Как дошла ты до жизни такой?» 1 страница

Алексей Васильевич Ястребов

МОИ ВОСПОМИНАНИЯ О ДЕТСКИХ И ЮНОШЕСКИХ ГОДАХ ЖИЗНИ В Г.СИМБИРСКЕ
Немного лиц мне память сохранила,
Немного слов доходят до меня,
А прочее погибло безвозвратно…
(А.С. Пушкин, «Борис Годунов»)
***

ЧАСТЬ 1

Мои предки (я разумею это слово в первоначальном, а не в теперешнем, жаргонном смысле) в общественной жизни города Симбирска видной роли не играли. А поэтому и мои воспоминания не являются мемуарами в полном смысле этого слова и не имеют исторической ценности. Однако они всё же могут дать кое-какие сведения тем лицам, которые интересуются жизнью города Симбирска в конце прошлого и в начале текущего столетия.
Диапазон моего повествования не очень велик, но и в таком объёме мои воспоминания до некоторой степени дают возможность представить себе культурный уровень, запросы, быт и нравы, царившие в те далёкие годы в среде некоторой части русской трудовой интеллигенции нашего города. Конечно, многое из прошлого в настоящее время уже забылось, поэтому мои воспоминания никак не могут претендовать на историческую полноту.

Отец мой, Василий Алексеевич Ястребов, был сыном протоиерея соборной церкви города Ставрополя Самарской губернии, ныне находящегося на дне Куйбышевского водохранилища. Мой дед умер в 1885 году. После рождения я прожил в г.Ставрополе всего лишь несколько недель, а затем вся наша семья переехала в г.Симбирск по месту службы моего отца. Мои детские и юношеские годы, таким образом, протекали в Симбирске.
Мой отец получил образование сначала в Самарской духовной семинарии, а по окончании её в Казанской духовной академии, которую окончил со степенью кандидата богословия. К сожалению, формулярный (послужной) список моего отца не сохранился, а поэтому все даты я установить не имею возможности. Мне известно, что в стародавние времена степень кандидата наук присваивалась при окончании курса вуза отличникам учёбы, представившим научную работу, которая тогда не защищалась публично с объявлениями в газетах, как это делается теперь, а обсуждалась так, как теперь обсуждаются дипломные работы выпускников вузов. Степень кандидата наук в те годы не давала права занимать преподавательские должности в вузах, для этого надо было иметь степень магистра или доктора наук. Для получения степени магистра надо было сдавать специальные, магистерские экзамены (теперь такие экзамены называются кандидатским минимумом) и мой отец успешно сдал их сразу же по окончании академии. А затем начал работать над магистерской диссертацией.
Теперь я отлично помню (читал даже фрагменты диссертации, ныне утраченные), что темой своей магистерской диссертации мой отец взял вопрос о зарождении русского театра из «пещерных действий», которые представляли собой не что иное, как инсценировки некоторых эпизодов из Библии или Евангелия. Такие инсценировки во время царствования Алексея Михайловича сначала исполнялись в церквах, а затем были перенесены на площади.
Тематика церковная мало-помалу была вытеснена светской тематикой, а драматические произведения стали исполняться в театрах. Главное место в диссертации должен был занять детальный анализ драматических произведений Симеона Полоцкого и его современников. К величайшему сожалению, эта весьма интересная диссертация не была доведена до конца моим отцом. Надо иметь в виду, что в то время у моего отца была весьма сильная протекция (теперь это звучит грубо – блат), однако он ей не воспользовался.
Профессор, протоиерей А.В.Вадковский, под руководством которого мой отец начал работать над магистерской диссертацией, вскоре после окончания курса академии моим отцом потерял жену, после её смерти принял монашество, был посвящён в епископы и уехал из Казани в Петербург. Впоследствии он был митрополитом Петербургским и занимал пост первоприсутствующего члена (председателя) Святейшего Синода. Он не раз предлагал моему отцу занять должность профессора академии. Однако для этого надо было защитить магистерскую диссертацию, а её мой отец так и не написал. Причин этого было много.

Прежде всего, играло роль отсутствие материальной заинтересованности. До революции преподаватели средней школы были хорошо обеспечены, и мы жили в достатке. Разница в жаловании между преподавательским и профессорским сословием в те годы была не так велика, как теперь. Какой она была при жизни моего отца, я не помню точно. Могу дать справку о том, что было в моё время, когда я работал преподавателем мужской гимназии в г.Екатеринбурге (ныне Свердловск). Тогда преподаватель, проработавший свыше 20 лет, получал 300 рублей в месяц (по штатам, утверждённым в 1912 году). Почти столько же получал экстраординарный профессор. Так какой же был смысл стремиться к получению учёной степени? Разве тщеславие? Но у моего отца его не было и в помине.
Разумеется, в известной мере, сыграла роль и обывательщина в том, что мой отец не закончил работу над диссертацией, и то исконное зло, которое в прошлом погубило немало талантливых людей (Помяловский, Г.Успенский, Мусоргский и т.д.) и доныне является источником очень многих неприятностей, несчастий и даже преступлений: я имею в виду возлияние Бахусу, нередко встречавшееся в среде интеллигенции в то время.
По окончании академии мой отец, как государственный стипендиат, должен был так же, как и теперь, отбыть обязательный срок службы по назначению высшего начальства. Принять духовный сан он не пожелал, и поэтому его назначили преподавателем русского языка и словесности в город Тобольск (тогда губернский город Западной Сибири) в епархиальное женское училище; в Тобольске он по совместительству преподавал в духовной семинарии. Сколько именно лет отец проработал в Тобольске, мне установить не удалось. Я знаю только, что кроме Тобольска, мой отец работал в г. Ярославле.
В Симбирском епархиальном женском училище мой отец работал с 1885 по 1901 год. В те годы пенсионные ставки в Министерстве народного просвещения были выше, чем в духовном ведомстве, поэтому мой отец и перешёл на работу в Сызранское реальное училище. В 1904 году мой отец вышел в отставку в чине статского советника и до самой своей смерти жил в г.Симбирске, где и умер 11 января 1911 года.
Наша семья поселилась в Симбирске всего за несколько месяцев до смерти И.Н.Ульянова, поэтому вполне естественно, что она не могла быть знакома с семьёй Ульяновых. Зато она хорошо была знакома с семьёй преемника И.Н.Ульянова на посту директора народных училищ Симбирской губернии, Ивана Владимировича Ишерского, который бывал в нашем доме не очень часто, так что я его наружность теперь плохо себе представляю.
Тесные отношения мой отец поддерживал с преподавателями мужской гимназии А.Е.Коробовым и В.А.Виноградовым. До революции обучение в средних учебных заведениях было платным, причём плата за обучение была довольно высокая. Вот поэтому-то отец и отдал меня не в гимназию, где надо было платить, а в Симбирскую духовную семинарию, где я, как сын преподавателя духовного ведомства, обучался бесплатно.
Я нисколько не проиграл от того, что учился в семинарии: правда, по математике и физике в семинарии курс был меньше, чем в гимназии, но зато по гуманитарным предметам, наиболее интересовавшим меня, я получил знания ничуть не хуже тех, которые давались в гимназии в то время.
По окончании семинарии я успешно выдержал конкурсные экзамены и был зачислен студентом Императорского Санкт-Петербургского историко-филологического института на факультет русского языка и литературы, где, как отличник учёбы, получал государственную стипендию в течение всех четырёх лет учёбы. Работе моей над первоисточниками литературных произведений помогли знания, полученные в семинарии.
Из Симбирской духовной семинарии, кроме меня, немало по окончании курса, вышло лиц, которые пошли по линии не духовной, а светской: некоторые из них сделали значительный вклад в развитие отечественной филологии.
В.П.Сергиевский работал в ГорОНО и преподавал русский язык в школе рабочей молодёжи № 1, а его брат преподавал латинский язык в фармучилище.
А.В.Миртов, кончивший курс семинарии в моё время, поступил в Санкт-Петербургский университет на историко-филологический факультет (отделение русского языка и литературы). Интересно отметить, что во время революции 1905 года, осенью, Миртов на митинге в Симбирском театре выступал от имени Российской социал-демократии. Однако мне не удалось выяснить, был ли он членом партии, и какой ориентации придерживался – большевиков или меньшевиков; впрочем, и я тогда об этих различиях не имел никакого понятия. О В.И.Ленине мы слышали, что называется, краем уха: мы знали, что где-то есть такой революционер, но роль и значение его в революции мы не представляли себе тогда. В последнее время А.В.Миртов заведовал кафедрой русского языка Горьковского педагогического института. Он имел звание профессора и учёную степень доктора филологических наук. Много его научных работ опубликовано в советских журналах. Теперь А.В.Миртов вышел на пенсию.
И.М.Багрянский также кончил Санкт-Петербургский университет по историко-филологическому факультету.
В настоящее время он имеет учёную степень доктора филологических наук и звание профессора и заведует кафедрой русского языка в Самарканде (Узбекская ССР) в педагогическом институте.
Врач И.И.Никольский, сын священника церкви Вознесения г.Симбирска, кончил Казанский университет по медицинскому факультету. Во время эпидемии сыпного тифа в 1919 году он умер.
Д.И.Арнольдов, сын священника, по окончании юридического факультета работал в Симбирском окружном суде. Сын протодиакона С.Ильин кончил Петербургскую консерваторию и пел в опере в Петербурге и Одессе.
Из моих сверстников только один поступил в духовную академию – Н.П.Доброхотов. Перед первой мировой войной он преподавал в Симбирском епархиальном училище. Дальнейшая его судьба мне не известна.
Бесславной была судьба выпускника семинарии Зефирова. Вступив в партию социал-революционеров, он по её заданию принял участие в убийстве симбирского губернатора К.С.Старынкевича, явившемся расплатой за зверское обращение Старынкевича с революционерами в Сибири. Убийство Старынкевича произошло 20 сентября 1906 года (старого стиля), около полудня. Зефирову тогда удалось скрыться от царских жандармов. В 1918-1919 годах Зефиров был министром продовольствия в правительстве Колчака и, после крушения его авантюры, был расстрелян вместе со своим шефом в Восточной Сибири в 1920 г.
Как видно, тяга в светские вузы среди симбирских семинаристов была немалая.
Революция 1905 года сыграла свою роль в отталкивании семинаристов от духовной профессии и в поступлении их в светские вузы. И каждый семинарист, имевший возможность поступить в университет или в институт, обязательно использовал эту возможность. Следует отметить, что и администрация не очень сильно агитировала за поступление семинаристов в духовное звание, может быть, сознавая бесполезность такой агитации при тех условиях.
Теперь я расскажу об интересах нашей семьи и о том, как мы воспитывались и обучались в домашних условиях, а также и о моих впечатлениях, сложившихся в детские годы.
Прежде всего, я считаю необходимым отметить, что в давние времена в среде трудовой интеллигенции общение между семьями было развито больше, чем теперь. Вот в советское время я работал в пединституте и в средних школах и редко видел, чтобы семьи преподавателей целиком посещали друг друга более или менее периодически. Может быть, это объясняется и тем, что в прежнее время не было тех жилищных трудностей, которые имеются повсюду в наши дни. Ещё это объясняется и тем, что гостеприимство в среде трудовой интеллигенции было широко распространено, так как для этого имелась материальная база, в виде хорошего жалования, вполне обеспечивающего насущные жизненные потребности.
В конце прошлого и в начале текущего столетия в России не было широко развитой сети детских садов, как теперь. Вот поэтому-то в интеллигентских семьях дети вовлекались в художественную самодеятельность ещё в дошкольном возрасте у себя дома или в кругу своих сверстников. Исполнение детских песенок, декламация небольших по объёму стихотворений, детские танцы и игры – всё это тогда имело место в каждой семье трудовой интеллигенции. По праздникам дети нескольких семей собирались то у одних, то у других родных или знакомых и там устраивались импровизированные концерты или детские спектакли. И в нашей семье такие праздники проводились часто, или же мы сами выступали на таких вечерах в других домах, а позднее в школах.
В нашей семье руководителем таких праздников был мой отец, отличавшийся общительным характером. Он хорошо играл на скрипке и любил петь в хоре и соло. А мать моя хорошо играла на фортепиано и была нашей постоянной аккомпаниаторшей. Изредка она исполняла на фортепиано произведения для детей, написанные композиторами-классиками, главным образом Глинкой и Чайковским. Во время таких праздников дети обычно исполняли и народные танцы в специальных костюмах, приготовленных ими же самими.
Таким вот способом любовь к музыке, пению, литературе и танцам в семье нам прививали с детства. Но этим дело не ограничивалось. Наши родители отлично понимали, что знакомством с музыкой на домашних праздниках нельзя ограничиться: надо заниматься музыкой систематически в музыкальной школе. Когда я начал учиться в начальной школе, меня определили в городское музыкальное училище по классу фортепиано.
Этим училищем тогда заведовал композитор Иван Иванович Волков. В училище я получил музыкальное образование в объёме примерно нынешних музыкальных школ. Это дало мне возможность в студенческие годы окончить музыкальное училище среднего типа. И.И.Волков считал меня способным к музыке учеником и, когда я уже стал подростком, нередко приглашал меня к себе на квартиру, в беседе знакомил с биографиями и творчеством виднейших и русских, и зарубежных композиторов, а также со своими произведениями, доступными моему пониманию, которые он сам исполнял на фортепиано.
Эти встречи, происходившие обычно по воскресеньям, в утренние часы, весьма значительно расширили мой музыкальный кругозор и приучили меня внимательно относиться к исполняемым произведениям. Вот именно здесь я, можно сказать, научился любить и по-настоящему понимать музыку. Во время этих встреч мы с И.И.Волковым играли в четыре руки произведения композиторов-классиков, а также и его собственные произведения, написанные в классическом стиле, которые производили на меня хорошее впечатление.

Впоследствии в Петербурге, будучи студентом, я слышал симфонические произведения Волкова, особенно мне понравилась его симфоническая поэма «Три пальмы». Посещая в студенческие годы симфонические концерты или оперные спектакли, я всегда с благодарностью вспоминал своего первого учителя музыки – И.И.Волкова, сделавшего очень многое для моего музыкального образования. И.И.Волков в беседе со мной нередко высказывал сожаление о том, что музыкальное образование в царской России было недоступно для широких масс, и что по этой причине некоторые талантливые ребята так и не могли стать музыкантами, несмотря на огромное желание у них учиться: они не могли вносить плату за учение и не имели музыкальных инструментов.
Ещё до поступления в начальную школу я уже умел читать и писать. Родители не устраивали для меня специальных уроков чтения и письма: всё это проходило спорадически: я спрашивал у отца буквы и числа, и он мне объяснял, можно сказать, на ходу.
Я обучался в церковно-приходской школе №5, находившейся в том месте улицы Панской (ныне Энгельса), где она одним концом примыкает к пожарной части; теперь там также сохранилось депо и пожарная каланча, на которую в те годы взбирался дежурный, следивший за тем, не появится ли где-нибудь дым – признак пожара.
В начальной школе № 5 в годы моего учения было три отделения: младшее, среднее и старшее, с годичным сроком обучения в каждом из них. Преподавал во всех трёх отделениях один и тот же учитель. Одному отделению он давал самостоятельную работу по русскому языку, другому по арифметике, а с третьим занимался сам. И нельзя сказать, чтобы это плохо отражалось на успеваемости учащихся. Я это чувствовал на себе: из начальной школы я вынес прочные знания.
Моим учителем в начальной школе был Иван Григорьевич Ерёмин, которого я всегда вспоминаю с благодарностью. Это был вполне гуманный человек. Он хорошо обращался с учащимися, в то время как в других школах учителя иногда обращались с учениками грубо: то линейкой их ударят, то схватят за ухо или же за волосы, и никто на это не обращал внимания. И.Г.Ерёмин был всегда ласков в обращении с учениками и только иногда над ними подтрунивал, когда они распалятся или допустят какую-нибудь оплошность. Он был одним из немногих учителей, которые заботились о физической культуре своих учеников. Весной и осенью во дворе, а зимой в классе он проводил физические упражнения с учащимися. Во дворе школы были приборы для гимнастики.
В нашей семье, кроме музыки и пения, большой любовью пользовалась литература, декламация и мелодекламация. Отец мой обладал мягким, подвижным голосом, хорошей дикцией. Он очень хорошо читал: недаром в то время, когда ещё не было кино и показывались так называемые туманные картины (диафильмы), всегда приглашали моего отца в качестве диктора. До сих пор я отлично помню, как доходчиво, мастерски он читал нам «Повесть о том, как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» и «Старосветские помещики» Н.В. Гоголя. Он так же мастерски декламировал стихи Пушкина, Лермонтова, Некрасова и др. Больше всего он любил стихи Пушкина, особенно пейзажные зарисовки из «Евгения Онегина». И нас отец также учил читать стихи выразительно, с чувством, толком, расстановкой. Всё это мне очень пригодилось впоследствии, когда я по окончании института стал преподавателем русского языка и литературы в мужской гимназии города Екатеринбурга (ныне Свердловск).
Вся наша семья была большой любительницей театра – драмы, оперы и классической оперетты. Мы не пропускали ни одного интересного спектакля в нашем театре (премьеры). Само собой разумеется, что наши родители при этом учитывали особенности детского возраста и брали нас только на такие спектакли, которые мы могли понять.
Первой пьесой, которую я увидел на сцене симбирского театра, была сказка Ершова «Конёк-Горбунок», конечно, на дневном спектакле. Кем была инсценирована эта сказка, я не знаю, но инсценировка была сделана умело, и спектакль оставил у меня сильные впечатления, тем более, что он был поставлен ярко и красочно. С течением времени и наш репертуар изменялся. Сначала мы смотрели такие спектакли для детей, как неплохую инсценировку романа Ж.Верна «Дети капитана Гранта», а затем уже переключились на произведения русской и зарубежной классической драматургии.
В детском возрасте мы по-своему переносили всё, что видели на сцене, в домашнюю обстановку, используя насколько возможно, для оборудования сцены и костюмов, домашние вещи. Из домашних спектаклей ставили детские пьески и инсценировки отрывков из художественных произведений. Мне до сих пор помнится инсценировка отрывка из рассказа И.С. Тургенева «Бежин луг» (разговор ребят у костра), весьма удачно сделанная моим отцом и поставленная на домашней сцене. Во время детских спектаклей мы по ходу действия иногда исполняли стишки или песни собственного сочинения, впрочем, довольно примитивные. Вот так с детских лет нам была заложена любовь к музыке, литературе и театру, которая у меня сохранилась вплоть до наших дней; кино ещё не существовало.
Я с удовольствием вспоминаю свои детские и юношеские годы. Конечно, тогда бывали неудачи, срывы, неприятности, но они окупались теми удовольствиями, которые нам доставляли театр и музыка, домашние спектакли и концерты. Единственным отсталым местом в нашем художественном воспитании было изобразительное искусство.
В нашей семье не было любителей и настоящих ценителей живописи и скульптуры, никто не отличался способностями к рисованию и лепке и мы даже не пробовали своих сил в этой области. Знакомство, конечно, весьма поверхностное, с этим видом искусства мы получали только на уроках рисования в школе. Это, вероятно, объясняется тем, что в давние времена в Симбирске не было общедоступных художественных музеев и популярных художников, творчество которых пропагандировалось бы в городе. Знакомились мы с произведениями живописи и скульптуры также по рисункам в журналах того времени («Нива», «Родина» и др.) либо по копиям известных картин, довольно скверным, которые продавались тогда в наших магазинах.
В Симбирске тогда, разумеется, были и ценные картины знаменитых художников, но они находились в частновладельческих музеях, принадлежали богачам, и видеть их могло только избранное общество. Такая картинная галерея была, например, у помещицы Е.М.Перси-Френч, жившей тогда на Московской (ныне Ленина) улице. Картины, находившиеся в этой галерее, мы впервые увидели только после Октябрьской революции, когда они были национализированы, и в доме Перси-Френч была открыта общедоступная картинная галерея. Были ли в те годы в Симбирске выставки картин местных художников, этого сейчас я припомнить не могу. Кажется, в нашей семье как-то раз был разговор о какой-то выставке картин местных художников, устроенной в здании Учебно-трудового пункта по улице Гончарова, которая тогда называлась Большой Саратовской, но ничего определённого в моей памяти не сохранилось.
Может быть, это произошло потому, что сам я мало интересовался живописью, а вернее всего потому, что я был тогда слишком мал, и родители сочли нецелесообразным показывать мне эту выставку и даже говорить о ней. Помню только, что в разговорах об этой выставке вспоминалась фамилия художника С.Н.Огонь-Догановского, преподававшего рисование в начальной школе. Я помню также, что в Мариинской женской гимназии (теперь это здание занимает школа №3) был учителем рисования художник Травкин, преподававший в гимназии очень долго, так что у него училась моя мать и старшая сестра, но неизвестно, представлял ли он свои картины на выставку. Из рассказов старшей сестры я знаю, что Травкин на уроки рисования иногда приносил свои картины, большей частью волжские пейзажи, и они нравились всем. Куда девались эти картины, и насколько была велика их художественная ценность, это так и осталось невыясненным вплоть до настоящего времени.
Считаю нужным отметить одну бытовую деталь далёкого прошлого, когда воспитание в семье и школе было религиозным. Церковные праздники отмечались тогда очень торжественно, особенно Рождество и Пасха.

Во время зимних каникул, которые совпадали по времени с рождественскими праздниками, и в те далёкие времена устраивались традиционные ёлки, а для старших школьников – вечера и балы; также были организованы катания на лыжах, коньках и т. п.
Совершенно иначе была обставлена Пасха – весенний, радостный праздник. Этот праздник не мог не запомниться: так ярко и красочно он обставлялся. В пасхальный вечер не спали все: только маленьких детей уже не будили. Все городские церкви были ярко и красиво иллюминированы разноцветными фонариками – в них вставлялись свечи. Ровно в полночь начиналась пасхальная заутреня, и пока она продолжалась. На улицах пускали ракеты. А около церковных окон зажигали бенгальские огни, придававшие зданию внутри какую-то фантастическую окраску.

В домовых церквах, находившихся непосредственно в зданиях заведений, молодёжь в большинстве случаев предпочитала прогуливаться по коридорам, чем слушать заутреню. Этот момент был необычайно удобен для свиданий, разговоров отнюдь не на душеспасительные темы и даже для объяснений в любви, тем более, что в этот день всем разрешалось целоваться открыто («христосоваться»), чем молодёжь, разумеется, пользовалась в полную меру.
Надо заметить, что от этой пасхальной ночи всегда оставались весьма сильное впечатление: море огней повсюду, весёлые мотивы исполнявшихся в церквах песнопений, народные одежды публики (обычно в светлых тонах), красочные облачения священнослужителей – всё это способствовало тому, что у людей в эти часы создавалось жизнерадостное настроение.
Рассказывая о литературно-музыкальных вечерах, устраиваемых в нашем доме и у наших родных и знакомых, я не могу не упомянуть о том, что мой отец сплотил вокруг себя несколько певцов и музыкантов, таких же любителей музыки, как он. Среди них я очень хорошо помню П.М.Калашникова (баритон), работавшего в одном из Симбирских частных банков, В.А.Заболотнова (тенор), заведовавшего переплётной мастерской при библиотеке им. Н.М.Карамзина, В.А.Аксёнову (сопрано), воспитательницу епархиального женского училища, скрипача Хорошевского, чиновника одного из губернских учреждений.
Должен отметить, что мой отец также был большим цветоводом-любителем. Во дворе нашего дома установлена теплица, где отец выращивал всевозможные сорта цветов, а в саду было немало клумб с различными цветами. На этой почве отец мой сблизился с Н.А.Морозовым, начальником колонии для малолетних преступников, который также был большим любителем и знатоком цветоводства.
О своих политических взглядах, можно сказать, мой отец в своей семье точно и определённо никогда не говорил: он не принадлежал ни к одной политической партии. Но из отдельных его реплик в семейном кругу вполне можно было понять, что он был настроен демократически. Считал, что царизм уже изжил себя, а члены царской семьи являются паразитами. Усилившееся в начале текущего столетия рабочее движение, по мнению моего отца, неминуемо должно было привести Россию к революции, которая должна будет привести романовскую монархию к краху в недалёком будущем.
Скажу несколько слов об общественных деятелях начала текущего столетия, известных мне.
Во время существования первой Государственной Думы в Симбирске было очень много разговоров о депутате Аладьине, как о самом передовом в то время человеке. Какова была политическая платформа этого депутата, мне точно неизвестно, но тогда говорили, что он принадлежал к партии социалистов-революционеров или трудовиков, во всяком случае, о нём говорили, как о революционере.

Наряду с Аладьиным, в ту пору также популярным в Симбирске депутатом в первой Государственной Думе был князь И.М.Баратаев, тоже настроенный демократически. Он участвовал в подписании Выборгского воззвания, в котором передовые депутаты протестовали против разгона Государственной Думы царским правительством и призывали к борьбе с ним. Судя по разговорам, которые мне доводилось слышать, Баратаев принадлежал к партии кадетов.
Совсем иной была политическая платформа депутата государственной Думы Сергея Степановича Медведкова, кафедрального протоиерея, который окончил курс Казанской духовной академии несколько раньше, чем мой отец. Я точно знаю, что Медведков принадлежал к партии октябристов (Союз 17 октября) и враждебно отзывался о революционерах.
Симбирск, лишённый крупной промышленности, почти не имел пролетариата и не был ареной крупных революционных боёв в то время. Однако и здесь революция 1905 года не прошла совсем незаметно. Здесь были схватки учащейся молодёжи с черносотенцами, избивавшими тех, кто носил светлые пуговицы: тогда учащиеся средних и высших учебных заведений обязательно носили форму (мужчины) со светлыми пуговицами.
Бывали в те годы и демонстрации. Я отлично помню демонстрацию весной 1906 года, после разгона первой Государственной Думы. Демонстрантов тогда зверски избивали нагайками казаки и даже пускали в ход сабли. Тогда были раненые, а может быть, и убитые, но сейчас я этого не помню. Ареной столкновения преимущественно была Дворцовая (ныне К.Маркса) улица.
Во всяком случае, осенью 1905 года настроение у молодёжи было боевое. На некоторое (непродолжительное) время занятия в учебных заведениях Симбирска были прекращены, в том числе и в духовной семинарии. Были волнения и в симбирской семинарии. Среди семинаристов было немало революционно настроенных учащихся, но мне лично с ними близко сталкиваться не приходилось. Однако я знаю, что несколько человек было уволено из семинарии за политическую неблагонадёжность в те годы.
Запомнился мне и такой факт. В одно время со мной учился семинарист Адамов. Жизнь обернулась к нему суровой мачехой, и семейные обстоятельства заставили его против воли пойти в священники: иначе ему не на что было существовать. Однако духовный сан его сильно удручал. После революции 1917 года, он снял с себя сан, стал работать в Симбирском уездном исполкоме советов депутатов. Мне сообщили, что он вступил в партию большевиков. Я считаю это вполне вероятным, однако выяснить это мне не удалось: Адамов вскоре умер.
Среди семинаристов немало было людей, которые интересовались светской литературой, музыкой, театром. Во время бенефисных спектаклей семинаристы всегда были самыми активными участниками чествований бенефициантов, хотя от начальства они иногда получали нагоняй. Один семинарист (Сергиевский) во время бенефиса Кремнева даже был приглашён на праздничный ужин. В семинарии всегда был хороший мужской хор. Иногда семинаристы устраивали концерты совместно с епархиальным женским училищем, и тогда получался чудесный смешанный хор, исполнявший не только духовные, но и светские произведения. Хором руководил преподаватель пения в духовной семинарии, регент архиерейского хора Сергей Петрович Ягодинский. Он старался привить семинаристам вкус к музыке и на уроках даже знакомил их с гармонией и основами контрапункта.
С.П.Ягодинский учился у композитора Балакирева в музыкальных классах придворной певческой капеллы, где тогда преподавал также и Римский-Корсаков. Иногда Ягодинский с группой семинаристов, любителей музыки, в числе которых был и я, ходил на оперные спектакли, предварительно рассказав нам содержание оперы, особенно её музыки, он знакомил нас также и с ариями, хорами и ансамблями, встречавшимися в опере.
Не в меньшей степени был любителем театра и музыки инспектор Симбирской духовной семинарии Алексей Иванович Соловьёв, который перед первой мировой войной перешёл на работу в Министерство народного просвещения и был инспектором народных училищ в Симбирском уезде. А.И.Соловьёв иной раз устраивал музыкальные вечера в своей квартире и приглашал к себе семинаристов певцов и музыкантов, в том числе и меня. Я помню, как-то раз в зале его квартиры была даже спевка семинарского хора, в которой я участвовал в качестве аккомпаниатора. Исполнялись тогда украинская песня «Закувала та сива зозуля», «Прощание охотника» Мендельсона-Бартольди и др., а также ансамбли: трио А.С.Даргомыжского «Ночевала тучка золотая», «На севере диком» и др.
А.И.Соловьёв был также большим любителем математики и всегда помогал семинаристам по этому предмету, который в семинарии стоял на втором плане. А.И. Соловьёв отличался общительным, приветливым характером и совсем не походил на педагога-чиновника, которые иногда встречались в те годы. У меня сохранились о нём самые лучшие воспоминания. Впоследствии, уже, будучи учителем мужской гимназии, я несколько раз встречался с А.И.Соловьёвым в Симбирске, и наши беседы и встречи всегда были содержательными и интересными.
В противоположность А.И.Соловьёву, ректор семинарии протоиерей А.И.Стернов, был человеком, ничем не интересующимся, кроме службы: это, если так можно сказать, была безразличная личность, чиновник в духовном сане. Для него самым главным было неуклонное исполнение распоряжений начальства, и он всегда боялся, как бы чего не вышло, как бы не дошло до начальства. По моим наблюдениям, ни преподаватели, ни учащиеся его не любили, а воспринимали как печальную необходимость. Во время революции 1905 года ректор старался держаться подальше от семинаристов.

12 3 4 5 6 7 8 9 Следующая ⇒