Как дошла ты до жизни такой?» 6 страница

Во время прощального спектакля, в момент чествования при открытом занавесе, вся сцена обычно была уставлена цветами, преподнесёнными артистам почитателями их таланта, немало бывало преподнесено и ценных подарков. Полюбившихся зрителям артистов всегда просили приезжать в Симбирск и в следующем сезоне. И популярные артисты, названные мною выше, играли на симбирской сцене в течение ряда лет.
В симбирский драматический театр приезжали иногда на гастроли выдающиеся артисты, как братья Адельгейм, Орленев и др. Излишне говорить, что такие гастроли, впрочем, довольно редкие, были настоящим праздником для симбирских театралов.
В весенний и летний сезоны сцена симбирского театра обыкновенно предоставлялась в распоряжение музыкальных театров. В течение многих лет, обычно весной, когда в садах цвели фруктовые деревья, а в школах полным ходом шли экзамены, в симбирском театре гастролировала замечательная труппа украинских артистов под управлением Кропивницкого. «Вий», «Катерина» Шевченко, «Ой не ходи, Грицю, тай на вечорницы» и многие другие украинские музыкально-драматические произведения пользовались неизменным успехом у симбирских зрителей.
Украинские артисты обладали очень хорошими вокальными и сценическими данными. Обязательными были в их репертуаре «Вечорницы» (музыка Нищельского) и вдвойне обязательный «Запорожец за Дунаем» Гулак-Артёмовского. Спектакли украинцев оставляли яркое впечатление у симбирских зрителей.

В 1902 году в Симбирске гастролировала весной итальянская опера. Каким ветром итальянцев занесло в Симбирск сейчас трудно сказать. Я лично не раз бывал на спектаклях итальянской оперы, и они оставили у меня очень хорошее впечатление. Само собой разумеется, в этой труппе не было никаких знаменитостей, но певцы обладали хорошими голосами и пели с присущей итальянцам экспрессией, поэтому их всегда слушали весьма охотно.
Среди артистов оперы, гастролировавшей весной или летом в Симбирске, нередко встречались выдающиеся певцы, как, например, Шаповалов, Манакин, баритон Леонидов, сопрано Гронская и др.

В симбирском театре оперные спектакли ставили также и певцы-любители. Ими руководил Никитин, работавший в Земстве, человек, бесспорно, музыкальный и хороший оперный дирижёр. В первые годы текущего столетия певцы-любители начали свои постановки в театре с нетрудных вещей. Я помню, первой постановкой коллектива была одноактная музыкальная пьеса «Цыганские романсы в лицах». Это была музыкальная мозаика, то есть вся музыка состояла из отрывков из песен или романсов. Музыка была весьма удачно скомпонована, так что получалось единое законченное произведение с ариями, мелодическими речитативами с прочими оперными атрибутами. После постановки этой пьесы любители стали ставить оперы («Русалка», «Евгений Онегин» и др.). Во время этих постановок театр всегда был переполнен. Оперы шли в сопровождении оркестра, который был не очень большим, но играл весьма слаженно благодаря кропотливой работе с оркестрантами дирижёра Никитина.
В дни, свободные от спектаклей, в симбирском театре иногда устраивались концерты, но, вообще говоря, концерты большей частью давались в зале Дворянского собрания (ныне Дворец книги имени В.И.Ленина). В концертах принимали участие выдающиеся мастера искусств: знаменитые певцы, начиная с Л.В.Собинова, выдающиеся артисты драмы, оперетты, балета. Разумеется, устраивались иногда и концерты художественной самодеятельности в театре.
Среди любителей того времени ярко выделялись такие певцы, как Емельянов, врач, который выступал на концертах в Симбирске, будучи сначала студентом, а затем врачом. Его исполнение всегда было на высоком профессиональном уровне: он вполне мог бы быть оперным артистом, так как учился пению у профессиональных оперных артистов в Казани.
Так же высоко стояло исполнительское мастерство Л.Н.Сахаровой (меццо-сопрано), жены врача-хирурга. Она обладала замечательно обширным по диапазону приятным голосом, которым владела вполне свободно. Говорят, она училась вокальному искусству в Италии, собираясь стать профессиональной артисткой оперы, но жизнь заставила её, так же как и Д.М.Емельянова, пойти по другому пути. Я не могу утверждать, что это было именно так, но, неоднократно слушая этих певцов, я пришёл к выводу, что они были бы в опере незаурядными артистами. Семья Сахаровых была музыкальная. Сын Л.Н.Сахаровой, М.И.Сахаров, недавно умерший, работал в ГАБТ в качестве концертмейстера.
В заключение хочется сказать о контингенте зрителей симбирского театра в те годы. Аристократическая прослойка в Симбирске была невелика. На зиму в Симбирск приезжали из деревень помещики, среди которых много было театралов. Большая часть зрителей состояла из представителей трудовой интеллигенции. В Симбирске тогда не было ни одного вуза, но было много средних школ как общеобразовательных, так и специальных. Учителя, врачи, служащие государственных частных учреждений, работники банков (их в Симбирске было около десятка), торговой сети и др. были постоянными посетителями театра. Купцы тоже посещали театр, хотя за редким исключением, в искусстве не разбирались. Учащимся старших классов разрешалось посещать далеко не все вечерние спектакли, они большей частью ходили в театр с родителями. Для учащихся младшего и среднего возраста устраивались специальные утренники, на которых ставились сказки и пьесы классического репертуара. В Симбирске было много ремесленников, и подавляющее большинство их было любителями театра.
Симбирск вообще был театральным городом. Вот потому-то некоторые предприниматели и артисты приезжали в Симбирск несколько сезонов подряд. Некоторых артистов симбирской драмы, подвизавшихся на сцене нашего театра ещё в конце прошлого столетия, мне пришлось увидеть на сцене симбирского театра спустя много лет.
Артистку Астрову, которая во дни моей юности была молодой и своей великолепной игрой на сцене производила на меня чарующее впечатление, мне пришлось встретить ещё раз на симбирской сцене почти через двадцать лет, в конце Первой мировой войны (1916 г.). Летом она с труппой приезжала в Симбирск на гастроли, уже будучи в годах. Да и я в это время уже не был зелёным юнцом, а преподавателем гимназии в Екатеринбурге. Глядя на эту, далеко уже не юную артистку, я особенно ярко осознал, как неумолимо действует время на людей. Передо мной на сцене была женщина бальзаковского возраста. Не было уже у неё той стройной, я бы сказал, воздушной фигуры, изящной лёгкости движений, да и тембр голоса значительно изменился, утратив своеобразную звонкость. И всё-таки она была прекрасна и в этом зрелом возрасте и так же пленяла зрителей обаянием своей личности и талантом.
К чести Астровой, следует сказать, что она, подобно некоторым актрисам, не стала вступать в конфликт со временем и природой и перестала играть на сцене роли молодых девушек и женщин. В новом своём репертуаре она производила на зрителей не меньшее впечатление, чем в прежнем, в дни своей юности: искусство перевоплощения на сцене ей удавалось вполне, а это для актёра очень важно.
И вот, когда артистку, исполнявшую на сцене 20 лет тому назад роли Нины («Маскарад» Лермонтова) и Офелии («Гамлет» Шекспира), я увидел в роли Кручининой («Без вины виноватые» А.Н.Островского), то убедился в том, что время властно над человеческим телом, но не властно над талантом художника: двадцать лет ничуть не ослабили таланта Астровой, а, наоборот, за это время он ещё более развернулся, но только в другой плоскости.
А вот артиста Леонова время почти не изменило: и через 20 лет он играл так же, как и в дни своей молодости, даже, пожалуй, лучше. На этот раз я увидел его в роли Шмаги («Без вины виноватые» А.Н.Островского). Я убедился, что за истёкший период Леонов немало поработал над этой ролью, нашёл новые нюансы, и в его исполнении эта роль зазвучала по-новому, особенно в последнем акте, где Шмага говорит, что артиста ничто не может удержать, и он мчится, как пущенная стрела, в тот момент, когда застучат ножами и вилками и объявят: «Кушанье поставлено».
Надо было слышать эти слова Шмаги в исполнении Леонова, видеть его жесты, выражение лица, чтобы убедиться в талантливости этого артиста. В 1916 году я видел Леонова на сцене театра в Кисловодске и там он имел успех не меньший, чем в Симбирске.

В связи с рассказом о контингенте симбирских театро,в мне вспомнился один интересный случай, связанный с симбирским театром и характеризующий театральные нравы прошлого. До революции священникам было категорически запрещено посещать театр и вообще светские зрелища, считавшиеся греховными. Священники могли пьянствовать, развратничать, хулиганить, но так, чтобы это не предавалось огласке, и за это их не наказывали, хотя и все знали об их предосудительном поведении. Духовенство в те годы действовало по тому же принципу, что и Фамусов в комедии А.С.Грибоедова «Горе от ума»: «Грех не беда, молва нехороша». Но появиться на спектакле, хотя бы тогда, когда в театре шла пьеса, получившая мировое признание и вполне серьёзная, священник не мог. Посещение театра вменялось священникам в вину, и они подвергались наказанию за это, как за тягчайшее преступление, влекущее за собой суровое наказание.
Вот какой случай я слышал от своих родных.
В последние годы прошлого столетия в Симбирском кадетском корпусе преподавал Закон Божий священник Алексей Николаевич Игнатьев. Это был для своего времени передовой человек, либеральный, большой любитель музыки и пения. Он неплохо играл на скрипке, обладал приятным голосом и хорошо пел народные песни, романсы и оперные арии, разумеется, только в среде близких людей, так как это считалось непозволительным для священника.
Будучи большим любителем оперы, Игнатьев был лишён возможности бывать в театре. И вот однажды в Симбирск приехала на гастроли очень хорошая оперная труппа. В неё входили такие выдающиеся певцы, как Касторский, Камионский (грамзаписи их голосов сохранились до наших дней и иногда передаются по радио), Писарев и его жена Писарева, Марусина. Именно в таком составе шла опера П.И.Чайковского «Евгений Онегин». Доступ в театр священнику был закрыт, и это его удручало. Соблазн послушать оперу был очень велик. По совету своих друзей, А.Н.Игнатьев всё же решил рискнуть и пойти вместе с ними в театр на этот спектакль. Специально для этого сняли литерную ложу с аванложей, где во время антрактов можно было находиться незаметно для зрителей. Для посещения театра Игнатьев надел праздничный костюм, свои длинные волосы заправил за воротник. В те времена художники, подобно Ленскому, носили «кудри чёрные до плеч». Игнатьев в таком наряде вполне мог бы сойти за художника для людей, его совершенно не знающих.
Всё шло хорошо. Каждый антракт Игнатьев скрывался в аванложе и занимал своё место в ложе только тогда, когда огни в зрительном зале потухли и занавес поднимался. Тайком наблюдая в бинокль из своего убежища за зрительным залом, Игнатьев пришёл к выводу, что в театре нет людей, знающих его в лицо, осмелел и решил, что опасность уже миновала. Но он не учёл того, что не мог увидеть зрителей, которые сидели с той же стороны театра, что и он, выше его ярусом или ниже. Во время последнего антракта Игнатьев открыто появился в ложе и стал рассматривать зрителей в бинокль. Надо же было именно в этот момент случиться так, что в соседнюю ложу как раз в это время пришёл к своим знакомым купец Зеленков. Он был старостой церкви при Кадетском корпусе и, конечно, отлично знал Игнатьева в лицо. Зеленков был слегка подвыпивши. Увидев Игнатьева, он сразу узнал его, несмотря на перемену в его костюме. Он удивился тому, что священник находится в театре и громко воскликнул:
– Отец Алексей, никак это ты? Как это ты сюда попал? Вот удивительно!
Игнатьев смутился и стоял, ни жив, ни мёртв, не зная, что ему делать. Наконец, он овладел собой и, изменив голос, сказал:
– Вы ошиблись. Вы принимаете меня за кого-то другого.
– Ха-ха-ха! Меня не проведёшь. Теперь я точно вижу, что это ты, отец Алексей.
Зеленков стал кричать во всё горло, и зрители стали обращать внимание на этот инцидент. Игнатьев вынужден был немедленно удалиться из театра, так и не дослушав оперу до конца. Он опасался, что посещение оперы повлечёт за собой неприятности. К счастью для него, всё обошлось благополучно: никто в театре в лицо Игнатьева не узнал, а Зеленков умолчал об этой встрече, будучи человеком культурным.
Духовенство имело возможность открыто бывать в театре только в том случае, когда там давался концерт духовной музыки, на который приезжал даже архиерей. В духовных концертах принимал участие сводный хор, которым управлял регент архиерейского хора С.П.Ягодинский. В духовных концертах принимали участие также и солисты. Известно, что замечательные русские композиторы П.И.Чайковский, Н.А.Римский-Корсаков и другие писали произведения для церковного богослужения. Известна, например, литургия П.И.Чайковского, в исполнении которой в Петербурге принимали участие артисты оперы. Такие концерты были подготовлены хорошо и пользовались в Симбирске большой популярностью. Вполне естественно, что на такие концерты приходили во множестве не только духовные лица, но и также и светские зрители, так как исполнение всегда стояло на очень высоком художественном уровне.
В заключение я считаю необходимым отметить, что в конце прошлого и в начале текущего столетия симбирский драматический театр среди театров Поволжья стоял далеко не на последнем месте. Мне отлично известно, что очень многие зрители, даже приезжавшие в Симбирск из других больших городов России, хорошо отзывались о симбирском театре того времени. И у меня он оставил самое лучшее впечатление.
После революции 1905 года в нашем театре появилась новая плеяда артистов, но я в это время уже учился в Петербурге и видел их только во время приезда в Симбирск на каникулы. И всё-таки кое-каких артистов я запомнил. Олигина сменил Пясецкий, также ставший любимцем публики. Он был неподражаем в роли Кипа в драме «Кип или Гений и беспутство». В популярной пьесе Чирикова «Лесные тайны» мне запомнились Лидия Лесная и особенно Муромский в роли художника (фавна). Об этом периоде, предшествующем Первой мировой войне, я подробно написать не могу.
Воспоминания мои подошли к концу. Я знаю, что они далеко не исчерпывающие, но я сделал, что мог. И я кончаю словами Пушкина:
На старости я сызнова живу,
Минувшее проходит предо мною.

***

МОИ ВСТРЕЧИ С ПЕДАГОГАМИ В ДВАДЦАТЫЕ И ТРИДЦАТЫЕ ГОДЫ

В двадцатые годы я работал и в средних школах, и на рабфаке, и на разных курсах. Конечно, по работе мне приходилось сталкиваться со многими педагогами, но обо всех написать трудно. Поэтому я лишь остановлюсь на некоторых.
Пётр Иванович Краденов был заведующим соцвосом (отделом социального воспитания) ГубОНО, ведавший главным образом школами. Это был тихий, скромный по виду человек с наружностью зажиточного мужичка, с елейным голосом и неторопливыми движениями. Раньше он был сельским учителем, и И.Н.Ульянов не раз посещал ту школу, где он работал. После революции П.И.Краденов перебрался в Симбирск и занял ответственный пост в аппарате отдела народного образования. Конечно, он в свою работу не вносил ничего оригинального и был сторонником модных течений в тогдашней педагогике (педологии). Аккуратно читая журналы и директивы Наркомпроса, Краденов был сторонником дальтон-плана и других методов, применявшихся в школах до тех пор, пока они были в ходу, а когда их забраковали, и Краденов сделал сразу же поворот на 180^о. Как администратор, он относился к учителям чёрство и не пользовался авторитетом.
В настоящее время Ульяновский областной дом учителя влачит жалкое существование, а до Великой Отечественной войны он жил полнокровной жизнью. Лекции, концерты, спектакли, диспуты и пр. всегда привлекали массы учителей; кружки художественной самодеятельности работали бесперебойно, интересно, что никого не надо было туда тащить или упрашивать, как это делается теперь. Дом учителя тогда помещался в здании, ныне занятом редакциями газет на улице Гончарова.
В двадцатые годы в Ульяновске гремел общественно-литературный кружок, возглавляемый преподавателем литературы рабфака Василием Сергеевичем Смирновым. Самые интересные постановки были организованы именно этим кружком. Я и преподаватель литературы рабфака, а затем пединститута Н.Н.Столов составляли литературные монтажи, участвовали в постановках спектаклей. Это была весьма интересная творческая работа, литературную часть которой выполнял Николай Николаевич Столов, а музыкальную часть поручили мне. Я должен был оформлять музыкальную часть спектаклей. В работе живейшее участие принимали учителя средних школ, притом не только литературы, но и математики, биологии и др. Они охотно участвовали в литературных постановках, концертах, спектаклях и т.д. Очень интересны были лекции по вопросам биологии и истории музыки преподавателя рабфака Василия Андреевича Туруновского, ныне госпенсионера проживающего в Москве. В работе общественно-литературного кружка принимало участие немало музыкантов-любителей, как, например, Гранкин (рабфак), Тимей (средняя школа), Метт, Нерпин и другие.
В 1928 году, когда исполнилось пять лет работы кружка, был напечатан в виде брошюры творческий отчёт о работе кружка, распространённый по учебным заведениям. Эта брошюра сохранилась у В.С.Смирнова до настоящего времени. Кружок существовал и после 1928 года, но сколько времени – неизвестно. Надо сказать, что администрация Дома учителя умела тогда организовать отдых учителей: вечера, балы, новогодние маскарады – всё это было умело поставлено и доставляло удовольствие посетителям.
В середине 30-х годов Дом учителя перешёл в здание, занимаемое теперь филиалом музея В.И.Ленина по улице Л.Толстого (дом бывшего барона Штемпеля). Здесь, хотя помещение было несколько меньше по объёму, темп жизни Дома учителя ничуть не снижался, т.к. во главе его стояли люди, интересующиеся делом, и они старались поддерживать прежние традиции.
Много энергии в те годы вложил в организацию музыкальной работы Дома учителя П.Г.Частиков, опытный и знающий дело музыкант, преподаватель педучилища. Он не только организовал хороший хор из учителей, но и создал симфонический ансамбль, который быстро стал увеличиваться. Если бы не война и не гибель Частикова под Москвой, несомненно, Дом учителя, в конце концов, имел бы неплохой симфонический оркестр (любительский). Отличительной особенностью Частикова было то, что он не только сам любил музыку, но умел и других заразить своим энтузиазмом и был хорошим организатором.
Мне навсегда запомнился новогодний (в канун 1941 года) концерт-бал-маскарад в Доме учителя. Весьма интересная программа концерта, остроумный конферанс затейников-любителей из числа учителей, разнообразные увлекательные игры, вполне приличные танцы (тогда к счастью ещё неведомы были твист, рок-н-ролл, буги-вуги и прочая мерзость) – всё это создавало непринуждённое веселье и вызывало у всех полнейшее удовольствие.
Частиков был большим любителем народной и классической музыки. Он нередко сопровождал концерты краткими комментариями. Это не были сугубо академические лекции, какие подчас преподносят слушателям лекторы филармонии, и которые обычно слушают, как неприятную необходимость, краем уха. Нет, это была живая беседа со слушателями, обмен мнений, что называется, по горячим следам, в процессе исполнения музыкальных произведений.
В Доме учителя в 20-30-е годы всегда было уютно. Туда просто было приятно зайти, чтобы посидеть в уютных гостиных, обменяться мнениями с товарищами, принять участие в художественной самодеятельности или даже послушать репетиции хора, оркестра, солистов, драмкружка и т.п.
Поскольку я сам музыкант, вполне понятно, лучше всегда знаю работу музыкальных кружков и меньше помню работу, например, драмкружка, хотя он в те годы работал плодотворно. Учителя музыки и пения средних школ и педагогических техникумов охотно принимали участие в самодеятельности: они играли в симфоническом ансамбле. А также выступали соло с немалым успехом. Теперь уже нет возможности детально обрисовать работу дома учителя в довоенные годы: для этого пришлось бы написать целую книгу.
Коренная причина успеха Дома учителя в те годы кроется в том, что тогда его работой руководили те, кто интересовался этим делом, теперь же во главе Дома учителя стоят случайные люди, которые смотрят на свою деятельность, как на временную, а потому и не очень-то заботятся о процветании Дома учителя. Вполне понятно, что такие работники часто сменяются, как только они находят удовлетворяющую их работу.
Выше была упомянута фамилия Н.Н.Столова. В 1938 году он поступил в качестве научного сотрудника в Литературный музей в Москве. Жил он на Малаховке, где я не один раз бывал у него. Много интересного он мне рассказывал о жизни писателей и поэтов, с которыми по работе ему приходилось встречаться. Сейчас уже всего не припомню, но один эпизод сохранился в моей памяти. Н.Н.Столову однажды было дано поручение договориться с А.Н.Толстым по какому-то вопросу. Приходит он на квартиру писателя. Дверь ему открыл старый слуга во фраке, белом жилете, галстуке и нитяных перчатках – копия Фирса из пьесы А.П.Чехова «Вишнёвый сад». Узнав, зачем пришёл посетитель, слуга важно ему заявил: «Их сиятельство(!) изволили отбыть в ЦК Партии на совещание» и попросил прийти на следующий день в полдень. На другой день Н.Н.Столова встретил тот же слуга и заявил: «Их сиятельству о Вас доложено. Они приказали проводить Вас в кабинет». В кабинете Н.Н.Столов нашёл хозяина дома, встретившего его весьма приветливо. Столова поразило изящество манер А.Н.Толстого. Когда официальная часть была закончена, и собеседники обменялись мнениями по текущим событиям, в кабинет вошёл тот же слуга и попросил у писателя денег на необходимые расходы.
– Вон возьми там, – хозяин указал на ящик письменного стола.
Слуга выдвинул ящик, и Н.Н.Столов увидел, что тот битком набит денежными купюрами крупного достоинства. Когда слуга брал деньги, А.Н.Толстой даже не повернул головы в его сторону, не прервав разговора ни на одну минуту. Оказалось, это был любимый слуга Толстых, который начал свою службу в доме чуть ли не при дедушке писателя и пользовался в доме полнейшим доверием.
По окончании беседы Н.Н.Столов собрался уходить домой, однако писатель его не отпустил. Он пригласил Столова к завтраку: члены семьи Толстого в данный момент были в отлучке, а писатель не привык завтракать в одиночестве. «Когда мы вошли в столовую, – рассказывал Н.Н.Столов, – у меня прямо-таки глаза разбежались: стол был сервирован так, как будто должен быть парадный завтрак, на котором ожидалось присутствие не 2-х, а по крайней мере, 20-25 человек. Весь огромный стол был уставлен самыми разнообразными винами, закусками, фруктами, каких в Москве в то время нельзя было найти ни в одном магазине в продаже. Хозяин был весьма радушен, угощал гостя не за страх, а за совесть, но и сам при этом, как говориться, не клал охулки на руку, и выпил изрядно. Когда я в 1945 году узнал о преждевременной смерти А.Н. Толстого, я пришёл к мысли, что такие вот возлияния Бахусу, свидетелем одного из которых был Н.Н.Столов, и были причиной преждевременной гибели этого писателя. Н.Н.Столов, хотя ему тогда было уже за 50 лет, в первые же дни войны ушёл на фронт вместе с московским народным ополчением и уже более домой не вернулся. Как и где он погиб – неизвестно. Семья его (вдова и две дочери) и в настоящее время проживает в Москве. А в 1941–1942 годах она жила в Ульяновске.
Из числа музыкантов, активных участников художественной самодеятельности Дома учителя в довоенные годы, надо также отметить Симона Моисеевича Лонгер и его двоюродного брата Семёна Фёдоровича Лонгер – оба они скрипачи, участники симфонического ансамбля и солисты, участники весьма интересных концертов. Вместе с учителем пения средних школ виолончелистом Н.П.Лыбиным они организовали концерты классической музыки, на которых исполнялись инструментальные трио Глинки, Чайковского, Бетховена и других композиторов.
Симон Моисеевич Лонгер, преподававший пение в средней школе №3, размещавшейся в довоенное время в том здании, где теперь находится пединститут (старый корпус), организовал там из учащихся старших классов даже небольшую оперную студию, конечно, в школьных рамках. Начали дело сперва с разучивания детских опер, а затем перешли к постановке фрагментов классических опер. Систематическая работа, проводимая С.М.Лонгер в школьной оперной студии, дала неплохие результаты впоследствии. Некоторые из участников студии в более позднее время стали профессиональными музыкантами. Мария Ивановна Козьмина, получив музыкальное образование в Москве, стала солисткой музыкального театра имени Станиславского и Немировича-Данченко. В настоящее время она уже пенсионерка, но ещё в сезоне 1965–66 годов всё же выступала на сцене театра. Пианист Рязанов, также получив образование в Москве, и по настоящее время работает там в одном из музыкальных театров. Концертмейстер Московской консерватории Коробов также учился в третьей средней школе в двадцатых годах. Студия, наверное, развернула бы свою работу во всю ширь и глубь, если бы Симон Моисеевич неосмотрительно (да, пожалуй, это и нельзя было предугадать) не уехал из города Ульяновска за два года до начала Великой Отечественной войны.
Дело было так. Симон Моисеевич, будучи холостяком, жил в одной квартире со своей родной сестрой Розой Моисеевной, зубным врачом, и её мужем, зубным техником. Они все зарабатывали очень хорошо, и деньги у них водились в избытке. Как музыкант, я часто бывал на квартире у С.М.Лонгер. К нему нередко приезжал и профессор Московской консерватории известный скрипач М.Эрденко, дававший концерты в Ульяновске. Мне интересно было послушать мастерскую игру знаменитого скрипача, это и привлекало меня в квартиру Лонгер. Каждый раз возникали разговоры о том, что семье Лонгер следует переехать из Ульяновска на юг, на Кавказ и в Крым: нечего торчать в Ульяновске, где бывают сильные холода и не растут южные фруктовые деревья. Дело кончилось тем, что Симон Моисеевич с сестрой и её мужем в 1939 году переехали в Крым и там, на окраине Симферополя, купили особняк с виноградником, фруктовым садом и со всеми удобствами. И там эта семья очень хорошо зарабатывала: Симон Моисеевич преподавал в музыкальном училище и работал в филармонии, давал частные уроки на скрипке. Но вот наступила война 1941 года, никто из этой семьи не мог выбраться в Ульяновск из Крыма. Развязка была трагической: все они были расстреляны гитлеровцами тотчас же при захвате Крыма. Семён Фёдорович Лонгер получил известие об их трагической смерти только по окончании войны. Его обе дочери, из которых одна в 1941 году кончила среднюю школу, а другая перешла в десятый класс, счастливо избежали гибели. Дело в том, что они собирались поехать в этот год в Крым к своим родным и только ждали получения аттестата и выпускного вечера, который был назначен на 25 июня. А война началась 22 июня. Это и спасло их от гибели.
Семён Фёдорович Лонгер был преподавателем музыки и пения в Чувашском педагогическом училище, находившемся на набережной реки Свияги, вплоть до того момента, пока его не перевели из Ульяновска.
На рабфаке имени В.И.Ленина я работал не долго, но всё же некоторые воспоминания о нём у меня остались. Прежде всего, меня поразил контингент студентов рабфака: это были не только рабочие, но и ответственные партийные работники, например, т.Астахов, недавно умерший. Меня поразила самоуверенность, с которой держались студенты рабфака на занятиях: студенты пединститута по сравнению с ними выглядели бы школьниками. Преподавателям рабфака, что называется, надо было держать ухо востро: студенты требовали от них вполне обоснованных объяснений и даже вступали с преподавателем в споры, если в его словах не всё было достаточно убедительным и обоснованным. На собраниях факультета не стеснялись откровенно высказывать своё мнение о преподавателях, а иногда давали тому или иному преподавателю прямо-таки убийственные характеристики без всякого стеснения.

Интересно происходило обсуждение итогов 1922/23 учебного года на рабфаке на I курсе. Экзаменами в теперешнем понимании этого слова такую проверку знаний, какая была тогда, никак нельзя назвать. По всем предметам такая проверка проходила в один день. В аудитории было поставлено несколько классных досок, вывешены карты, выставлены приборы по физике и другим предметам. И вот студенты, словно по конвейеру, переходили от одного преподавателя к другому: кончит студент беседу с одним преподавателем – переходит к соседнему. Преподаватели по предварительной договорённости строили свой опрос так, чтобы студентов не задерживать, и не создавать пробку во время опроса. Такой опрос не затягивался надолго. А затем на собрании группы в присутствии студентов и преподавателей подводились итоги учебного года, при этом принимали во внимание и то, как студент занимался в течение учебного года.

В некоторых случаях возникал спор: студенты вступались за своего товарища, если считали, что преподаватель занижал ему оценку, и дело решалось голосованием всех: и преподавателей и студентов. Одним словом, была полнейшая демократия, только толку от неё было мало: она не содействовала повышению успеваемости. Сейчас всё это кажется диким, и на рабфаке такая система существовала недолго. Но надо помнить, что в тот период происходила ломка школы. Достаточно вспомнить дальтон-план комплексный, бригадный метод, метод проектов и прочие кунстштюки тогдашнего ГУСа (Государственного учёного совета). В этой связи описанным выше порядком на рабфаке удивляться не приходится.

И всё-таки и тогда студенты рабфака получали неплохие знания, тем более что там работали такие мастера педагогического труда, как В.С.Смирнов, Н.Н.Шинков, П.Я.Гречкин, П.И.Карякин и другие, работавшие, как говорится, не за страх, а за совесть. Особенно большой популярностью на рабфаке пользовался литератор В.С.Смирнов, организатор внеаудиторной работы на рабфаке по литературе. Бывшие рабфаковцы и теперь поддерживают связь со своими преподавателями, хотя уже с 1938 года рабфака не существует.
Несколько слов о преподавателе физики рабфака С.И.Державине, в прошлом преподавателе 2-й (дворянской) Симбирской мужской гимназии. Это был незаурядный преподаватель, и в газетах двадцатых годов мне не один раз приходилось читать восторженные отзывы рабфаковцев, как о мастере педагогического дела. Человек мягкого характера, он был в то же время требовательным по отношению к своим ученикам. Державин был весьма общительным, и его дом всегда был открыт для коллег. Мне однажды пришлось быть свидетелем радушия и гостеприимства С.И.Державина, жившего тогда на Старом Венце. Это было в периоды НЭПа, весной, не то 1927, не то 1928 года, в ту пору, когда соловьи давали свои концерты по ночам и на рассвете, и цвела сирень. В доме С.И.Державина собралось довольно много представителей интеллигенции, главным образом учителей и врачей. Хозяин был настолько приветлив и тактичен, что гости чувствовали себя хорошо, не чувствовали никакого стеснения. Нельзя сказать, чтобы в этот вечер (день рождения С.И.Державина, на котором присутствовал и я) состоял только из одних возлияний Бахусу. Нет, вечер прошёл весьма разнообразно и интересно. Немало было интересных разговоров по вопросам литературы и искусства. Большое место было отведено на вечере и пению, как хоровому, так и сольному. Среди гостей был неплохой скрипач (фамилию не помню), так что гости слушали классическую музыку. Очень весело было смотреть на фокусы Н.Ф.Логунова, весьма остроумные, а также слушать его поистине артистическую игру на деревянных ложках и пиле. Но в конечном итоге Бахусу было отведено много места, так что на рассвете, когда чудесным весенним утром, наполненным запахом сирени и звуками пароходных гудков, гости расходились по домам, далеко не всем удавалось легко сохранить равновесие.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 Следующая ⇒