитъ себѣ добычу на сторонѣ, но никогда не воруетъ въ тѣ хъ мѣ стахъ, гдѣ постоянно живетъ: значитъ, " воронья душа лучше иной христіанской"; что при деньгахъ да съ умомъ, пожалуй, грабить можно, сколько уши; все сойдетъ; но съ другой стороны отъ бѣ шеной собаки судъ не защита: пока на нее будешь жаловаться, а она все село перекусаетъ и дальше побѣ житъ. Терентій Лупоносовъ и Кузьма Савватѣ евъ, въ пылу озлобленной горести, съумѣ ли возстанови свой " міръ" противъ Щастнева до той степени возбужденія, которая никогда не проходитъ даромъ, а непремѣ нно разрѣ шается какою-нибудь нечаянностью, и очень часто -- совсѣ мъ не желательной.

Алексѣ й Ивановичъ, не подозрѣ вая ничего подобнаго, пробылъ два дня " въ губерніи", а затѣ мъ на третій спокойно м. вращался домой, не то счастливый, не то печальный, потому что съ одной стороны нотаріусъ обѣ щалъ ему положительно изготовить все нужное черезъ недѣ лю, но съ другой -- приходилось тратить сорокъ рублей. Сумма огромная, а гдѣ ее взять? Ясно, что безъ продажи послѣ дней лошади обойтись было невозможно.

Алексѣ й Ивановичъ, глубоко задумавшись, уже подходилъ къ Богодухову, когда въ сторонѣ отъ дороги увидалъ Кузьму Савватѣ ева, пахавшаго свой загонъ. Щастневъ зналъ его за одни изъ своихъ недавнихъ, но самыхъ ожесточенныхъ недруговъ и притомъ, занятый серьезными мыслями, вообще не имѣ лъ расположенія въ болтовнѣ, а потому, сдѣ лавъ видъ, будто не замѣ чаетъ или скорѣ е не желаетъ замѣ тить Савватѣ ева, намѣ ревался пройти мимо своей дорогой. Но къ удивленію на этотъ И самъ Кузьма съ преувеличенной вѣ жливостью снялъ передъ нимъ шапку и отвѣ силъ нижайшій поклонъ.

-- Алексѣ ю Ивановичу! Гдѣ побывалъ, да каково погулялъ?

-- Здравствуй! -- буркнулъ на ходу Щастневъ, больше себѣ подъ носъ. -- Гдѣ побывалъ, тамъ насъ нѣ тути.

-- Выгодно ли моими лошадками расторговался? По чѣ мъ пошли?

-- Что-о? -- пріостановился Щастневъ.

-- Я говорю: лошадки-то мои по чемъ пошли? Лошади добрыя; надо полагать, ты ими обиженъ не былъ... Особливо чаленькая.

Алексѣ й Ивановичъ окончательно остановился, и всею своею особою разомъ повернулся въ Кузьмѣ.

-- Каки твои лошадки? Чево ты мелешь?

Но Кузьма Савватѣ евъ въ отвѣ тъ только расхохотался очевидной злостью.

-- Ужъ быдто не знаешь?

-- Конечно, не знаю.

-- Мотри, крутель! -- вдругъ разразился Кузьма, освирѣ пѣ въ я потрясая своими огромными кулачищами въ воздухѣ. -- Крутишься ты ловко, добре ловко, только на этотъ разъ тебѣ ужъ не сойдетъ, анаѳ емская твоя душа! Да разрази меня Господь, Царица небесная, если я тебѣ это такъ и попущу. Попомни, Алеха! Попомни! Попомни!

-- Да чево тебѣ надоть? Чево ты и въ самъ-дѣ лѣ присталъ, ровно банный листъ!.. -- крикнулъ Алексѣ й Ивановичъ, въ свою очередь начиная сердиться. -- Скажи толкомъ: какія твои лошади?

Но Кузьма Савватѣ евъ вмѣ сто отвѣ та только плюнулъ, что было мочи, а затѣ мъ, повернувшись къ своей кобылѣ, жестоко хлестнулъ ее кнутомъ, вслѣ дствіе чего кобыла вся встрепенулась, вытянулась и съ необычайнымъ усердіемъ потащила соху.

Алексѣ й Ивановичъ постоялъ, поглядѣ лъ на это, тоже плюнулъ и, махнувъ рукой, пошелъ дальше своей дорогой.

-- А провались ты совсѣ мъ! -- только проворчалъ онъ себѣ подъ носъ.

Однако, возвращеніе Алексѣ я Иванова въ свое родное село на этотъ разъ сопряжено было съ такими странностями, которыя не могли не броситься ему въ глаза съ первыхъ же шаговъ. Едва успѣ лъ онъ появиться изъ-за околицы, какъ уже на улицѣ раздались восклицанія: " Мотри, мотри, братцы: Алешка Щастневъ вернумшись! Алешка Щастневъ идетъ! " И дѣ йствительно, ребятишки высыпали со всѣ хъ дворовъ, глазѣ я на него, какъ на диковиннаго звѣ ря. Зато два-три встрѣ чныхъ крестьянина рѣ шительно отвернулись отъ него въ сторону, а нѣ которыя бабы, ни съ того, ни съ сего, послали ему вслѣ дъ самыя нелестныя замѣ чанія. Однимъ словомъ, Алексѣ й Ивановичъ даже совсѣ мъ растерялся и поспѣ шилъ укрыться домой, съ невольнымъ чувствомъ тоскливой робости: что, молъ, еще подѣ ялось? почему все село точно бѣ лены объѣ лось?

Дома, не то съ радостью, не то съ плаксивымъ воемъ, на него тотчасъ же накинулась Катюха.

-- Ну, Иванычъ, заждалась я тебя! Тутъ такое... такое вышло, что хоть и глазъ не показывай на улицу. У, вы, изверги проклятые!..

И Катерина Захаровна, вдругъ разразившись горячими слезами, съ ненавистью погрозила кулакомъ на окна. Даже все лицо ея перекосилось отъ злобы.

-- Что у васъ тутъ стряслось? -- тревожно спросилъ Алексѣ й Ивановичъ. -- Разскажи ты толкомъ.

Жена стала передавать ему всѣ подробности послѣ днихъ богодуховскихъ событій; однако прежде, чѣ мъ успѣ ла изложить до конца исторію своихъ многочисленныхъ обидъ и огорченій, въ избѣ появился дядя Кукишъ.

Молча, но съ широчайшей улыбкой на сіяющемъ лицѣ, сталъ онъ посреди комнаты и глядѣ лъ, не сводя глазъ, на Щастнева, словно любуясь имъ, какъ прелестною картинкой.

Нѣ сколько мгновеній никто не говорилъ ни слова.

-- Здравствуй, деверь! -- хмуро привѣ тствовалъ его наконеді Алексѣ й Ивановичъ.

-- Здравствуй, здравствуй, зятекъ. Эхъ, да и умственный и ты человѣ къ, какъ посмотрю я таперича! Вотъ ужъ умственный Вотъ умственный!

-- Ну, опять замолола мельница! -- съ ожесточеніемъ плюпула Катерина Захаровна. -- Тьфу ты, пьяное горло! И чего вяжешься? Безъ тебя довольно тошно.

-- Цыть, Катюха! -- все такъ же сіяя всей своей физіономіей, обернулся къ ней дядя Кукишъ. -- Ужъ я тоже не лыкомъ шитъ: понимаю, очень. Чево ты, дура, таишься? Вить я, чать, не чужакъ вамъ, не кто да нибудь, а братъ родный. Ты ни спроси мужа-то. Ну, только тебѣ, за такимъ мужемъ бымши, надоть цѣ лый вѣ къ Бога молить. За нимъ не пропадешь! Николи!

-- Пьяная ты рожа! -- съ презрѣ ніемъ повела плечами Катерина Захаровна.

-- Пьяная? Такъ что-жъ? Нѣ тъ, мать, Кукша Захаровъ, даромъ что пьянъ, одначе понимаетъ въ лучшемъ видѣ. А только Алексѣ ю Ивановичу, зятьку своему, я дѣ йствительно въ ножки поклонюсь, потому какъ онъ того стоитъ, заслужилъ.

Усталый, смущенный и разсерженный Алексѣ й Иванович наконецъ не выдержалъ: онъ вдругъ съ бранью накинулся на дядю Кукиша и вытолкалъ пьянаго родственника просто въ шею,

Однако и тѣ мъ не кончились треволненіе которыя суждены ему было переиспытать въ этотъ злополучный день.

Когда уже давно наступилъ вечеръ и даже совсѣ мъ стемнѣ ло -- въ дверяхъ его скромнаго жилища вдругъ появились двѣ темныя человѣ ческія фигуры.

Всмотрѣ вшись, Алексѣ й Ивановичъ съ досадою и тревогой узналъ въ нихъ Козьму Савватѣ ева да Терентія Лупоносова.

Посѣ тители, впрочемъ, повидимому, явились безъ всякихъ враждебныхъ намѣ реній. Остановясь у самаго порога, они степенно помолились на передній уголъ, и затѣ мъ, честь-честью отвѣ сили по поясному поклону " хозяину и хозяюшкѣ ".

-- А мы къ тебѣ, Алексѣ й Ивановичъ. -- первый заговорилъ Терентій, небольшой человѣ чекъ среднихъ лѣ тъ, съ живыми черными глазками, который любилъ выражаться елейно, сладко и наставительно, но подчасъ весьма ехидно.

-- Чтожъ... Садитесь, гости будете...

-- На томъ благодаримъ.

Гости, по приглашенію, чинно усѣ лись на скамью.

-- Подчивать-то васъ нечѣ мъ...

-- Каки тутъ подчиванья... не для того пришли... А ты вотъ что, Алексѣ й Ивановичъ, ты вѣ дь это, ей-Богу, только такъ, занапрасно осерчалъ на насъ.

-- Я?

-- Вотъ тѣ хрестъ, занапрасно! Можетъ, тебѣ кто и говорилъ про насъ, быдто какъ мы, то-есть, ругатели; ну, только это одни пустыя слова, вѣ рь совѣ сти... Конечно, что промежъ людей на всякъ часъ не убережешься: иной разъ, можетъ, и сболтнешь чево-нибудь лишнее... Такъ рази за это сичасъ серчать? Что ты, Алексѣ й Ивановичъ, побойся Бога! По сусѣ дски ка-бы такъ-то дѣ лать не гожо.

-- Чево не гожо?

Терентій Лупоносовъ и Кузьма Савватѣ евъ переглянулись между собою, и вдругъ оба, точно по уговору, повалились Щастневу въ ноги.

-- Коли виноваты, прости насъ, Алексѣ й Ивановичъ, не попомни зла. Самъ знаешь, хако таперича время: безъ скотины чистая смерть, пропадать надо вовсе. Умилися надъ нами! Поучить насъ -- поучи, за обиду за свою, коли что, возьми съ насъ хоть по пятковому билету -- а лошадокъ-то отдай назадъ. Самъ видишь, всему двору разоренье!

Напрасно Щастневъ и клялся всѣ ми святыми, и завѣ рялъ чуть не со слезами, что его обнесли, оболгали и " опорочили", что онъ ничего знать не знаетъ и вѣ дать не вѣ даетъ про украденныхъ лошадей, что у него даже въ мысляхъ никогда не было " займаться" воровствомъ, что дѣ ло съ лошадью Писарька -- одинъ " подвохъ", и больше ничего... Крестьяне упорно стояли передъ нимъ на колѣ няхъ, упорно набавляя по рублику да по полтиннику " за обиду" и вымаливая своихъ лошадей обратно.

Наконецъ, терпѣ ніе со обѣ ихъ сторонъ стало истощаться, и въ рѣ чахъ начали проскальзывать недобрыя слова. Крестьяне поднялись на ноги, и мало-по-малу смиренно-примирительный тонъ ихъ круто измѣ нился. Посыпались угрозы, крѣ пкая брань; голосъ Катерины Захаровны повысился до самыхъ рѣ зкихъ нотъ... Начиналось нѣ что безобразное, грубое и мучительное.

Разстались послѣ этихъ объясненій чуть не съ пѣ ною у рта, еще худшими врагами, чѣ мъ прежде, а по Богодухову сдѣ лалось извѣ стнымъ, что Алексѣ й Ивановъ похваляется обокрасть все село цѣ ликомъ, со всею его требухой.

XV.

Двадцать перваго августа, утромъ, Алексѣ й Ивановичь былъ наконецъ введенъ во владѣ ніе Мокрецами, съ точнымъ соблюденіемъ всѣ хъ законныхъ формальностей. А Николай Ѳ адѣ евичъ Писарекъ, въ то же памятное утро, съ сокрушеннымъ видомъ объявлялъ Кузьмѣ Савватѣ еву и Терентію Лупояосову, что полиція рѣ шительно отказалась начать судебное преслѣ дованіе противъ Щастнева, по поводу кражи ихъ (то-есть Кузьмы и Терентія) лошадей, такъ какъ ясныхъ уликъ не имѣ ется, а Щастневъ ужъ доказалъ, что, даже пойманный съ поличнымъ, опять сумѣ етъ выйти сухимъ изъ воды.

-- Что-жъ, значитъ, намъ таперича такъ и пропадать черезъ ево! -- воскликнули крестьяне, совершенно возмущенные этимъ извѣ стіемъ.

Николай Ѳ адѣ евичъ только пожалъ плечами.

-- Какъ быть, братцы! Человѣ къ пронзительный, къ нему не подступишься. Тоже вѣ дь и начальство... надо судить по человѣ чески: какая есть сладость хотя бы становому или, скажемъ уряднику писать актъ, безпокоиться, а между прочимъ для того, чтобъ Алеха надъ ними же въ глаза понасмѣ ялся. Слышали, какъ съ моей лошадью вышло? Ужъ не вашему дѣ лу чета: съ поличнымъ. Но вѣ дь у судьи-то я не зналъ, въ которую сторону глазами хлопать, отъ совѣ сти: такъ онъ меня же подвелъ!

-- Выходитъ, на ево и суда нѣ тути.

Николай Ѳ адѣ евичъ развелъ руками.

-- Миколай Ѳ атѣ ичъ, да неужъ такъ-таки и средствій противъ ево никакихъ нѣ тути?

-- Средствій? Зачѣ мъ? Средствія завсегда есть. Какъ можно чтобъ не было средствій!

Убитыя лица крестьянъ вдругъ нѣ сколько просвѣ тлѣ ли и оживились самымъ жаднымъ вниманіемъ. Кузьма Савватеичъ даже рванулся впередъ.

-- Миколай Ѳ атѣ ичъ! Отецъ! Такъ вы-жъ не оставьте насъ, темныхъ людей: научите для-ради Бога, не дайте пропасть!

-- Научить, пожалуй, можно... Зачѣ мъ не научить? Только дѣ ло-то ужъ надо повести скоро да строго. А то какъ бы хуже чего не вышло.

-- Отецъ! Да мы не то что... мы всей душой! Мы... Да что тутъ! Только укажи.

-- Ладно, укажемъ...

Затѣ мъ послѣ довало между Писарькомъ и обокраденными крестьянами очень подробное и очень серьезное совѣ щаніе, результатомъ котораго, въ тотъ же день вечеромъ, была мірская сходка въ селѣ Богодуховѣ. А на этой сходкѣ шла рѣ чь ни болѣ е, ни менѣ е, какъ объ удаленіи Алексѣ я Иванова Щастнева изъ общества богодуховскихъ крестьянъ и представленіи его въ распоряженіе правительства, какъ завѣ домаго вора, человѣ ка порочнаго и вреднаго сельскому обществу во всѣ хъ отношеніяхъ.

Самого Алексѣ я Ивановича въ это время дома не было: онъ со своимъ вводнымъ листомъ отправился въ Краснополье, къ " знающему человѣ ку", чтобы изготовить прошеніе на Писарька (такъ какъ батюшка, о. Михаилъ, въ послѣ днее время очень охладѣ лъ къ дѣ лу Щастневыхъ, и рѣ шительно отказался написать новое прошеніе).

Сходка происходила въ высшей степени пьяная и бурная; потому что, вопреки обычаю, цѣ лое ведро роспили еще до ея начала. Виномъ угощали Кузьма Савватѣ евъ и Терентій Лупоносовъ, будто бы на собственныя деньги, хотя подобная щедрость казалась очень странной со стороны этихъ сельскихъ " горлановъ", привыкшихъ угощаться на чужой, но отнюдь не на собственный свой счетъ. Впрочемъ, сходка была въ такомъ настроеніи, что не обратила бы вниманія даже на большую странность: слишкомъ ужъ всѣ были возбуждены и заняты главнымъ вопросомъ дня.

За Алексѣ я Ивановича -- увы! -- нашлось только очень немного заступниковъ; да и тѣ говорили такъ робко и неувѣ ренно, что слабая рѣ чь ихъ была положительно заглушена протестами самаго запальчиваго негодованія.

Вообще сходка шла обычнымъ порядкомъ всѣ хъ крестьянскихъ сходокъ, то-есть, происходило какое-то совмѣ стное галдѣ нье множества голосовъ, энергическое размахиваніе руками, и выкрикиванье совершенно отрывочныхъ, короткихъ, повидимому, безсмысленныхъ или ужъ совсѣ мъ не идущихъ къ дѣ лу фразъ, которыми однако каждый силился перекричать своего сосѣ да, по мѣ рѣ собственныхъ голосовыхъ средствъ. Однимъ словомъ, совершалась та странная безтолочь, которая безусловно непостижима для всякаго изъ постороннихъ слушателей, но, къ удивленію, оказывается вполнѣ вразумительной для самихъ крестьянъ, отлично понимающихъ другъ друга.

Какъ бы то ни было, не прошло и получаса, какъ участь Щастнева уже была рѣ шена этою полупьяной и возбужденной толпою. Писарь, устроившись на высокомъ и довольно просторномъ крыльцѣ питейнаго дома, изготовился писать приговоръ, подъ которымъ предстояло приложить руку всѣ мъ бывшимъ на лицо домохозяевамъ.

Тогда вдругъ раздался яростный и раздирающій женскій крикъ, который, на минуту покрывъ собою весь шумъ сходки, заставилъ невольно вздрогнуть отъ нечаянности и писаря, и многихъ въ толпѣ.

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 Следующая ⇒