Ѳ. Ромеръ. 4 страница

Алексѣ й Ивановичъ вполнѣ соглашался.

О. Михаилъ указалъ ему даже самый простой и легкій путь къ немедленному осуществленію своихъ правъ: а именно онъ совѣ товалъ, пользуясь тѣ мъ, что Писарекъ пашетъ въ Мокрецахъ подъ гречиху, тотчасъ подать прошеніе мѣ стному мировому судьѣ о возстановленіи его, Щастнева, владѣ нія, нарушеннаго Писарьюмъ.

Наконецъ, самое прошеніе о. Михаилъ вызвался написать и написалъ тутъ же, безъ всякаго отлагательства; такъ что, уходя отъ священника, Алексѣ й Ивановичъ уже несъ аккуратно сложенную бумагу съ собою, тщательно увязавъ ее въ какую-то женину тряпицу.

Послѣ этого можно ли было еще сомнѣ ваться въ смыслѣ окончательнаго рѣ шенія Щастневыхъ? Конечно, они безъ всякаго раздумья положили: предложенія Писарька отклонить, и тотчасъ же начать противъ него рѣ шительныя непріязненныя дѣ йствія.

-- Ишь, кабанъ пестрый, какъ было хотѣ лъ объѣ хать! -- замѣ тила про него Катерина Захаровна даже совсѣ мъ успокоеннымъ тономъ.

На другой день Алексѣ й Ивановичъ всталъ еще до солнца, и исполнивъ по дому разныя мелочныя надобности, отправила въ путь " къ мировому". Онъ очень спѣ шилъ, потому что или приходилось не близко: мѣ стный судья уѣ халъ куда-то въ отпускъ, за него исправлялъ должность мировой судья городского участка, а отъ Богодухова до уѣ зднаго города считалось верстъ восемнадцать. Единственную же свою лошадь Алексѣ й Ивановича отправилъ въ поле на пахоту. Да еслибъ она и была свободна, едва ли онъ воспользовался бы ея услугами: какъ человѣ къ весьма " хозяйственный", онъ берегъ свою " животину" пуще всего, и никогда не запрягалъ ее " безъ надобности".

Было раннее утро, когда Алексѣ й Ивановичъ шагалъ по пыль вой дорожкѣ, пролегавшей черезъ Мокрецы, между двумя стѣ нами густой, сине-зеленой ржи, которая только-что начинай зацвѣ тать. Невысокій туманъ еще покрывалъ поля, тихо волнуясь надъ ними своей непроницаемой пеленой мутно-молочнаго цвѣ та. Но совершенно чистое небо уже было залито потоками солнечныхъ лучей, видимыхъ даже сквозь дымку тумана; въ высотѣ уже звенѣ ли пѣ сни жаворонковъ; уже начинали трещать, жужжать и суетиться милліарды насѣ комыхъ. Все предвѣ щало погожій, чудесный день. И въ самомъ дѣ лѣ, вдругъ густая масса тумана какъ-то вся заколебалась, что-то въ ней заклубилось, завилось, заволновалось; кое-гдѣ образовались разрывы и яркіе просвѣ ты; еще минута, двѣ, и вотъ -- словно невидимою силой разомъ отдернутъ былъ громаднѣ йшій занавѣ съ -- солнце брызнуло своимъ ослѣ пительнымъ свѣ томъ на все вокругъ, и мгновенно выявилась широкая панорама окрестностей: загорѣ лся крестъ Песоченской церкви; засверкала странная Мѣ ловая гора бѣ лыми боками своихъ огромныхъ овраговъ, окаймленныхъ чернолѣ сьемъ; зазолотилось облако пыли, не вдалекѣ поднятое пестрымъ стадомъ, которое съ веселымъ мычаньемъ бѣ жало на пастьбу. Вся даль съ ея холмами, селами, полями и перелѣ сками была залита сплошнымъ моремъ горячаго свѣ та; и только вблизи, вокругъ Алексѣ я Ивановича, солнце разсыпалось отдѣ льными блестками растопленнаго золота, которыя сквозили, прыгали и мелькали среди высокихъ стеблей роскошнѣ йшей ржи.

Однако, у Щастнева не было ни глазъ, ни вниманія для красивой картины, такъ просторно и ярко развернувшейся передъ нимъ: онъ весь, всѣ ми своими чувствами, всѣ мъ своимъ помышленіемъ ушелъ въ восторженное созерцаніе богатой нивы, которая волновалась вокругъ него. И не причудливою игрою золотыхъ блестокъ, не быстро бѣ гущими волнами сѣ ро-зеленой тѣ ни любовался онъ, вглядываясь въ высокія стѣ ны ржи, гдѣ каждый кустъ чуть не десяткомъ сочныхъ стеблей росъ изъ одного могучаго корня; нѣ тъ, его волновало нѣ что иное.

-- " Господи! -- думалъ онъ. -- Ржица-то, ржица! Вѣ рныхъ восемнадцать копенъ будетъ. Вотъ благодать Божія! Вотъ земелька!.. А еще этотъ прохвостъ за двѣ тысячи оттягать хотѣ лъ. За двадцать не отдамъ. Пусть меня лучше живого четвертуютъ. Не отдамъ, покеля живъ.

Легкій, но очень близкій стукъ колесъ заставилъ Щастнева очнуться. Онъ быстро поднялъ голову, и почти носъ къ носу столкнулся съ " прохвостомъ", о которомъ только-что думалъ.

Николай Ѳ адѣ евичъ, сидя на бѣ говыхъ дрожкахъ, самой маленькой рысцой, въ притруску, объѣ зжалъ поле. Встрѣ тивъ Щастнева, онъ тотчасъ остановилъ свою раскормленную лошадь.

-- Алексѣ й Ивановичъ! Другъ-пріятель! Ты куда бредешь?

-- Въ городъ.

-- А по што?

Щастневъ, на минуту смущенный нечаянной встрѣ чей, по: чувствовалъ въ себѣ новый приливъ геройства.

-- Къ мировому! -- отвѣ тилъ онъ, твердо глядя въ глаза своему противнику.

-- Во какъ! А зачѣ мъ бы это?

Улыбающееся лицо Писарька стало хмуриться.

-- На тебя жалиться, Миволай Ѳ атѣ ичъ, на счетъ, значитъ, завладѣ нія.

-- Те-е-екь... Ну, что-жъ, помогай Богъ. А на меня ужъ, братецъ, таперича не гнѣ вись, холи ежели что-нибудь... По чести не хотѣ лъ -- значитъ, самъ на себя и плачься.

Николай Ѳ адѣ евичъ вдругъ сильно стегнулъ свою лошадь, и укатилъ, не дожидаясь возраженій, прежде чѣ мъ Щастневъ успѣ лъ открыть ротъ.

Крестьянинъ долго стоялъ на одномъ мѣ стѣ. Рѣ шимость Писарька, явно уклонившагося отъ всякихъ дальнѣ йшихъ переговоровъ, подѣ йствовала на него крайне непріятно и заронила въ душу новыя сомнѣ нія. Однако, жребій былъ брошенъ. Еще разъ посмотрѣ въ на восемнадцатикопенную рожь, Алексѣ й Ивановичъ глубоко вздохнулъ и пошелъ дальше, на встрѣ чу своей судьбѣ.

Въ городѣ ожидала его удача. " Мировой" не только принялъ прошеніе, но, подъ добрую минуту, даже прочелъ купчую Щастнева, объявилъ ее совершенно правильной, а про притязанія Писарька отозвался съ рѣ зкостью эксъ-военнаго человѣ ка: " должно быть, старый чортъ съ ума сошелъ".

-- Не бойся! -- обнадежилъ онъ крестьянина, хлопнувъ его по плечу рукою. -- Защитимъ тебя отъ всякихъ писарей и писарьковъ. Твое твоимъ и будетъ.

Послѣ днія сомнѣ нія Щастнева разсѣ ялись дымомъ. Чего еще было желать!

XI.

Однако, Алексѣ ю Ивановичу пришлось долгонько ожидать судебнаго рѣ шенія.

Дѣ ло въ томъ, что городское его высокородіе, согласившись " по-товарищески" взять на себя другой участокъ, пока деревенское высокородіе будетъ отсутствовать -- признавало актомъ великой снисходительности съ своей стороны благосклонные пріемъ и помѣ тку всякаго рода прошеній, апелляцій, актовъ, казенныхъ бумагъ и пакетовъ, которые поступали къ нему по " чужому" участку. Но затѣ мъ " вся эта канцелярщина" просто сваливалась въ кучу, впредь до прибытія " настоящаго" мирового судьи. Городскому его высокородію не приходило и въ голову назначить какое-либо засѣ даніе по дѣ ламъ " чужого" участка. А тѣ мъ немногимъ просителямъ, которые рѣ шались настаивать на необходимости скорѣ йшаго разсмотрѣ нія ихъ споровъ, онъ только отвѣ чалъ, пожимая плечами: " Но какъ же вы не понимаете? Вѣ дь я временно -- слышите? -- временно взялъ на себя участокъ Александра Васильевича, просто изъ одной любез пости. -- Понимаете вы это? Просто изъ одной любезности -- и больше ничего. Пріѣ детъ Александръ Васильевичъ, и разберетъ всѣ дѣ ла. А я-то тутъ при чемъ же? " Онъ еще разъ пожималъ плечами и удалялся въ свой кабинетъ, нѣ сколько оскорбленный требовательностью упрямыхъ просителей.

Такимъ образомъ дѣ ло Щастнева пролежало " безъ движенія" поболѣ е мѣ сяца.

Между тѣ мъ, положеніе Алексѣ я Ивановича было далеко не изъ пріятныхъ, и съ каждымъ днемъ становилось все хуже. Николай Ѳ адѣ евичъ Писарекъ, ради извѣ стныхъ ему причинъ и цѣ лей, съ особеннымъ искусствомъ умѣ лъ возстановить противъ Щастневыхъ все населеніе села Богодухова. Выходило какъ-то такъ, что пріобрѣ теніе Мокрецовъ Алексѣ емъ Ивановичемъ стало поперегъ дороги всѣ мъ богодуховцамъ, непосредственно и очень чувствительно задѣ вая ихъ интересы. То какой-нибудь Иванъ Селифонтовъ, снявъ у Писарька двѣ десятины подъ посѣ въ за весьма выгодную цѣ ну, только благодаря притязаніямъ Щастнева не могъ продлить аренду на всѣ три года; то " Пётра" Большовъ не рѣ шался удобрить нанятый коноплянникъ, и терпѣ лъ убытки, потому что " кто его знаетъ? Таперича навозъ загатишь -- а еще кому достанется сѣ ять? " То Фролъ Лазаревъ дрожалъ за судьбу своихъ покосовъ: по уговору съ Писарькомъ, онъ раскосилъ и расчистилъ кустарникъ въ Машкиномъ Болотцѣ, а также провелъ тамъ канаву, съ тѣ мъ, чтобы три года косить исполу; " между прочимъ, таперича либо скесишь, либо нѣ тъ". Самъ Щастневъ, и въ особенности Катерина Захаровна не могли безучастно относиться къ дѣ йствіямъ Писарька, который началъ раздавать землю въ Мокрецахъ подъ посѣ въ разнымъ богодуховцевь, причемъ раздавалъ ее усиленно и крайне дешево, но забиралъ впередъ болѣ е половины денегъ. Это была именно та система раздачи, о которой на первое время мечтали сами супруги Щастневы. Они, конечно, бросились къ нанимателямъ съ предостереженіями, они рѣ шительно и впередъ заявляли каждому заинтересованному лицу, что никакихъ сдѣ локъ Писарька не признаютъ, счетовъ съ нимъ имѣ ть не желаютъ, а просто воспользуются своей землею, кѣ мъ бы она ни была засѣ яна. Арендаторы, выгодно снявшіе поле у Писарька и уплатившіе впередъ немалую сумму денегъ, разумѣ ется, приходили въ остервенѣ ніе отъ подобныхъ угрозъ, завязывалась неистовая ругань, а иногда даже и взаимное " оскорбленіе дѣ йствіемъ". Понятно, что за полтора мѣ сяца такихъ отношеній и столкновеній все село вооружилось противъ Щастневыхъ, тѣ мъ болѣ е, что Писарекъ умѣ лъ необыкновенно искусно подливать масло въ огонь.

Наконецъ въ послѣ днихъ числахъ іюля мѣ сяца Алексѣ й Ивановичъ получилъ повѣ стку, изъ которой явствовало, что мировой судья 2-го участка приглашаетъ его явиться въ камеру свою, состоящую въ селѣ Бѣ лыя Глины, третьяго августа тысяча восемь сотъ такого-то года.

Широкимъ крестомъ перекрестился Алексѣ й Ивановичъ. Еще бы! Наконецъ-то развяжется вся эта " канитель", прекратится небывалая скудость въ домѣ, и замолкнутъ разные Иваны, Петры, Фролы, позволяющіе себѣ то самыя язвительныя насмѣ шки, то площадную брань и угрозы.

" Погоди, дай только управиться, -- мечталъ Алексѣ й Ивановичъ, -- еще прикусятъ язычокъ, еще покланяются мнѣ въ ноги! Погоди! "

Что же касается Катерины Захаровны, то она ужъ рѣ шительно носилась съ планами самой безпощадной мести всѣ мъ своимъ новымъ ворогамъ и завистникамъ; ни о комъ изъ нихъ она даже не могла хладнокровно вспомнить; а вслѣ дствіе постоянныхъ, и хотя упорныхъ, но не всегда удачныхъ стычекъ на улицѣ, она въ послѣ днее время почти не выходила со двора.

Третье августа приходилось въ воскресный день.

Алексѣ й Ивановичъ одѣ лся въ чистую рубаху, въ свою лучшую свиту и, съ не малымъ замираніемъ сердца, отправили въ село Бѣ лыя Глины.

Въ глубинѣ души своей онъ еще далеко не былъ увѣ ренъ въ благопріятномъ исходѣ дѣ ла. Во-первыхъ, судиться пришлось не у того " мирового", который такъ рѣ шительно призналъ неоспоримость его купчей. А во-вторыхъ, его очень смущала самоувѣ ренность Писарька, который не только не заводилъ болѣ е никакихъ съ нимъ переговоровъ, но и самую спорную землю раздавалъ на-право и на-лѣ во всѣ мъ желающимъ, точно не могло быть даже сомнѣ ній въ его правѣ распоряжаться ею по произволу. Для вѣ чно опасливаго крестьянина такое нахальство явилось просто непостижимымъ. " Вить, значитъ, надѣ ется же онъ на что да нибудь! " говорилъ себѣ Алексѣ й Ивановичъ... На арендаторовъ тоже отнюдь не дѣ йствовали ни его увѣ щанія, ни угрозы. Положимъ, они -- свой братъ, мужики: " чево они понимаютъ? " Имъ бы вотъ только землю " подешевле снять, а тамъ -- что будетъ! " Мало ли насъ, дураковъ, такъ-то надуваютъ? Въ лучшемъ видѣ! " Однако...

Однако, на душѣ у Алексѣ я Ивановича, когда онъ шагалъ по дорогѣ въ Бѣ лыя Глины, было очень и очень скверно.

Нѣ сколько утѣ шили его знакомые крестьяне изъ сосѣ дняго села, которые тоже пробирались " къ мировому" кучкою въ пять человѣ къ, и къ которыуѣ онъ присталъ на пути. Эти знакомцы горячо и наперерывъ расхваливали судью второго участка. " Будь спокоенъ! " говорили они Алексѣ ю Ивановичу: " коли твое дѣ ло правое, энтотъ ни за что не выдастъ. Онъ не то что на Писарька, а ни на кого, какъ есть, не поглядитъ -- было-бъ твое дѣ ло правое. Да! Судья, одно слово, Бога за него молить -- больше ничево! Опять же ни онъ тебя облаетъ, какъ другіе прочіе, ни онъ тобой погнушается, а либо поскучаетъ. Иной разъ сидитъ, сидитъ, сердешный, въ каморѣ -то своей -- все судитъ, все судить -- инда нашему-то брату тошно станетъ, животы подведетъ; а онъ -- ничево! Да еще что, братецъ ты мой, даже послѣ суда, ужъ онъ и цѣ пь съ себя скинетъ, домой бы ему идти -- глядь, а кто-нибудь изъ просителевъ, посмѣ лѣ е, значитъ, и подойдетъ къ ему -- такъ, значитъ, по своему дѣ лу. Ну, и что-жъ ты думаешь? Ничево, ей Богу, ничево! И послухаетъ, и разскажетъ все какъ быть слѣ дуетъ, тихо, истово. То-есть... одно слово -- праведны! судья, настоящій! "

Алексѣ! Ивановичъ запомнилъ мужицкія рѣ чи, и тутъ же рѣ шилъ про себя -- " въ случаѣ чево" -- переждать засѣ даніе суда, а затѣ мъ прямо " повалится мировому въ ноги": научи-де и защити насъ, темныхъ людей. " Може, онъ и въ самъ-дѣ лѣ умилится надо мной", соображалъ Щастневъ: " бываетъ"...

Путь до Бѣ лихъ Глинъ билъ не дальній: всего девять верстъ; а потому передъ нашими крестьянами скоро открылся и громадный дѣ довскій садъ " мирового", и его " хоромы" -- гордый каменный домъ, очень красиво построенный на холмѣ надъ обширными прудами.

-- Куда-жъ тутъ идти? -- спросилъ Алексѣ й Ивановичъ у свопъ бывалыхъ товарищей. -- Нѣ што прямо къ хоромамъ?

-- Зачѣ мъ? Камора-то вонъ она гдѣ.

И товарищи указали ему на новую небольшую постройку, поставленную нѣ сколько въ сторонѣ отъ остальной усадьбы.

-- Тута онъ и судитъ. А если окромя суда къ ему есть дѣ ло -- въ другое, значитъ, время: прошеніе ли подать, али такъ, спросить что-нибудь -- тогда, малый, прямо или въ ему въ хоромы: ничево, допущаетъ! Даже вотъ какъ: воли ежели онъ дома случится -- и ждать не нужно: сею минутою самъ въ тебѣ выйдетъ...

Мировой судья 2-го участка, Александръ Васильевичъ Щемлтевъ, принадлежалъ къ тому типу сельскихъ судей, который, къ сожалѣ нію, лишь очень рѣ дко, а въ послѣ днее время и все рѣ же, встрѣ чается въ нашихъ провинціальныхъ захолустьяхъ. Магистръ московскаго университета и человѣ къ совершенно независимый по средствамъ, даже относительно богатый (онъ не умѣ лъ проживать свои двадцать -- двадцать-пять тысячъ дохода), Александръ Васильевичъ моложе тридцати лѣ тъ отъ роду безвыѣ здно поселился въ своемъ наслѣ дственномъ помѣ стьѣ и горячо отдался всѣ мъ интересамъ сельской жизни, начиная отъ полевого хозяйства и кончая земской службой. Что побудило его отказаться и отъ настежь раскрытой передъ нимъ служебной карьеры (Онъ имѣ лъ хорошія связи), и отъ пріятной жизни богатаго человѣ ка въ большомъ городѣ, и, наконецъ, отъ близкаго общенія съ " умственными центрами? " Первые два вопроса очень удивляли и интртиговали его деревенскихъ сосѣ дей, послѣ дній -- его бывшихъ товарищей по университету.

Ни карманъ, ни честолюбіе не влекли его къ земской службѣ. Но въ такомъ случаѣ, что-же, кромѣ искренней преданности къ дѣ лу, могло побудить его ввить на себя совсѣ мъ не легкія обязанности мирового судьи? И въ самомъ дѣ лѣ Александръ Васильевичъ творилъ это свое дѣ ло просто, скромно, но съ великимъ усердіемъ. Правда, онъ не " священнодѣ йствовалъ" въ своей камерѣ, не поражалъ ни точностью соблюденія всѣ хъ формъ, ни серьезной величавостью своего вида. Напротивъ! Отъ своей публики тоже никакого " соблюденія формъ" не требовалъ: прехладнокровно позволялъ всѣ мъ высказываться, какъ они знаютъ; допускалъ самые горячіе споры тяжущихся, не прерывая ихъ ни единымъ словомъ; ивой разъ терпѣ ливо переносилъ даже вмѣ шательство постороннихъ дѣ лу лицъ изъ публики, лишь бы это вело въ раскрытію обстоятельствъ дѣ ла; читая рѣ шеніе, никогда не замѣ чалъ, если какой-нибудь новичокъ въ камерѣ позволялъ себѣ " выказать неуваженіе суду" -- то-есть, по просту не вставалъ съ мѣ ста. Однимъ словомъ Александръ Васильевичъ, по мнѣ нію нѣ которыхъ своихъ товарищей, допускалъ въ своей камерѣ " всевозможную распущенность", хотя -- сознавались они -- дѣ ло " понималъ до тонкости". Мы же рѣ шаемся утверждать, что даже нѣ которое пренебреженіе къ формѣ было не недостаткомъ, а очень существеннымъ достоинствомъ въ дѣ ятельности деревенскаго мирового судьи, какимъ былъ Александръ Васильевичъ.

XII.

Дѣ ло Щастнева разсматривалось въ числѣ самыхъ послѣ днихъ: Александръ Васильевичъ дѣ ла безъ свидѣ телей всегда откладывалъ на самый конецъ засѣ данія, стремясь поскорѣ е освободить большинство явившихся.

За то вся процедура разбирательства оказалась необыкновенно короткой.

-- Что вы имѣ ете возразить противъ иска? -- спросилъ судья Николая Ѳ адѣ кча.

-- Ничего. Пусть мой противникъ докажетъ свое право; а я пока буду молчать.

-- На чемъ вы основываете ваше право? -- обратился суди къ Щастневу.

-- Какъ это?...

-- Почему вы считаете, что Мокрецы ваши?

-- Помилуйте! У насъ купчая есть.

И Алексѣ й Ивановичъ, торопливо развернувъ грязный бумажный платокъ, подалъ судьѣ свой драгоцѣ нный документъ.

Суди бѣ гло просмотрѣ лъ его.

-- А вводный листъ у васъ есть?

-- Это что-жъ будетъ?..

-- Пріѣ зжалъ къ вамъ судебный приставъ? вводилъ васъ въ владѣ ніе?

-- Нѣ... нѣ тъ, не бывавъ.

-- Ну, такъ я вамъ долженъ объяснить, что мировой судья, когда дѣ ло идетъ о помѣ стьѣ -- землѣ или домѣ, все равно -- не имѣ етъ права разсматривать какіе-либо документы, кромѣ вводнаго лета. Купчую получите назадъ.

Алексѣ й Ивановичъ съ недоумѣ ніемъ принялъ изъ рукъ судьи бумагу и опять бережно завернулъ ее въ пестрый платокъ.

-- Стороны, не угодно ли вамъ помириться? -- предложилъ онъ.

-- Какъ это?..

-- Не желаю! -- твердо отвѣ тилъ Писарекъ.

Черезъ минуту судья объявилъ рѣ шеніе:

" Въ силу 1 п. 31 ст. уст. гр. суд. опредѣ ляю: настоящее дѣ ло признать мировымъ судебнымъ учрежденіямъ неподсуднымъ".

Алексѣ й Ивановичъ все съ тѣ мъ же совершеннымъ недоумѣ ніемъ продолжалъ стоять передъ судейскимъ столомъ; но какой-то бывалый крестьянинъ тихонько тронулъ его за рукавъ, поманилъ къ себѣ и усадилъ на скамѣ ю.

-- Дѣ ло твое таперь кончено, -- сказалъ онъ въ поясненіе.

-- Кончено? На чемъ же?

-- Отказали, братъ, тебѣ; не выгорѣ ло...

У Алексѣ я Ивановича помутилось въ глазахъ.

-- Отказали? Господи Боже мой! А какъ же купчая-то...

Онъ дрожащими руками сталъ торопливо разворачивать свою пеструю тряпицу.

-- Слышь, ты не купчую предоставить должонъ, а вводный листъ, потому -- здѣ сь купчей хода нѣ ту. Понялъ?

-- Значитъ, пропала таперь моя головушка! Пропала... пропала...

-- Дурашный, чево ты? Чево ты? Коли купчая есть, такъ вводный листъ самое пустое дѣ ло.

-- Дѣ тки мои малыя...

-- Да ты, слышь, чево ты убиваешься? Я-жъ тебѣ говорю, что вводный листъ самая плевая вещія, даже сичасъ его можно справить.

Алевсѣ й Ивааовинь поднялъ голову.

-- Какъ это?

-- Нотарусу скажи, альбо аблакату какому-нибудь... Только бери изъ плохонькихъ, подешевле, потому -- дѣ ло это не мудреное: всякій охлопочетъ.

Изъ дальнѣ йшихъ объясненій бывалаго крестьянина, Алексѣ й Ивановичъ кое-что уразумѣ лъ, и даже нѣ сколько пріободрился. Но про себя онъ все-таки рѣ шилъ прежде всего исполнить еще по дорогѣ надуманное предпріятіе, то-есть, выждавъ судебное засѣ даніе до конца -- " повалиться судьѣ въ ноги".

Это онъ исполнилъ въ точности.

Александръ Васильевичъ, очень не любившій подобныхъ вещей, отшатнулся назадъ, досадливо нахмуривъ брови.

-- Что вы! Что вы! -- заговорилъ онъ поспѣ шно. -- Вставайте! Этакъ не годится дѣ лать. Что вамъ угодно?

Щастневъ началъ было что-то объяснять, но Александръ Васильевичъ перебилъ его:

-- Сначала встаньте, а такъ я васъ не стану слушать.

Алексѣ й Ивановичъ поднялся съ колѣ нъ.

-- Ваше высокородіе! -- воскликнулъ онъ. -- Отецъ нашъ милосливый! Заставьте за себя вѣ чно Бога молить; умилитесь вы надо мною, темнымъ человѣ комъ...

-- Хорошо, хорошо. Разскажите толкомъ, въ чемъ ваше дѣ ло.

-- Да все на счетъ того-же, что завладалъ Писарекъ моею собственностью...

-- Да вы достаньте вводный листъ, подайте мнѣ опять прошеніе -- и все дѣ ло будетъ кончено въ три минуты. Это совсѣ мъ пустяки...

-- То-есть, чья же тогда земля будетъ?

-- Разумѣ ется, ваша, -- улыбнулся Александръ Васильевичъ, -- коли у васъ купчая. Что-жъ тутъ можетъ сдѣ лать Писарекъ? Вы поймите: я не потому вамъ отказалъ, что ваше дѣ ло не правое; а просто потому, что по закону не могу рѣ шать такихъ дѣ лъ безъ вводнаго листа. Но представьте вводный листъ -- и всю бѣ ду какъ рукой сниметъ.

-- Ваше высокородіе! Листъ когда еще будетъ, а вѣ дь онъ покелева всю землю, какъ есть, поразмытарить. Онъ таперъ, ровно оглашенный, за полцѣ ны кому угодно раздаетъ. Причемъ же я-то останусь? Моя собственность. -- а другіе будутъ сѣ ять? Посѣ вы-то вѣ дь вотъ они, подходятъ; пожалуй, что черезъ недѣ лю кто-нибудь и начнетъ. А я должонъ лишиться?! За что же? Будьте милосерды!..

-- Не безпокойтесь, -- улыбнулся Александръ Васильевичъ. -- Пусть себѣ сѣ ютъ. Вамъ-то какая обида? Вѣ дь вы, по закону, всю землю и со всѣ ми посѣ вами въ свою пользу возьмете. Такъ чего же вамъ бояться, что люди за васъ постараются? И въ обидѣ никто не останется; потому что если кто въ самомъ дѣ лѣ посѣ етъ, такъ убытки свои съ Писарька взыщетъ. А съ Писарька есть что взять.

Мировой судья " не погнушался" подробно и терпѣ ливо разъяснить Алексѣ ю Ивановичу всѣ его права, пріобрѣ тенныя по купчей крѣ пости, а также и тѣ способы, посредствомъ которыхъ онъ всего легче можетъ добиться осуществленія этихъ иракь на дѣ лѣ. Оказалось, что Писарекъ не только не имѣ етъ и малѣ йшихъ шансовъ " оттягать" землю въ Мокрецахъ, но -- и виду отсутствія какихъ-либо письменныхъ условій между нимъ княземъ Убромскимъ, и по общему смыслу купчей крѣ пости -- онъ, Писарекъ, не имѣ лъ никакого права воспользоваться даже тѣ мъ урожаемъ, который уже былъ снять имъ и его арендаторами; а Щастневъ, безъ всякаго сомнѣ нія, можетъ взыскать а Писарька и всю стоимость урожая, и убытки, понесенные югъ, Щастневымъ, отъ самовольнаго захвата его собственности.

Трудно описать тотъ восторгъ, въ которомъ находился Алексй Ивановичъ, выйдя изъ судейской камеры. Всѣ его сомнѣ нія мнительно разсѣ ялись. Наконецъ-то дѣ ло оказалось и простымъ, вѣ рнымъ, и -- главное -- близкимъ, близкимъ къ осуществленію... Сердце Алексѣ я Ивановича было переполнено горячей благодарностью къ мировому судьѣ.

-- Вотъ это баринъ, такъ баринъ! -- разсуждалъ онъ, проходя мимо прудовъ и высокихъ каменныхъ хоромъ. -- Простой баринъ, ду-ушевный! Бываютъ и промежъ ихняго брата... А Писарекъ-то! Ну, ужъ только и Писарекъ! Нѣ тъ ужъ таперича, любезный, видно шалишь; будетъ тебѣ надо мною куражиться; покуражился! Таперича какъ бы еще я надъ тобою не поломался -- вотъ что. Тоже вить какъ придется платить-то... Можетъ, побольше тыщи рублей -- почешешь за ухомъ и ты, любезный, не пондравится!..

Впрочемъ, отъ Писарька и " мирового" мысли Алексѣ я Ивановича скоро перешли на хозяйство, на ту землю, которая уже и дняхъ сдѣ лается его неотъемлемой собственностью, на тѣ порядки и устройство, которые поспѣ шитъ онъ завести въ своемъ любезномъ дворѣ. Будутъ у него восемь лошадей, три коровы; новый овинъ надо выстроить; по неуправкѣ, пожалуй, придется работника взять...

Занятый этими розовыми мечтами, Алексѣ й Ивановичъ скоро вышелъ изъ барской усадьбы и миновалъ Бѣ лыя Глины.

Публика, бывшая у мирового судьи, давно уже разбрелась; а тѣ, кому приходилось идти въ одну сторону со Щаствевымъ, далеко опередили его: одни ушли ранѣ е конца засѣ данія, другіе хотя и дождались этого конца, но успѣ ли исчезнуть, пока Алексѣ й Ивановичъ объяснялся съ мировымъ.

Такимъ образомъ Щастневъ совсѣ мъ одиноко шелъ по знакомой дорогѣ.

Онъ уже добрался до песоченскаго перекрестка (что составляло почти половину пути), когда услышалъ за собою торопливый топотъ лошади: кто-то скакалъ верхомъ, поднимай цѣ лое облако пыли.

Алексѣ й Ивановичъ посторонился съ узкаго проселка, чтобы пропустить всадника впередъ; но, къ нѣ которому его удивленію, незнакомецъ круто осадилъ лошадь, и прямо обратился къ нему съ опросомъ:

-- Не ты будешь Алексѣ й Ивановъ Щастневъ съ Богодухова?

-- Я...

-- Ну, вотъ!

Всадникъ проворно соскочилъ съ лошади.

-- Держи! -- передалъ онъ поводья Щастневу. -- Садись верхомъ, да отведи лошадь къ Писарьку, въ Верхній Хуторъ. Мировой судья, Александръ Васильевичъ приказали; потому -- тебѣ все равно: почитай, что по дорогѣ.

-- Ла-а-дно... А вы сами кто такіе будете?

-- У Александра Васильевича, у мирового, въ кучерахъ служу.

-- О-о-о! А прежній-то что же, Емельянъ Антоновичъ? Уволился, стало-быть?

-- Зачѣ мъ! Я въ родѣ какъ его помощникъ, за конюха состою.

-- Та-а-акъ...

-- Ну, смотри же, братъ, доставь лошадь въ исправности, баринъ приказалъ. Прощавай! Да ты -- слышь! -- не гони ее занапрасно... поспѣ ешь.

-- Ладно, предоставлю, будь въ надеждѣ. Чево гнать? Прощенья просимъ.

Конюхъ быстро ушелъ назадъ; а Щастневъ сѣ лъ на давно знакомую кобылу, и шажкомъ поѣ халъ своей дорогой, давись про себя: зачѣ мъ это " Синичка" попала въ мировому?

-- Нѣ што купить ее не хочетъ ли; такъ, можетъ, на спытокъ бралъ? -- догадывался Алексѣ й Ивановичъ. -- Мудренаго въ этомъ нѣ тъ, что на спытокъ.

Однако Щастневъ не проѣ халъ и полверсты, какъ конскій топотъ опять раздался за его спиною.

На этотъ разъ верховые скакали цѣ лою кучкой человѣ къ въ семь.

Они, конечно, весьма быстро догнали Алексѣ я Ивановича, который подвигался впередъ только самымъ неторопливымъ шажкомъ, и затѣ мъ...

Затѣ мъ произошло нѣ что до такой степени неожиданное и непонятное для нашего героя, что онъ даже совсѣ мъ одурѣ лъ на извѣ стное время, и далеко не вполнѣ былъ увѣ ренъ: на яву, или только во снѣ видитъ онъ все происходящее.

Верховыми оказались: самъ Николай Ѳ адѣ евичъ Писарекъ, двое его работниковъ, урядникъ, да три крестьянина изъ Песочни.

Всѣ они разомъ окружили Алексѣ я Ивановича, и начало; невообразимый гвалтъ.

-- Ага! Такъ вотъ оно что! Вотъ у насъ, стало-быть, кто эфтими дѣ лами займается! Ловко! Очень даже превосходно! Ребята, чево смотрѣ ть? Крути ему руки назадъ! Ахъ, ты идолъ-анаѳ ема! Ахъ, ты...

Совершенно ошеломленнаго Щастнева сорвали съ лошади, навалились на него впятеромъ, смяли, и дѣ йствительно начали вязать ему руки такъ безцеремонно, что чуть не повывихнули ихъ въ плечевыхъ суставахъ; а отъ усерднаго урядника тутъ хе " влетѣ ло" ему и нѣ сколько весьма добросовѣ стныхъ пинковъ (въ водахъ служебной неукоснительности).

-- Братцы! -- взмолился Алексѣ й Ивановичъ. -- Да, что-жъ это будетъ? за что? чево я сдѣ лалъ?

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 Следующая ⇒