ПРИМЕЧАНИЯ 15 страница

— Тебе придется самой ехать на велосипеде с работы.

Линь Хун согласно кивнула.

Собрав велосипед заново, Сун Ган смазал подшипники, вытер тряпкой руки и, вскочив в седло, сделал пару кругов перед входом. Велосипед больше не крякал. Сун Ган удовлетворенно спрыгнул с него и опустил сиденье. Затем он подвез старенькую «Вечность» к Линь Хун и попросил ее попробовать. Линь Хун уже дожевала свой ужин и стояла с миской для мужа в руках. Он взял еду, а Линь Хун приняла из его рук велосипед. Тогда Сун Ган опустился на стул, где сидела жена, и, заняв свой рот едой, стал смотреть, как она управляется с велосипедом. Линь Хун сделала три кружка под фонарем и сказала, что все очень удобно, как будто велосипед совсем новый. Но Сун Ган заметил, что что-то не так — он поставил миску с палочками на стул и, дождавшись, пока жена слезет, еще чуть-чуть опустил сиденье. Потом он снова попросил ее примериться и успокоился, только когда увидел, что обе ее ноги касаются земли. Кивнув, он дал Линь Хун последнее наставление:

— Когда тормозишь, обязательно опускай ноги на землю. Так не упадешь.

Глава 28

А надо сказать, что прежний дом Линь Хун и Сун Гана снесли. Они переехали жить на первый этаж нового многоквартирного дома. Закусочная Тетки Су тоже переместилась от вокзала аккурат напротив. На втором этаже поселился Стихоплет Чжао, прямо над квартирой Линь Хун. Стихоплет нарочно поставил свою кровать точно над кроватью супругов. Ночью, когда все замирало, он весь обращался в слух в надежде расслышать хоть пол любовного вздоха, но ничего не слышал. Тогда Стихоплет ложился ничком на пол, прикладывал ухо к цементу — но увы. Чжао думал: странное дело, чтоб муж с женой в постели не издавали ни звука. Ведь они женаты так много лет, а детей все нет. Тут он подумал, что дело наверняка в Сун Гане, и решил, что тот импотент. Он потихоньку стал нашептывать об этом Писаке Лю.

— Да они в постели как пистолеты с глушителями, — добавил Чжао.

Потеряв работу, Сун Ган нашел выход и устроился грузчиком. Он таскал тюки на лючжэньском причале: с кораблей на склад и со склада на корабли. Оплата была сдельной: чем больше тюков перетаскаешь, тем больше денег заработаешь. Сун Ган носился с тюками по стометровой складской дорожке, не щадя себя. Другие работники брали всегда по одному, а он ухватывал по два. Старики, трепавшиеся у дороги, каждый день слышали его тяжелое дыхание, когда он проходил мимо. Сун Ган пыхтел, как кузнечные мехи. Он был весь покрыт потом, словно только что вылез из реки. Мокрые от пота кроссовки болтались на ногах и хлюпали при каждом шаге. Старики, качая головами, говорили:

— Ох уж этот Сун Ган. Жизни ему не жалко.

Другие грузчики, сделав три-четыре ходки, опускались, тяжело дыша, на каменные ступеньки у воды. Они пили воду, курили, болтали о том о сем и только потом снова отправлялись за тюками. Сун Ган никогда не садился на ступеньки. Сбегав раз семь-восемь, он, белый, шатающийся, с трясущимися губами, опускал тюк с плеч на палубу, сбегал по сходням на берег и тут же падал на землю. Другие грузчики призывно махали ему руками, но ему казалось, что сил пройти десять метров до ступенек не хватит. Вместо отдыха он вытягивался в рост на мокрой траве. Было слышно, как трава растет между шеей и воротником и как шумит рядом с раскинутыми руками река. Сун Ган закрывал глаза. От неровного дыхания его грудь бешено подпрыгивала, а сердце внутри, как кулак, колотилось о ребра.

Растянувшись на земле, Сун Ган быстрее восстанавливал силы. Пока он лежал, грузчики ржали на ступеньках, называя его «Отчаянным Ши Сю»*. Но он был слишком изможден, чтоб услышать. Ему казалось, что земля и небо вертятся вокруг, а за закрытыми глазами поджидает сплошная чернота. Только минут через десять с лишним, когда успокаивалось дыхание, а глаза просветлялись под ярким солнцем, он начинал слышать оклики. Сун Ган медленно поднимался и видел, как отдыхающие работники машут ему, протягивают стакан воды; кто-то даже собирался бросить ему сигаретку. Но Сун Ган легким жестом отказывался от всего этого, брел к водопроводному крану и, открыв его, надувался водой от пуза. Потом он опять, взвалив два тюка, принимался бегать мимо причала.

Проработав так больше двух месяцев, он заработал в два раза больше денег, чем все остальные, и в четыре раза больше, чем раньше получал на фабрике. Когда он первый раз отдавал зарплату Линь Хун, она страшно удивилась. Кто бы мог подумать, что он сумеет заработать так много грузчиком. Пересчитывая деньги, жена сказала Сун Гану:

— Ты теперь за месяц зарабатываешь больше, чем раньше за четыре.

Сун Ган с улыбкой ответил:

— Вот выходит, что в увольнении нет ничего плохого.

Но Линь Хун знала, каким трудом достались эти деньги. Она умоляла мужа не надрываться:

— Больше ли, меньше, мы все равно как-то проживем.

Каждый вечер, возвращаясь домой, Сун Ган был белее мела. Понурив голову, он даже не мог выговорить ни слова, а после ужина сразу падал в койку. Раньше он спал очень спокойно, так, что был слышен только ровный звук дыхания, но теперь стал громко храпеть, а по временам к храпу примешивались тяжелые вздохи. Несколько раз Линь Хун просыпалась от этих звуков, а потом никак не могла уснуть. Слушая храп и слабые вскрики, она не находила себе места от беспокойства. Ей казалось, что Сун Ган и во сне не находит себе отдыха.

К утру Сун Ган просыпался на удивление бодрым. На его лице снова играл румянец, и Линь Хун успокаивалась. С улыбкой на лице он управлялся с завтраком и, захватив судки с обедом, звонкими шагами выходил из дома навстречу утреннему солнцу. Линь Хун катила старенькую «Вечность» за ним следом. Пройдя вместе метров пятьдесят, они останавливались на углу, и Сун Ган глядел, как жена садится на велосипед, умоляя ее быть осторожнее. Линь Хун кивала и уезжала прочь, на запад, а Сун Ган шел на восток, к причалу.

Так продолжалось всего два месяца. На третий месяц Сун Ган повредил себе поясницу. Схватив два тюка, он спускался по сходням, когда кто-то на корабле окликнул его по имени. Сун Ган обернулся слишком быстро. В теле что-то хрустнуло, и он понял, что все кончено. Опустив тюки на землю, он попытался пошевелиться, но поясницу пронзила острая боль. Обхватив ее руками, Сун Ган с горькой улыбкой посмотрел на двух товарищей, спускавшихся с тюками по сходням. Они до беспамятства были напуганы его видом и стали спрашивать, что случилось.

— Кажется, кость сломал, — печально улыбаясь, ответил Сун Ган.

Грузчики тут же сбросили с плеч тюки и, поддерживая товарища, довели его до ступенек. Когда он тяжело опустился вниз, стали спрашивать, где сломалось. Сун Ган показал на поясницу и сказал, что слышал, как в теле что-то хрустнуло. Работники велели ему поднять руки, а потом пошевелить головой. Только когда он проделал все это, они успокоились и сказали Сун Гану, что в теле всего один позвоночник. А уж если позвоночник сломался, то все — паралич. Сун Ган тут же снова вскинул руки, покачал головой и тоже успокоился. Придерживая поясницу правой рукой, он сказал:

— Как услышал хруст, решил, что кость сломалась.

— Да вывихнул небось, — ответили грузчики. — Тоже иногда со звуком бывает.

Сун Ган рассмеялся, но работники велели ему отправляться домой. Он отрицательно замотал головой и сказал, что с него хватит и немного посидеть на ступеньках. Там он и остался — впервые за два месяца работы. Ступеньки были сплошь забросаны окурками, по обе стороны от них аккуратно выстроилось почти два десятка белых фарфоровых чашек. На каждой чашке красной краской было надписано имя грузчика. Сун Ган улыбнулся и решил, что завтра он тоже принесет чайную чашку, непременно белую. На складе валяется ведро красной краски, и можно будет надписать какой-нибудь палочкой свое имя.

Просидев чуть больше часа у мирно плещущей воды, наблюдая за покрикивающими товарищами, которые суетливо бегали туда-сюда, Сун Ган не выдержал и поднялся размяться. Ему показалось, что болит уже не так сильно. Решив, что все в порядке, он поднялся по сходням на корабль и, вспомнив о вывихе, взял не два тюка, а один. Едва тюк улегся на плечо и он с силой распрямил спину, как шум причала разорвал пронзительный крик. Сун Ган, как подкошенный, повалился на землю, а выпавший из рук тюк придавил ему плечо и голову.

Грузчики отодвинули тюк и вытащили Сун Гана. Он кричал от боли, согнувшись пополам, как креветка. Двое работников осторожно подняли пострадавшего и положили на спину третьему. Когда этот третий спускался по сходням на берег, Сун Ган вопил, как резаный. Грузчики поняли, что с ним случилось что-то серьезное. Они пригнали тачку и опустили в нее Сун Гана, который кричал, как будто его режут. Потом грузчики повезли его по мощеной улочке в город — Сун Ган, скрючившись, стонал всю дорогу. Всякий раз, когда тачка подпрыгивала на камнях, он издавал протяжный стон. Сун Ган догадался, что везут его в больницу, и, когда тачка оказалась на асфальте, промычал:

— Не надо в больницу, везите домой.

Грузчики переглянулись и повернули к дому Сун Гана. Так встретились в тот вечер на лючжэньских улицах Сун Ган в тачке и Бритый Ли в седане. Умирающий от боли Сун Ган ясно увидел своего прежнего брата, но Бритый Ли его даже не заметил. Он сидел в красном «фольксвагене», обнимая смазливую бабенку, и ржал в голос. Седан просвистел мимо, и Сун Ган раскрыл рот, но из него не донеслось ни звука. В душе он кричал:

— Бритый Ли!

Глава 29

Линь Хун узнала о том, что случилось, перед самым отбоем. Белая, как мел, она помчалась на велосипеде домой, спешно открыла двери и увидела, что Сун Ган, согнувшись пополам, лежит на погруженной в сумрак постели и, выпучив глаза, безмолвно оглядывает себя. Она заперла дверь, села на край кровати и погладила его лицо. Сун Ган бросил на нее стыдливый взгляд и сказал:

— Я заработал вывих.

Линь Хун залилась слезами. Она обняла Сун Гана и прошептала:

— А врач что сказал?

Когда жена коснулась его тела, он зажмурился от боли, но не закричал. Едва боль немного утихла, Сун Ган распахнул глаза и произнес:

— Я не был в больнице.

— Почему? — спросила Линь Хун.

— Просто вывих. Через пару деньков пройдет.

Линь Хун покачала головой:

— Нет, обязательно надо в больницу.

Но Сун Ган с горькой усмешкой ответил:

— Сейчас я двинуться не могу. Через несколько дней схожу.

Сун Ган пролежал в постели полмесяца. Только после этого он смог встать и начать ходить, но его спина так и не распрямилась. Сгорбленный Сун Ган в сопровождении жены отправился в больницу. Там ему поставили банки и налепили пять штук специальных пластырей — стоило все это удовольствие чуть больше десятки, но Сун Ган страшно распереживался. Он стал думать, что если так и дальше пойдет, то скоро денег, заработанных за два месяца потом и кровью, на лечение не хватит. Больше он в больницу не ходил. Ему казалось, что вывих лечится, как простуда: лечи — не лечи, все равно выздоровеешь.

Через два месяца он уже смог распрямиться и вновь отправился на поиски работы. Он ковылял круглые сутки, придерживая руками поясницу, по улицам и переулкам Лючжэни, но кому приглянется такой калека? Сун Ган, исполненный надежд, выходил из дома навстречу утреннему солнцу, а к вечеру с горькой улыбкой возвращался обратно. Видя это, Линь Хун понимала, что он опять ничего не добился. Она заставляла себя казаться веселее и успокоить мужа: если жить чуть экономнее, то можно продержаться вдвоем и на ее зарплату. Ночью, ныряя под одеяло, она нежно обнимала руками травмированную поясницу и говорила, что не нужно ни о чем беспокоиться, пока она рядом. Сун Ган растроганно отвечал:

— Я виноват перед тобой.

Линь Хун изображала веселую улыбку. На фабрике уже несколько лет дела обстояли не очень, и давно начались сокращения. Директор фабрики по фамилии Лю, тот самый куряка, давно имел на Линь Хун виды. Он несколько раз вызывал ее к себе в кабинет и за закрытой дверью шепотом сообщал, что уже два раза лично вычеркивал ее имя из списка сокращаемых. Потом он принимался голодным волком таращиться на ее роскошный бюст. Куряка Лю пыхтел сигаретой уже лет сорок из своих пятидесяти с лишком — зубищи у него во рту были черные-пречерные. Он оглядывал Линь Хун с похабной улыбкой, и мешки у него под глазами смотрелись совсем как два синяка.

Линь Хун сидела перед ним, как на иголках, и прекрасно понимала, на что он намекает. От одного его вида ей становилось дурно: даже через стол можно было учуять жуткую вонь, исходившую от Куряки Лю. Но, вспоминая о том, что увечный Сун Ган потерял работу, она думала, что не может оказаться на улице, и с улыбкой продолжала сидеть в кабинете в надежде, что кто-то постучит в дверь.

Директор теребил пальцами авторучку и говорил, что этой самой ручкой вымарал из списков имя Линь Хун. Увидев, что она улыбается, но молчит, он подался вперед и прошептал:

— Ты меня даже не отблагодаришь за это?

Линь Хун улыбнулась и сказала:

— Спасибо!

Тогда Куряка спросил:

— Как же ты меня отблагодаришь?

— Спасибо! — снова улыбнулась Линь Хун.

Куряка застучал ручкой по столу и стал перечислять имена работниц, которые по собственной инициативе отдали себя в его распоряжение, чтобы не быть уволенными. Линь Хун все еще улыбалась. Директор, сощурившись, посмотрел на нее и снова спросил:

— Так как ты думаешь меня отблагодарить?

— Спасибо! — твердила свое Линь Хун.

— Ну вот что, — директор отложил ручку, встал и обогнул стол. — Давай я по-братски обниму тебя.

Заметив его движение, Линь Хун тут же вскочила на ноги и попятилась к двери. Открыв ее, она с улыбкой произнесла:

— Я вам не сестра.

Не переставая улыбаться, Линь Хун вышла из кабинета директора. Она расслышала, как он матюгнулся за спиной, и пошла в цех, по-прежнему улыбаясь. Но после работы, когда она ехала на стареньком велосипеде домой и вспоминала сощуренные глаза Куряки Лю и его мерзкие намеки, ей невольно стало обидно до слез.

Линь Хун несколько раз думала сказать об этом Сун Гану, но его подавленное настроение и горькая улыбка заставляли ее проглотить вот-вот готовые сорваться с губ слова. Ей казалось, что если рассказать об этом сейчас, то выйдет еще хуже. Так проходил день за днем, но работу отыскать все не удавалось. Тогда она вспомнила о Бритом Ли. Он к тому моменту был уже знатная шишка, и народу у него в подчинении бегало больше тыщи человек. После минутного колебания Линь Хун решилась напомнить Сун Гану:

— Ты бы сходил к Бритому Ли.

Муж понурил голову и замолчал. Он думал, что идти теперь на поклон к успешному, разбогатевшему брату после всего, что было, не пристало. Сун Ган не отвечал, и Линь Хун добавила:

— Он наверняка отнесется с пониманием…

Тогда муж вскинул голову и твердо произнес:

— Я с ним порвал.

Тут Линь Хун чуть было не проговорилась про Куряку Лю, но, закусив губу, все-таки сдержалась. Потом она безнадежно покачала головой и замолчала.

Сун Ган знал, что не сможет больше заниматься тяжелым физическим трудом. Не найдя работы, он стал размышлять над тем, не заняться ли по мелочи каким бизнесом. Через какое-то время он объявил жене, что пока искал, куда пристроиться, частенько видел, как деревенские девочки продают белые магнолии, связанные проволочками — пять цзяо за две штуки. Лючжэньские девки покупали цветы и цепляли их потом на грудь или вплетали в косу. Выглядело это очень симпатично. Дойдя до этого места, Сун Ган стыдливо улыбнулся. Он выяснил, что магнолии покупались в питомнике, себестоимость каждого цветка составляла от силы пять фэней. Линь Хун удивленно поглядела на мужа. Ей было трудно представить, как такой здоровенный мужчина пойдет по улицам с корзинкой цветов, но Сун Ган произнес со всей искренностью:

— Дай я попробую.

Линь Хун решила, пусть он попробует, и согласилась. На следующий день Сун Ган рано утром вышел из дома с бамбуковой корзинкой, где лежали маленькие ножницы и моток тонкой проволоки. Через час с небольшим он уже был в деревенском питомнике. Затарившись еще не распустившимися магнолиями, он сел на землю между цветов и стал обрезать своими маленькими ножницами листья, осторожно сматывать проволокой по два цветка вместе и аккуратно раскладывать в корзинке. Потом, вскинув корзинку, он счастливо зашагал по проселочной дороге.

Он шел, сощурив глаза и уставившись на далекий горизонт. Минут через десять Сун Ган почувствовал, что вспотел, и испугался, что солнце опалит его свежие цветы. Тогда он свернул с тропинки в поле и, сев на корточки, сорвал несколько тыквенных листьев, чтоб прикрыть ими магнолии. Не успокоившись на этом, Сун Ган побрызгал сверху воды из соседнего пруда. Потом он спокойно побрел дальше, по временам опуская взгляд на белые магнолии, спрятавшиеся под широченными тыквенными листьями. Он несколько раз приподнимал их и проверял, как чувствуют себя цветы, и на лице у него играла при этом улыбка, будто он смотрел на спеленатого младенца. Сун Гану казалось, что он давно так не радовался, как шагая по узенькой дорожке между огромных полей. Проходя мимо очередного пруда, он всякий раз сбрызгивал магнолии водой.

Когда он вернулся в поселок, было уже за полдень. Сун Ган не стал обедать, а сразу отправился на улицу и начал продавать свои белые цветы. Осторожно отвернув тыквенные листья, так что белое оказалось объято зеленым, Сун Ган остановился с корзинкой под платаном и стал с улыбкой провожать каждого прохожего. Некоторые замечали у него в корзинке магнолии и, бросив быстрый взгляд, проходили мимо. Две девушки поглядели на цветы и стали восторженно вздыхать от того, как красиво и мило смотрелись на зеленом белые бутоны. Это был настоящий шанс. Сун Ган с улыбкой посмотрел на них. Когда девушки отошли прочь, он пожалел о том, что не крикнул ни разу «Продается!». Может быть, они не догадались, что цветы на продажу.

Потом появилась деревенская девчушка, торговавшая цветами. На левой руке у нее висела корзинка, а в правой трепыхались связанные магнолии. Она шла и кричала во все горло:

— Белые магнолии! Белые магнолии!

Сун Ган последовал за ней и тоже повесил на правую руку корзинку. Каждый раз когда девочка выкрикивала свое, Сун Ган робко прибавлял:

— И у меня тоже.

Заметив проходившую мимо девушку, торговка завопила:

— Сестричка, купи магнолию.

Сун Ган тоже подался навстречу и нерешительно произнес:

— И у меня тоже.

Так он прошел за девчушкой пол-улицы и раз десять повторил свою присказку. Тут торговка разозлилась и, обернувшись, недовольно бросила Сун Гану:

— Нечего за мной ходить.

Сун Ган остановился и в полном недоумении проводил ее глазами. В эту минуту к нему навстречу, выпятив живот, зашагал Мороженщик Ван. Он прошатался по улицам уже целый день и, заметив Сун Гана с магнолиями, который не знал, как продать свой товар, а все ходил следом за деревенской девчушкой, чуть живот не надорвал со смеху.

— Нельзя вечно ходить за другими хвостом… — ткнув в Сун Гана, сказал он.

— Почему же? — спросил Сун Ган.

— Я ведь с рождения продаю мороженое, — с удовольствием Пустился в объяснения Ван. — Если будешь так делать, то спереди уже все продадут, кто ж у тебя покупать станет? Нельзя удить двоим вместе, нужно разделиться.

Сун Ган понимающе закивал. Взяв в правую руку цветок и повесив на левую корзинку, он зашагал в направлении, противоположном тому, куда скрылась девчушка. Мороженщик вспомнил еще что-то и закричал Сун Гану:

— Она их кличет «сестричка» — ты так не говори, лучше просто «девушка».

Сун Ган задумался и ответил:

— У меня не выйдет.

— Тогда никак не обращайся, — обтер рот Мороженщик. — Куда тебе их сестричками называть, здоровый мужик уже. Лет тридцать небось.

Сун Ган стыдливо кивнул. Когда он уже собрался отправиться восвояси, старый Ван снова остановил его. Он выудил из кармана юань и сказал:

— Я возьму две связки.

Сун Ган взял деньги, протянул магнолии и стал благодарить.

— Запомни, — сказал Мороженщик, приставляя ароматные магнолии к носу. — Я первый твои цветочки купил. Потом, если дело выгорит и будешь делать цветочный бизнес, я непременно вложусь. — Сказав это, он напустил на себя вид знатного инвестора и самодовольно добавил: — Вложился успешно в мусорное дело, так можно и цветочки попробовать.

Потом, двумя руками прижав магнолии к носу, Мороженщик зашагал прочь. Он шумно вдыхал цветочный аромат с такой жадностью, словно не цветы нюхал, а жевал два белых пломбира.

Так Сун Ган научился продавать магнолии. Хоть его голос и был робок, но он все-таки начал говорить хоть что-то. Потом он сам сообразил, что лучше всего стоять у входа в магазин с одеждой. Девок там толклось больше всего, и Сун Ган поджидал снаружи, пока они выйдут из магазина, выбрав наряд. Тогда он протягивал магнолии и вежливо, мягко произносил:

— Купите магнолию, пожалуйста.

На его мужественном лице играла трогательная улыбка, которая так нравилась нашим лючжэньским кралям. Все они как одна покупали чистые, белые цветы. Некоторые девки знали Сун Гана в лицо и были в курсе, что он повредил поясницу. Они начинали озабоченно справляться о здоровье, и Сун Ган отвечал, что с поясницей все в порядке, только теперь он не может заниматься тяжелой работой.

— Потому я цветы и продаю, — смущенно прибавлял он.

С корзинкой в руках Сун Ган обошел все лючжэньские магазины одежды. Он задерживался перед каждым надолго и, продав хоть цветок, растроганно улыбался. За целый день он так ничего и не съел, но совсем не чувствовал голода. Если магазин был закрыт, то он отправлялся к следующему. Сун Ган совсем забыл о времени и не знал, что уже очень поздно. Его тень металась между уличных огней и лунных пятен, а магнолий в корзинке становилось все меньше и меньше, пока наконец не осталась всего одна связка. Тогда же закрылся последний магазин. Едва Сун Ган развернулся, чтоб пойти домой, как к нему подлетела девушка с тучей сумок и пакетов. Ей приглянулись те самые последние магнолии. Вытащив кожаный бумажник, она спросила, сколько они стоят.

Сун Ган опустил голову и поглядел на цветы, а потом с сожалением ответил:

— Я не могу их продать.

Девушка раздосадованно посмотрела на Сун Гана:

— Разве ты не цветы продаешь?

— Да, — смущенно ответил тот. — Последние два для моей жены.

Девушка кивнула в ответ, спрятала бумажник и пошла по своим делам. Сун Ган побежал за ней следом:

— Где ты живешь? Я завтра принесу. Бесплатно.

— Не нужно, — сказала она и, не оборачиваясь, ушла.

Когда Сун Ган вернулся домой, было уже больше десяти. Дверь к квартиру была открыта, и Линь Хун стояла в круге света за ней и ждала. Увидев радостного мужа, она облегченно выдохнула.

— Где ты был? Я тут чуть не померла, — посыпались обвинения.

Сун Ган с улыбкой взял ее за руку, потянул в комнату и, закрыв дверь, стал рассказывать все, что случилось за день, даже забыв присесть. Линь Хун давно не видела мужа таким воодушевленным. На левой руке Сун Гана по-прежнему моталась корзинка. Он вытащил из кармана деньги и стал пересчитывать их, не прекращая свой рассказ. Потом он с радостью объявил, что заработал за день двадцать четыре юаня с половиной. Протягивая деньги жене, он прибавил:

— Вообще, я мог заработать двадцать пять, но мне было жаль отдавать последние цветы…

Сказав это, он достал из корзинки последние две магнолии и вложил их в руку Линь Хун. Потом Сун Ган рассказал, как их хотела купить девушка у магазина и как он не продал ей цветы.

— Это тебе. Я не мог их продать.

— Надо было продать, — сухо сказала Линь Хун. — Мне не нужны никакие цветочки.

Страстный огонь в глазах Сун Гана мгновенно погас. Линь Хун замолчала, сняла с руки мужа корзинку и усадила его за ужин. Тут только он вспомнил, что голоден, и, приставив миску к самому рту, набросился на еду, как волк. Линь Хун подошла к зеркалу, прицепила магнолии к косе и переложила ее на грудь. Потом она опустилась рядом с Сун Ганом, чтобы он смог увидеть свои цветы, но тот даже не посмотрел на ее косу. Он был весь поглощен счастливой улыбкой на ее лице. Счастье снова захватило Сун Гана, и он опять пустился рассказывать о своих похождениях. Пересказав их еще раз, Сун Ган стал вздыхать о том, что такая плевая работа приносит почти столько же денег, сколько труд грузчика. Тут Линь Хун сделала вид, что недовольна, и толкнула мужа:

— Ты заметил или нет?

Сун Ган наконец-то обратил внимание на белые магнолии. Его глаза засверкали.

— Тебе нравится? — спросил он жену.

— Нравится, — кивнула она.

Той ночью Сун Ган уснул, как младенец. Слушая его ровное дыхание, Линь Хун подумала, что он давным-давно не спал так спокойно. Она все никак не могла заснуть. Положив цветы на подушку, вдыхала их аромат и чувствовала глубокую верность и глубокую любовь Сун Гана. В эти мгновения все перенесенные обиды растаяли, как дым. Потом она стала с беспокойством думать о будущем всего предприятия: ей казалось, что всю жизнь нельзя продавать цветочки, к тому же что это за работа для такого здоровенного мужика?

Опасения Линь Хун вскоре подтвердились. Работницы фабрики начали злословить, целыми днями измываясь над Сун Ганом. Говорили, что отродясь не видали мужиков, торгующих цветочками, да еще таких здоровенных. Заходясь смехом, они добавляли, что и голос у него при этом звучит совсем не по-мужски, а как у маленькой девочки. Говорили об этом и за спиной у Линь Хун, и при ней, так что она вся шла красными пятнами от стыда. Вернувшись домой, Линь Хун не выдержала и вызверилась на Сун Гана. Она велела ему не ходить больше с цветочками, перестать позориться на всю округу. Упрямый Сун Ган не соглашался, но на самом деле выручки от магнолий становилось все меньше и меньше. Многие лючжэньские девки знали Сун Гана: они больше не покупали магнолии за деньги, а просто протягивали руку и требовали свое. Сун Гану было неловко отказаться. Он тратил немало сил на то, чтоб дойти до сельского питомника и купить там цветы, а потом аккуратно смотать их парами, а в итоге все растаскивали девки. Работницы трикотажной фабрики, высмеивавшие Сун Гана при Линь Хун, тоже не стеснялись попросить себе цветочек. Они цепляли магнолии на грудь или вплетали в косы и, встретив Линь Хун, всегда с улыбкой говорили:

— Это мне Сун Ган подарил.

Слыша это, Линь Хун разворачивалась и топала прочь. Вечерами, возвращаясь домой, она срывала зло на Сун Гане. Закрыв дверь, зло шептала:

— Больше не пойдешь продавать цветочки.

Вечера казались Сун Гану невыносимо долгими. Линь Хун была слишком усталой и, поклевав немного ужин, тут же отправлялась спать. Сун Ган тоже ел мало. Он сидел за столом целую вечность, обдумывая, стоит ли действительно продавать магнолии. Его точили грусть и разочарование: едва отыскав работу, он опять ее лишался. Глубокой ночью, когда все стихало, Сун Ган бесшумно ложился рядом с женой и слушал ее легкое сонное дыхание. Так на сердце у него постепенно становилось спокойно. Он знать не знал про то, что творилось с Линь Хун на фабрике, где Куряка Лю уже начал распускать руки.

Проснувшись на следующий день, Сун Ган увидел, что Линь Хун уже встала и полощет в туалете рот. Он быстро вскочил с кровати, натянул на себя что-то и подошел к двери туалета. Жена бросила на него мимолетный взгляд и ничего не сказала, продолжая чистить зубы.

— Я больше не буду продавать цветы, — сказал Сун Ган.

После этого он, поколебавшись, подошел к входной двери, и Линь Хун выскочила из туалета спросить, куда это он собрался.

— На поиски работы, — ответил Сун Ган, обернувшись.

Линь Хун взяла в руки полотенце и сказала:

— После завтрака пойдешь.

— Что-то не хочется, — покачал головой Сун Ган и открыл дверь.

— Не уходи.

Сказав это, Линь Хун вытащила деньги и сунула их мужу в карман, чтоб он купил себе что-нибудь по дороге. Когда она подняла голову и увидела на лице у него улыбку, ей стало тяжело на душе, и она снова опустила голову. Сун Ган, улыбаясь, похлопал Линь Хун по спине, обернулся и вышел. Она последовала за ним до дверей, словно бы муж отправлялся в далекое странствие и тихо прошептала:

— Будь осторожен.

Сун Ган обернулся, кивнул и пошел прочь. Линь Хун еще раз окликнула его и с внезапной искренностью сказала:

— Ты сходил бы к Бритому Ли.

Сун Ган замер, а потом решительно покачал головой.

Линь Хун вздохнула, провожая глазами своего упрямого мужа до залитой рассветным солнцем улицы. Так Сун Ган вступил на долгий путь поиска новой работы. Целый год он уходил рано поутру, а возвращался поздно, проводя день в упорных попытках отыскать возможность заработать. Скоро он стал выглядеть изнуренным. Когда он дотаскивал ввечеру свое усталое тело до дома и молча садился за стол, Линь Хун не смела заглянуть ему в глаза. Она знала, что муж опять вернулся ни с чем. Сун Ган, пряча лицо, молча уписывал ужин, молча ложился в кровать и на следующий день, когда рассвет будил его, с надеждой выходил из дома. За этот год ему попадались одни подработки: например, сторож склада должен был уехать по делам, и Сун Ган заменял его; продавец в торговом центре, билетер в кинотеатре, кассир на вокзале, человек, продававший билеты на паром — у всех у них находились дела, и Сун Ган подменял их на день. Так он превратился в главного подменщика всего поселка. В лучшие времена его ждало больше двадцати разных мест, где требовалась замена, но за год он не проработал и двух месяцев.

Линь Хун становилась день ото дня все подавленнее. Она часто вздыхала, иногда ужасно ругалась. Но все те дурные слова, что она произносила, относились, в отличие от вздохов, не к Сун Гану, а к мерзкому директору по фамилии Лю. Однако Сун Ган думал, что он всему виной. Возвращаясь домой, он низко опускал голову и со временем стал говорить совсем мало. Хотя его заработок был невелик, он все до последнего фэня отдавал Линь Хун. Больше всего его расстраивало то, что, когда он вытаскивал эти жалкие гроши — плод всех его стараний, жена качала головой и, горестно отвернувшись, шептала:

⇐ Предыдущая 27 28 29 30 313233 34 35 36 Следующая ⇒