Лекция тринадцатая. Эпоха диктатуры. Г. Революция нравов.

Лекция тринадцатая. Эпоха диктатуры. Г. Революция нравов.

В прошлой беседе с вами мы остановились, товарищи, на революции быта в эпоху диктатуры пролетариата. Разумеется, эта революция не исчерпывается лишь областью общественного питания, переходом к домам-коммунам, социальному воспитанию или охране материнства. Революция эта много глубже, сложнее, многостороннее. Она задевает почти все области нашей жизни, отражаясь с особой силой на нравах и мышлении. Когда-нибудь историки будут с интересом изучать наше красочное время, полное движения, ломки старого, искания новых форм жизни, хозяйства, новых основ взаимоотношений людей. Мы не отдаем себе отчета, как богата наша жизнь ростками будущего. Мы еще не умеем разглядеть, что на полях сражений гражданской войны, залитых слезами, кровью и обломками прошлого, упорно пробиваются свежие, крепкие, сочные молодые побеги коммунистического будущего... Пусть их засоряет еще пыль веков, поднятая смерчем бурной схватки двух враждебных миров; пусть еще свежая кровь туманит ясность свежего побега... Побеги эти есть, они, как весенние ручейки, пробиваются сквозь толщу снега, разрыхляя скованность ледяных глыб и очищая землю для живительно-жаркой ласки весеннего солнца.

Оглянитесь кругом: разве это та же Россия, которую мы знали пять лет тому назад? Разве это те же рабочие, крестьяне, даже „обыватель“, что жили при царизме? Мысли, чувства, стремления, задачи – все стало иным, непривычным, как непривычна и нова вся обстановка Советской России. Когда встречаешь тех, кто живет при буржуазно-капиталистическом строе, кажется, что мы забежали вперед на целые столетия и оттуда, из дали грядущих веков, оцениваем ход событий в революционно-отсталых странах. Мы знаем на опыте то, что понимают умом, но что не стало еще „куском души" для наших братьев за рубежом буржуазных границ. Порою почти жутко от нашей „мудрости“, от того богатого опыта, что дала революция; на такую высоту подняла нас история. Этот опыт удалил от нас близкое живое прошлое и приблизил будущее. Нам легче глядеть вперед, чем назад. Мы видим больше, чем видели до великого переворота, мы знаем больше, чем знают наши товарищи, те, что не пережили четырех лет борьбы и лихорадочно-спешного, опытного строительства „кратчайшего пути“ к коммунизму.

Как бы много не было сделано ошибок, опыт нашей революции – самый смелый опыт строительства жизни, попытка организованной волей многомиллионного коллектива подчинить себе слепые силы хозяйства. Рабочая революция России открыла новую главу человеческой истории. И как бы труден и долог не был путь к осуществлению коммунизма, во всем его расцвете, – начало сделано. И пролетариат уже с твердой верой в себя, в свою историческую роль и в свое значение в строительстве общества, будет идти неуклонно к своей конечной цели. Цель эта перестала быть лишь грезой, – протянутыми к ней руками пролетариату удалось концами пальцев своих ощупать ее реальность, её бытие...

Сдвиг, вызванный октябрьской революцией, отразился прежде всего на мышлении, на подходе к жизни самого пролетариата. Посмотрите на рабочего: таким ли он был до революции? Тогда это был безвольный раб, либо забитый нуждою, но покорный, либо озлобленный, но бессильный. В себя он не верил. И порядки, несправедливые порядки и законы, которые его угнетали и принижали, он считал неизменными. Если ему говорили: „стоит только миллионам пролетариев захотеть, и они станут господами жизни“ – он недоверчиво качал головой.

А теперь? Конечно, пролетариату живется голодно, конечно, он плохо одет и обут, конечно, он терпит нескончаемые лишения и несет неисчислимые жертвы. Но зато он верит в себя, в свои силы. Он уже научился великой новой истине, что жизнь, законы, быт – всё изменяется, если обществом руководит другой класс. Было одно при царе, фабрикантах и помещиках, стало иное при господстве трудящихся. Рабочий чувствует себя хозяином жизни, ее творителем. Пусть творит он не всегда умело, но он творит, и в этом тяжелом учении сознательного подчинения воле коллектива законов хозяйственного развития, в этой победе воли общества над слепыми силами экономики – великая победа трудового человечества.

Возьмем работницу. Здесь сдвиг еще осязательнее. Самое характерное это то, что в широких женских массах выросло чувство общественности, сознание своей связи с коллективом, своих обязанностей по отношению к обществу, к трудовой республике. Это особенно ново в женщине, которая веками была воспитана так, чтобы знать долг только по отношению к семье. Работница или жена рабочего теперь не только твердо знает, что она полноправная гражданка, но если она не несет никаких общественных обязанностей, то она будет искать оправдания перед самой собой: дети мешают, хозяйство. И непременно укажет: слишком мало у нас детских учреждений, никуда не годны общественные столовые! Если бы все было налажено – она могла бы работать для партии, в отделе, в союзе.

Революция не только вывела женщину на простор общественной жизни из замкнутой, душной атмосферы семьи, но и с невероятной быстротой привила ей чувство связи с коллективом. Успех субботников служит этому ярким примером. Работницы, беспартийные трудящиеся женщины, жены рабочих, крестьянки – вот кто явился добровольным участником субботников. Около 150 тыс. трудящихся женщин в 16 губерниях перебывало за 20-й год на субботниках. Это свидетельствует о росте общественности, о сознании, что только коллективными усилиями можно сладить с разрухой, эпидемиями, холодом и голодом. Субботники, т. е. добровольный труд на коллектив, дополняют трудповинность. Труд перестает быть только необходимостью (труд раба, труд рабочего, которого подгоняет нужда), он становится общественным, социальным долгом, каким он был в седой старине, когда каждый член рода участвовал в обслуживании его. Посмотрите на эти вереницы беспартийных работниц, наших делегаток, которые бросают свои домашние дела, чтобы вовремя поспеть на субботник, где они будут выгружать топливо, очищать путь от снега, шить белье для красноармейцев, обшивать детей, прибирать и наводить порядок и чистоту в больницах или казармах и т. д. У многих из них есть своя семья, свое хозяйство и, значит, свои семейные дела, которые работница может выполнять в единственно свободный день в неделю. Но в ней уже родилось и живет сознание, что выгоднее запустить свое маленькое частное хозяйство, чем вовремя не поспеть на помощь хозяйству народному, отдав ему свои рабочие руки для выполнения срочной, ударной общественной работы. И женщина бросает свои домашние дела недоделанными, чтобы спешить на субботник.

Вы скажете: да, но ведь таких беспартийных работниц и крестьянок еще меньшинство!.. Верно. Их еще мало. Но уж и то показательно, что число их растет, а не падает. Затем важно, что так поступают не только коммунисты, а и беспартийные. И, наконец, поведение этого меньшинства воспитывает широкие массы в том же духе. Вы послушайте ту работницу, что не идет на субботник; как страстно, иногда даже запальчиво она защищает свое право пренебречь добровольной общественной работой. Она вам приведет десять доводов, почему именно она имеет моральное право не участвовать в субботниках. Редко теперь встретить в городе (крестьянка – иное дело) работницу, которая просто отмахнулась бы от этого вопроса. Настолько за эти четыре года окрепло сознание связи между степенью налаженности общественного хозяйства и возможностью удовлетворить, благодаря этому, личные потребности. Нет топлива, а вагоны с дровами стоят. Надо субботник... Началась эпидемия – надо субботник по очистке города! И смотрите, рабочие своим моральным осуждением клеймят тех, кто сам не вносит лепту своего труда на общественную работу, а требует, чтобы районный совет удовлетворял их нужды. Вырабатывается новый кодекс морали, новые основы нравственности. Появляются новые понятия – дезертир труда. Буржуазное общество осуждало лентяев, нерадивого работника. Но труд в понятии буржуазии было делом частным. Хочешь – работай, хочешь – умирай с голоду, или сумей заставить других работать на себя. Последний, „талант предпринимателя“, особенно ценился, считался достойным особого уважения. Если буржуазный мир осуждал лентяя, то лишь постольку, поскольку человек работал не на себя, а на другого. Если он при этом давал не всю свою трудовую энергию полностью, он, по мнению буржуазной морали, обсчитывал хозяина, понижал его барыш, а потому буржуазия клеймила леность и нерадивость, как порок. Но сынок предпринимателя или дворянчик, лишь числившийся на службе ради чинов и орденов, мог являться самым отъявленным бездельником и шалопаем – осуждению он за труддезертирство не подлежал. Человек волен трудиться или нет – дело его личное, частное – таков был взгляд буржуазного мира. Заметьте, даже если крестьянин, мелкий собственник, запускал свое хозяйство по нерадивости или лени, буржуазное общество не клеймило его за вред, который крестьянин наносил хозяйству общественному, а лишь презирало его за глупость – не умеет, мол, человек печься о своей собственной выгоде.

К труду в буржуазном обществе и трудреспублике отношение разное, отсюда нарождение новых нравов, которые воспитывают трудовой народ в ином духе, заставляют думать и чувствовать по иному.

Из нашего отношения к труду вытекает новое отношение к целому ряду явлений, складывается новое мерило нравственности, т. е. правил, устанавливающих отношения людей между собой и отношение человека к коллективу. В буржуазном обществе нравственность, главным образом, устанавливала правила общения между людьми, отношения же к обществу лишь дополняли собой общий кодекс (совокупность всех правил) личной нравственности. Правил, устанавливающих обязанности человека к обществу, было много меньше, чем правил, регулирующих отношения людей между собою. К первым относились – защита родины, служение „царю и отечеству“ и очень условное – „не убей“; ко вторым – длинный список заповедей, выросших на почве защиты интересов частной собственности и частных интересов: не укради, не ленись, не отними жену у законного мужа, не обсчитай сверх меры при торговой сделке, будь бережлив и т. д.

При диктатуре пролетариата правила нравственности вытекают непосредственно из интересов коллектива. Если твой поступок не вредит коллективу – он никого не касается. Наоборот, в трудовой республике осуждается то, что при буржуазном строе – в почете. Каково, например, отношение к купцу, к торговцу в буржуазном государстве? Если в его кассовых книгах все в порядке, если он не устраивал ложного банкротства и явно не обвешивал и не надувал покупателей, купца не только не сажали в тюрьму, а, напротив, награждали почетными званиями: „купца первой гильдии“, „потомственный, почетный гражданин“ и т. д.

Теперь, со времени революции, наше отношение к торговле и купцам изменилось в корне. „Честного купца“ мы зовем спекулянтом. Мы не только не награждаем купца почетными званиями, а тащим его в чрезвычайку и сажаем в лагерь для принудительных работ. Почему это? Да потому, что мы знаем, что построить новое коммунистическое хозяйство мы можем только привлечением всех взрослых граждан к производительному труду. Кто не трудится, кто живет на чужой счет, на нетрудовой заработок, т. е. не делает производительной работы, тот вредит коллективу, республике. Поэтому мы преследуем спекулянтов, торговцев, скупщиков, – всех, кто живет на нетрудовой доход. Мы их осуждаем.

Из изменившихся условий быта вырастают новые нравы, новые правила общежития (мораль). Конечно, в три-четыре года, даже в десятилетия не переделаешь человечества на новый лад, не сделаешь всех настоящими коммунистами. Но важно отметить, что это явление уже ясно обозначается, и можно лишь удивляться, как скоро психология, т. е. наше мышление, приспособляется к новым условиям и начинает вырабатывать новые правила общения между людьми.

Но всего заметнее революция в области отношения между полами. Уже мировая война, не только в России, но и во всех воюющих странах пошатнула устойчивость буржуазной семьи. Во-первых, ростом женского труда, что создавало экономическую независимость женщин, во-вторых – увеличением числа внебрачных рождений. Перед лицом смерти блекли все предписания буржуазной морали. Любящая пара сходилась, не считаясь с предписаниями церкви и буржуазных предрассудков. Увеличение числа внебрачных детей стало таким общераспространенным явлением, что, как я уже вам сообщала в одной из наших бесед, буржуазным правительствам пришлось признать за внебрачными матерями одинаковые с законными женами права на пособия в качестве солдатки.

В Советской России, где уже в первые месяцы революции отменен был церковный брак и уничтожено различие между законобрачными и внебрачными детьми (декрет от 18 и 19 декабря 17 года), и где трудповинностью утверждалось признание женщины, как единицы труда перед лицом народного хозяйства, брак, естественно, стал утрачивать свое былое назначение. В буржуазном обществе брак – это обоюдная сделка мужчины и женщины, договор, скрепленный свидетелями, на который для крепости и ненарушимости накладывается еще божественная печать. Мужчина берет женщину на свое иждивение, обязывается ее кормить и содержать, но за то она, со своей стороны, берет на себя обязанность беречь и стеречь его добро, обслуживать его самого (лично или организуя домоводство с помощью наемных слуг) и его отпрысков, наследников имущества, хранить ему безупречную верность, чтобы не взвалить на плечи мужа содержание ребенка чужого мужчины. Прелюбодеяние жены нарушает равновесие частно-семейного хозяйства, понятно, что буржуазия беспощадно преследует женщин за. „измену“ законному мужу-кормильцу. На измену же мужа буржуазия смотрит сквозь пальцы – его поведение в этом случае не подрывает интересов частно-семейного хозяйства. Вдумались ли вы, почему так преследовало буржуазное общество внебрачную мать? Если любовная связь не зарегистрирована, т. е. на лицо нет брака, кто же будет „кормить“ и содержать ребенка? Очевидно, ребенок ляжет бременем либо на родителей „согрешившей“ девушки, что не в интересах частно-семейного хозяйства – папаши, либо содержать ребенка придется местному самоуправлению или государству, явление вовсе нежелательное для буржуазного строя, не любящего обременять себя задачами социального обеспечения.

Заметьте и то, что со второй половины XIX-го века, когда женщина начинает самою себя содержать наемным трудом, отношение к внебрачной матери постепенно изменяется даже в буржуазном мире. Целый ряд романов и много сочинений мыслителей конца XIX века, начала XX посвящены вопросу о „праве женщины на материнство“, защите внебрачных матерей.

В трудреспублике, где частные хозяйства, во всяком случае в городе, уступают место или, скажем точнее, имеют тенденцию, стремление уступать место общественному потреблению (дома-коммуны, советские столовые и др. формы коллективного потребления), где растет сеть учреждений социального воспитания и где каждая женщина трудится, так же, как и мужчина, имеет свой паек, отдельно от мужа, вопрос брака выливается в новую форму. Люди в трудреспублике сходятся не по хозяйственному расчету, не для того, чтобы обзавестись „домком“ (хотя и сейчас еще расчет нередко играет роль, напр., расчет на двойной паек помощью брака), а по взаимному влечению. Заключать договор влюбленной паре незачем; материального обеспечения они все равно друг другу дать не могут, так как квартиру, топливо, продукты и одежду каждый получает по пайкам или ордерам не через мужа или жену, а непосредственно по учету своей работы на коллектив из того учреждения, где протекает его труд. Разумеется, поскольку наша республика не в силах, все по той же бедности, выполнить свои обязательства по отношению к трудящимся и на практике осуществить то, что намечено: её политикой, приходится и сейчас пробавляться продуктами вольного рынка, вести хозяйство в частной квартире, заботиться о топливе и т. д. В связи с этим и брак до сих пор для многих представляет известную материальную сделку; например, женщина сходится с мужчиной не потому, что он ей дорог или мил, а потому, что, видите ли, у него „есть комната в доме советов“, или мужчина сходится с женщиной потому, что при двойном ордере на дрова легче зиму прозимовать!.. Но такие факты – уродливые извращения, пережитки прошлого, которые будут до тех пор цепко держаться в наших нравах, пока трудреспублика не победит разрухи. Важно уследить за общей линией развития, и эта общая линия указывает на то, что договорный, т. е. оформленный, брак в Советской республике дает мало выгод, а потому – число лиц, живущих свободным браком, естественно возрастает. Правда, считаясь с условиями переходного времени, когда трудреспублика еще не в силах поставить общественное потребление на должную высоту, когда слабо развита сеть учреждений социального воспитания, и когда трудреспублика не может взять на свое иждивение каждого нетрудоспособного члена, декрет о брачном праве предписывает: каждый из супругов обязан содержать другого в случае его нетрудоспособности. Это мера переходного времени, которая отомрет, как только хозяйственная жизнь трудреспублики наладится, и возможно будет широко развить дело социального обеспечения. Практически это указание закона мало дает супругам. Что значит „содержать другого нетрудоспособного супруга“, когда паек выдается на каждого супруга в отдельности? Это значит поделиться своим пайком. На это пойдут немногие. И обычно вопрос разрешается так: если один из супругов нетрудоспособен, другой обивает пороги всех тех общественных учреждений, которые могут взять нетрудоспособного на общественный паек: в санатории, больницы, дома для престарелых или инвалидов. И никто не упрекает здорового супруга за то, что он устроил свою нетрудоспособную „дражайшую половину“ на общественное иждивение, хотя декрет и предписывает супругам взаимную помощь в момент нетрудоспособности; естественным кажется, что общество целиком должно нести заботы о своём нетрудоспособном члене, а не двое отдельных людей, хотя бы их и связывала взаимная любовь; бремя материальных забот должен нести коллектив, общество. Ведь пока человек трудоспособен – он помогает своим трудом создать те блага, те запасы, те ресурсы, из которых общество потом должно помочь ему в момент болезни, старости и инвалидности.

Брак предстает в новом свете. На наших глазах совершается великая перемена во взаимных отношениях брачной пары и, что особенно любопытно, новый быт, новые нравы отражаются даже в семьях бывшей буржуазии. С тех пор, как буржуазные дамочки, эти недавние паразитки, наводнили наши советские учреждения, и сами стали зарабатывать, они сразу приняли независимый тон по отношению к мужьям; часто случается, что жена зарабатывает больше мужа, и тогда услужливая и покорная супруга становится главой семьи. Жена спешит на службу, а муж остается колоть дрова, растапливать плиту, идет закупать на рынок. Когда-то эти барыньки закатывали мужьям истерику, если муж не давал денег на новую весеннюю шляпу, на пару новых туфель. Теперь жена знает, что с мужа ничего не спросишь. И свои истерики, добиваясь ордера или добавочного пайка, она закатывает в канцеляриях управделу или начальнику снабжения.

Чтобы быть справедливыми, надо, однако, сказать, что женщина бывшего буржуазного класса порой очень мужественно, я бы отметила, – более мужественно, чем их раскисающие мужья-интеллигенты, – несут все тяготы современного переходного времени, научаясь совмещать службу и домоводство, борясь с лишениями и нескончаемыми неустройствами нашей жизни. Характерно и другое, даже и в этих буржуазных семьях намечается тенденция: упростить домоводство, перейти на общественное питание, отдать детей в „детский дом“, одним словом, всячески разгрузить семью. Пусть это делается только под влиянием „необходимости“, но ведь по мере поглощения частного хозяйства народным эта необходимость будет не уменьшаться, а расти, значит, тенденция, существующая уже сейчас, будет крепнуть в нравах и привычках, а следовательно, семья в буржуазном смысле будет отмирать. Взамен вырастет, создастся новая семья – семья коллектива трудящихся, где не кровное родство, а общность работы, единство интересов, стремлений и задач будет крепко связывать людей, будет воспитывать из них истинных братьев по духу.

Новые условия производства и система хозяйства порождают новый быт; преобразованный быт создаст и новых людей, действительных коммунистов по духу и воле.

Поскольку брак перестает давать материальные выгоды брачующимся, он теряет свою устойчивость. Заметьте, супруги сейчас гораздо легче расходятся, чем это было раньше; раз на лицо нет любви или привязанности, люди не стремятся во что бы то ни стало сохранить семью. Их уже не связывает, как раньше, общее домоводство, обязанность родителей по отношению к детям. Церковный обряд венчания перестает быть ненарушимым. Конечно, и это явление не всеобщее, оно еще далеко не стало правилом, но что оно есть, нарастает и будет нарастать по мере того, как мы создадим коммунистические формы жизни – это неоспоримо. Трудреспублика сделала уже попытку отделить „кухню от брака“; коммунистический строй поможет очистить брачное общение от всякого привкуса материального расчета, выгоды. Смотрите, как часто теперь существуют своеобразные формы брака; брачные пары вовсе не связывают своих отношений со строительством „гнезда“. Раньше, если человек собирался жениться, он обдумывал и высчитывал – может ли он позволить себе роскошь содержать жену? Насколько это будет „выгодно“ ему самому? Девушка, выходя замуж, прикидывала, чем ее обеспечит муж? И оба вместе прежде всего, по мере сил и финансов, обзаводились „домком“. Кто посостоятельнее, старался, приобретая жену, обзавестись и квартиркой, кто победнее – покупал хотя бы свой самовар. Все же это начало „хозяйства“, „домка“… И жили супруги обязательно вместе. Разве житейская передряга разъединяла мужа с женой. Но это было явление ненормальное, не общепринятое.

Сейчас – любящая пара, а живут врозь. Муж и жена, иногда даже „для крепости" (когда люди влюблены, им хочется всегда закрепить любовь навсегда) сходят в комиссариат, зарегистрируют брак по советскому закону, а живут врозь: жена на одном конце города, муж на другом; жена в Москве – муж в Ташкенте. Видятся урывками, – оба работают. Дело, общественные обязанности, – прежде всего... Всего чаще подобный брак встречается среди коммунистов, у которых сильнее развито чувство социального долга. И заметьте, раньше женщина особенно хлопотала о том, чтобы у неё было „свое хозяйство“: как же без собственного печного горшка? Будто и не семья... Сейчас, наоборот, муж заговаривает о том, что хорошо бы этак обзавестись своей квартиркой, своим обедом, иметь жену всегда под рукою, а женщина, особенно вся та растущая часть трудящихся женщин, которые вовлечены в творческую работу республики, слышать не хотят о „своем домке“... „Лучше разойдусь с ним, а на семейную жизнь, с хозяйством и мелочными домашними заботами, не соглашусь. Сейчас я могу работать для революции, а тогда... Тогда я буду скована. Нет, лучше разойтись". И мужьям приходится мириться.

Конечно, не все мирятся. Были же случаи, когда мужья, возмущенные тем, что жены больше заняты женотделом, чем мужем и домоводством, сжигали бумаги женотдела! Но дело не в отдельных случаях.

Надо рассматривать явления в процессе их развития. Надо определить, куда клонится это развитие, к укреплению или изживанию семьи в обстановке трудовой республики, и если определить линию развития нашего хозяйства, то станет ясно: трудовой коллектив постепенно поглотит и растворит в себе прежнюю буржуазную семью.

Другое характерное явление, всецело возникающее из изменившихся хозяйственных отношений и из того факта, что в трудовой республике женщина является самостоятельной трудовой единицей – это изменение нашего отношения к внебрачной матери. Где теперь тот мужчина, который не женится только потому, что у любимой им женщины был другой, до него? „Девственность“ была нужна при частной собственности. „Законность“ ребенка была нужна буржуазному обществу, во-первых, чтобы определить, кто обязан кормить ребенка[8]; во-вторых, чтобы передать имущество кровным детям.

Трудовой республике, где нет частной собственности и где родители не могут оставлять наследство детям, безразлично, в каком браке родился ребенок, ей важен сам ребенок, будущий работник.

06 этом ребенке обязана печься республика, будь этот ребенок – плод брака по декрету или без соблюдения формальностей. Отсюда – новый подход к женщине-матери: республика обеспечивает каждую мать, не делая различия между внебрачными и законобрачными и не интересуясь, при каких обстоятельствах она родит ребенка, с признания ребенка отцом или без этого? Правда, мы встречаем еще и сейчас пережитки прошлого: так при заполнении анкет стоит зачастую нелепый вопрос: замужняя или девица? В милиции спрашивают брачное свидетельство и т. п. факты, показывающие, что власть прошлого еще сильна, и что не сразу может отделаться трудовое человечество от предрассудков буржуазного общества. Но ощущается и наблюдается также шаг вперед: где теперь самоубийства девушек, внебрачных матерей? Где детоубийства несчастных матерей, желавших скрыть свой „позор“? О позоре внебрачного материнства вообще нет больше речи. Брак все более и более становится делом личным, тогда как материнство, наоборот, вырастает в самостоятельную социальную обязанность и обязанность важную, существенную. Брак может и должен подлежать регулировке общества только постольку, поскольку дело идет о больных людях. Но это уже вопрос особый. Тут слово предоставляется Наркомздраву.

В связи с изменением семейно-брачных отношений изменяется и наше отношение к проституции. Проституции в том виде, в каком она процветает в буржуазном обществе, в трудреспублике остается все меньше и меньше места. Проституция – плод полной необеспеченности женщин и их зависимости от мужчин. С введением трудповинности и необходимостью для всех граждан иметь работу, профессиональная проституция естественно суживается, сокращается.

Поскольку она имеется у нас – трудовая республика борется с ней, но борется не как с проституцией, а как с одним из явлений труддезертирства. Профессиональная проститутка – это лицо, само не обогащающее коллектив своим трудом, но урывающее долю чужого пайка. Такое лицо трудреспублика преследует и наказует.

Но, осуждая проституток, борясь с ними, как с нетрудовым элементом, мы не выделяем их в специальную категорию. Для нас, для трудовой республики, совсем не важно, продается ли женщина одному мужчине или многим сразу; является ли она профессиональной проституткой, живущей не на свой полезный труд, а на продажу своих ласк законному мужу или приходящим, сменяющимся клиентам, покупателям женского тела. Все женщины-дезертирки труда, не участвующие в трудовой повинности и не несущие работы на малых детей в семье, подлежат на равных основаниях с проститутками – принудительной трудовой повинности. И тут мы не можем делать разницы между проституткой или наизаконнейшей женой, живущей на содержании своего супруга, кто бы ни был её супруг, хотя бы и сам „комиссар“...

Тут мы проводим уравнительную черту между всеми дезертирами труда. С точки зрения трудового коллектива, осуждению подлежит женщина не за то, что она продает свое тело, а за то, что она наравне с законными, но не трудящимися женами, не делает полезной работы на коллектив. Это новый, совершенно новый подход к проституции, продиктованный интересами трудового коллектива.

Профессиональная проституция у нас изживается; в таких крупных центрах, как Москва и Петроград профессиональные проститутки насчитываются не десятками тысяч, как раньше, а сотнями. Это шаг вперед. Но нельзя обольщаться надеждой, будто проституция у нас исчезла. Пока женщина зависима от мужчины, пока наемный труд не обеспечивает женщинам покрытие их потребностей, пока кругом разруха и неустройство жизни, проституция будет существовать, хотя и в скрытой форме. Чем это не проституция, когда советская барышня отдается нелюбимому мужчине, чтобы получить повышение и паек? Чем же не проституция – схождение с мужчиной из-за ботинок до колен, сахара, муки? Чем не проституция, если женщина выходит замуж только потому, что „у него комната в доме советов“? Чем не проституция, когда мешечница-работница или крестьянка, едущая за мукой, принуждена отдавать себя проводнику за право на место на крыше или начальнику заградительного отряда, чтобы отстоять муку для детей?

Это все проституция, но уже в новой форме. Тяжелой, обидной и горькой для женщины, вредной для трудовой республики, так как она понижает здоровье населения (распространяет венерические болезни) и подрывает чувство товарищества. Но все же отрицать нельзя: эта форма проституции – шаг вперед по сравнению с проституцией профессиональной. Тогда женщина, жившая промыслом своих ласк, являлась заклейменным членом общества, предметом презрения. Мужчина, покупая ласки профессиональной проститутки, считал себя в праве как угодно издеваться и измываться над женщиной; жаловаться, протестовать проститутка не смела. „Желтый билет“ все дозволял. А не было его – женщина боялась запротестовать против грубости купившего ее мужчины, чтобы тот не отдал ее в руки полиции и не заставил регистрироваться, как проститутку. Сейчас отношения несколько иные. Когда у женщины в кармане трудовая книжка, она перестает быть только предметом „купли и продажи“. Если она и сходится с „материальным расчетом“, то сходится с выбором, с тем, кто больше по вкусу. Расчетец постольку играет роль, поскольку хозяйственный и денежный момент имеет место в 9/10 случаев при заключении буржуазных браков. И мужчина, заметьте, совершенно иначе относится к профессиональной проститутке, к „девке“ и к той женщине, с которой он сошелся по взаимному соглашению. Над этой женщиной не покуражишься. Она не позволит над собою измываться, она еще скорее, чем законная жена – „не потрафил“ – ушла, и была такова.

Поскольку женский труд полностью не обеспечивает потребности женщины, поскольку и в трудреспублике женщины обычно работают в категориях хуже оплачиваемого труда – проституция, в её скрытом виде, будет существовать, как подсобный промысел или как зарегистрированный брак по расчету, что по существу значит одно и то же. Сейчас, с поворотом советской экономической политики под новым углом, на горизонте встает грозный призрак растущей безработицы женщин. Явление это, уже обозначившееся, влечет за собою возврат к проституции в ее худшей, профессиональной форме. Неизбежно с поворотом экономической политики приостановится процесс нарождения и формирования нового быта, новых нравов и нового отношения между полами, более отвечающих задачам коммунистического общества. Но в нашу задачу не входит рассматривать процесс обратного приспособления к изживавшимся формам. Дело рабочего класса идет вперед. Для строительства коммунизма мировым пролетариатом важнее отметить не процесс приспособления к прежним условиям экономических отношений, а учесть те достижения и те изменения, которые совершились на наших глазах в период расцвета диктатуры рабочего класса. Опыт строительства новых форм жизни должен быть зарегистрирован, учтен и использован.

Факт на лицо – брак переживает эволюцию, семейные скрепы слабеют, материнство превращается в социальную функцию.

Указанными явлениями далеко не исчерпывается тот опытный материал из области изменения быта и нравов в эпоху диктатуры, который дает русская революция. Но более подробный анализ всех этих явлений отвлек бы нас в сторону. К ним мы вернемся в беседах об эволюции семьи. Пока же укажем еще раз, что октябрьская революция и строительство новой формы производства подтвердили на живом опыте революционных годов, что положение женщины в обществе и браке всецело определяется ее ролью в производстве и степенью ее соучастия в народном хозяйстве. Труд – мерило положения женщины: наемный труд в частно-семейном хозяйстве её закрепостил; труд на коллектив несёт с собой её освобождение.

Пособия для слушателей по прочитанной лекции:

1. Н. Крупская „Война и деторождение“ („Коммун.“ № 1-2).

2. Н. Семашко „Еще о больном вопросе“ („Коммун.“ № 1-2).

3. Бюллетень Ц. О. работниц № 4 (тезисы об аборте и тезисы о мерах борьбы с проституцией).

4. А. Коллонтай „Тезисы о коммунистической морали в области брачных отношений“ („Коммун.“ № 12-13).

5. А. Коллонтай „Семья и коммунизм“ („Коммун.“ № 7).

6. А. Коллонтай „Проституция и меры борьбы с ней“.

7. С. Равич „Борьба с проституцией в Петрограде“ („Коммун.“ № 1-2).

⇐ Предыдущая 6 7 8 9 10 11 12 131415 Следующая ⇒