ПЕРЕД ВРАТАМИ ВЕЧНОСТИ

ПЕРЕД ВРАТАМИ ВЕЧНОСТИ

По осеннему полю движется плуг и борона, чтобы приготовить землю к принятию семян, которые должны быть погребены, умереть и весною возродиться. Точно так и хрупкое тело Амри, казалось, готовилось лечь в землю, чтобы некогда восстать в вечном совершенстве и нетлении. Ее дни, когда - то подобные прекрасным цветам, теперь стали вялыми и тусклыми, как последние листья на липе в ее саду перед окнами. Слабое дыхание зимы сорвет их, и ствол останется мертвым и голым.

Иногда у Амри было ясное сознание, и она могла принимать участие в том, что волновало других, хотя чувствовала себя очень слабой. Она слышала, что Август еще раз послал детям несколько талеров и заработал себе денег на дорогу, но, возвращаясь домой, умер на пароходе. Анна, мысли которой были постоянно заняты своей судьбой и позором своей жизни, теперь как - то успокоилась. После смерти Августа она могла думать о нем даже с некоторой гордостью и своего рода тоской, веря, что, вернувшись домой, он стал бы хорошим мужем и отцом. Амри также поняла, что Вильгельм и Лизетта нашли квартиру и скоро переедут в город.

— Так будет хорошо, Лизетта.

— Да, так будет хорошо.

Лишь об одном дети не говорили ей: что они, по сути, стали бедными. Хотя производство полотна и пряжи было застраховано, но срок договора о страховании дома как раз закончился и из - за незначительной ошибки, можно сказать, по случайности, не был обновлен.

Но Амри все чаще погружалась в глубокое забытье. Ее дух отдыхал от работы, и она была очень далеко от всех; никто не знал, где она находилась, но она была далеко - далеко. Потом она снова приходила в себя. В такие моменты она часто звала Катрин. Она протягивала ей свою исхудалую руку, когда та входила в комнату, и просила:

— Посиди немного со мной, дитя мое.

Она просила ее о какой - нибудь незначительной услуге или спрашивала о работе.

В одно из воскресений Амри со своими детьми участвовала в святом причастии. Собрались все ее родные, только дети Дорти были в городе; они, как чужие, как листья, опавшие со старого дерева, больше не приходили к бабушке.

Звонили колокола, и свежий запах пашни врывался в открытое окно. На оловянном подсвечнике, стоявшем на покрытом белой скатертью столе, горели свечи, которые при ярком солнечном свете осеннего дня мерцали бледно и тускло. Однако слова Священного Писания, которые читал пастор Эрбольд, преобразовывали обманчивый блеск земного дня в золотые врата, которые поистине открывали небо. Поэтому Амри и сказала, когда взяла из рук пастора хлеб и вино:

— Как хлеб необходим для земной жизни, так необходимы Тело и Кровь моего Господа Христа для жизни и смерти! Грех устранен, и небо открыто.

Ани впервые в своей юной жизни испытала, как все ее красивые и умные мысли рассыпались, как горящая солома, которая вдруг гаснет, превратившись в золу. После беседы с бабушкой она много думала о Боге, о Христе, а также о причастии. Но человеческое мышление тускнеет перед этой превосходящей действительностью, подобно тому как мерцание восковых свечей напрасно борется с победным солнечным светом. «Я верю в общение святых», - пронеслось в голове Ани. Да, действительно, это общение здесь, в маленькой комнатке, было сильнее всяких кровных связей, которые обычно соединяют людей в повседневной жизни. Абстрактным мыслям здесь просто не было места; здесь действовал воскресший Господь, и Он связывал и в то же время разделял. Он в прах разбивал всякий плотской ум и все человеческое безумие. Или Он начал пробивать брешь?

Дни Амри медленно угасали. Но за стенами ее комнатки жизнь продолжалась. Близкие ей люди заботились о том, чтобы не беспокоить ее.

Ведь всякое событие со временем теряет остроту своего воздействия. Лизетта ухаживала за больной днем, хотя та и не нуждалась в особом уходе, в основном находясь в полузабытьи. Ани проводила около нее ночи.

Когда прошло несколько недель, которые не принесли с собой никаких изменений, Катрин решила, что они с мужем могут спокойно поехать на свадьбу ее подруги, куда они уже давно были приглашены. Но Дитрих сказал:

— Разве можно из дома смерти идти на свадьбу?

— Дом смерти? - переспросила Катрин. - Как тебе не стыдно! Ты говоришь так, будто мать уже мертвая. Она долго лежит в таком состоянии, и кто знает, сколько еще будет так лежать. Неужели теперь мы должны все дни проводить в трауре?

Однако Дитрих стоял на том, что не пойдет, что он просто не может пойти на свадьбу. Она может поступать, как хочет, однако лучше было бы и ей не идти. Хотя он и считался с ее молодостью и не хотел лишать ее радости, но такой поступок одобрить не мог.

— Но я все - таки пойду, - настаивала она.

Дитрих вышел из комнаты, не сказав больше ни слова. Пусть она почувствует, что поступает не считаясь с его мнением!

Но Катрин переполняла жажда жизни, и ей трудно было отказываться от удовольствия. Несмотря на свое состояние, она все лето усердно трудилась, так что все удивлялись, глядя на нее.

В ее родной деревне на празднике урожая всегда танцевали и веселились, и девушки приходили вместе с парнями. Было шумно и весело. А что у нее теперь? Умный и уравновешенный муж - да, но он слишком серьезный и неспособен бурно радоваться. Она не танцевала со времени своей свадьбы, так как, хотя сам Дитрих ничего в этом плохого не находил, Амри и Вильгельм считали танцы грехом.

Живя в этом благочестивом доме, она против своего желания была вынуждена принимать участие в молитвах и петь песни, которые не соответствовали ее сущности. Здесь никто не ругался, в то время как в ее доме крепкое словцо было в порядке вещей. Слишком тихим был дом Амри для молодой женщины, которая не могла находить в этом радости: она еще не почувствовала острого жала, которое скрывается в громких ссорах и несогласиях. В доме ее родителей это мало ее касалось. Она стряхивала с себя шум и ругань отца и матери, как собака стряхивает воду, когда выходит на сушу. Для нее все эти перебранки были неотъемлемой частью пестрой и кипучей жизни - так же как безудержная радость и танцы, как тяжелая работа с песнями, смехом, руганью и шумом. Но теперь под испытующими взглядами Амри и степенной серьезностью мужа она была вынуждена подавлять в себе эту естественную жизнерадостность, так что та накапливалась в ней, угрожая разорвать тесные кандалы, пусть даже на короткое время.

Катрин любила своего мужа и обычно слушалась его, как воспитанный ребенок. Она была привязана к нему, но тоска по дому, по своим юным годам со всем их весельем и шумом сделала ее глухой и слепой, и она отправилась на свадьбу.

В этот вечер Амри была беспокойной. Вдруг с неожиданной для всех ясностью она выразила сильное желание видеть всех домашних.

— Дело идет к концу, Ани, - сказала она, - Наконец - то я могу идти домой.

Когда все собрались вокруг нее, она каждому протянула руку, но ничего больше не сказала, лишь время от времени шептала:

— Катрин... - и опять: - Катрин! - то вопрошающе, то просяще, то почти умоляюще.

Однако никто не осмеливался сказать ей, где была невестка, и Дитрих, который стоял у ее постели взволнованный до глубины души, наконец сказал:

— Я приведу ее, мама, она только что ушла. - И он стремительно вышел.

Амри смотрела на свод маленькой комнаты, как будто видела славу далеких небес. Какое - то короткое слово слабо, почти невнятно прозвучало из ее уст, но в то же время оно было полно сладости и горечи земной жизни женщины, жизни, которую она исчерпала всю без остатка.

Небо в тот сентябрьский день было светло - голубым, звенели колокола, и она, счастливая и радостная, следовала за Хермдидером в его дом. Затем надвинулись темные тучи, звучали имена, детям и внукам почти незнакомые: ее отец и отец Хермдидера, красная Терибея, которая принесла ей столько страданий, брат Джостенрих, и затем из темноты зазвучали имена детей, которых Амри с разрывающимся от боли сердцем провожала в последний путь.

— Катрин, - совершенно ясно шепчет она опять, - смотри: вот что значит быть матерью.

И затем сквозь все тучи, весь туман, всю тьму она увидела то место, где был крест, и непреходящую славу Божью. Тогда жизнь Амри озарилась новым светом. Она совершенно изменилась, стала новой и ее повседневная работа, и семейная жизнь. А завершается ее путь в ни с чем не сравнимой славе. И все это сделала благодать Божья!

Амри смотрит на детей и внуков. Жизнь не принесла ей ни богатства, ни высокого положения. Однако всех их она видит в светлом сиянии. Она складывает руки и благодарит Бога за всех их. Лишь одну она видит во тьме. Она откидывается на подушки.

— Катрин, - еще раз произносит она, - так темно, ах, Катрин!

Дыхание Амри прерывается. Тихо, спокойно, без страха переходит она в страну, которая является ее родиной. Вильгельм кладет свои руки поверх ее сложенных для молитвы холодеющих рук.

— Спасибо, мама!

Затем он закрывает ей глаза.

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 7 8910 11 12 Следующая ⇒