АГЕНДА МАТЕРИ 1951-1973 17 страница

Пондичерри, 17 января 61

Маник д'Онсие

Дорогая Маник, с твоей стороны было так мило написать мне, зная, что я волновался за тебя, за вас обоих. (...) Я пока ещё волнуюсь по поводу того, что принесут грядущие несколько месяцев, поскольку на протяжении долгого времени переживаешь удары окружающего варварства, словно пребываешь в осаде, атакуемый всем гамом мира, его грубостью, его вульгарными скандалами, а главное, монотонной тупостью — ужасной тупостью. Спасибо, сестрёнка, за твоё письмо, я уж опасался, что надолго останусь без новостей.

Бугенвиллии, которые я посадил в своём уголке сада, расцвели фиолетовыми цветами, а «мои» стены покрыты самыми разнообразными лианами. Муссон закончился. Почти свежо. Я постоянно нахожусь «между двумя кризисами» — каждый раз я говорю себе: «Ух, теперь всё должно быть прекрасно», и через пять минут разбиваю нос, неустанно на протяжении... на протяжении уже стольких лет, что лучше и не говорить. Но может быть, однажды я выкарабкаюсь. Я своего рода плохой гибрид из монаха, бродяги и завоевателя — с единственным оружием в виде авторучки и с единственным владением в три квадратных метра слишком тесной кожи. Таким образом я довожу до твоего сведения, что ощущаю себя не в своей тарелке. Словом... Возможно, мне придётся написать другую вещицу, дабы очиститься! Что за жизнь!

Ладно, если у тебя есть немного времени, сообщи мне свои первые ощущения от Парижа, мне было бы любопытно узнать. И ещё, самое главное, скажи мне, что ты ощутила рядом с Ж.Б., если это не бестактно с моей стороны. Я так хотел бы, чтобы вы увидели там это.

Как у тебя со сном? это лучшее средство миновать трудные периоды — сознание идёт в самые глубины и восстанавливает силы (в самые глубины, то есть за пределы!) Но я понимаю, что иногда это нелегко. В-общем, расскажи мне обо всём, что придёт в голову — если это окажется какой-нибудь сумасшедший паук, знай, что со мной он будет в хорошей компании.

Обнимаю тебя и дорогого Бернара и желаю вам всего, что только может пожелать сердце.

Сатпрем

Пондичерри, 31 марта 61

Бернару д'Онсие

Мой добрый старина, получить твоё письмо после столь долгого перерыва было радостью, пусть даже ваши с Маник новости не были такими отрадными (я долго медлил с ответом не потому, что редко думал о вас; нет, часто, но я завален работой). Я так хорошо понимаю и знаю это душевное состояние при дезинтоксикации; долгое время испытываешь страдания. А для Маник особенно, я чувствую, будто нахожусь рядом с ней посреди этого обывательского гвалта. Единственная вещь, которую нужно делать — и нет никакой другой — это совершать вашу йогу, работать в глубине; поскольку там мы находим непоколебимое нечто, что невозможно пошатнуть. И вместо того, чтобы довольствоваться сомнительным покоем за крепостными стенами, мы обретаем Покой, потому что мы опрокинули стены и потому что оказались в другом, настолько потрясающем другом, что ничто больше не способно отдалить вас от этого царства. Иного решения нет. Как раз именно поэтому я беспокоюсь о вашем контакте с Ж.Б. — то, что ты мне рассказал, слишком неопределённо. В любом случае, обязательно нужно держаться, в подобных делах нет пути назад (и неважно, Ж.Б. это был или кто-то другой, но нужно сохранить приходящий импульс — это великая вещь, которую вы совершили, значительный шаг, даже если сейчас вы видите только отрицательную и болезненную сторону; это достижение, которого не потерять). Что я могу сделать для Маник? Я хотел бы послать ей немного её Индии, которая также и моя страна, но сейчас я рискую послать ей лишь жару, поэтому удовлетворюсь этим цветком из моего сада — она поймёт. Для меня возвращение в Европу было бы возможно только если бы я действительно получил абсолютный приказ. За неимением такового, я прекрасно провёл бы свою жизнь и шагу не ступив на европейскую землю. (Дело не в том что я отвергаю эту страну — Природа там иногда удивительно красива — но я там задыхаюсь!) Наконец, сообщи мне, построен ли этот дом на горе, выше Ментона. Вам неплохо было бы по крайней мере наверстать природной красотой, за отсутствием человеческой.

............

Но что бы ни случилось, Бернар, что бы ни произошло, какими бы ни были радости и горести, не нужно сдаваться. Если вы ступили на путь, нужно идти до конца, без возврата к старому, как это было с Ж.Б. или с другими (всё это были инструменты). Ваша искренность обязательно должна призвать необходимую помощь.

Обнимаю вас обоих со всей своей любовью, доверием и уважением. Пиши. Пишите!

Сатпрем

Пондичерри, 9 апреля 61

Клари

Подруга, ваши мысли пришли ко мне раньше вашего письма. На протяжении десяти дней я чувствовал, что вы тянитесь ко мне, и говорил себе, что надо бы вам написать, но ничто из глубин особо не побуждало меня, так что я оставался смирным. Именно по этой причине я молчал. Но какая же вы глупенькая! как будто я могу быть рассержен, поранен тем, что я знаю! Прошло уже немало времени (хотя и не так уж много), как я отказался от такого рода психологии; для меня существа имеют иной смысл, чем все эти мелкие истории типа «я чувствую, ты чувствуешь, он чувствует, а я ощущаю...», короче, я лучше вижу то, что происходит (или совсем не происходит) на заднем плане, и я чувствую другой смысл в их жизни. Но происходящее в их жизни не находит резонанса во мне или «притягивает» меня лишь тогда, когда это является движением правды, усилием к правде, нечто, что пытается выбраться из привычной магмы. А иначе что я могу? Я храню свою молчаливую дружбу и всегда внимателен; это неизменно; и я жду. Вы всегда здесь, моя дружба с вами, ничто не может это изменить. И ещё добавлю, что я был (и есть до сих пор) перегружен работой. Мне нужно перечитать всего Шри Ауробиндо, и я должен закончить свою рукопись в конце октября. Не считая работы в Ашраме и моих личных «дел».

Так что, подруга, будьте достаточно дружелюбны и верьте, что я ни секунды вас не «осуждал» и что я вас не «покину» ради я не знаю каких эфирных регионов — напротив, думаю, что я никогда не был столь близок к сердцу жизни, как с тех пор, когда я начал пытаться её изменить; я хорошо вижу все трудности, ничто мне не чуждо, ничто не является недоступным, ничто не является низшим — полноте! если бы вы только знали...

В вашем последнем письме было несколько стихотворений (в том числе Изобилие радостей, Но вечность, Это конец мира...). Мне показалось, что они не имели качества некоторых других стихов, что они пришли только с поверхности (интеллект + чувства), без подлинной жизни, без подлинной силы — без чего-то глубинного и неотразимого, подобного течению бытия. Когда вы действительно согласитесь спуститься внутрь себя (не на несколько сантиметров вглубь, но за пределы «чувств» и, конечно, интеллекта), вы начнёте создавать истинную поэзию, потому что вы станете собой. В противном случае, болтаясь во вселенском Ментале, мы всегда можем подбирать ошмётки поэзии, которые здесь, под рукой, но это не истинная вещь, не сила «я», не фонтанирование; уверен, вы хорошо видите разницу между «иметь чувства» и «быть» — в состоянии полноты, в «я», где нет нужды в «чувствах» и идеях, но где в безмолвии пребывают все чувства и все идеи, готовые облечь собой это сущностное состояние (если мы захотим облечь его во что-то). Тогда это уже не «чувства» или «идеи», это опыты, нечто, в чём течёт бытие, вся полнота, сила, истина — и ЕСТЕСТВЕННО, поэзия. Такое впечатление, что я веду с вами урок, моя бедная подруга! но я хорошо вижу, как происходят вещи — для меня это очень конкретно; для меня сознание стало очень живой субстанцией — и поэтому я лучше чувствую, что происходит в других (поскольку эта «субстанция», очевидно, не является маленькой персональной собственностью, отделённой от всего — это та же субстанция повсюду, это также и ваша субстанция — ваша поэзия позволяет мне хорошо ощущать, где вы находитесь). Так что я надеюсь, что вы работаете. Чем больше вы будете работать над собой, тем более истинной и более поэтичной будет ваша поэзия.

После года молчания получил длинное письмо от Франсуа. Он просыпается! Славное письмо, полное оскорблений, грязи, любви и мятежа — словом, всего самого разного, что проснулось и зашевелилось; и за всем этим стремление, внутренний рывок в попытке сломать маску лжи. Я верю. Но этот Жак принёс ему много зла — это очень заметно. Он был «огорчён, подавлен, возмущён этим Золотоискателем: остатки рыдающего и вышедшего из моды романтизма и гидеритарной эстетики, туманной и без какого-либо направления» (трудно найти более точные слова), словом, все разновидности бурного неприятия. Но я верю, что он вернётся на правильный путь. Я пытался ему помочь — но фактически, мы не можем помочь другим, если только они не помогут сами себе. Мало что даст обмен несколькими фразами, которые лишь создадут небольшое возбуждение или временный умственный стимул — нужно открыться другой силе внутри себя, только она может совершить все необходимые изменения.

Подруга, я загружен работой, но не забываю вас. Пишите, когда ощутите потребность, моя дружеская привязанность никогда вас не покинет.

Сатпрем

P.S. У меня лёгкое подозрение, что ваши письма никогда не отражают подлинные моменты вашего состояния, и что в вас есть нечто лучшее, чем то, о чём вы мне сообщаете (к счастью!), но похоже, вы не смогли вырваться из привычной мелкой драмы — возможно, в конечном счёте, это вопрос упорства, своего рода решимости или стремления разорвать эту сентиментальную механику, которая всегда крутит одну и ту же пластинку; и зацепиться за пережитые вами моменты истины или за их воспоминания, повторяя как мантру: «Это она, единственная реальность, истинная реальность, всё остальное — ложь». Терпеливо отказываться от старых движений, когда они приходят. Я не знаю, Клари... Мужайтесь.

Счастливо

С.

Пондичерри, 5 июня 61

Клари

Подруга,

С момента моего последнего письма я часто думал о вас, говоря себе, что я невозможный друг, обременённый почти столь же нетерпимой жёсткостью, как мои католические друзья. Нужно меня простить. Я в состоянии сражения, а не реализации, и чем дальше идёт сражение, тем более беспощадным и жестоким оно становится — потрясён, избит, расплющен до самых глубин существа и насмотрелся на все разновидности ночных огней. Понимаете, оно сопротивляется до конца — свет доставляет боль. Но, очевидно, нет никакой причины для того, чтобы другие проходили через ту же самую битву, или для веры в то, что путь обязательно должен быть сложным (весь мир не является таким же жёстким, как я), или чтобы упрекать других, напрямую или косвенно, в том, что они не следуют тем же путём. В моём состоянии битвы я иногда забываю такие совершенно элементарные вещи. Очевидно, что каждый действует так, как может, с теми материалами, которые имеет; и что каждому суждено его уникальное осуществление. Поэтому меня гложет совесть. Мне кажется, я вас слишком резко осудил с высоты своих «возвышенных усилий». Это действительно смешно. Извините меня, подруга. Я лучше, чем мои разглагольствования. Было бы лучше, чтобы я замолчал, но на самом деле я не хочу этого делать, ибо это было бы слишком удобно и создало бы у вас впечатление покинутости, а это неправда — вы остаётесь моей подругой.

Так что всё, чем я могу поделиться с вами, это стиснутые зубы и агрессивность, выражающая моё нетерпение в отношении себя самого и моей толстокожести, моей медлительности, моих слабостей. Но возможно, придёт день, когда закончится эта борьба, и я лучше смогу помочь вам или просто лучше любить вас.

В ожидании шлю вам воздушный поцелуй, дабы вы простили меня.

Сатпрем

Пондичерри, 16 июня 61

Маник и Бернару д'Онсие

Мои добрые друзья, наконец получил от вас новости сегодня утром. Не могу сказать, что твоё письмо меня успокоило — Танжер*! и Маник, которая становится всё более и более худой, как кукушка, всё это не производит на меня хорошего впечатления. Слышишь, Маник, не позволяй себе допускать такого, если ты определённо дорожишь своим путём, для своей же пользы ты должна сходить на рыбалку и сделать себе немного доброго карри из рыбы под малабарским соусом. Я совсем не доволен твоей тапасьей [духовной практикой], ноль за поведение. По правде говоря, я часто думал, что было бы неплохо иметь немного денег, чтобы высылать тебе небольшие пакеты, как пленным в войну, но я настолько нищ, это глупо. Вы знаете, ваши мысли приходят ко мне очень часто, как будто нечто «тянет» меня; и ещё я часто вижу Бернара во сне, он объясняет мне какие-то вещи, но когда я просыпаюсь, я не понимаю их, это очень запутанно, либо я попросту не помню.

Меня очень порадовала твоя мысль послать мне Голос солнца, возможно, это даст мне немного света. Представь себе, сейчас я как раз погружён в изучение Веды, и постоянно встречаю там упоминания солнечного мифа (я изучаю это для книги о Шри Ауробиндо, которую я должен написать, ты, возможно, знаешь, что он дал новую интерпретацию Веды). Веда постоянно говорит о солнечном мире, о солнечном рождении в нас, о переходе через солнечные двери (Сурья-дварена), всё это очень интересно. Но что меня немного беспокоит, так это практическая реализация, поскольку я не сомневаюсь, что Ж.Б. и некоторые другие люди с Запада способны иметь интуитивные прозрения или даже откровения, даже абсолютно подлинные опыты, но я задаюсь вопросом, есть ли у них способность извлечь из их опытов практическую дисциплину для других. Между знанием о процессах реализации и самой реализацией пролегает целый мир — несмотря ни на что, Индийцы имеют за собой тысячелетия опытов и экспериментов. Но возможно, я не должен был говорить тебе о своих впечатлениях (это только впечатления), потому что это лишь добавляет замешательства и не вносит ничего позитивного. Бернар, Маник, по сути, есть только одна вещь, которую нужно делать, когда находишься в затруднениях или сомнениях: это заставить молчать свой ментал и слушать внутри, очень спокойно, без горячности — ПРИЗЫВАТЬ. Всегда есть нечто, что отвечает. Ибо внутри есть что-то, напоминающее душу, и если поместить перед душой проблему или трудность, очень спокойно, в совершенном безмолвии, она даёт знак — своё очень спокойное «НЕТ» или своё «ДА»: это не что-то возбуждённое, но нечто, что ЗНАЕТ. И в конечном счёте, это единственное Знание; прошедшему туда открыты все солнечные миры, слышны все солнечные голоса. Без тени сомнения. Так что все эти «духовные-центры» тут и там не представляют из себя чего-то стоящего. Я знаю только один Духовный-Центр, и он внутри.

Мои дорогие друзья, я не знаю, что сделать для вас, и я опасаюсь, что мои слова будут неуместны. Я разрываюсь между желанием по-братски рассказать вам о том, что я чувствую, и страхом помешать вашей «работе». По сути, единственное, что имеет значение, это ИСКРЕННОСТЬ; нет иной защиты во время тёмных периодов. Ещё в Ведах я наткнулся на это: «Ночь и День, оба вместе, вскармливают божественное Дитя».

Я всё также продолжаю периодически переживать свои ночи, иногда большую усталость (физическую), и единственное, что я могу сказать, это «going on» [продолжать]. Я должен вручить свою рукопись о Шри Ауробиндо в октябре! изнуряющая работа. Это создаёт разрушительный жар, но я не поменял бы свою парилку на все прелести Капуа — жестоко говорить вам такое. Я отлично понимаю, что отъезд из Индии должен был оставить пустую дыру в ваших сердцах. Люди здесь добрые, это вещественная «доброта», которую не окупят все наши позолоты Запада.

С нетерпением жду, что вы напишете мне из Танжера, как выглядит ваша новая жизнь — Танжер! В любом случае, нужно, чтобы поправилась Маник, нужно, чтобы она делала свою тапасью в противоположном направлении, потому что если расшатывается тело, то расшатывается всё остальное — и принимать испытания позитивно, я имею ввиду, как возможность расти, а не негативно, со словами: «Это не то и не это, совсем не то, абсолютно не это» — потому что снаружи это абсолютно никогда не является «этим», ни в Индии, ни в Париже, ни где-либо ещё; «это» находится только внутри, категорически. Какие ещё могут быть цели, сравнимые с этой?

Обнимаю вас, мои добрые друзья, с особой нежностью к маленькой Маник.

Сатпрем

Пондичерри, 24 сентября 61

Маник и Бернару д'Онсие

Обнимаю вас, мои добрые друзья, особенно и в первую очередь маленькую Маник, которой я хотел бы послать немного индийской доброты, чтобы успокоить её сердце, но у меня нет ничего, кроме цветка лавра в моём саду, и я посылаю его тебе со всей своей нежностью индийского брата. Я часто думал о вас и беспокоился (...). Должно быть, корреспонденция где-то затерялась. Это не столько ради вещей, о которых нужно сказать — я нахожу, что мне всё меньше и меньше есть что сказать, — сколько ради связи между сердцами, вопреки всему. Это любопытно, я мало-помалу теряю все контакты со своими знакомыми с Запада, или даже из других мест; я видел, как всех их, одного за другим, поглотил ужас жизни. Я не знаю никого, кто бы не предал мечты своего детства, никого, никого; как будто мир создан для того, чтобы произвести потомство, стать респектабельным и обеспечить будущее маленькой семьи. В Индии всегда есть нечто иное, «нечто», что может спасти.

Уже на протяжении десяти месяцев у меня почти не случалось никаких событий. Я написал книгу о Шри Ауробиндо[63], в которую я много вложил, но Издатель был в ужасе — он написал мне письмо на четырёх страницах от имени «западного религиозного сознания», словно он получил пощёчину от моей книги. Все эти люди мелки, очень мелки, благодетельные уродцы. Короче, Шри Ауробиндо не соответствует «Коллекции духовных Учителей»! Неслыханно. (...)

Вот такие новости. Полагаю, этот год будет трудным, но я главным образом думаю о вас, ибо странно, насколько в Индии трудности смягчаются и полностью растворяются в своего рода вечной улыбке. Жизнь здесь более широкая, её не мучают беспокойствами. Сообщайте время от времени новости, просто пару слов, чтобы я не волновался.

Ещё раз обнимаю, в особенности маленькую Маник в её печали — ну же, сестрёнка, не падай духом.

Сердечно с вами обоими,

Сатпрем

Этим летом мой отец умер, держа в руках свой молитвенник и последнее письмо от меня. Жизнь — штука смешная.

Пондичерри, 5 марта 62

Маник и Бернару д'Онсие

Мой дорогой старина, моя маленькая Маник, я медлил с ответом, но я ждал новостей из Парижа, которые не пришли (по поводу моей рукописи о Шри Ауробиндо). (...) Я снова оказался перед лицом этого католического «благонравия» с его атмосферой святого лицемерия, не упускающего случая быть злонамеренным, когда оно ощущает неудобство. Ладно, проехали. Чем больше я узнаю Запад и его жителей, тем больше ценю Индию.

(...) Мне действительно кажется, что Ж.Б. не сделал ничего значительного для вас, если судить по твоим письмам? У меня лёгкое впечатление, что люди там ещё не способны перешагнуть ментальный план и что даже когда они говорят об «опытах» и тонких мирах, то это говорится пока ещё с ментальной точки зрения. Они там пока ещё болтают. Очевидно, что мой опыт не универсален, но до настоящего момента я встретил только два источника живой духовности и подлинного знания — это Индия и Суфизм (при этом последний вынес своё знание из Индии). Я был бы восхищён, если бы ты дал мне доказательства обратного. Ты говоришь о «гармонии духовных путей» — да услышь тебя Бог, — но я не вижу христианство в их числе, тем более, что в итоге они обезглавили своего отца-основателя и протащили в свою философию немало ужасных догм. Сожалею, что пришлось говорить это, но я в них не верю.

О себе мне нечего рассказать. Я продолжаю, методично, упрямо. Добавил некоторые упражнения Хатха-йоги к моей тантрической дисциплине. Не знаю, куда я иду, но я, как и ты, имею веру в чудо. Мы готовим новый мир, и его промежуточные no man's land* совсем не очаровательны.

Люблю и обнимаю вас,

Сатпрем

Пондичерри, 14 марта 62

Маник и Бернару д'Онсие

Мои добрые друзья, наши письма пересеклись, и я сожалею, что заставил вас ждать моего ответа. Я рад был узнать, что вы приняли эту красивую идею. Представь себе, когда мне было пятнадцать или шестнадцать лет, у меня была идея изучать все «сверхъестественные» феномены с точки зрения медицины. Потом началась война, помешавшая мне учиться медицине, да и у меня никогда не хватило бы терпения закончить учёбу. Но я дал толчок встать на этот путь моему брату Франсуа, теперь посвящённому в доктора. Он также проявляет большой интерес к этому экстрамедицинскому аспекту. Поэтому с энтузиазмом приветствую вашу идею! Я мог бы рассказать вам множество вещей, которые узнал от моего тантрического гуру, но позже, когда придёт время. И главное, я надеюсь, это новый проект в некотором роде возвратит вас в лоно семьи, в Индию. Да, определённо, происходит пробуждение умов. Возможно, в своём последнем письме я ошибался, слегка насмехаясь над западной «болтовнёй», в том смысле, что ведь надо же с чего начинать и что ментальное любопытство, возможно, дойдёт до того, что превратится в духовный опыт. Но есть множество ложных путей и тупиков, а Запад очень уязвим в том смысле, что позволяет обманывать себя внешним обличьем или принимает результаты за причину. Как бы то ни было, эти ближайшие пять лет будут годами огромной встряски сознания (надеюсь, что это не будет атомной встряской). Шри Ауробиндо предсказал (в неизданных документах), что в 1967 году то, что он называл Супраментальной Силой, войдёт в фазу активной реализации. До этого вещи могут перейти на ту или на другую сторону. Но в отличие от тебя, я ничего не жду от католиков, если только они не перестанут быть католиками. Потому что вся их Церковь, все их догмы, весь их катехизис построен на самом отрицании нового Мира — они верят только в загробную жизнь. Даже Тейяр де Шарден, которого я немного изучал. Так что же, взорвать всё это...??

............

Я буду с большим интересом следить за вашей работой.

С большой нежностью,

Сатпрем

18 апреля 62

Клари

Подруга, моё молчание непростительно. Извините меня. Уже скоро шесть месяцев, как я в переходном периоде, который немного похож на no man's land. Больше не позади, но пока ещё и не впереди, не на другой стороне. То есть, постоянно колеблюсь между двумя состояниями: полным иллюзионизмом мира и истиной мира — другой истиной, которая рождается. Абсолютной верой и «hopelessness» [безнадёжностью]. И кажется, что для того, чтобы иметь право перейти на другую сторону, нужно прикоснуться к абсолютной ирреальности, абсолютной пустоте, тотальному несуществованию. И нельзя даже сказать, что «я колеблюсь» между двумя состояниями: они здесь, сосуществующие, одновременные, и это создаёт любопытный коктейль, где верховное Утверждение опирается и почти происходит из абсолютного отрицания, где неопровержимое Существование как будто растёт в ежедневном несуществовании, а Вера возникает из полного уничтожения. Так что, находясь в этом любопытном состоянии, не очень комфортабельном, я мало что могу сказать.

Есть нечто, что растёт, вот и всё.

Что это будет? Когда это будет? Я ничего об этом не знаю.

И всё же я думаю о вас всё так же по-братски и всё так же сердечно,

Сатпрем

Поделитесь своими новостями.

8 июня 62

Маник и Бернару д'Онсие

Мой добрый старина, мои дорогие друзья, конечно, ваши «антенны» развиваются, поскольку в последнее время я много думал о вас и неделю назад действительно вызвал воспоминания, рассказывая Суджате о вас, о кемпинге, об Умда Бегум Багх, о Нарканде. Я рад видеть, что посреди множества невзгод вы прогрессируете, потому что очевидно, что именно мою мысль вы уловили, и она заставила тебя написать.

Мои новости не блестящи, поэтому я не писал — я пребывал в такой темноте, что едва не позвал тебя на помощь, но вовремя отказался. Если бы вы были здесь, вам пришлось бы терпеть присутствие ещё одного бродяги. Похоже, мои потрясения с каждым разом всё сильнее. Говоришь себе: «Но сильнее уже невозможно», а они всё сильнее и сильнее, всё сильнее и сильнее — в конце концов что-то действительно сломается, я не знаю, в каком направлении. Нужно, чтобы это сломалось. Если я выкарабкаюсь из этого, у меня будет, что рассказать.

Я порвал с моим тантрическим гуру. Определённо, мне не везёт с моими гуру! но на сей раз это было отвратительно — и ужасно. Потому что я работал с ним на протяжении четырёх лет, но это отвратительная дыра и шокирующие удары всех сортов. И наиболее печально то, что я всегда имел к нему — и до сих пор имею —глубокую симпатию, и поэтому я более уязвим. Короче, всё висит в воздухе, я нигде. Мать говорит мне, что находиться нигде — это начало того, чтобы быть где-то (это, скорее, она подтолкнула меня к этому разрыву), хочется в это верить. Но я весьма расшатан, иссушен, утомлён. Show-down [конфронтация] с тантристом — это не шутки.

Я не могу объяснить тебе обстоятельства этого разрыва, это чересчур запутанно; мне отвратительны «жертвы», но оказывается, я сам был жертвой банды ашрамовских толстосумов[64], которые на протяжении двух лет осаждали моего гуру — этих людей, считающих, что им всё дозволено, потому что у них есть деньги, и низость, подлость! они говорили и делали отвратительные вещи, чтобы меня устранить, поскольку я был «жителем Запада», который говорит чересчур правдиво, напрямую — короче, я им мешал. А потом мой гуру тоже совершил несколько ошибок на внешнем плане — о, всё это мерзко, убого и я предпочитаю не говорить об этом. Мне грустно. Я видел человеческую жестокость — когда причиняют боль только из удовольствия причинить боль — но я не могу понять низости: что ж, она хуже. Я не знаю, что более низко в человеке, Гестапо или это «духовное» лицемерие. Суджата в своей мудрости сказала мне, что это одно и то же; что низость — это просто жестокость, у которой нет силы. Словом, это очень красиво на словах, но в сердце остаются раны.

Так что подведу заслуженный итог под всем этим, как ты меня просил. Я хотел отправиться в Гималаи, дабы отдышаться и посмотреть на всё со стороны (эта жара!), но Мать не согласилась. Вероятно, она хочет подтолкнуть «болезнь» к точке поворота; и теперь я словно машина, полная грохочущих шатунов — они стучат-стучат внутри. Но тем хуже, я ведь хорошо понимаю, что нет возврата назад — впрочем, этот мир, оставленный позади, всё больше и больше кажется мне уродливой ярмаркой. Старина, я родился с изъяном, вот в чём трудность. У меня дыра в памяти, дыра в моём сознании, отсутствующая связь между частями существа; и то, что находится позади — а я знаю, что оно там, позади, с другой стороны — это истинный Я, пребывающий в Свете и Радости, имеющий Видение, Знание, Могущество; этот Я, которым я действительно могу стать и который преследует меня уже тридцать лет, он стучит и стучит и тащит меня в дорогу, обалдевшего — но нет моста. Я знаю, что он там, позади, я его чувствую, я почти слышу его, а иногда я почти вижу его — проблесками — но нет моста, нет связи, коммуникации. Тогда я чувствую боль повсюду, боль оттого, что я не нахожусь в своей настоящей коже. Потому что я никогда не был Бернаром Е., понимаешь! Это ошибка — и я не могу наладить связь с другим — с Другим! Понимаешь, Бернар, я не ученик-ищущий-йогической-реализации, я не искатель, пытающийся «совершить прогресс» — это всё не то! Я уже имел эту реализацию, у меня уже было это видение, это Знание, это Могущество. И всё это отрезано. Я отрезан от этого. Но есть что-то, есть кто-то во мне, который вспоминает — и это воспоминание причиняет боль, оно бьётся, бьётся внутри. Ужасающее изгнание. Да, изгнание. Я родился с изъяном. Меня преследует некто, кем я не являюсь, кем у меня не получается быть, или кто никак не может заполнить трещину между двумя частями моего сознания. Иногда, вспышка! амнезия мгновенно исчезает, и меня переносит. А потом бредёшь и бредёшь месяцами, годами, изо дня в день, как осёл по дороге — ничего. НИЧЕГО. Ничто не отвечает. Всё глухо. Это никак не закончится. Таковы итоги.

Мать сказала, что у этой «трещины» в моём сознании есть причина. Как она говорит, я заключён в стеклянную статую — очень светлую, очень прозрачную, но твёрдую, словно горный хрусталь. Если она сломается, это будет хорошо. А тем временем, это становится всё более и более невыносимым. У меня было что-то вроде опыта, или сна, или видения, я не знаю, в одну из ночей, я был закутан в очень тесную одежду, и эта одежда была вся в больших шипах! в таких шипах, что я не мог никуда повернуться, все положения были невозможны. Видишь, очень наглядно!

Возможно, что «изъян» был связан с этими дьяволами из предыдущих жизней и с этим тройным самоубийством (у меня были весьма интересные опыты на этот счёт — по правде сказать, один — о которых я расскажу тебе, когда мы встретимся). И временами у меня впечатление, что есть ловушка, которая постепенно снова захлопывается, подводя меня к той же ситуации, в которой я уже был три раза, и я должен буду ещё один раз оказаться с ней лицом к лицу, и это будет развязка. Да, развязка, по-другому не скажешь. В какую сторону? Если я выкарабкаюсь из этого, будет о чём рассказать.

⇐ Предыдущая 35 36 37 38 394041 42 43 44 Следующая ⇒