В ГОРОДЕ. НЕПРОСТОЙ ВОПРОС. ДОРОГИЕ ДЕСЯТЬ ТАЛЕРОВ

В ГОРОДЕ

Лизетта пошла домой и стала готовиться к визиту в город. Она решила не надевать свою красивую воскресную шляпу и черную кружевную мантилью, которую Анна подарила ей на Рождество. Она не хотела ни выглядеть, ни быть горожанкой. В своей ничем не прикрытой гордости она не хотела быть никем другим, как только женщиной из деревни, которая делает в городе покупки. Она надела халат и накинула на плечи платок, а с собой взяла корзинку, в которую положила первые спелые яблоки.

Сразу же после обеда Лизетта в хорошем настроении отправилась в путь, внутренне радуясь этому маленькому приключению. Шла она беззаботно, как ребенок, маленькими шагами, несколько выворачивая ступни ног внутрь, как привыкла делать с детства. Она останавливалась у каждого участка на поле, чтобы посмотреть, в каком состоянии растущие там овощи. Затем она вышла на деревенскую дорогу, усаженную яблонями, и с радостью полюбовалась крупными красными плодами. Ей вспомнились школьные годы. Каким веселым был путь домой по этой яблоневой дороге!

В вышине простиралось небо, напоминающее голубой шелковый шатер, распростертый над всей этой чудесной солнечной долиной вплоть до того места, где его светлую ширь разделяли и нарушали городские трубы и здания. Лизетте казалось, что вокруг нее уже нет простора полей и неба, что она утратила твердую почву под ногами. Она ускорила шаги и с видимой неохотой двинулась по улицам пригорода, где в душной полдневной жаре в пыли и грязи устало и без всякой радости играли дети.

Лишь достигнув центра города, она облегченно вздохнула. Теперь можно пройтись по магазинам, посмотреть товары и что - то купить. С давних пор ее радовали пестрые и веселые вещи, и она стала усердно рассматривать витрины магазинов. Ей хотелось купить кусок пестрого шелка. Она зашла в один из магазинов.

Не желая утруждать себя, продавец послал ученика обслужить ее. Лизетта недовольно нахмурила брови. Она знала, почему он так поступил, и с гордостью заговорила на своем деревенском диалекте. Разве она не была и не осталась Лизеттой Вольтмайер независимо от того, как одета - по - городскому или по - деревенски? Однако ученик продавца оказался еще более гордым, чем она. Он был из города, там родился и воспитывался. Он вообще не понимал ее диалекта. Пожав плечами, он подмигнул своему напарнику, и оба они ухмыльнулись.

Лизетта выпрямилась, отчего ее маленькая, полная фигура стала выше, оглядела обоих учеников с ног до головы и презрительно сказала:

— Глупые мальчишки.

Затем с уверенностью госпожи, владеющей большим имением, добавила:

— Я хотела бы поговорить с самим шефом.

Они не посмели противоречить ее решительному тону, и хотя один из них попытался уверить ее, что это невозможно, второй уже побежал в контору и возвратился с шефом.

— Ваши люди не понимают меня, - сказала она хозяину магазина, - поэтому я вынуждена была побеспокоить вас.

Тот сразу же узнал дочь Хайдекампов, его постоянных покупателей, и жену уважаемого торговца полотном Вольтмайера и недовольно посмотрел на обоих молодых людей, которые сразу же чем - то занялись, и сам с большим почтением обслужил ее.

Лизетта выбрала тонкий шелк для шарфа и ткань для юбки. После этого она зашла в кафе, расположенное на главной улице, откуда могла наблюдать за оживленной городской жизнью. Она уверенно и свободно шла мимо столиков, за которыми сидели разряженные горожане, с удивлением поглядывая на женщину, которую они приняли за торговку. Ее, видимо, и здесь знали, так как хозяйка кафе указала ей удобное место и даже поговорила с ней. Лизетта могла сидеть так часами, наблюдая за идущими мимо людьми, машинами, повозками.

Но ей надо идти дальше. Она спросила хозяйку, где находится аптека, и, купив там лекарство, отправилась в контору, расположенную рядом. Ее сердце усиленно билось, когда она медленно поднималась на крыльцо здания. Что скажет Вильгельм после того, как она три дня не разговаривала с ним? А Ани? На мгновение она пожалела о том, что не оделась по - другому. Но затем в ней снова поднялась волна гордости: «Нет, какая я есть, такая есть; я никогда не стану городской».

Она постучала в дверь конторы. Открыл ученик. Он хотел было сразу же выпроводить посетительницу, но она назвала имя своего мужа. Он удивленно и недоверчиво посмотрел на нее, а затем провел в помещение, где работали Вильгельм и Ани. Дверь между двумя комнатами осталась открытой.

Вильгельм, сидевший за своим письменным столом, поднял голову. Он увидел Лизетту, которая, неуверенно глядя на него, стояла у порога с корзинкой яблок в руке. Что бы это значило?

— Добрый день, Вильгельм, - приветливо поздоровалась Лизетта. - Я только хотела посмотреть, где вы обитаете, и принести вам несколько яблок; ведь вы не обедали.

К матери сразу же подошла Ани. Вильгельм протянул ей руку, но тут же отвернулся. Он стал смотреть в окно, желая скрыть свою радость. У него даже слезы появились на глазах. Все утро он никак не мог сосредоточиться на работе, так как отношения с Лизеттой снова и снова вставали перед его глазами. Как плохо, что в их доме был нарушен мир! Вильгельм не мог понять, как можно так долго что - то носить в себе. Но он знал, как тяжело для Лизетты смириться.

И вот она собственной персоной стоит перед ним, пройдя длинный путь, и принесла ему яблок. О, как дорог был ему этот момент, как он любит эту часто по - детски своенравную женщину, которая, немного смущаясь, стоит перед ним, серьезная и такая красивая!

Он даже не заметил, что она здесь, в его конторе, начала говорить на своем диалекте, который так любила. Он был счастлив и отдавался этому всеми фибрами своей души. Он предложил ей стул и спросил, не устала ли она. Затем взял яблоко и, хотя обычно он неохотно ел неочищенные яблоки, с аппетитом откусил, так что яблоко захрустело.

— Как вкусно, - похвалил он.

Лизетта покраснела от удовольствия.

Ани сконфуженно стояла рядом. Она понимала, что здесь происходит. Но ее неприятно поражало то, что мать так одета, да еще говорит на своем диалекте. Через открытую дверь она видела, как оба ученика и бухгалтер наблюдают за ними. Сегодня утром отец обстоятельно поговорил с ней, Ани, и о делах фирмы, и о домашних обстоятельствах, и она гордилась тем, что была его доверенным лицом.

Теперь же она чувствовала себя отодвинутой в сторону и была почти разочарована в отце. Ей вдруг стало ясно, что при всей своей находчивости и уме она не может заменить мать. Если бы мама была другой, если бы она разделяла с отцом его проблемы, вместо того чтобы жить своей жизнью! Тогда он не перекладывал бы часть своего бремени на Ани. Но теперь, возможно, все будет иначе. Какими радостными и единодушными выглядели сейчас родители!

Отец, казалось, не знал, как угодить матери. Он послал одного из учеников в квартиру своего компаньона, который был в отъезде, с просьбой, чтобы его жена спустилась к ним. Он не хотел, чтобы Лизетта поднималась наверх, не зная, все ли там в порядке.

Прошло немало времени, прежде чем госпожа Хайнц спустилась вниз, так как она решила принарядиться. Когда она с мужем в один из воскресных дней посетила Вольтмайеров в их деревне, Лизетта выглядела вполне респектабельно. Она принимала гостей в черном шелковом платье с богатым золотым украшением. У госпожи Хайнц осталось очень хорошее впечатление от большого поместья, прекрасного просторного дома и ухоженного сада, и ей тоже не хотелось ударить лицом в грязь перед женой их компаньона. Она сделала красивую прическу, надела лучшее сверхмодное платье с узкой талией и через некоторое время с торжествующей улыбкой вошла к ним, но тут же, ошеломленная, остановилась. Улыбка исчезла с ее лица. Кем была та, ради которой она так старалась? Перед ней стояла простая деревенская женщина, ради которой не стоило так утруждать себя.

Вильгельм ничего не заметил. С радостью и явно гордясь посещением жены, он пошел навстречу госпоже Хайнц, но Ани и Лизетта сразу же увидели разочарование на ее лице. В глубине души Ани начала сердиться на сбою мать. Она была в дружеских отношениях с госпожой Хайнц, весьма деловой женщиной, которая не раз помогала Ани своими советами в отношении одежды и поведения в городе.

Однако Лизетта в этот момент ничего не видела в жене их компаньона, кроме веяния города. Город - вот что та олицетворяла собой. Разряженная для города, своего рода сверкающий фасад, искусственно украшенный, чтобы создать видимость роскоши. Эта женщина, кажется, уже повлияла на ее Ани, иначе откуда у той столько всякого городского хлама, совершенно не нужного в деревне? Да, Ани уже полностью стала городской: в современной одежде, в цветастой шляпке, в остроносых туфлях, длинных перчатках и с зонтиком от солнца. Ей только не хватает обрезать волосы и напудриться. Лизетта снова почувствовала отвращение, почти ненависть к городу. Она видела лишь его внешнюю сторону и ничего не зная и знать не желая о его деловой и духовной сущности, о том, что скрывалось за его внешней оболочкой. И его привлекательную силу уже ощутила Ани с ее живым и восприимчивым умом.

Ани была привязана к родному краю, но так же любила и город, и ей было стыдно за мать, которая дошла до того, что на дружелюбно заданный госпожой Хайнц вопрос о том, что она решила посетить город, откровенно и притом на своем диалекте заявила:

— Я не люблю город, я решила посетить своего мужа.

Однако госпожа Хайнц, выросшая на востоке страны, не понимала западного диалекта и только беспомощно посмотрела вокруг.

Ученики захихикали, Ани покраснела. Но Вильгельм по - рыцарски встал перед своей женой и заявил:

— Моя жена не очень любит город, просто ей захотелось посетить нас.

Он сказал это с такой дружелюбной улыбкой, что госпожа Хайнц почувствовала и себя включенной в это число.

Хотя, собственно говоря, ему должно бы быть не вполне удобно из - за того, что Лизетта испытывает такое сильное нерасположение к городской жизни, он, как ни странно, чувствовал себя сейчас ее союзником. Ему тоже не нравилась чопорность и внешний лоск госпожи Хайнц. К тому же ему было досадно, что она оказывает влияние на Ани. Он боялся, чтобы дочь не стала легкомысленной и тщеславной, несмотря на свою деловитость и способности. В лице Лизетты он вдруг увидел готовую к борьбе союзницу. Она не остановится перед тем, чтобы с присущей ей откровенностью разоблачить никчемность и фальшивость этой женщины.

Госпожа Хайнц со слащавой улыбкой, которая только явственнее обнаружила морщины на ее рано постаревшем лице, предложила Лизетте пройти в ее квартиру. Но Лизетта резко отклонила это предложение:

— У меня нет времени. Моя мать ждет лекарство от кашля.

У госпожи Хайнц на языке вертелось острое словечко. Для чего эти простоватые и невоспитанные крестьяне позвали ее?

Однако на ее лице снова появилась искусственная дружеская улыбка. Вильгельм стоял у окна, играя своей цепочкой, и смотрел в пол. стараясь не рассмеяться. Его охватила юношеская веселость, когда он смотрел на этих стоящих друг против друга женщин. Еще молодое, румяное и гладкое лицо его жены носило на себе печать светлой искренности и напоминало о деревенском хлебе и свежей колодезной воде, в то время как другое лицо походило на разрисованную маску, предназначенную для того, чтобы что - то скрыть. Обе женщины были почти одного возраста; но в то время как одна несла свои годы, как фруктовое дерево - спелые плоды, щеголяя своей красотой и гордясь этими зрелыми плодами. вторая тащила свой возраст, как цепь, которую необходимо скрывать и которую, к ее глубокому сожалению, скрыть невозможно, так как слишком много на ней было трещин и царапин.

— Ну, пусть тогда ваша прелестная дочь Ани. как обычно, поднимется ко мне в конце рабочего дня, - подчеркнуто дружеским тоном сказала госпожа Хайнц.

Вильгельм искоса глянул на жену. Что скажет она на это? Он с напряжением ждал ответа.

— Мадам Хайнц, не надо кружить ей голову, иначе с завтрашнего дня она останется дома и будет доить коров. Пожалуйста, избавьте мою прелестную дочь от городского хлама.

— Ну, тогда она может стать батрачкой, - высокомерно бросила мадам Хайнц, внезапно поняв диалект Лизетты, и повернулась к Ани, которая, побледнев, молча смотрела в окно.

Вильгельм понимал, что этот разговор противоречит правилам как городской, так и деревенской вежливости, но в глубине души был рад, что госпожа Хайнц, а также Ани услышали то, что сказала его жена.

Лизетта быстро попрощалась со всеми и заторопилась к матери, которая, как она сказала, ждет лекарство.

НЕПРОСТОЙ ВОПРОС

Вечером Вильгельм и Ани, почти не разговаривая между собой, отправились домой. Ани с беспокойством размышляла о том, кто же прав и кто неправ; она не могла вполне понять отца, который всегда был так любезен и внимателен по отношению к другим.

Вильгельм же в этот августовский вечер как никогда раньше почувствовал глубокую пропасть между городом и деревней. Вечернее небо было бледным, наполненным легкой дымкой и в то же время особенно прекрасным. По нему бежали розоватые полосы, которые, казалось, образовали пестрый свод над мирным и ясным миром. Высокие золотые колосья стояли в этом свете, как снопы пламени, которые не знали другой цели, как только щеголять своей красотой. На просторных мягких лугах мирно лежали коровы, тут же паслись гладкие лошади, тихо и терпеливо, без жадности и спешки. На всем лежала печать прекрасной и светлой необходимости. Так должно быть, так хотел Творец, и так это было. Здесь не встречалось ничего сокрытого и завуалированного. Все открыто, просто и ясно.

Вильгельм думал о Лизетте. Она тоже была открытой и никогда не притворялась. Возможно, она исполняла волю Божью лучше многих других, которые постоянно спрашивают, размышляют и, тем не менее, никогда не бывают искренними? Вильгельму стало ясно, что в своей деловой жизни он не мог быть вполне честным и искренним, да и большинство других людей не обладало этой безоговорочной искренностью.

Лизетта - вон она стоит у садового забора и, кажется, ждет их. Да, с ней при ее своенравном характере бывает нелегко. Вильгельм не обманывался насчет того, что ее неприязнь к городу сегодня не стала меньше и что, по сути, трудности, которые были раньше, остались. Но разве не стоит перенести все это, если обладаешь женщиной, способной любить горячо и искренне, женщиной, на слово которой можно вполне положиться, так как оно в точности соответствует действительной сущности человека? В этот вечер Вильгельм был готов во всем признаться жене.

Когда они вместе зашли в дом, Вильгельм сказал:

— Лизетта, прости меня. Я должен был сам сказать тебе о намерении продать дом. Я был неправ.

Но Лизетта сделала движение рукой, как бы бросая в глубокую темную шахту то, чего уже нет и что больше никогда не должно появиться на поверхности.

Вечером, когда стемнело, Ани, закончив работу по дому, как обычно, побежала к бабушке. Сегодня у нее на сердце было нечто особенное. Она направилась к задней двери, чтобы не встретиться с Катрин, так как побаивалась ироничного взгляда молодой женщины, которой не очень нравилось то, что Ани приходит так часто. Однако бабушка сказала ей:

— Ты не должна обращать на это внимания, - и Ани продолжала приходить, как и прежде.

Амри уже лежала в постели, когда пришла Ани. Она вошла не постучав, так как знала, что бабушка еще не спит и ждет ее. Она не стала зажигать лампу, но присела на кровать и сразу же заговорила о том, что было у нее на сердце. Она рассказала о матери и ее посещении города.

— Бабушка, кто прав: мама или я? Разве мама не проявила бестактность по отношению к госпоже Хайнц? А я? Разве я не должна носить городскую одежду? Родители думают, что я позволяю госпоже Хайнц слишком влиять на себя, но я насквозь вижу ее и понимаю, что она беспринципная и легкомысленная. Но разве я не могу кое - что перенять от нее?

Амри задумалась с той серьезностью, с какой всегда относилась ко всем вопросам детей и внуков, какими бы незначительными они ни казались. Поэтому - то они со всеми мелочами всегда шли к ней.

— Дорогая, что значит быть правым или неправым? - наконец спросила она, - Ты, видимо, уверена, что я должна признать правой только тебя. Но мама тоже уверена в своей правоте. Нет, нельзя ставить вопрос «или - или».

Ани с удивлением смотрела на бабушку.

— Как? Прав может быть только кто - то один.

— Перед адвокатами, перед судом - да, Ани, но обычно люди только воображают, что это так. Они уверены в этом, потому что, видишь ли, с твоими взглядами на жизнь ты, конечно, права: тебе нужно приспосабливаться к условиям жизни, нужно быть городской и современной. Но разве твоя мать со своими взглядами на жизнь не права? Она любит землю, растения и животных, любит ниву и сад. Она считает недостойным, когда кто - то подражает внешности человека, чья сущность совершенно отличается. Разве она в этом не права? Ты сама говоришь, что госпожа Хайнц внутренне совершенно другая, чем ты. И ты хочешь внешне быть похожей на нее?

— Боже упаси! - засмеялась Ани. - Но она почти во всем может дать хороший совет.

— Видишь ли, Ани, вопрос о правоте и неправоте возникает единственно из наших притязаний. Пока мы исходим из нас самих, наших требований и притязаний, мы спрашиваем: «Я права или она?» Если я должна судить о вас на этом основании, то вынуждена сказать: вы обе правы. И все - таки, - Амри вздохнула, - я думаю, что правильно решить вопрос о чьей - то правоте или неправоте может только Бог. Мы можем

лишь искренне стараться узнать, что Бог говорит нам о нашей правоте или неправоте.

— Ну, - Ани засмеялась, желая немного смягчить обстановку, - можешь ты мне сказать, что я неправа с точки зрения Бога?

Сначала она хотела сказать «права», но это показалось ей несколько самонадеянным и дерзким, да в сущности она и сама видела, что в некотором смысле была неправа.

Видя, что бабушка молчит, она повторила:

— Ну, как обстоит дело со мной?

И тогда Амри начала говорить, и слова ее, казалось, исходили из далеких, полных страдания глубин и были полны нелегкого жизненного опыта.

— Ах, Ани, жизненная дорога представляет собой восхождение на узкий и высокий хребет - мимо глубоких пропастей. Мы постоянно находимся в опасности соскользнуть вправо или влево. Только дорога на узкий и высокий хребет является правильной перед Богом, и мы можем идти по ней, так как Он держит нас за правую руку. Если мы выпустим Его руку, то, возможно, какое - то время будем счастливы и даже сможем продолжать идти верным курсом, но нам постоянно будет угрожать опасность сорваться в пропасть. Вот что, по сути, означают слова Иисуса Христа: «Без Меня не можете делать ничего».

Ани слушала все это с некоторым страхом.

— А я? Я тоже у края пропасти?

— Это ты узнаешь сама, Ани, если побудешь в полной тишине перед Богом. Принеси - ка мне из шкафа дневник моего отца, твоего прадеда Каспера Генриха Нидермайера. Ты знаешь, где он лежит.

Ани зажгла ночник и принесла книгу. Бабушка открыла ее и показала внучке место, где ее отец с горечью пишет о франтовстве своих детей Амри и Хермдидера Хайдекамп.

Ани прочитала это место при слабом свете лампы.

— Ани, тогда я думала, - продолжала бабушка, - что были правы именно мы, твой дедушка и я, когда старались красиво одеться, а мой отец, твой прадед, был неправ. Но настал день, когда у меня открылись глаза на всю мою прежнюю жизнь. Ты знаешь, что после моей тяжелой болезни мы начали новую жизнь. Я поняла, что во всем была неправа и лишь Бог прав. Тогда, Ани, я отложила свои янтарные бусы и некоторое время не надевала красивые платья, пока не научилась, держась за Его руку, восходить на высокую стену, не скользя и не падая. Ты сама можешь проверить, как обстоит дело с тобой, Ани. Ты похожа на меня, ты очень похожа на меня.

— Если бы это было так, - сказала Ани и замолчала. - А мама? - тихо и робко спросила она через несколько минут.

— Мама? Это нас не касается, Ани. Она должна сама разобраться в себе.

Она не сказала Ани о том, что тоже переживает за ее мать. Поднимается ли Лизетта по Божьей воле на узкий, высокий утес или и здесь из - за гордости имеет место скольжение в пропасть своеволия и упрямства?

Нет, этого Амри не сказала внучке. Но она должна еще раз серьезно поговорить об этом с дочерью, а также и с Вильгельмом, который, кажется, совершенно ослеплен своей женой.

ДОРОГИЕ ДЕСЯТЬ ТАЛЕРОВ

Августовское солнце заглядывало в маленькое, низкое окошко комнаты и делало посыпанный белым песком пол еще более светлым и блестящим, чем он был на самом деле.

В это воскресное послеобеденное время на лице Амри лежала печать радостного ожидания, которое делало ее молодой и жизнерадостной, как это и было во все, нередко горестные дни ее жизни.

Она ждала Анну с детьми, которые должны были прийти к ним из города в гости. Как медленно движутся стрелки часов! Намного медленнее, чем хотелось бы Амри.

Но наконец они прибыли: Анна и все ее сыновья. Комната сразу же наполнилась веселым шумом. Всякий раз, когда Амри видела сыновей Анны, ее сердце наполнялось радостью и благодарностью Богу. Отец их, можно сказать, оказался негодяем. Сами же они были весьма деловыми и порядочными ребятами, о каких только можно мечтать, хотя и у них порой случались ошибки.

Никто из них не был похож на отца ни внешне, ни по характеру. Амри чувствовала себя окруженной этим живым благословением. Так оно и было: любящим Бога и соблюдающим Его заповеди Он обещал творить милость да тысячи родов. Ей пришлось вынести много скорбей со своими детьми, и внуки, возможно, были первым благословенным звеном в цепи родов, в которых текла ее кровь. В глубине своей смиреной души она знала: не превосходные качества ее крови сделали их такими, но исключительно Божьи милость и благословение.

Мальчики всегда были своего рода защитной крепостью для матери, но сегодня чувствовалась какая - то особая торжественность, подобно тому как радостное ожидание Рождества объединяет детей или какая - то тайна соединяет людей друг с другом. Их голоса звучали приглушенно, их взгляды что - то скрывали. Что скажет бабушка?

Амри не всегда была согласна с тем, что придумывали или предпринимали дети. Так было с Августом, их отцом. Хотя сейчас он находился где - то в Америке, но продолжал быть бременем для семьи Анны. Вскоре после того, как он покинул семью, продав последнюю кровать и оставив жену с детьми без всяких средств к существованию, он прислал письмо с просьбой о деньгах. Он писал, что находится в очень трудных обстоятельствах, и просил Анну еще раз помочь ему.

В то время Анна жила в доме матери на ее обеспечении, совершенно не имея личных денег. Ее деверь Вильгельм, муж Лизетты, на свои деньги купил ей самые необходимые вещи, кровати и одежду для мальчиков. Амри очень рассердилась, когда из Америки пришла такая просьба. Этот Август снова пропил все деньги, которые забрал у жены и детей, и снова Анна вынуждена просить за него. Нет, отныне этот хвастун и бабник не получит ни одного пфеннига! Дети Анны больше не должны страдать из - за своего непутевого отца.

Лишь старший сын Анны, который с давних пор разделял с матерью все заботы, знал о письме отца. В то время он заканчивал учиться на коммерсанта. Ничего не говоря матери, он весь свой небольшой заработок отослал отцу в Америку.

После этого постоянно стали приходить подобные письма. И дети, которые уже сами что - то зарабатывали, складывали свои сбережения и посылали отцу все деньги, какие у них оставались.

— Мама, мы не знаем, может быть, он нищенствует и лежит на улице, не будучи в состоянии сам себе помочь, - говорили они.

С таким подходом Амри не могла согласиться. Разве Август относился к детям так, как положено отцу? Нет, не говоря уже о том, что он бросил их на произвол судьбы, он и раньше плохо относился к ним. Ему не было до них никакого дела. Он пинал их, когда был пьян, и хвалился собой, когда бывал трезвым. Нет, у детей не было никакой причины, чтобы помогать такому отцу.

Даже Анна считала, что он снова все пропивает. Но невозможно было уговорить мальчиков перестать посылать ему деньги. Уже год от него ничего не было: ни письма, ни открытки, никаких признаков жизни. Что случилось с отцом? И вот вчера произошло то, о чем они после кофе хотели рассказать бабушке.

Случилось чудо: Август, самый скверный из всех отцов, этот неисправимый хвастун и пьяница, вдруг прислал деньги. Кроме того, он написал письмо, которое уже все было измято, так часто дети поочередно читали его. Сейчас оно, тщательно завернутое в бумагу, лежало в сумке матери. Мальчики сидели на скамье, которая стояла под окном так, что все они могли смотреть на бабушку.

В наступившей тишине прозвучал голос Анны:

— Мама, Август прислал деньги, десять талеров.

И в то время, как глаза всех были устремлены на Амри, Анна стала читать письмо:

«Дорогая Анна!

Мне, Бог знает это, было очень плохо. Я уже не мог сам помочь себе и потому слал вам письма с просьбой о деньгах. Я не надеялся, что получу их. Однако когда я все - таки получил деньги, я подумал, что они от матери. Ведь у тебя их не было. Так думал я. Какая она благочестивая! Она всегда была добра ко мне, хотя и часто ругала меня, заступаясь за тебя. Я не мог выносить ее взгляд. Но я думал, что она не бросит меня на произвол судьбы.

И тут пришли деньги от Генриха. А я полагал, что мальчишка ненавидит меня, как и остальные дети. Я плакал. Я совершенно обнищал, и дети присылали мне деньги. Но деньги детей жгли меня. Они бы не жгли, если бы были от матери. Как это могло случиться? Я не мог пропивать их, хотя материнские я бы пропил.

Я нашел работу, тяжелую работу - ломать лед. Вы этого не знаете. В этом году я сэкономил деньги для детей. Я не хочу быть негодяем. Нет, я не обратился к Богу, но теперь я уже не пью. И если дети имеют жалость к своему такому плохому отцу, то, может быть, и Бог явит мне Свою милость? Я болен, беден и тоскую по родине. Анна, наши дети хорошие, и в этом твоя заслуга.

Августа.

На этом письмо заканчивалось. Анна, будто пристыженная, смотрела вниз. Она не могла поднять глаза на мать. У нее в глазах стояли слезы, хотя она уже не раз читала это письмо. Дети с напряженным вниманием смотрели на бабушку. Амри молчала. Нет, это не была тихая молитва, как в полуденные часы о созревших нивах; это было полное напряжения и беспокойства молчание, которое сталкивалось с напряженным ожиданием других.

Что она должна сказать? Она видела перед собой Августа, молодого, грубого парня, который обольстил ее дочь. Она видела всю фальшь его сущности, когда он стал мужчиной, его надменность и лень, его пьянство и все те пороки, на какие она не могла смотреть. Разве жизнь Анны не была опустошена и разрушена этим человеком, который замечал своих детей лишь тогда, когда они стояли на его пути, что они, по его мнению, делали слишком часто? Разве в доме не царило постоянное беспокойство, пока он не покинул его? Как с того времени Анна снова расцвела, какой она стала молодой и красивой!

И теперь он надел на себя личину благочестия и вскоре явится сюда и начнет проливать слезы и обнимать жену и детей, играя роль хорошего отца. А Анна и дети примут его и при этом еще будут счастливы оттого, что могут поухаживать за ним. Но отец станет для них бременем, которое раздавит и задушит их молодую, цветущую жизнь. Она, Амри, не сможет вынести такого.

Так размышляла бабушка. Ее молчаливые расчеты и заботы, как серая пыль, ложились на свежую радость и напряженное ожидание присутствующих. Анна посмотрела на нее, и мать увидела в лице дочери молчаливую просьбу и страстное желание, хотя и скрытое застенчивостью и страхом.

Как будто чешуя спала с глаз матери, и ей вдруг, как никогда раньше, стало понятно все затаенное страдание дочери, которое выпало на ее долю в браке. Правда, она вместе с Анной разделяла ее трудную судьбу. Но теперь она заглянула в душу своей дочери, как в чужой и незнакомый колодец, который вдруг стал ясно виден до самого дна.

И все внешние страдания дочери - утрата денег и имущества, жестокое обращение, супружеская неверность мужа - показались ей незначительными по сравнению с тем, что лежало на ней тяжким бременем. Это был стыд за то, что у нее такой муж. Он опозорил ее, бросил, раздавил, как увядший лист, оторванный от ветки, как вырванное с корнем дерево, лишенное своего места. Ведь что собой представляет замужняя женщина без мужа, который должен быть ее опорой и силой? Кем она является без него, какой бы важной и гордой она ни была? Ведь Бог создал ее быть помощницей мужу. Что она без него? Видимо, выносить такую жизнь позволяло Анне лишь то обстоятельство, что Иисус Христос был надежным основанием, на котором она стояла, которое наполняло ее жизнь и из которого ее дети черпали силу и радость.

Кто знает, что было бы с ней, если бы не помощь свыше? И как она, Амри, могла забыть об этом? Ведь Август прислал десять талеров. Он впервые сделал доброе дело. Каков его вес, может измерить только всемогущий Бог. Но то, что вес его большой, понимала и Амри; он гораздо больше, чем все просьбы о прощении, которых в его жизни было немало.

Видимо, первый раз со времени их брака Анна что - то получила от мужа. И теперь у нее возникло жгучее желание, чтобы Август действительно стал другим, и тогда... тогда у нее будет настоящий муж, пусть даже бедный и больной, за которым ей придется ухаживать день и ночь. Это ничего не значит, лишь бы он был хорошим.

А дети? Они тоже постоянно стыдились своего отца. Они тоже готовы на все, только бы он был здесь, только бы не сознавать, что все вокруг знают: у них есть плохой отец в Америке.

Стыд пронзил Амри до глубины ее старого, заботливого и отчаявшегося сердца. Не была ли она похожа на старшего брата из притчи о блудном сыне? Разве у отца была какая - то гарантия, что его сын стал лучше? Что касается Августа, то у них, по крайней мере, были десять талеров сэкономленных им денег.

— Анна, дети, - заговорила наконец Амри, - напишите ему, чтобы он вернулся. Я буду помогать вам всем, что у меня есть.

Дети кивнули. Да разве они ожидали чего - то другого от Амри, этой чудесной старой женщины, их бабушки, которая с таким пониманием могла ставить себя на место других людей и уже издали знала их нужду? Разве они уже сотни раз не испытали это на себе? По сути, бабушка и на этот раз была на их стороне, только они сначала все - таки немного боялись, а теперь облегченно вздохнули.

Анна обернулась и через маленькое окно посмотрела на луга и поля, на видневшуюся за ними горную цепь, но видела все это как в тумане. Ей казалось, будто этот лежащий за окном дорогой для нее кусочек земли и голубое небо над ее родиной приблизились к ней, их сфера стала сужаться, укладывая ее в свое ложе, пока она не оказалась в темном, теплом, маленьком пространстве, где было понимание, покой и безопасность. Это была утроба матери. Ее сердце снова питалось от этого сердца, которое билось тихо и слабо, но, тем не менее, разделяло и понимало страдания детей так, как будто они проходили через ее собственное сердце.

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 10 Следующая ⇒