Ѳ. Ромеръ. 1 страница

ДЕРЕВЕНСКІЯ ИСТОРІИ

Ѳ. Ромеръ.

" Вѣ стникъ Европы", NoNo 9--10, 1884

СЧАСТЛИВЧИКЪ.

Былъ прелестнѣ йшій весенній день...

Небольшая березовая роща, едва успѣ вшая покрыться первымъ налетомъ жидкой зелени, вся гремѣ ла соловьями, вся благоухала прѣ лымъ листомъ, фіалками, смолистою почкою деревьевъ, вся трепетала, словно отъ избытка жизни, подъ легкимъ движеніемъ вѣ тра, переливая сотнями красокъ и оттѣ нковъ, насквозь пронизанная лучами яркаго солнца... Ахъ, это солнце! Безконечною сѣ тью своихъ свѣ тлыхъ движущихся пятенъ покрыло оно и бурый коверъ прошлогодняго листа, весело распестренный зеленью молодой, только-что пробивающейся травки, и толстые бѣ лые стволы березъ, и рыжихъ, черныхъ, пестрыхъ воровъ, которыя уже паслись въ лѣ су небольшимъ стадомъ... Все ликовало, все рвалось къ жизни подъ могучимъ сіяніемъ солнца, подъ ширью необъятнаго, бездонно-глубокаго неба, въ сіяющей синевѣ котораго такъ безпомощно тонулъ взоръ человѣ ка.

Спрашивается: какъ въ подобный день усидѣ ть дома? Особливо покуда въ памяти еще такъ живы и недавнія метели, и вой зимняго вѣ тра въ трубахъ, и противная слякоть сырого, холоднаго дня -- того дня, когда все кажется сѣ рымъ: и земля, и небо, и даже хлопья мокраго снѣ га, падающія въ глубокое мѣ сиво грязи.

-- Нѣ тъ, папа, воля твоя, а я домой не поѣ ду! -- рѣ шила очень юная дѣ вица съ высоты великолѣ пнаго шарабана заграничной работы. -- Ныньче такая погода, такой воздухъ, такой запахъ, что просто пьянѣ ешь, какъ отъ шампанскаго... Если тебѣ некогда, оставь меня здѣ сь, и пришли за мною миссъ Чёрчъ.

Спутникъ юной дѣ вицы, очень представительный господинъ лѣ тъ пятидесяти на видъ, съ красивымъ и умнымъ, но нѣ сколько высокомѣ рнымъ лицомъ, молча вытащилъ свои дорогіе карманные часы.

-- Что-жъ, пожалуй... -- протянулъ онъ затѣ мъ. -- До обѣ да остается еще три часа. Поброди здѣ сь, если припала охота.

-- Merci, papa! -- восторженно крикнула дѣ вица. -- Останови, пожалуйста, лошадей: я сойду.

Представительный господинъ натянулъ возжи.

Но тутъ вдругъ, почти съ быстротою мысли, произошло нѣ что неожиданное, странное и страшное: съ ближайшаго дерева съ шумомъ и карканьемъ сорвалось нѣ сколько воронъ; въ то же мгновеніе лошади разомъ шарахнулись въ сторону; послышался раздирающій крикъ, что-то большое, блеснувшее на солнцѣ розовой краской, мелькнуло въ воздухѣ; затѣ мъ еще крикъ, удушливый и хриплый; еще что-то, но уже темное, метнулось впередъ...

Когда черезъ минуту шарабанъ остановился, и можно было понять, въ чемъ именно дѣ ло, что такое произошло -- дѣ йствующія лица оказались въ слѣ дующемъ положеніи: дѣ вушка лежала на землѣ, блѣ дная, съ закрытыми глазами, и розовое ея платье запуталось въ заднемъ колесѣ экипажа; представительный господинъ, съ лицомъ, искаженнымъ отъ ужаса, готовился прыгнуть съ подножки шарабана; лошади дрожа стояли на мѣ стѣ, а за уздечки ихъ держался какой то крестьянинъ, тяжело дышавшій и, повидимому, сильно придавленный дышломъ къ березѣ.

-- Мила! Мила! Что съ тобой? Ради Господа!.. -- воскликнулъ представительный господинъ.

Съ быстротой, совершенно необычайной въ человѣ кѣ его возраста, онъ соскочилъ на-земь и наклонился надъ дѣ вушкой, протягивая къ ней руки.

-- Мила! Жизнь моя!..

Но дѣ вушка уже успѣ ла открыть глаза.

-- Я, кажется, только очень испугалась, -- слабо улыбнулась она, слегка двинувъ руками и ногами, какъ бы съ цѣ лью убѣ диться, что онѣ еще цѣ лы и будутъ служить ей по прежнему.

-- Ты можешь встать?

-- Конечно.

Дѣ вушка привстала, повидимому, свободно; но платье, запутавшееся въ колесѣ, не допустило ее подняться на ноги.

Тутъ только представительный господинъ замѣ тилъ всю опасность такого положенія.

-- Держи, держи лошадей! Держи, ради Бога! -- крикнулъ онъ крестьянину, который, хотя былъ придавленъ къ дереву, все еще не трогался съ мѣ ста и не выпускалъ изъ рукъ уздечекъ.

-- Будьте благонадежны, ваше сіятельство.

Господинъ съ нѣ которымъ усиліемъ приподнялъ заднія колеса.

-- Если можешь, помоги мнѣ высвободить твое платье, -- сказалъ онъ дѣ вушкѣ. -- Тяни его въ себѣ, сильнѣ е... Ну!

Послышался трескъ разрываемой ткани, но черезъ минуту или двѣ все было приведено въ надлежащій порядокъ: господа опять сидѣ ли въ шарабанѣ, а крестьянинъ усердно отвѣ шивалъ имъ поклоны, съ шапкою въ рукахъ.

-- Спасибо тебѣ, добрый человѣ къ, спасибо! -- говорилъ представительный баринъ. -- Ты меня знаешь?

-- Какъ же намъ не знать ваше сіятельство!

-- То-то. Приходи. Ну, еще разъ спасибо, и прощай.

-- Не на чемъ. Прощайте, ваше сіятельство.

Крестьянинъ, низко раскланявшись, простоялъ безъ шапки, покуда шарабанъ не скрылся за деревьями на поворотѣ дороги.

-- Дюжо убился! -- замѣ тилъ онъ тогда про себя, потрогивая грудь рукою. -- Ажно дышать тяжко.

И, надѣ въ свою дырявую шапченку, онъ медленно побрелъ домой, по изрытой водою лѣ сной тропинкѣ.

II.

Людмила Сергѣ евна княжна Убромская поплатилась за свое паденіе только двумя-тремя царапинами да небольшою ссадиной на лѣ вой рукѣ пониже локтя. Приключеніе сошло ей съ рукъ необыкновенно благополучно, и на всѣ тревожные разспросы у нея былъ одинъ отвѣ тъ: " никакой боли нигдѣ не замѣ чаю, а вообще чувствую себя, какъ нельзя лучше".

Тѣ мъ не менѣ е князь Убромскій счелъ необходимымъ тотчасъ же выписать изъ губернскаго города мѣ стную хирургическую извѣ стность.

" Извѣ стность" щупала, стучала, давала, вытягивала, гнула, слушала, но несмотря на очевидное и самое искреннее желаніе розыскать " легонькій переломчикъ или что-нибудь въ этомъ родѣ " -- должна была прійдти въ заключенію, что кромѣ пустячныхъ царапинъ ничего у княжны не замѣ чается, общее же состояніе ея здоровья " можно признать даже цвѣ тущимъ и вполнѣ благонадежнымъ".

Князь, однако, не вполнѣ успокоился.

-- Да еще понимаетъ ли что-нибудь этотъ господинъ, провинціальный эскулапъ? -- усомнился онъ, расплатившись съ хирургомъ.

Какъ человѣ къ, постоянно живущій въ Петербургѣ и очень богатый, князь привыкъ вѣ рить, что только немногіе въ правѣ понимать недуги его самого и его единственной дочери.

Князь вообще не отличался ни обиліемъ нѣ жности въ характерѣ, ни особенной набожностью... Но онъ много пожилъ на свѣ тѣ, многое испыталъ и многаго добился, одаренъ былъ умомъ не дюжиннымъ, а потому -- познавъ истинную цѣ ну всякихъ земныхъ радостей -- сталъ нѣ сколько скучать жизнью, которая уже не представляла ему иллюзій и приманокъ, способныхъ всецѣ ло охватить душу огнемъ страсти, желанія или вдохновенной вѣ ры. Хорошенькая, шестнадцатилѣ тняя княжна, съ ея идеальной головкой и большими открытыми главами, съ ея веселой болтовней и неистощимой, довѣ рчивой нѣ жностью, была -- сама того не подозрѣ вая -- солнцемъ въ жизни князя. Осыпанный всяческими дарами счастія, онъ, однако, не разъ говорилъ себѣ, что безъ Милы, пожалуй, не стоило бы и жить на свѣ тѣ. А послѣ приключенія въ лѣ су этотъ баловень судьбы, этотъ человѣ къ съ гордымъ и смѣ лымъ умомъ, запершись у себя въ кабинетѣ, на колѣ няхъ, со слезами и съ горячей мольбою, билъ поклоны передъ дѣ довскимъ образомъ въ потускнѣ вшей серебряной ризѣ, передъ тѣ мъ самымъ образомъ, который такъ долго, цѣ лые годы, висѣ лъ всѣ ми забытый въ своемъ темномъ углу... " Сотрясеніе мозга", " разрывъ сосудовъ", " поврежденіе надкостной плевы и костоѣ да" -- вотъ ужасныя слова, которыя словно кто-то нашептывалъ князю Убромскому; и дыханіе замирало въ немъ отъ страха, и сердце сжималось до боли, и съ новыми слезами глядѣ лъ онъ на темный дѣ довскій образъ.

Однако, дня черезъ два-три даже князю пришлось убѣ диться, что на этотъ разъ малоизвѣ стный провинціальный эскулапъ не ошибся: хорошенькая княжна прыгала, бѣ гала, смѣ ялась, и все уто съ такою энергіей, которая лишь очень рѣ дко проявлялась у нея въ Петербургѣ; чистый, музыкальный голосокъ княжны, словно серебряный колокольчикъ, разносился по цѣ лому дому, звенѣ лъ изъ всѣ хъ закоулковъ сада и усадьбы. Рѣ шительно " мозгъ и сосуды" сохранились въ надлежащей неприкосновенности.

Князь не былъ изъ числа людей, легко забывающихъ. Почти совсѣ мъ успокоившись на счетъ своей дочери, онъ еще разъ преклонилъ колѣ ни передъ тѣ мъ же темнымъ образомъ.

Молитва князя была прервана на этотъ разъ голосомъ его дочери.

-- Папа, можно къ тебѣ? -- постучалась она.

Еще съ глазами, влажными отъ слезъ, поспѣ шно вытертыхъ надушеннымъ платкомъ, онъ поднялся съ колѣ нъ и отворилъ двери.

-- Можно, моя радость. Тебѣ всегда можно.

Весело и шумно, на этотъ разъ даже съ особеннымъ оживленіемъ, ворвалась Людмила Сергѣ евна въ комнату отца.

-- Папа! Знаешь, что говоритъ кучеръ?

-- Ну?

-- Онъ говоритъ, не быть бы мнѣ въ живыхъ, еслибъ не тотъ крестьянинъ, который -- помнишь? -- схватилъ лошадей.

-- Конечно, дитя мое, этотъ человѣ къ сдѣ лалъ намъ величайшую услугу. Но все-таки онъ -- только орудіе божіе; и что именно случилось бы безъ него -- вѣ даетъ одинъ Господь.

Князь, еще весь подъ вліяніемъ своей прерванной молитвы, глубоко вздохнулъ, мысленно творя крестное знаменіе.

-- Нѣ тъ, папа, кучеръ говоритъ, что Самсонъ, -- нашъ лѣ вый дышловой, -- очень смирная лошадь; но ужъ за то, если иной разъ испугается, удержать его нѣ тъ возможности. Не будь того крестьянина, мнѣ навѣ рное размозжили бы голову объ какой-нибудь пень или дерево, право.

Князь даже закрылъ глаза рукою.

-- Боже сохрани! И зачѣ мъ вспоминать объ этомъ, когда уже все прошло и кончено...

Убромскій съ невольной дрожью подумалъ: " размозженная голова... кровь... пробитый черепъ!.. И все это, пожалуй, по моей же винѣ; пришлось бы упрекать себя же... Господи, какой ужасъ! "

Но княжна, все съ тѣ мъ же одушевленіемъ, съ тѣ мъ же блескомъ въ глазахъ -- вѣ дь минувшая опасность была такимъ интереснымъ обстоятельствомъ! -- продолжала толковать свое.

-- Кучеръ даже удивляется, папа, какъ это крестьянину удалось схватить лошадей, какъ его самого не подтоптали подъ копыта и не избили въ прахъ... Мнѣ бы хотѣ лось отыскать этого крестьянина и поблагодарить его.

-- Да, да, конечно, ему надо заплатить! -- живо согласился внизъ: -- хорошо заплатить, обезпечить на всю жизнь, дать больше, чѣ мъ онъ мечтаетъ... А, впрочемъ, искать его не безпокойся: повѣ рь, онъ самъ явится.

-- Почему, папа?

-- Какое ты еще дитя, Мила! -- погладилъ онъ ее по головѣ. -- Подумай сама: человѣ къ этотъ знаетъ, что онъ оказалъ намъ огромную услугу, знаетъ, что я могу и конечно захочу наградить его щедро... И неужто онъ пропуститъ подобный случай? Это было бы ужъ слишкомъ удивительно! Не рыцарь же онъ, переодѣ тый въ лапти и сѣ рую свиту.

Князь даже улыбнулся.

Но послѣ приключенія въ лѣ су прошло болѣ е недѣ ли, а крестьянинъ, успѣ вшій остановить лошадей, не являлся въ Краснополье (такъ прозывалась великолѣ пная усадьба князей Убромскихъ): точно онъ въ воду канулъ.

III.

Вечерѣ ло.

Солнце, близкое въ закату, выглянувъ изъ-за небольшой тучки, еще разъ озарило своимъ послѣ днимъ розоватымъ свѣ томъ и яркую зелень озимей, и черныя поля свѣ жевспаханной яри, и сотню березъ (неизмѣ нный пріютъ неизмѣ нно суетливыхъ и крикливыхъ грачей), которыя словно сторожили въѣ здъ въ небогатое село Богодухово.

Но это было прощальной улыбкой дня.

Почти тотчасъ затѣ мъ румяный блескъ началъ сбѣ гать съ полей. Разомъ потускнѣ ла и нахмурилась синеватая озимь. Тѣ нь пошла рости все выше, выше... Вотъ ужъ она добралась почти до самыхъ верхушекъ березъ, вотъ погасъ вдали глубоченскій мѣ ловой холмъ -- и вмѣ стѣ съ этимъ вдругъ помутнѣ лъ воздухъ, исчезли всѣ яркіе тоны красокъ... Только крестъ богодуховской колокольни еще горѣ лъ яркой звѣ здочкой надъ мирными полями, да западная половина неба, разцвѣ тившись въ золото, янтарь и карминъ, повела свой молчаливый хороводъ быстро мѣ няющихся огней, блесковъ и тѣ ней.

Въ этотъ вечерній часъ, по узенькой полевой дорожкѣ пробирались къ селу Богодухову три крестьянскія сохи, запряженныя лохматыми лошаденками; а слѣ домъ шли двое крестьянъ, да крестьянскій же мальчикъ лѣ тъ тринадцати на видъ.

Первый изъ пѣ шеходовъ -- рыжій, съ лохматой бородой, вздернутымъ носомъ, съ живыми и вороватыми глазами -- былъ одѣ тъ въ такія невообразимыя лохмотья, что даже человѣ ку, привычному къ сельской бѣ днотѣ, его костюмъ, конечно, бросился бы въ глаза. Это, впрочемъ, нисколько не мѣ шало рыжему " дядѣ Кукишу" {Въ святцахъ: Кукша. } находиться въ самомъ пріятномъ настроеніи духа, по крайней мѣ рѣ судя по его веселому лицу и неистощимой болтливости.

За то товарищъ " дяди Кукиша" -- степенный и задумчивый мужикъ лѣ тъ тридцати пяти на видъ, солидно одѣ тый по крестьянски, -- очевидно съ трудомъ волочилъ ноги, а на всѣ рѣ чи болтливаго спутника отзывался почти только полусловами.

-- Что, братъ, Алеха, али тебѣ опять неможется? -- спросилъ наконецъ рыжій Кукишъ.

-- Разломило. Такъ-то-ли разломило -- мочи нѣ тъ! Ну, да еще благодарить Бога, что противъ прежняго все-таки быдто полегчало: работаю вотъ, цѣ льный день пахалъ. А то вѣ дь и не чаялъ съ ярью управиться. Выйдешь, выйдешь это въ поле, возьмешься за соху, пройдешь двѣ -три борозды -- шабашъ! Ровно вотъ кто у тебя весь духъ отыметъ. Ахъ, ты-жъ Господи! Въ самый, то-ись, сѣ въ -- на-ко-сь, -- вонъ какая бѣ да стряслась.

-- Угораздило тебя ловко!

-- Дышломъ, провалиться ему на семъ мѣ стѣ! Спервоначалу, значитъ, садануло меня, братецъ ты мой въ брюхо; да вѣ дь такъ-ли двинуло, что ажъ въ глазахъ помутилось. Ну, между прочимъ ничего. А вотъ послѣ -то, когда къ дереву очинно крѣ пко прижмало -- тутъ вышла самая погибель: какъ заняло духъ, даже и поселева дыхать не могу; нѣ ту легости въ груди, хошь ты что! Восемь дёнъ не работалъ, въ экую пору, вотъ она какова оказія. А у меня, самъ знаешь, всей подсобы -- одинъ мальчонка. Что съ него взять?

Алексѣ й кивнулъ головой на опередившаго ихъ мальчика.

-- Все-таки я на твоемъ мѣ стѣ къ этому самому князю пошелъ бы. Такъ, молъ, и такъ, ваше высокое сіятельство! Черезъ усердіе пострадалъ, и должонъ свово хлѣ ба рѣ шиться. Отъ лошадей вашего здоровья. Убитъ. Явите божескую милость!

Алексѣ й махнулъ рукой.

-- Не пойду. Ништо я самъ не загадывалъ идти? И жена посылала, и добрые люди присовѣ товали... Да нѣ тъ, не пойду! Тамошніе порядки извѣ стные; къ самому не допустятъ, а ужъ холопишки эти... Ну!

-- Для-че не допустятъ? Пострадалъ. Може и того... награда какая выйдетъ. Попытка -- не пытка, а спросъ -- не бѣ да. Такъ старые люди говаривали.

-- Провались она, эта награда. Ну, выкинетъ онъ мнѣ рублевку, дѣ ло статочное... Оно конечно, кто говоритъ: можно лишней копѣ йкой попользоваться... Но, между прочимъ, жили мы, благодарить Бога, безъ этой самой рублевая доселева -- проживемъ, Богъ дастъ, и на предбудущее время.

-- Такъ-то такъ. Только вѣ дь, братецъ ты мой, я рублевка -- не грибъ, въ лѣ су не выскочитъ. А на милость образца нѣ тъ: ну, какъ онъ тебѣ... вдругъ... трюшницу отвалитъ)?

-- Трюшницу! Вона! Выпалилъ тоже!.. Извѣ стно, сказать не жаль, сказать все можно.

-- Нѣ тъ, да ты что думаешь? А какъ же бочарскому Митяю посчастило? Вѣ дь вотъ живой человѣ къ, у всѣ хъ на глазахъ.

-- Что посчастило?

-- На счетъ Сухаревой барыни.

-- А что съ барыней?

-- Да нѣ шь ты не слыхалъ?

-- Нѣ. Скудова-жъ мнѣ слыхать? Я и Миняя нонича не стрѣ валъ нигдѣ съ самаго съ Успенья.

-- Вона! -- словно обрадовался дядя Кукишъ, и разсказалъ цѣ лую исторію спасенія Сухаревой барыни, вылетѣ вшей изъ саней. Барыня, оказалось, наградила Митяя на мѣ стѣ " синюхой".

-- Слышь, подъ Бочарами. Знаешь, гдѣ двѣ ракитки стоятъ? Ну, такъ вотъ въ этомъ самомъ, мѣ стѣ. Врюхались такъ чудесно, что ни взадъ, ни впередъ. Кучеръ бился, бился, видитъ -- шабашъ! ничего не подѣ лалъ. А тутъ сичасъ на этотъ грѣ хъ, откуда ни случись -- Митяй. Кучеръ его покликалъ; потому, извѣ стно, чужой душѣ обрадовался: что-жъ ёнъ одинъ подѣ лаетъ? Вотъ они сичасъ, честь честью, барыню съ барышней изъ саней ввволокли, и представили ихъ на сухое мѣ сто; постромка лопнула -- подвязали ее овять же; сани вытащили въ лучшемъ видѣ... И сичасъ Митяй шапку въ руки. -- " Извольте, говоритъ, сударыня, садиться; пріятнаго вамъ желаю пути! " А барыня, какъ бы ты думалъ? -- " спасибо, молъ, добрый человѣ къ! " Сичасъ въ карманъ, да Митяю-то синюху.

-- Синюхой!? Врешь!? -- усомнился Алексѣ й.

-- Провалиться мнѣ на семъ мѣ стѣ! Да что мнѣ врать? Спроси, кого хочешь, изъ ихнихъ бочарскихъ: всякій тебѣ скажетъ.

Алексѣ й даже руками развелъ.

Но послѣ нѣ котораго раздумья, Алексѣ й махнулъ рукой съ новой рѣ шимостью.

-- Богъ съ ними, не пойду! Только сраму тамъ напримаешься отъ холопишковъ этихъ проклятыхъ. Ёнъ, може, по своему большому званію, даже говорить со мной не захочетъ, не токма-что другое прочее. А то вдругъ -- синюха! Какъ-же! Разѣ вай ротъ пошире: неравно влетитъ.

Дядя Кукишъ счелъ за лучшее перемѣ нить разговоръ.

-- Ты колько-нибудь землицы ужъ снялъ подъ озимь, асъ?

-- Снялъ десятину у глубоченскаго управителя.

-- Гдѣ?

-- Въ копаномъ болотѣ.

-- Значитъ, красненькую отвалилъ?

Алексѣ й молча кивнулъ головой.

-- Чево-жъ ты отъ міра отбиваешься? Бралъ бы за одно у старшины въ Мокрецахъ.

-- А мнѣ пошто? Нѣ тъ за мной подати стоять? Благодарить Бога, еще николи самъ себя до этого не допускалъ.

Дядя Кукишъ тяжело вздохнулъ.

-- Это точно, что воля твоя вольная, вся передъ тобой, -- протянулъ онъ, почесывая затылокъ. -- Куды захотѣ лъ, туды и пойдешь.

-- Коли-бъ иные прочіе поменьше этой самой водки проклятой локали, была бы и у нихъ воля вольная, -- сердито замѣ тилъ Алексѣ й. -- Никто бы не отнялъ. А теперича не то что волю, скоро и хрестъ съ шеи пропьемъ; душу свою крестьянскую за полштофа заложимъ...

Въ это время сохи повернули въ околицу села Богодухова, и передъ нашими путниками стала по немногу открываться длинная деревенская улица, обставленная невзрачными домишками крестьянъ.

Вдругъ сынъ Алексѣ я -- мальчикъ, значительно опередившій обоихъ крестьянъ -- крикнулъ во весь голосъ:

-- Тятька! Глянь-ка, передъ нашимъ дворомъ народъ собрался, и какая-то господская запряжка стоитъ.

-- Ну?

-- Вѣ рно!

Дядя Кукишъ поспѣ шилъ къ мальчику.

-- Алеха!

-- Чево?

-- Да вѣ дь это княжьи лошади, съ Краснополья, провалиться мнѣ на семъ мѣ стѣ!

IV.

Княжна Убромская вмѣ стѣ со своей компаньонкой, миссъ Чёрчъ, уже около часа пробыла въ селѣ Богодуховѣ, у Алексѣ я Иванова Щастнева, поджидая его возвращенія съ полевыхъ работъ. Она терпѣ ливо расположилась на низенькой деревянной скамьѣ, прямо на улицѣ, передъ избою Щастнева, и завела долгую бесѣ ду съ его женой, выспрашивая, давно ли она замужемъ, сколько имѣ етъ дѣ тей, какъ ей живется, и т. п. " Алехина хозяйка" -- рослая и здоровая баба лѣ тъ тридцати-трехъ, извѣ стная на селѣ также подъ именемъ " рябой Катюхи" -- правда, не разъ порывалась " спосылать за своимъ мужикомъ старшенькаго мальченку", но княжна этого не допустила, объяснивъ, что спѣ шить ей некуда к что она даже рада случаю " получше познакомиться съ семьей Алексѣ я Ивановича".

Между тѣ мъ со всѣ хъ концовъ села стали подходить любопытные, и мало-по-малу обступили пріѣ зжихъ довольно многолюднымъ кружкомъ, но сначала на почтительномъ разстояніи к весьма молчаливо. Однако, вслушавшись въ ласковую бесѣ ду княжны съ Катюхой, нѣ которые позволили себѣ, какъ бы вскользь и съ должной опаской, вставить два-три короткія замѣ чанія. А когда сдѣ лалось очевиднымъ, что " барышня" не только не " гнѣ влива", но даже на эти стороннія замѣ чанія очень охотно отзывается -- кружокъ быстро съузился, и началась общая бесѣ да самаго оживленнаго характера.

При этомъ выяснилось, что Алексѣ й Ивановъ -- " мужикъ настоящій, степенный мужикъ -- работникъ, надо прямо сказать; ну, и зелья этого самаго, прости Господи, не потребляетъ, человѣ къ совсѣ мъ, какъ есь, не питущій, потому -- зарокъ далъ". Выяснилось даже, что Алексѣ й Ивановъ -- хозяинъ, сравнительно достаточный: " Житель, одно слово! Много ли еще у насъ такихъ-то? Двѣ лошади, корова, овецъ девять штукъ, подсвинокъ... Ну, вѣ стимо, совсѣ мъ чтобы безъ недостатковъ прожить никакъ не возможно, потому -- дѣ ло мужицкое; тоже вѣ дь на всякъ день одного чистаго хлѣ ба не напасешься: поѣ шь когда и со жмышкомъ, а не то и вовсе съ мякиной... Земельки мало, вотъ оно, наше горе крестьянское!.. Все-жъ таки между прочимъ Алексѣ й Ивановъ, не въ примѣ ръ другимъ, податя справляетъ въ лучшемъ видѣ; ужъ отъ него старшина не поживится, это шалитъ".

Доложили, разумѣ ется, Людмилѣ Сергѣ евнѣ и о томъ, что удержавъ ея лошадей, " Алеха дюжо убился, восемь день въ полѣ не работалъ, и даже сичасъ очинно кряхтитъ".

Къ этому послѣ днему сообщенію княжна отнеслась съ видимымъ участіемъ. Она тотчасъ начала разспрашивать и что, и какъ зашибъ Алексѣ й Ивановичъ; но удовлетворительныхъ разъясненій добиться не могла, такъ какъ даже рябая Катюха только и знала, что мужъ ея " все больше на грудь жалится, въ родѣ какъ удушье у ево".

-- Почему же онъ не пріѣ халъ или не прислалъ кого-нибудь къ намъ, въ Краснополье? -- спросила Людмила Сергѣ евна. -- Можетъ быть, мы давно бы ему помогли: съ докторомъ бы посовѣ товался, лекарство бы дали... все-таки лучше.

-- То-то вотъ глупость наша мужицкая: не посмѣ лъ, -- возразила Катюха, -- Я таки грѣ шнымъ дѣ ломъ ему наказывала: надыть, молъ, сходить, Иванычъ, безпремѣ нно сходить поклониться ево сіятельству, не умилился бы онъ надъ нами; ну, и добрые люди тоже совѣ товали. А онъ все нѣ тъ да нѣ тъ... такъ и осталось.

-- Почему же нѣ тъ-то?

-- Не похотѣ лъ. Тамъ, говоритъ, до барина не допустятъ. Катюха вдругъ оборвалась, и даже ротъ зажала рукой.

-- Вы ужъ меня простите, если я вамъ по глупости, може, слово какое непріятное сказала, -- поклонилась она чуть не до земли. -- То-то мы дуры, бабы деревенскія, дуры какъ есть. Нѣ шь мы что смыслимъ? Болтаемъ зря, ровно сороки... Ужъ вы простите, ради Бога!

-- Что вы, что вы, Катерина Захаровна! Зачѣ мъ это? -- сконфузилась княжна. -- Мнѣ напротивъ очень пріятно говорить съ вами...

-- Ну, ужъ гдѣ, чай!

Въ эту минуту это-то изъ толпы крикнулъ: " гляди! Вона и самъ Алеха идетъ".

Катюха живо бросилась къ мужу на-встрѣ чу.

-- Барышня пріѣ хала изъ Краснополья! -- объяснила она ему торопливо, но полушопотомъ. -- Сидитъ возлѣ насъ, почитай, цѣ лый часъ: тебя ждетъ. Иди скорѣ е!

Алексѣ й Ивановъ очень засуетился.

-- Чево такое, Господи помилуй! -- проговорилъ онъ въ смущеніи, и быстро зашагалъ впередъ.

Людмила Сергѣ евна съ своей стороны не усидѣ ла на скамьѣ. Поспѣ шно бросивъ нѣ сколько словъ миссъ Чёрчъ, она двинулась по улицѣ, храбро взметая своими маленькими ножками цѣ лое облачко черной пыли.

Толпа любопытныхъ повалила за ней.

Увидѣ въ княжну, Алеха еще издали снялъ свою оборванную шапку, умѣ рилъ шагъ и понурилъ голову; а затѣ мъ, не доходя шаговъ десять, вдругъ остановился середи улицы, молча и очень смущенный.

Но княжна, съ обычной своей живостью, тотчасъ подступила къ нему вплотную.

-- Алексѣ й Иванычъ, -- заговорила она горячо. -- Я пріѣ хала благодарить васъ...

И она поклонилась по-русски.

-- Вы спасли мнѣ жизнь. Я только сейчасъ узнала, что при этомъ вы даже сами пострадали, гораздо больше меня... Я, разумѣ ется, понимаю, что за такую услугу нельзя заплатить деньгами, что я должна всю жизнь молиться за васъ -- и я буду молиться, повѣ рьте!.. Но все-таки отецъ мой желалъ бы знать, не можетъ ли онъ исполнить какое-нибудь ваше желаніе? Онъ будетъ счастливъ, если ему придется хоть чѣ мъ-нибудь поблагодарить васъ.

Алеха -- человѣ къ смирный и даже застѣ нчивый -- до того былъ смущенъ и поклономъ, и обращеніемъ къ нему, какъ къ " Алексѣ ю Иванычу", наконецъ, вообще всѣ мъ тономъ рѣ чей княжны, ея обѣ щаніемъ молиться цѣ лую жизнь -- молиться за него, Алеху! -- все это было такъ неожиданно и невозможно, такъ походило на какую-то странную сказку, что, совершенно растерянный, онъ даже не покушался отвѣ тить что-либо словами, а только молча отвѣ шивалъ усердные поклоны, одинъ за другимъ.

-- Алексѣ й Иванычъ! -- настойчиво повторила княжна. -- Я пріѣ хала къ вамъ съ чистымъ сердцемъ, чтобы поблагодарить васъ, моего спасителя, отъ всей души, чтобы поклониться вамъ, какъ второму отцу...

Она опять отвѣ сила поклонъ. Алексѣ й же вдругъ вздрогнулъ, точно раненый, и быстрымъ движеніемъ вскинулъ свою опущенную голову.

-- Вы спасли меня, рискуя своей собственной жизнью, -- съ волненіемъ продолжала Людмила Сергѣ евна: -- послѣ отца я вамъ обязана больше всѣ хъ на свѣ тѣ...

Вдругъ Людмила Сергѣ евна невольнымъ движеніемъ отшатнулась назадъ: Алеха съ громкимъ не то стономъ, не то рыданіемъ рухнулъ передъ ней на колѣ ни.

-- Матушка-барышня! Ваше сіятельство! -- воскликнулъ онъ дрожащимъ голосомъ. -- Ничего мнѣ не надо, видитъ Богъ! На такомъ вашемъ ласковомъ словѣ... что вы, то ись, не погнушались... не то что деньги -- а прикажите мнѣ сейчасъ умереть!

Княжна очень смутилась.

-- Что вы, что вы, Алексѣ й Иванычъ! -- говорила она испуганно. -- Встаньте, ради Бога!

-- Не встану! Буду, какъ песъ, въ ногахъ валяться. Нѣ што я не чувствую? Вѣ дь это какое мнѣ было отъ васъ слово? Замѣ сто второго отца! Даромъ, значить, что сѣ ръ -- не погнушались... Православные! Должонъ я это понимать? Должонъ я, то ись...

Алексѣ й только рукой махнулъ, не находя словъ, чтобы достойно. выразитъ свое чувство.

-- Вѣ рно, вѣ рно, Алексѣ й Ивановъ! правильно! -- завопили въ толпѣ, гдѣ общее возбужденіе тоже росло съ необыкновенной быстротой.

Многіе уже крестились.

Какая-то пожилая женщина вдругъ вырвалась впередъ, припала къ ногамъ княжны, и прежде, чѣ мъ та успѣ ла опомниться, благоговѣ йно приложилась губами къ носку ея запыленной ботинки.

Людмила Сергѣ евна была до того поражена всей этой неожиданной сценой, что, не умѣ я ни сказать, ни сдѣ лать что-нибудь въ отвѣ тъ на возгласы и благословенія, только расплакалась горячими слезами.

За то эти слезы возымѣ ли самое рѣ шительное дѣ йствіе: мгновенно толпа затихла и разступилась; Алексѣ й вскочилъ ни ноги съ испуганнымъ видомъ.

-- Буде вамъ, ошалѣ лые! Куды лѣ зешь, Микифоръ? Не видите рази: барышню мы растревожили. Эхъ, дуроломы, право!

Такія увѣ щанія и упреки посыпались въ смущенной толпѣ.

-- Добрые люди! -- воскликнула Людмила Сергѣ евна. -- Ради Бога, простите меня! Простите мои слезы!.. Я не знала... я не умѣ ю выразить все, что теперь вдругъ...

Она дѣ йствительно не умѣ ла выразить, и замолкла съ новыми слезами.

12 3 4 5 6 7 8 Следующая ⇒