А. Жвалевский, Е. Пастернак 2 страница

Только теперь я обратил внимание на классуху. Наташа Алексеевнау нас молодая, всего два года как из института, но нормальная. И «пару» влепитьможет, и «неуд» за поведение, но всегда дает шанс исправить. И всегда оченьспокойная.

Сейчас Наташа спокойной не была — сидела и кусала губы.

— Говорите.

— Если можно, не в присутствии Вити.

— Шевченко, подожди пока в коридоре.

Я с радостью подчинился. Уселся с ногами на подоконник, хотяэто в нашей школе строжайше запрещено. Наверное, мне нужно было сделать что-тозапрещенное, чтобы хоть немного успокоиться. Сидел, успокаивался иприслушивался к голосам из кабинета. Сначала голоса были спокойные и ровные.Как будто в настольный теннис играют: Васса «Бух» — Наташа «Тук-тук». Но потомчто-то случилось, и разговор пошел на повышенных тонах. Это было странно. Тоесть Васса частенько говорила на повышенных тонах, Танечка вообще любилапокричать, но чтобы классная повысила голос… За год с ней этого не случалось ниразу.

Теперь это напоминало перестрелку. Васса бухала редко, номощно, как пушка, Наташа лупила часто, как пулемет. Танечка иногда вякалачто-то, словно гранату кидала. Кинет — и в укрытие.

Я начал различать отдельные слова, а к концу даже целуюфразу классной:

— Вы же жизнь мальчику ломаете!

И в ответ:

— Прекратите истерику, Наталия Алексеевна!

После этого громкость разговора сразу упала, и очень скороменя позвали в класс.

Наташа сидела за своим столом, вся в красных пятнах, иупорно смотрела в окно.

Васса тоже слегка раскраснелась, а Танечка почему-тонапомнила мне шакала Табаки из любимого мультика.

— Витя, — как ни в чем не бывало произнесла завуч, — впонедельник проведешь пионерское собрание.

Я кивнул.

— Тема собрания — исключение из пионеров Архипова.

Я кивнул.

— Обеспечь, пожалуйста, полную явку.

Я кивнул.

— Иди.

Я в очередной раз кивнул, забрал портфель и вышел.

Меня опять начало подташнивать.

Синичка, 11 апреля 2018 года, вечер

Вечером я трепалась в чате, ждала маму, чтобы сделатьдомашнее задание. Мама влетела как метеор, скинула туфли так, что они улетели вкомнату, и с размаху плюхнулась на диван:

— Ох, ну и повезло сегодня, даже не верится! Представляешь,с самой площади без пробок доехала! Один раз только на повороте постояла минутпятнадцать, но это ж не считается! Олька, поставь чайник.

Пока чайник закипал, я выслушала целую историю.

— Сегодня приезжали французы, я целый день с ними носиласьпо всему институту. Прикольный у них английский, сначала многое было непонятно,а потом приспособились. Им так понравились наши разработки! Если мы с нимидоговоримся, то у нас весь отдел работой на пару лет обеспечен. Только пахатьпридется как бобикам. Зато зовут летом к себе на пару недель, если все выгорит,обязательно возьму тебя с собой. Поедем? Оль? Что-то ты хмурая такая?

И я рассказала маме про экзамены.

А потом честно пыталась пересказать параграф. Мама устроиламне разнос, плавно переходящий в мою истерику.

— В чем проблема, я не понимаю, — кричала мама, — Читаешьтекст, выделяешь главное. Потом пересказываешь простыми словами. Давай вместе.

Мы взяли текст учебника, подчеркнули главное. Я прочитала.Раз, два… Начинаю говорить, все мысли из головы сразу выветриваются, остаетсятолько ужас от осознания того, что я говорю, а на меня смотрят. И, главное,исправить ничего нельзя. Как сказала, так и сказала. Я начинаю тщательно думатьнад каждым словом, в итоге бекаю, мекаю, мама злится. После очередной неудачнойпопытки, я пошла разговаривать в форум. Там все просто: пост накатался сразу ибольшой. Без запинок и ошибок. Вот если б нам на экзамене дали сначаланаписать, а потом уже читать по написанному…

Витя, 11 апреля года, вечер

Дома меня ждал приятный сюрприз — мама и папа были не наработе. Причем мама готовила что-то вкусненькое, а папа прохаживался поквартире в отличном настроении. Под это настроение его можно было уговорить и взоопарк сходить, и купить модель крейсера в «Сделай Саме». Но вместо того,чтобы обрадоваться, я спросил:

— Чего это вы тут?

— Отгул! — гордо заявил папа.

Как будто не отгул получил, а орден.

— В прошлые выходные работал, как проклятый, вот меня Первыйи отправил сегодня домой пораньше!

Я слушал, тупо кивая. Как начал в школе кивать, такостановиться не могу.

— Маму вон с каторги вызволил!

— Не с каторги! — крикнула мама. — А с любимой работы! Вечноя всех заменяю, пусть они меня хоть раз заменят! А тут Валентин Прокофьевичпозвонил…

Мама, веселая и раскрасневшаяся, вышла из кухни, увиделаменя, сразу сникла.

— Что-то случилось?

Я помотал головой. От этого опять замутило. Все-таки киватьпроще. Теперь и папа забеспокоился:

— Чего такой бледный?

— Так… — сказал я через силу. — Живот болит.

В результате я получил то, о чем и мечтать не мог:полноценное боление в рабочий день. Мама сварила мнекуриного бульончику, папа развлекал разговорами и поминутно трогал лоб.

Я немного покапризничал, немного подремал, похлебал любимогобульона с рисом, опять поспал. Проснулся и понял, что хочу почитатьчего-нибудь.

Папа как раз зашел проведать и обрадовался, увидев меня скнигой в руках:

— О! Значит, жить будешь!

Я и сам понимал, что хорошенького понемножку. Завтра будукак огурчик…

…А в понедельник — собрание.

Наверное, лицо у меня как-то очень перекривилось, потому чтопапа опять встревожился:

— Что? Опять живот?! Надо «скорую»…

— Не надо! Это не из-за живота…

И я рассказал папе все, как есть.

Рассказывал и надеялся, что сейчас папа рассмеется и скажет:«Нашел из-за чего дергаться?! Ерунда на постном масле». Но папа, наоборот,слушал меня очень серьезно.

— Кислое дело, — сказал он, когда я закончил, — пещера Лехтвейса …

Это он что-то цитировал из книг, которые мне пока читать рано.

— Ладно. Болей пока, я Архипову позвоню.

И папа отправился звонить Женькиному папе, с которым онидавно дружат.

Синичка, 12 апреля 2018 года, утро

Первым уроком у нас был русский язык. Это всех и добило.Экзамен по русскому, оказывается, будет заключаться в том, что мы опять будемтянуть эти дурацкие билеты, в которых два вопроса и еще задание. Вопросы политературе, задание по языку. «Роль былин в русской литературе», «Описаниеприроды у Пушкина». Чего говорить-то? Да, былины, сыграли свою роль, да, Пушкинописывал природу. Я честно пыталась сосредоточиться, но смысл того, чтоговорила руссичка, от меня ускользал. Зачем мнезапоминать стихи, если на Гугле я найду их в три секунды? Зачем самойпридумывать все эти красивые слова, если они уже давно все написаны и выложены,разукрашенные разными шрифтами? Руссица бесилась, я висела на форуме с комика,параллельно скачивая откуда-то ответы на ее вопросы.

— А ну телефоны на парту! Не дети, а роботы! – взвиласьучительница.

А на форуме почти сразу появилось новое сообщение от Ястреба

«Почему роботы? Нупочему? Просто наша реальность шире вашей, просто мы живем в двух измерениях, ив реале, и в виртуале. Зачем вам обязательно нужно выдрать нас из привычногомира и вписать в свои рамки? У нас в виртуале нет границ, мы все равны. У наснет комплеков, мы каждый то, чем он хочет быть. Нам здесь хорошо, оставьте насв покое!»

Какой же он все-таки умный! Несмотря на рев руссички, я первая успела поставить под его сообщением своеППКС!

Витя, 12 апреля 1980 года, утро

Не знаю, о чем там говорили мой папа с Женькиным, но толькосам Архипыч со мной общаться не хотел. Он даже попросил его пересадить надругую парту. Классуха, которая обычно отвечала в таких случаях: «Что заблажь?!», на сей раз без лишних слов отсадила его на пустое место возле СережкиПавлюковича. Я остался один.

На перемене пытался объяснить Женьке, что я не виноват. Ивообще — я его даже предупредил, хотя мне запретили. Но Архипыч в ответ обозвалменя предателем.

Даже Ирка Воронько, которая меня считала зубрилой,возмутилась:

— Ты чего пристал?! Ему сказали, он и повторил!

Женька презрительно хмыкнул и ушел на другой конец коридора,где и стоял у окна в гордом одиночестве. Ко мне тоже никто не подходил, а мне исамому не очень хотелось с кем-то болтать.

На уроках я только и думал, что об этой дурацкой ситуации.Англичанка меня три раза назвала по имени, пока я сообразил, что это она мне.

Я встал. Она еще раз повторила вопрос, но я и по-русскиничего в тот момент не понимал, а тут по-английски…

— Ай эм илл! — напряг я свои языковые познания.

— Ар ю сик? — то ли переспросила, то ли поправилаангличанка.

Я решил больше не рисковать с иностранными языками.

— Плохо мне, Елена Ивановна. Можно, я домой пойду?

Англичанка от такой просьбы чуть на пол не села. В глазах унее читалось: «Ничего себе заявочки».

— Меня сейчас стошнит! — почти не соврал я. — Можно выйти?

— Ладно… — англичанка вопреки своим принципам тоже перешлана русский. — Иди…

Я схватил портфель и выбежал из класса.

Домой сразу не пошел. Меня и правда мутило, не хотелось вдушную комнату. И вообще надо было походить, подумать. Чем больше думал, тембольше на себя злился. Ну зачем я все Архипычузаранее рассказал!? Если бы Васса его ошарашила, он бы растерялся и… И не знаю,что бы там было, но я бы точно виноват не был! А теперь, получается, чтовиноват.

С другой стороны, я же не мог не предупредить друга? Нет,если бы не предупредил, еще хуже было бы!

Мне вдруг захотелось сесть и расплакаться, как маленькому. Сбольшим трудом я доплелся до дома, ввалился в квартиру и залег на диван.

Потом навалился какой-то липкий туман, от которого осталисьтолько обрывки воспоминаний. Мама вроде беспокоилась… Что-то я ей отвечал… Апотом какой-то врач… Молодой, недовольный мной… Я один в комнате…

Очнулся как-то сразу. За окном темно. А в большой комнатекто-то разговаривает. Не очень понимая зачем, я встал и поплелся слушать.

Говорили мой и Женин папа.

— Может, они его попугать хотят? — Женин папа говорил тихо,но как-то неестественно жизнерадостно. — Попугают и отстанут.

— Нет. Не отстанут. Я заходил в школу, — голос у папы былочень усталый, как после какой-нибудь обкомовской конференции. — Завуч там…старой закалки. И старшая пионервожатая явно под ее влиянием.

— Значит, акция устрашения? — теперь Архипов-старшийстарался изображать веселье.

— Ты, Петь, не веселись… Мало тут веселого. Тебя в Минсксобирались перевести, замом в какую-нибудь республиканскую газету. А теперь…

Они помолчали. Я почувствовал, что коленки у меняподкашиваются. Не от страха, а просто от слабости. Я присел у двери на корточки.

— Неужели ты думаешь, — продолжил мой папа, — что тебяутвердят после такого… инцидента? Это же номенклатура ЦК…

— Да… за такое меня и из партии могут попереть, — теперь дядяПетя не хорохорился, и голос у него стал точь-в-точь, как у моего папы.

— Не попрут! Сошлем на пару лет в какую-нибудь многотиражку…

Архипов перебил:

— Это все ерунда. Как-нибудь переживу, не маленький. Женькужалко. Поломают парню жизнь… Слушай, а эти… педагоги… они совсем невменяемые?

— Совсем. Единственный шанс твоему Женьке уцелеть — публичнопокаяться и признать ошибки.

— Нет!

Я вздрогнул всем телом. «Нет» получилось тихим, но таким…хлестким, что ли? Мы как-то ходили в цирк, там у дрессировщика был кнут. Вот онточно так же им щелкал, как дядя Петя сейчас сказал «Нет».

Он продолжил немного спокойнее:

— Помнишь, как ты тогда, с Комаровым? Не стал ведь каяться ипризнавать ошибок, влепил ему на общем собрании!

— Комаров был сволочь и бюрократ. Его из партийных органовдавно надо было гнать. И вообще, время было другое.

— Другое. Тебя могли не только без партбилета оставить, но ив волюнтаризме обвинить.

— Ладно, не суть, — по голосу папы стало понятно, что онморщится. — Вот видишь, теперь время не такое жесткое…

— Время всегда одинаковое. А если Женьку сейчас сломают… нетуж! Пусть стоит до конца…

Тут на кухне завозилась мама.

— Мужчины! — крикнула она. — Еще чаю принести?

— Неси! — отозвался папа.

Я торопливо встал и спрятался в своей комнате. Лег наледяную подушку и чуть не заплакал. Теперь и Женькин папа пострадает.

Я должен что-то сделать!

Как-то спасти друга! Как в «Трех мушкетерах», или «Двухкапитанах»!

Тут я вспомнил, что за весь разговор взрослые ни разу неупомянули меня. Наверное, понимали, что я никак не могу помочь. Ну, никак!

А я очень хочу! Очень сильно!

Мама гладила меня по голове и терпеливо повторяла: «Всехорошо! Конечно, ты его спасешь! Успокойся, Витя, обязательно спасешь!»

Но я никак не мог спасти Женьку. Он совсем рядом, привязан кмачте, гвардейцы кардинала тыкают в него шпагами. Архипыч не плачет, хотя всярубаха у него в крови. Он просто смотрит на меня в упор. Мне надо перепрыгнутьсо своей кровати на корабль, но нельзя — на борту сидят Васса и Танечка врыцарских доспехах и строго качают указательным пальцем.

Я знаю, что завуч будет очень недовольна, если я помешаюгвардейцам кардинала.

Я пытаюсь хотя бы понять — почему? Я ведь должен помочь! Этоже мой друг!

Стреляет пушка. Большое каменное ядро из нашего городскогомузея летит мне прямо в голову, а я не могу даже пошевелиться.

Ядро врезается мне в лоб и взрывается…

Синичка, 12 апреля 2018 года, вечер

Сегодня мама задерживалась. Я от нечего делать решиларазгрести свой комик. Немного перенастроила инет,чтоб удобнее было, фильмы старые удалила, музыки новой залила. Почту размусорила, а то спама больше гиганакопилось. Вообще, конечно, мой комик уже менять пора. Ему уже два года,старенький совсем. Кучи нужных функций нет. Телевизором, например, управлятьневозможно. И в трубочку не сворачивается! Стыдно с таким старьем ходить!

Мам пришла только в 8 вечера, уставшая и несчастная.

— Достали эти пробки… Сил нет никаких. К косметичке я неуспела, на тренировку тоже. Ну совершенно нет времени собой заняться! Когда ужепридумают, как сделать так, чтоб в пробке делом заниматься, а не тупо телек смотреть или по телефону трындеть.У меня за рабочий день уже от телефона голова пухнет! Три остановки телепались полтора часа! Я б за это время два маникюрасделать успела!

Папа тут же начал подтрунивать.

— Зачем тебя два маникюра, мы и одного не оценим…

А мама немедленно разозлилась:

— Слушай, мне всего 38 лет! У меня еще вся жизнь впереди,если сейчас не следить за собой, потом поздно будет!

— Ладно, ладно, — вздохнул папа, — иди поешь. А то ты сильнозлая, когда голодная.

Пока мама ужинала, я честно пыталась в очередной разпересказать ей параграф из учебника истории, а потом еще и билет по русскомуязыку. Мне стало плохо. Сначала просто разболелась голова. Мама, как обычно,завелась на тему «это все твой комп», а потомвспомнила, что последние пару часов я к компу-то и неподходила. Сидела с ней на кухне и к экзаменам готовилась. Мама дала мнетаблетку. Не помогло. Я честно пыталась лечь поспать, но как только я закрывалаглаза, видела перед собой класс, который на меня смотрит. От ужаса просыпалась.Вроде бы, мама ко мне в комнату заходила, я помню ее холодные руки на моем лбу,помню, она говорила что-то успокаивающее. Потом мне начало сниться, что ко мнелетит историк с огромными крыльями и тяжелым клювом долбит меня в висок. А заним прилетает ястреб, отгоняет историка и мне становится почти хорошо. Головаболит, но так, как будто это не моя голова. В этот момент я, наверное,очнулась, потому что смутно помню людей в белых халатах, и капельницу, и маминозаплаканное лицо. А потом опять всякая ерунда. Помню белую комнату, помнюмальчика, помню, что я точно знаю, что это и есть Ястреб, а он как будто меняне понимает. Но мне так хорошо оттого, что я его увидела, что я засыпаю. Простозасыпаю. И голова уже не болит.

Витя, неизвестное число неизвестного года

Совсем ничего не болит. Даже странно — я ведь хорошо помню,как мне в голову летело ядро. И взрыв помню.

Может, я умер, и это рай?

Думаю — и пугаюсь, что эту мысль подслушает Васса.Оглядываюсь. Ни Вассы, ни Танечки рядом нет. И Женьки нет. Я сижу в очень беломкресле в углу очень белой комнаты. В противоположном углу — еще одно такое жебелое кресло. На нем сидит сердитая девочка, прижав колени к подбородку.

— Ты кто? — говорю я, но звука не слышу.

Тем не менее девочка меня понимает и отвечает:

— А ты кто?

Это очень странно. Ничего не слышно, но совершенно точнознаю, что она ответила.

— Я Витя. Шевченко. Я заболел… Мы в больнице?

Девочка, кажется, обиделась еще больше.

— Ты точно больной!

Я внимательно смотрю по сторонам. Очень чисто. И никакихтеней. И даже намека нет на дверь.

— Это, наверное, обкомовская больница! — догадываюсь я. —Или даже цековская!

Девочка перестала обижаться. Теперь она очень удивлена.

— А что это?

Похоже, у нее с головой не все в порядке, что ж она такихпростых вещей не знает!

— Это просто сон, — говорит девочка, — Я сплю, и ты мнеснишься.

— Нет, — мне обидно, что она первая про сон сообразила. —Это мой сон! А тебя я вообще не знаю!

— Ты – Ястреб? – вдруг спрашивает девочка.

— Я кто? — у меня от удивления челюсть до пола чуть неупала.

— Я знала, что ты мне приснишься, я тебе в личку написала, аты не ответил…

— Куда написала?

Но девочка меня не слушает, она встает с кресла и начинаетрассматривать комнату. Я тоже встаю. Просто по привычке. Вроде как извежливости.

— Напиши мне, ладно? – говорит девочка, усаживается в креслои пожимает под себя ноги.

— Это мое место, — бурчу я.

— А, — машет она рукой, — Они одинаковые.

Мы молчим. Я просто не знаю что сказать. Сажусь в свободноекресло, и через минуту глаза начинают слипаться. Никогда не думал, что можноспать во сне…

Синичка, 13 апреля неизвестного пока года

Я открыла глаза и удивилась. В комнате был странныйполумрак. Вроде б и солнце где-то светит, но в комнату не попадает.Присмотрелась и поняла – на окне висят толстенный шторы, у нас с роду таких небыло.

— Маааам! – позвала я.

Получилось тихо, но мама оказалась рядом мгновенно, я дажене успела понять, откуда она взялась.

— Как же ты нас напугала, господи… — мама тихо плакала иобнимала меня.

А потом отстранилась, и я увидела ее опухшие глаза инепричесанные волосы.

— Мамочка, да что ты, ну подумаешь, голова заболела…

Мама дернулась, и видно было, что слезы она сдерживает струдом.

— Мы еле в «Скорую» дозвонились, автомат во дворе сломался,папа аж к магазину бегал…

Честно говоря, я ничего не поняла, но решила непереспрашивать. Ну, видно же переволновался человек, вот и несет ерунду всякую.

— Мам, открой окно, чего так темно? И зачем нам эти шторы?

— Шторы? – мама удивилась, — Что значит зачем? Висят ивисят…

Но шторы все-таки раздернула.

И вот тут мне стало плохо по-настоящему. Компана столе не было! Там, на его законном месте валялась груда книг и тетрадкикакие-то и бумажки…

— Мама, где комп!?

Я рывком села на кровати.

— Где что? – спросила мама.

— Вот не надо дурочкой прикидываться! – вскрикнула я, — Ты жзнаешь, у меня не от него вчера голова болела, а от экзамена.

— Какого экзамена? – мамины глаза стали размером с блюдце, —Ты о чем? И вообще как ты со мной разговариваешь?

— Где комп?

Я вскочила и ринулась под стол, мама вскрикнула и пыталасьменя удержать.

— Оля, Оленька, тебя нельзя вставать! И волноваться нельзя,ты ляг…

— Я все равно найду его!

Я кинулась в соседнюю комнату, уверенная, что родителипросто переставили мой комп куда-нибудь в другоеместо, но по дороге остановилась. Квартира была не та. Вернее та, но какая-тостранная. Такую мебель я видела дома у бабушки. Вот и ковер у нее висел настенке и рюмки так же стояли за стеклом.

— Мам, зачем вы мебель переставили?

— Что?

У мамы задрожали губы, и она приложила руку к моему лбу. Яскинула ее в раздражении.

— Я не больна! Куда ж вы его засунули?

Я кинулась в кухню и вот там уже всерьез испугалась. Нашакрасивая, яркая, желтая кухня куда-то делась. А вместо этого там стояло белоеубожество. На плите красовался железный чайник, а вместо микроволновки нашкафчике торчал горшок с цветком.

— Мама, что это? На какой помойке вы его откопали?

Мама стояла в дверях, зажав рот рукой, и смотрела на меняполными слез глазами. Только сейчас я рассмотрела ее повнимательнее. То ли ятак долго болела, то ли… Мама была в странном халате сине-зеленого цвета,протертых клетчатых тапках. В этом балахоне мама казалась совершеннобесформенной или внезапно располневшей. И на голове у нее было что-то непонятное…

— Мама, – испугалась я. — Откуда эти вещи? Что с тобойслучилось?

Мама заплакала навзрыд. И оттого как она плакала, мне сталострашно. Я огляделась по сторонам, и у меня снова начал тукать висок, как будтов него кто-то бьется.

— Мама, что со мной? – спросила я тихо, — Я долго болела?Где я, мама?

Мама кинулась ко мне и принялась гладить по головке.

— Ничего, ничего, доченька, доктор сказал, это может быть.Но пройдет. Слышишь? Все восстановится, ты все вспомнишь… Просто температурабыла слишком высокая… Ты поспи, пойдем я тебя уложу.

Я позволила маме уложить меня в постель и укрыть одеялом.Ничего, я просто сплю. Я потом проснусь, и этот кошмар закончится.

Витя, 13 апреля… но какого года?!

Я долго не понять — я уже проснулся или все еще сплю? Или уменя этот… горячечный бред?

Голова, вроде, ясная, только слабость по всему телу.

Но комната… Нет, никакой особой белизны и стерильности! Иникаких незнакомых девочек! Но комната явно не моя. Первое, что поразило —телевизор в углу. Маленький и очень тонкий.

Да и мебель… не было у меня никогда такой мебели! Всекакое-то яркое, легкое… И совсем нет книг! Я даже сел в кровати, повертелголовой, но так и не обнаружил любимого книжного шкафа — большого, коричневого,в котором на нижней полке не хватало одного стекла — мы с Женькой однажды оченьактивно играли в солдатики.

Книги обнаружились только на небольшой полочке надтелевизором — только учебники, хотя и непривычного вида.

— Сынок! Ты уже проснулся?

Я обернулся на мамин голос… и замер с открытым ртом. В дверистояла женщина, очень похожая на маму. Глаза и улыбка были мамины, но востальном она была…. Какая-то очень молодая. Худая, загорелая, а главное —красиво накрашенная и в каком-то супермодном брючном костюме. Мама так красивоодевалась всего несколько раз, когда мы ездили на свадьбы к моим двоюродным сестрам.

— Что такое? — женщина испугалась очень по-маминому. — Тебеплохо? Голова болит?

Я не успел ответить, потому что из-за ее плеча ловкопроскользнул в комнату мужчина в белом халате. Наверное, врач, хотя на тогонедовольного дядьку из «скорой» он не был похож. Того все раздражало, а этотпрямо светился от радости.

— Ну-ка, молодой человек, позвольте ваш пульс!

Если бы я пытался не позволить, все равно не успел бы — улыбающийсяврач схватил меня за руку, что-то там пощупал, выхватил из кармана какой-то приборчики присобачил мне на лоб и сгиб локтя две присоски. Понажимал на приборчикекнопки, остался доволен и объявил маме:

— Остаточные явления есть, но кризис позади!

Похожая на маму женщина, которая все это время простояларядом с кроватью с напряженным лицом, как-то сразу обмякла и присела накровать.

— Слава богу, — сказала она и погладила меня по голове.

Я зажмурился.

Все-таки это была мама! Просто помолодевшая и праздничноодетая. Но ни у кого на свете нет таких рук и такого голоса.

Я немного полежал с закрытыми глазами, приходя в себя.Хорошо, что мама на месте, но вот где все остальное?

— Мам! А где мой книжный шкаф?

— Книжный шкаф?! — изумилась мама.

На секунду мне показалось, что шкаф на месте, просто я нерассмотрел его. Я открыл глаза. Шкафа не было, зато мама смотрела на менярастерянно.

— Ну да. И все мои книги.

Мама беспомощно глянула на врача. Тот тоже пересталулыбаться.

— Хм… любопытно… А какое сегодня число, молодой человек?

Я задумался. Я читал в книгах, как больные проводят в бредумного дней, а потом не помнят ничего. На всякий случай ответил:

— Ну… заболел я двенадцатого апреля… Сегодня тринадцатое?

Врач остался доволен.

— Правильно. А как тебя зовут?

Он задал еще несколько простых вопросов, и с каждым моимправильным ответом становился все радостнее.

— А вот насчет шкафа… — сказал он немного вкрадчиво, — какиетам были книги?

Я добросовестно перечислил:

— Майн Рид. «Волшебник Изумрудного города». «Что такое? Ктотакой?»…

Я перечислял свои любимые книги, а брови на мамином лицеподнимались все выше. Когда я дошел до сборника «Пионеры-герои в годы войны»,брови дошли до верхней точке, да так в ней и застряли.

Я запнулся. Очень не хотелось расстраивать маму, но ведьврач попросил… И вообще, почему список моих книг должен ее так расстраивать?Может, я забыл какую-то важную книгу? Я покопался в памяти и, кажется,обнаружил искомое.

— «Настольная книга пионера Советского Союза» — выпалил я.

Теперь на меня изумленно таращился еще и врач.

Я совсем смутился и решил пока помолчать. Мама требовательнопосмотрела на врача.

— Ну… — дядька потер переносицу в задумчивости. — В целомвсе в норме, но некоторые аберрации наблюдаются. Скажите, ваш сын много сидитза компом?

Мама тяжело вздохнула:

— Вы понимаете… Муж все время на работе, он управляющий в крупномхолдинге, у меня тоже свой бизнес…

Тут я вообще перестал что-то понимать и дальнейший диалогмамы и доктора прошел мимо моих ушей. Какой еще «управляющий»? Какой еще«бизнес»? И что такое «холдинг»?! Этот холдинг почему-то меня сильнее всегообидел.

— Не в холдинге папа работает, а в обкоме партии! — заявил япрямо посреди какой-то маминой фразы, хотя взрослых перебивать и не вежливо.

Мама и врач разом обернулись ко мне. По-моему, онииспугались.

— Ага, — первым пришел в себя доктор. — Понятно. Я вампропишу успокоительное, ладно?

Мама кивнула и принялась меня гладить по голове. Лицо у неебыло такое жалостливое и перепуганное, что я на всякий случай закрыл глаза иуткнулся ей в бок. От мамы пахло непривычно, но все равно это был мамин бок,теплый и уютный. Взрослые перешли на шепот.

Тут я понял, что очень устал от всех этих загадок. Яприжался к маме поближе и заснул.

Синичка, 13 апреля неизвестного пока года

Я проснулась. Вспомнила вчерашний день. Долго не решаласьоткрыть глаза. Открыла. Отвернулась к стенке и заплакала. Прибежала мама. Япосмотрела на ее жуткий халат и заплакала еще громче. Кажется, потом приходилврач и мне даже что-то кололи. Не знаю…

Витя, кажется, вечер… или утро?

Никогда в жизни не был так спокоен. Да, я лежу в чужойкомнате. Да, мама выглядит непривычно…

Ну и что? Все нормально. Все даже отлично.

За окном сумерки, но я не знаю, утро это или вечер. И знатьне хочу. И так все хорошо.

Приходит мама и дает выпить каких-то таблеток. Мнестановится еще лучше. Я улыбаюсь.

Мама говорит:

— Спи, сынок. Доктор сказал, что тебе надо много спать.

Я много сплю.

Синичка, неизвестное число ужас какого года

Я проснулась. Видимо, все слезы выплакались вчера, потомучто сегодня сил плакать уже не было. Я тупо смотрела на письменный стол,заваленный никому не нужными книгами, и мучительно соображала, что же мнетеперь делать.

— Маааам, — позвала я.

Мама, как и в прошлый раз, материализовалась мгновенно.

— Мам, что со мной? – спросила я.

— Не знаю, Оленька. Врач сказал, что ты поправишься, простонужно время.

— Мам, почему все так изменилось, пока я болела?

— Олюшка, ничего не изменилось. Просто… Просто ты забыламногое. Это ничего… Врач сказал, все восстановится.

Мама опять заплакала, а я решила, что лимит слез исчерпан.Нужно что-то делать.

— Ладно, мам, я встаю. И дай пожрать чего-нибудь…

Слезы у мамы высохли мгновенно.

— Ольга, не груби! — сказала она грозно, но быстроспохватилась — Конечно! Конечно, солнышко. Сейчас!

Мама метнулась на кухню и через пару минут туда же притопалая.

— Что есть будем?

Я старалась не обращать внимания на странный чайник, которыйпыхал на плите и на чугунную сковородку невероятных размеров, на которой мамажарила гренки. Слава богу, хоть с гренками ничего не случилось! Они былигорячими, поджаристыми, именно такими, какими я их больше всего любила. Послетого как я съела штук пять, меня немного отпустило.

— О! А что за молоко такое прикольное?

— Какое молоко?

— Прикольное…

Я думала, мама не расслышала, что я сказала и, чтобобъяснить, взяла в руки странныйтреугольный пакет.

— Никогда такого не видела.

Судя по тому, как у мамы задрожали губы, я опять сказалачто-то не то.

Гренки стали поперек горла, и я уткнулась глазами в стол.

— А где папа? – спросила я.

И подумала, а вдруг, он сейчас придет и весь этот кошмаррассеется. Придет, расскажет, что продал сегодня очередную партию компов. Мы за него порадуемся.

— Папа на заводе, — сказала мама, — у него первая смена.

⇐ Предыдущая 123 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒