Как дошла ты до жизни такой?» 3 страница

ЧАСТЬ 3
Когда я закончил первую часть своего повествования, я не имел в виду продолжать его. Однако машина воспоминаний раз пущенная в ход, продолжает ещё действовать: энергия ещё не иссякла. А поэтому продолжим разговор о развлечениях, которые существовали в старом Симбирске.
Несколько слов о старых маёвках. Прежде всего, я должен оговориться, что в данном случае речь идёт не о революционных рабочих, а о массовых походах за город, вроде теперешних пешеходных походов туристов. Такие гуляния происходили не обязательно в день первого мая, а в первое майское воскресенье они организовывались обязательно. Большинство населения нашего города отправлялись на праздник в Винновскую рощу, и лишь незначительное меньшинство, жившее в северной части города, отправлялось в Колки, в тот лес, где теперь расположены ипподром и северный парк. В маёвках принимали участие также и дети, за исключением самых маленьких, неспособных ходить на далёкие расстояния. Подготовка к таким маёвкам сопровождалась весёлыми, шумными сборами. Отправлялись в путь обычно большими компаниями, поэтому за разговорами и шутками дорога не казалась утомительно долгой и проходила незаметно.
Винновские крестьяне всегда приносили на те полянки, где располагались туристы (они уже были известны заранее), пищевые продукты: хлеб, масло, яйца, молоко, творог и т.п.; сладости, вино и пр. путешественники брали из дому. Приносили с собой крестьяне также и самовары, так что чай пить можно было на свежем воздухе симбирянам, известным водохлёбам.
Маёвка, как правило, проходила оживлённо: игры сменялись хоровыми песнями, плясками, декламацией стихов, юмористическими рассказами и т.д. Само собой разумеется, никаких специальных затейников, массовиков в ту пору не было. Каждый проявлял свою инициативу, как мог, и чувствовал себя непринуждённо, как у себя дома. И вот эта-то простота, естественность взаимоотношений и делали особенно привлекательными эти маёвки. Хотя участники маёвки и приносили с собой спиртные напитки, никаких хулиганских выходок во время маёвок не наблюдалось, не то что на Волге, на Бесстыжем острове, где летом ни один день в воскресенье не проходил без скандалов и драк, пьяных дебошей и т.п. По окончании маёвки вечером возвращались усталые, но жизнерадостные.
В те годы Волга мало привлекала к себе купающихся (о пляжах тогда и помину не было) и отдыхающих на лоне природы в выходной день, может быть, потому, что не было тогда ни автобусов, ни трамваев. А Волга была далеко от центра города. В праздничные дни отдыхающие собирались на Свияге. Там были выстроены купальни и лодочные станции, да и сам песчаный берег был удобен для купающихся, как пляж. На лодках катание происходило примерно на расстоянии 12 километров от города, вплоть до водяной мельницы (Сахаровской).
Моторных лодок тогда ещё не знали, поэтому лодки шли на вёслах, и эта гребля была хорошим физическим упражнением. Плата, взимаемая за прокат лодок, была умеренной и общедоступной, поэтому вплоть до революции 1917 года Свияга была излюбленным местом прогулок в летние месяцы. В этих прогулках принимали участие и стар и млад. Иногда на Свияге возникали импровизированные концерты. Музыканты приносили с собой инструменты, и исполняли популярные произведения, а также аккомпанировали певцам-любителям. На удобных полянках делались привалы, и тут уже веселье било ключом. Все теперешние пожилые люди, жившие в то время в Симбирске, всегда вспоминают Свиягу с большим удовлетворением.
На Волгу ездили обычно на пароходы. Они стояли в Симбирске подолгу, пассажирские пароходы грузились не менее 4-5 часов. В это время в хорошую погоду весьма приятно посидеть на палубе парохода (теплоходы появились только перед первой мировой войной), полюбоваться волжскими пейзажами, покушать чёрной икры, ухи из стерлядей, жареной осетрины и прочих исконно волжских кушаний. Это был хороший отдых.
Пароходов тогда ходило по Волге много, так что пассажирам не надо было заглядывать в расписание: через каждые 1-1,5 часа обязательно приставал к пристани какой-нибудь пароход, а иногда и несколько пароходов сразу останавливались у пристаней. Старейшим пароходным обществом на Волге было волжское. Оно называлось: «Пароходное общество по Волге, учреждённое в 1843 году».
Некоторые пароходные общества имели две линии: скорую и пассажирскую. Бывая на Волге, мы невольно дивились богатырской силе волжских богатырей – грузчиков. Вот именно тут мы научились понимать ту поэзию труда, о которой так ярко написал А.М.Горький. Почти на протяжении всего XIX столетия Симбирск был связан с другими населёнными пунктами России только водным путём.

Открытие железнодорожной линии на Инзу, насколько мне помнится, произошло только в 1898 году. До этого времени зимой ездили на лошадях, как во времена Пушкина. С установлением железнодорожного сообщения стали ходить беспересадочные поезда Симбирск – Санкт-Петербург. В Москве на поездах этой линии никакой пересадки не было: весь железнодорожный состав с Казанского на Николаевский (Петербургский) вокзал переводился по линии Московской окружной железной дороги. Тогда на железной дороге время было петербургское, и в Симбирске время было впереди на 1 час 15 мин. по сравнению с петербургским.
Запомнились мне празднества, которые происходили в Симбирске в середине мая 1896 года, во время коронации Николая II в Москве. Центральные улицы нашего города были тогда иллюминированы плошками. В окнах домов были выставлены портреты Николая II и его жены Александры Фёдоровны. Ночью эти портреты освещались свечами изнутри, так что они были далеко видны. Конечно, в день коронации в Симбирске был военный парад, а вечером в Дворянском собрании состоялся торжественный приём и бал, организованный губернским предводителем дворянства, для избранных людей. Для «простого» народа раздавались на базарной площади какие-то дешёвые подарки, вроде тех, что в Москве раздавались (дешёвенькие конфеты, пряники и т. п.), но по счастью, в Симбирске в те дни не повторились те ужасы, которые произошли в Москве тогда на Ходынке. В средних учебных заведениях были организованы в те дни торжественные вечера, на которых выступали учащиеся с пением, декламацией «патриотических» стихов и пр. И, разумеется, повсюду состоялись балы. Местные власти, вполне понятно, изо всех сил старались, чтобы коронационным торжествам придать общенародный характер, добиться того, что они называли слиянием всех сословий в едином верноподданническом порыве, всё же попытки их не дали желанных результатов. Весь праздник носил сугубо официальный, казённый характер и отнюдь не свидетельствовал о преданности верноподданных царскому престолу.
Нельзя не сказать несколько слов об известных врачах, живших в старом Симбирске. В то время получилось как-то так, что очень многие врачи жили на Лисиной (ныне К. Либкнехта) улице и в Беляевском переулке (ныне переулок Красных партизан).
Наибольшей популярностью в прошлом столетии пользовался врач Карл Михайлович Боровский. Мне сообщили, что его отец был выслан в центральные области России после подавления польского восстания 1863 года. Сам К.М.Боровский в то время был ещё ребёнком. В Симбирск он приехал уже после окончания курса медицинского факультета и сразу приобрёл здесь популярность как детский врач, хотя, впрочем, он лечил и взрослых. Невысокий, плотный, с роскошной шевелюрой он с первого взгляда казался очень сердитым, в особенности, когда искоса поглядывал на пациента подозрительно из-под очков. Но всякий, кому удавалось с ним встретиться, скоро убеждался в том, что это был удивительно душевный, простой человек, и маленькие пациенты были от него в восторге. Боровский, как и большинство врачей, работал в Александровской (ныне областной) больнице.
Весьма известным терапевтом в нашем городе был Михаил Иванович Крузе. Это был военный врач, но, благодаря своему опыту, он имел много пациентов среди жителей города Симбирска. Крузе был всегда корректен и в обращении с нижними чинами (в то время так называли солдат) в госпитале. Мне об этом рассказывали некоторые представители интеллигенции, отбывавшие срок военной службы в качестве вольноопределяющихся и встречавшихся с доктором Крузе в госпитале.
Популярным был также в конце прошлого и вначале нынешнего столетия в Симбирске гинеколог А.А.Грязнов, человек весьма интересной наружности, поэтому имевший большой успех у дам. Он был женат на какой-то помещице – не то Виноградовой, не то Виноградской (фамилию её я теперь вспомнить не могу), и был человеком вполне обеспеченным, но свою профессию не забрасывал. А.А.Грязнов, как и другие врачи, лечил пациентов и от внутренних болезней: меня, например, он лечил в юности от воспаления лёгких. В какой больнице он работал, мне неизвестно. Впоследствии А.А.Грязнов защитил диссертацию на степень доктора медицины и уехал из Симбирска. Он был приглашён на преподавательскую работу медицинским факультетам Томского университета.
И.М.Сахаров, симбирский уроженец, был известным хирургом, и работал в городской больнице, находившейся на Сызранской (ныне 12 Сентября) улице. Врач он был опытный, но с пациентами не очень церемонился: меньше всего он обращал внимание на то, какую боль он причиняет больным при операции. В своих обращениях с больными он был грубоват, но добродушен. Семья Сахаровых очень культурная по тем временам. Все они были большими любителями музыки и пения. Жена И.М.Сахарова, Лидия Николаевна, была замечательной певицей. Очень жаль, что она не использовала свои вокальные способности на оперной сцене или концертной эстраде. Чем это было вызвано, сказать не могу. А вот её сын Матвей Иванович был концертмейстером ГАБТ.
Несколько позднее, уже в текущем столетии, в Симбирске славился, как далеко не заурядный врач-хирург, Дмитрий Михайлович Емельянов, доктор медицинских наук, он был сыном приказчика, работавшего в мануфактурном магазине видного симбирского купца П.А.Пастухова (в «столбах» был его магазин). Приказчиками в те времена называли продавцов. Однако отец врача Емельянова был не рядовым приказчиком: он был доверенным лицом своего хозяина. Так назывались тогда приказчики, которые пользовались особым доверием хозяина торговой фирмы. Им было предоставлено право заключать торговые сделки, закупать оптом товары на фабриках, заводах, оптовых базах и т.п. от имени хозяев фирмы, и им всегда доверялись большие деньги, так как хозяин был уверен в их честности. В отдельных случаях доверенных лиц командировали даже за границу по делам фирмы. Не знаю, ездил ли отец Д.М.Емельянова за границу, но на Нижегородскую ярмарку, где заключались весьма солидные торговые сделки не только с русскими, но даже с иностранными фирмами, он по поручению хозяина ездил много раз один, без хозяина.
Перед первой мировой войной отец Д.М.Емельянова совместно с тремя другими приказчиками П.А.Пастухова организовал собственную фирму под названием «Мануфактурное товарищество». Магазин этой фирмы был на улице Гончарова, в том самом здании, где теперь помещается магазин женской одежды. Один из компаньонов, Бодростин, после революции служил продавцом в магазине одежды и в конце пятидесятых годов вышел на пенсию.
Д.М.Емельянов окончил курс медицинского факультета Казанского университета, там же впоследствии он защитил и докторскую диссертацию. В нашем городе он работал в областной больнице, где заведовал хирургическим отделением. Слава о нём, как выдающимся хирурге, выходила далеко за пределы нашей области.

Д.М.Емельянов был не только выдающимся хирургом, но и замечательным певцом (бас). Он сам неоднократно говорил мне лично, что по окончании гимназии он колебался, не зная какую ему выбрать профессию: пойти ли на учёбу на медицинский факультет или же поступить в консерваторию. Желание стать врачом пересилило, и Д.М.Емельянов остался только певцом-любителем. Но и в этом случае он доставлял слушателям неизъяснимое удовольствие своим чудесным, бархатным голосом, великолепной дикцией и мастерством исполнения, не уступавшим артистам-профессионалам. Во время его концертов, происходивших или в театре, или в читальном зале Дворца книги, зал всегда был переполнен публикой. Иногда бывало и так, что в середине концерта Д.М.Емельянова увозили в больницу, где надо было произвести непредвиденную сложную операцию, и концерт прерывался тогда, но это впрочем, было очень редко.
Я лично знал Д.М.Емельянова очень хорошо, неоднократно бывал у него на квартире, и он бывал у меня: его сын и две дочери учились у меня в школе. Сын тоже стал врачом, и в настоящее время работает в Ленинграде. Старшая дочь была инженером-гидротехником, одно время работала где-то около Астрахани, а младшая дочь, тоже врач, как и отец, работала в Казани.
Бывая в квартире Д.М.Емельянова, я по некоторым признакам мог догадываться, что в его взаимоотношениях с женой не всё благополучно. Говорили, что она очень была ревнива, а Д.М.Емельянов, представительный мужчина, имел успех у дам. Впрочем, чужая душа – потёмки. Думаю, что чрезмерное возлияние Бахусу было причиной его преждевременной смерти от кровоизлияния в мозг – незадолго до Великой Отечественной войны. А жаль: это был сердечный, обаятельный человек не только по моим наблюдениям, но и по отзывам многих больных, лечившихся у него. Что Д.М.Емельянов был большим поклонником Бахуса, об этом свидетельствует такой факт. В самом начале двадцатых годов текущего столетия в Симбирске было учреждение под названием «Косогор», которое производило укрепление от оползней спуска к Волге. На «Косогоре» был свой медпункт, где Д.М.Емельянов был консультантом. Бухгалтер «Косогора» Е.А.Александрович, ведавший тогда материальной частью, говорил мне, что Д.М.Емельянов иной раз выписывал винный спирт 70-градусный и пил его. Не разбавляя водой: он находил, что разбавление водой лишь портит спирт. Я считаю этот рассказ вполне правдоподобным. Вот так и погиб преждевременно бесспорно талантливый человек.
Д.М. Емельянова приглашали не один раз на преподавательскую работу в мединститут, но он категорически отказывался, заявляя, что он врач-практик и педагогическая работа ему не по душе.
Весьма популярным в Симбирске врачом-окулистом был Григорий Иванович Суров, также доктор медицинских наук. Он жил на переулке Красных Партизан, по соседству с Д.М.Емельяновым. По своему мастерству Г.И.Суров не уступал знаменитому одесскому окулисту Филатову, отец которого, кстати сказать, был врачом Симбирской областной больницы, сам одесский Филатов учился в той гимназии, которую кончил В.И.Ленин, только несколько позднее его. Г.И.Суров был большим оригиналом, простодушным, порой грубоватым в обращении с пациентами, но сердечным человеком. С Г.И.Суровым я встречался реже, поэтому более подробно ничего о нём сообщить не могу. Вот эти два врача настолько тогда были известны, что когда из Симбирска в Москву или Петербург приезжали пациенты к профессорам, те выражали удивление их приезду: незачем было больным ехать так далеко, когда в городе есть такие знатоки, как Д.М.Емельянов и Г.И.Суров.
Конечно, в старом Симбирске было немало хороших врачей, кроме вышеуказанных – окулист Стеклов, терапевт Антаев, венеролог Яковлев и др., но их я не знаю хорошо.
До сих пор я писал преимущественно об интеллигенции. Но несколько слов надо сказать и о симбирских купцах, которые были мне более или менее известными: они также представляют некоторый интерес.
В конце прошлого столетия в жизни купечества, несомненно, наступил перелом. В этот период в городах исчезли купеческие типы вроде Кабанихи и Дикого, за весьма редким исключением. Культура начинает просачиваться в этот мир, и уже не было тогда купчих, которые считали паровоз огненным змеем, и слепо верили глупым рассказам странниц и приживалок. Купцы стали тянуться за дворянством и определяли своих детей в гимназии или коммерческие училища, а затем и в вузы.
Я в Симбирске был хорошо знаком с семьями бакалейщика Зеленкова, мануфактуриста Шанина, оптовика Серебрякова, и все их дети получили образование. Старший сын Зеленкова окончил военную гимназию (так сто лет тому назад назывались кадетские корпуса), но дальше учиться не пошёл: он стал заниматься коммерческими делами, и после смерти отца продолжал его торговлю. А двое других окончили юридический факультет Казанского университета, и один из них работал в Симбирском окружном суде, был старшим нотариусом, другой работал экономистом в отделении Госбанка в Ростове-на-Дону. Сын Шанина тоже окончил юридический факультет, и был адвокатом. Сын Серебрякова тоже окончил курс в университете, но по какой специальности, теперь уже не помню.

Когда дети в этих купеческих семьях были маленькими, отцы семейства в своих домах поддерживали старый, домостроевский порядок и пытались сохранить в семье религиозный уклад жизни, заставляли своих детей аккуратно по праздникам ходить в церковь. Однако это мероприятие не дало положительного результата: дети так и не сделались религиозными, и относились к религии формально, как к неприятной необходимости.
Мне сообщили, например, такой факт. Старший сын Зеленкова был уже женатым, и имел маленьких детей, но отец его не отделял от себя, заставлял жить в одной квартире с собой, и вся семья обязательно обедала вместе. Зеленков не только требовал от детей, чтобы они ходили в церковь, но и проверял их. Обычно он посещал церковь Вознесения и стоял там обедню до конца каждый праздник. Дети ловко приспосабливались к нему. Они заранее приходили в церковь, вставали на указанном месте. Когда отец проходил мимо них (он всегда стоял впереди, на почётном месте, которое предоставлялось только именитым купцам), они вставали так, чтобы он их заметил, а затем уходили гулять или к знакомым в гости, где и находились во время церковной службы. А когда в конце обедни начинали звонить колокола, все были на своих местах, так чтобы отец убедился в том, что они действительно были в церкви всё время обедни.
Купцы считали, что раз дворяне ходят в театр, им тоже отставать нельзя. И они иногда всем семейством брали ложу, и появлялись на спектакле в театре, хотя мало чего понимали. Большей частью старики-купцы сами в театр не ходили, а ложу предоставляли своим детям. Некоторые купцы, например, Красниковы – хлебники, держали себя очень гордо, и смотрели свысока даже на купцов чуть меньшего масштаба.
Встречались среди купцов и чудаки, которые вообще вели замкнутый образ жизни. Вот, например, купец В.Ф.Петров вдвоём с женой занимал двухэтажный дом, великолепно меблированный, а жил только в нижнем этаже в нескольких комнатах (теперь это улица Шевченко). У него была выездная лошадь, великолепный экипаж, но выезжал он из дома может быть 2-5 раз в год, а всё время сидел дома, запершись как в крепости. Дом был полон прислуги: кухарка, горничная, кучер, дворник и т. п. – все они обслуживали только двух супругов. И только раз в год, в день его именин, у него были именитые гости со всего города. А Петрова считали миллионером.
В Симбирске были тогда и миллионеры. Состояние водочного заводчика Сачкова, по словам работника одного из Симбирских банков, оценивалось в 11-12 миллионов рублей. Сачкову принадлежали дома на ул.Ленина (там сейчас помещается институт усовершенствования учителей), на ул. Л.Толстого (там гостиница для членов правительства), дом на углу ул.Ленина и Комсомольского переулка и др. Богатым был и фабрикант Шатров, в доме которого находится исполком горсовета, и некоторые другие купцы и фабриканты.
Из кратких сведений, сообщённых мною, можно видеть, что в восьмидесятых годах прошлого столетия в купеческих семьях старый уклад жизни трещал по всем швам: купцы переходили незаметно для себя от старого, ветхозаветного, домостроевского уклада жизни к новому буржуазному. Интересно отметить, что некоторые купцы, как Зеленков, приобрели у разорившихся помещиков их имения, однако у них не было навыков ведения сельского хозяйства, имения им не давали большой прибыли, и они их продавали. Вот так сменялись исторические вехи в жизни старого купечества в городе Симбирске в конце девятнадцатого века.
В жизни старого Симбирска было немало интересного, однако не всё удаётся воспроизвести в памяти. О некоторых лицах и событиях ничего не сохранилось в памяти, а о других сохранились бессвязные отрывки, которые невозможно соединить в стройное повествование. Ставя в своём рассказе последнюю точку, надеюсь, что мой краткий рассказ принесёт хоть минимальную пользу любителям Симбирской старины.

***

НЕСКОЛЬКО СЛОВ О СИМБИРСКОМ ДУХОВЕНСТВЕ И ЦЕРКВАХ

Из числа епископов, стоявших во главе Симбирской епархии, особенно яркой индивидуальностью отличались двое: Никандр и Гурий, взаимно противоположные и по наружности, и по характеру, и по манерам.
Никандр был, можно сказать, аристократом. Он всегда был приветлив. Голос у него был приятный (тенор). Говорил он не громко, но отчётливо и выразительно. Никогда от него не было слышно грубости по отношению к низшим церковным служителям, и всегда посетителей он выслушивал внимательно. Епископ (а в конце пребывания в Симбирске архиепископ) Никандр следил за своей наружностью, не допускал никакой неряшливости в одежде. Борода его была красиво подстрижена, а волосы лежали красиво, а не беспорядочно. Во время богослужения он держался с достоинством, но без театральной аффектации в движениях. Бывая изредка на выпускных экзаменах по закону божьему в начальных школах, Никандр умел расположить к себе школьников. После его перевода в другую епархию – насколько мне помниться, он был переведён в Вильно – о Никандре в Симбирске сохранились хорошие воспоминания.
Епископ Гурий во всех отношениях был противоположен Никандру. По своей наружности, он, скорее всего, напоминал какого-нибудь забулдыгу: по отзывам духовенства он и был самым настоящим пьянчужкой, иногда даже пил вино во время церковной службы в алтаре, незаметно от молящихся, но от глаз духовенства он скрыть это не мог. За наружностью своей Гурий не следил, в одежде был неряшлив. Голос у него был грубый, лающий, отрывистый: далеко не всегда можно было сразу понять то, что он говорил. Его грубость возмущала даже духовенство. Он даже не всегда считался с церковным ритуалом, иногда в алтаре произносил слова, отнюдь не душеспасительные. Бывали случаи, когда он бил низших служителей. Он был человек абсолютно невоспитанный, и даже с интеллигенцией города Симбирска не очень церемонился. Такой глава церкви отнюдь не способствовал упрочению её авторитета. Про него сложено было следующее четверостишие, характеризующее его поведение в церкви во время обедни:
Где все стоят,
Он там сидит.
Ему кадят –
Он в ризу бадит (то есть выпускает газы из кишечника).
Но всё это пустяки по сравнению с тем, что Гурий проделывал с сельским духовенством. Во время поездок по епархии Гурий по отношению к духовенству действовал, как самодур. Трудно было ему угодить, а у него в руках была огромная власть. Приедет он, бывало, в село – всё духовенство, что называется, из кожи лезет вон, чтобы угодить своему владыке. А вот чем-нибудь не понравиться ему священник, и он немедленно переводит с хорошего прихода на плохой. И жаловаться не него было некому. А легко сказать – переехать на другое место службы семейному человеку, имеющему детей. Приходилось разорять хозяйство, нажитое годами, покидать обжитой дом, людей, к которым ты привык, а Гурию не всё это было наплевать: он сказал – и уехал. И если в Симбирске жалели, что Никандра перевели в другое место, то после смерти Гурия его никто не помянул добрым словом.
Архиереи служили обычно в кафедральном соборе (их было два: зимний и летний), а в других церквах города они служили только в престольные праздники. В так называемые царские дни – дни рождения царя, его жены, матери и наследника престола – на площади перед кафедральным собором после обедни происходил военный парад. На площадь утром приходили войска. Так как всё воинское подразделение не могло поместиться в соборе: в эти дни туда в обязательном порядке приезжала вся знать и высшие военные и гражданские чины, то солдаты во время обедни стояли обычно на площади, составив ружья в козлы. Летом всё это было ещё не так утомительно. Но Николай II был именинником в декабре, когда обычно стояли сильные морозы. Солдаты сильно замерзали во время продолжительной обедни, да и младшим офицерам, которые обязаны были находиться при солдатах, тоже доставалось от мороза: одеты они были в лёгонькие щегольские шинели, на ногах у них были лаковые сапожки, а голову повязывали башлыком. У военных музыкантов в это время военного парада губы приставали к медным трубам, и им в таких случаях выдавали спирт, чтобы вливать в трубы, но они предпочитали вливать его в себя.
Из приходских церквей наиболее популярной считалась церковь Вознесения, ныне уже не существующая. Она была в том месте, где находится теперь небольшой садик на улице Гончарова, в котором поставлен теперь памятник нашему земляку-писателю. Старый Вознесенский собор выстроен был ещё в XVII веке. При Екатерине II граф Орлов-Давыдов на его колокольне установил часы, закупленные в Англии. В первые годы текущего столетия к Вознесенскому собору был сделан пристрой, обширный, но довольно аляповатый, в купеческом стиле.
Из числа духовенства в конце XIX века выделялся протоиерей (настоятель) Вознесенского собора Мальхов. Это был образованный культурный человек. Он много сделал для благоустройства храма. В саду своего дома Мальхов поставил статуи, копии тех, что находятся в Ленинграде в Летнем саду, гроты. В саду были разбиты клумбы с разнообразными цветами.
Оригинальную фигуру представлял собой священник Иван Васильевич Никольский, весьма представительный и всегда хорошо одетый, он следил за своей наружностью, и имел успех у дам. Это был в полном смысле слова аристократ. Его красивый голос, изящные манеры неизменно производили сильное впечатление на верующих. Никольский был чужд церковного ханжества. Бывая в домах своих прихожан по случаю свадеб, похорон, крестин и т. д., он всегда держался свободно, был красноречив, и не прочь был рассказать или послушать какой-нибудь анекдот, конечно, вполне приличного содержания. После революции И.В.Никольский вступил в ряды так называемой живой церкви и был посвящён в сан епископа. Он продолжал служить в церкви Вознесения до тех пор, пока в годы культа личности он вдруг исчез в неизвестном направлении уж, конечно, не по своей воле. Когда в 30-х годах церковь Вознесения была разрушена, И.В.Никольский стал служить в церкви, находившейся при кладбище.
В церкви Вознесения пел самый лучший после архиерейского хор, во главе которого стоял регент Маторин, прекрасный музыкант, хотя и грубый: иногда он, ничуть не стесняясь даже в церкви, бил камертоном певчих-мальчиков, взявших фальшивую ноту. По-видимому, Маторин был старым холостяком. Одевался он неряшливо: вместо пальто одевал какой-то старый армяк. Почему-то мне он запомнился именно в таком армяке. Как это ни странно, Маторин был путешественником. Он не только изъездил из конца в конец всю Россию и Западную Европу, но был и в Америке и в Китае. Мне запомнилось, с каким удовольствием он рассказывал мне о путешествии в Египет, о пирамидах, о нильских крокодилах и прочем, не спуская ни малейших подробностей.
Если в церкви Вознесения церковная служба справлялась истово, не торопясь, то, наоборот, настоятель церкви Троицы на улице Гончарова (теперь в помещении этой церкви устроен тир ГУКТУ) протоиерей Боголюбов (отец преподавателя математики пединститута) не терпел длинных церковных служб.
Церковь Иоанна Предтечи, находившаяся на улице Московской (ныне Ленина), недалеко от Свияги, во дни крестных ходов была центральным пунктом, куда собиралось большинство симбирских священников во главе с архиереем. По окончании обедни вся процессия с хоругвями направлялась на реку Свиягу, где к этому времени воздвигался специальный помост для духовенства. Зимой, во время праздника Крещения, устраивалась беседка изо льда, сверкавшая на солнце всеми цветами радуги. По окончании молебна на Свияге любители сильных ощущений сразу же бросались в реку и купались в ней.
Большой популярностью у верующих пользовался Покровский мужской монастырь, на территории, которого похоронен И.Н.Ульянов. На территории монастыря был хороший парк. При входе в монастырь стояла небольшая часовенка, на стене которой внутри была картина, изображающая Андрея блаженного в одной рубахе, без шапки, босиком на снегу. Картина была написана неплохим художником, имя которого было неизвестно. После революции картина эта, должно быть, пропала. На территории монастыря было кладбище для симбирской аристократии. Старое купеческое кладбище было на территории ныне снесённой церкви Всех святых, где теперь выстроена средняя школа №38.
Женский монастырь был расположен в центре города, на территории теперешнего рабочего городка. В конце XIX столетия этот монастырь привлекал массу верующих потому, что его настоятелем был иеромонах Новинский. Это был в полном смысле слова фанатик, вот поэтому-то его проповеди и привлекали в церковь малокультурных молящихся. А проповеди говорить он умел увлекательно и обладал незаурядным талантом. Куда девался этот фанатик, неизвестно. Надо полагать, что в царской России он сделал неплохую карьеру на церковном поприще, и достиг степеней известных.
В Симбирске самым звучным был колокол у церкви Германа, занятой ныне под Госархив: он весил около 750 пудов. Его малиновый звон был слышен во всех концах города. Это было вызвано тем, что купцы-благотворители, заказывая заводу этот колокол, пожертвовали на него много серебра, гораздо больше, чем при изготовлении колоколов в других церквах.
Очень торжественно проходили в симбирских церквах свадьбы богатых и зажиточных горожан. Обыкновенно в таких случаях вход в церковь происходил исключительно по билетам, выдаваемым устроителями свадьбы почётным гостям. В этих случаях полиция всегда строго следила за тем, чтобы в церковь на свадьбу не проникли лица, не имевшие пригласительных билетов. Церковь в таких случаях была освещена, как днём. На такие свадьбы всегда приглашались басистые диаконы и хоры певчих. Такие свадьбы заставляли горожан долго потом говорить о них. На них в обязательном порядке всегда присутствовало много молодых девушек, подружек невесты, и друзей жениха – шаферов.
В Симбирске, кроме православных, были ещё католическая и одна евангелическо-лютеранская церковь – кирха.
Католический костёл занимал небольшое помещение по улице Водников (б.Шатальной), где потом была православная церковь, ныне закрытая и отданная под клуб. Это церковь была довольно убогой.
Гораздо эффектнее выглядела немецкая церковь, расположенная на углу улицы Московской (ныне Ленина) и Анненского переулка (ныне ул. Железной Дивизии). Пастором (священником) в этой церкви был Лейст, преподававший немецкий язык в симбирском коммерческом училище. Надо сказать, что он сумел привлечь в церковь верующих и был неплохим проповедником. Лично меня привлекал в эту церковь великолепный орган и замечательный органист Людвиг Лист. Он называл себя племянником знаменитого венгерского композитора Ференца Листа. Так это было или не так, проверить мы не могли. Но бесспорно то, что органист он был замечательный и музыкально был хорошо эрудирован. Мы, любители музыки, приходили к нему в церковь тогда, когда не было службы, и он нам играл на органе произведения Баха, Генделя, Гуно и других западных композиторов. Лист был очень хорошим пианистом. Его на разрыв приглашали давать уроки фортепиано детям симбирской аристократии и купечества. Одевался он всегда изящно, хотя был уже в преклонном возрасте. Длинные седые волосы гривой опускались на воротник его сюртука или пиджака. У него были довольно длинные седые усы и аккуратно выбритый подбородок. Он по-русски говорил правильно и безо всякого акцента. Куда он девался после революции, неизвестно. Лист был очень вежливым и общественным человеком, приятным собеседником, много видевшим и слышавшим на своём большом и интересном жизненном пути. Но вот в концертах он почему-то не выступал, по крайней мере, я не помню ни одного концерта с его участием в Симбирске.
В немецких церквах во время богослужения верующие сидят на скамейках. У наиболее почётных посетителей в церкви были собственные кресла, на которых были выгравированы их имя, отчество, фамилия и звание. Такие почётные кресла в симбирской кирхе имелись у преподавателя Симбирской первой мужской гимназии Штейнгауера, у аптекаря Тяхта, у владельца аптекарского магазина Коба и др. Самым главным церковным праздником у немцев было Рождество, а не Пасха. В канун этого праздника в Кирхе устанавливалась очень высокая ёлка (до самого потолка). Но только на ней никаких игрушек, само собой разумеется, не было. А украшена была она разноцветными зажжёнными свечами. Рождественская служба была очень торжественна. В церкви в этот вечер звучало очень много хорошей музыки. Иногда к органу присоединялась и скрипка. Приглашались на этот вечер хорошие певцы, певшие соло или дуэты. Такое богослужение неизменно создавало хорошее настроение у верующих.
Весной, в первую неделю после Пасхи, массы горожан симбирских отправлялись обыкновенно в церковь при городском кладбище. Это был ежегодный день поминовения усопших. Церковь эта, очень маленькая, в другие времена года не привлекала обычно к себе массы верующих. Но в этот весенний день она была как бы в центре внимания симбирян. Большею частью в этот день бывала хорошая погода. Жители Симбирска в день поминовения шли на кладбище, как на прогулку. И действительно, там было немало живописных уголков. И молодёжь, конечно, больше всего думающая о жизни, а не о смерти, по-своему проводила этот, собственно говоря, траурный день, так не вяжущийся с весенним обновлением природы.
Среди симбирского духовенства, как видно, были совершенно различные люди: культурные и отсталые, фанатики и либералы.
Помню приезд иногородних духовных лиц в Симбирск. В последний год прошлого века сюда приезжал на гастроли, говоря театральным языком, Иоанн Сергиев Кронштадтский, которого верующие считали чудотворцем, а журналист Амфитеатров назвал артистом императорских церквей. Его приезд был обставлен весьма торжественно.
Из Царицына приезжал в Симбирск иеромонах Илиодор. Его приезд сопровождался скандалом. Илиодор повздорил с духовными да, кажется, и со светскими властями, и в сопровождении фанатичек-кликуш путешествовал по Волге, но симбирские власти не пустили в город эту шайку. Впоследствии Илиодор эмигрировал из России и, помнится, в Норвегии опубликовал свои мемуары. Я их читал, но теперь уже не помню.
***

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 7 8 9 Следующая ⇒