Глава 12. Кому: Гейб Фостер. От: Дилан Митчелл

Глава 12

Кому: Гейб Фостер

От: Дилан Митчелл

Я очень надеюсь, что ты не думаешь, будто бы путаница номеров на конференции является расплатой за то, что ты назвал меня кретином перед Кларой из закупочного отдела. Просто я такой легкомысленный шалунишка, что не могу долго удерживать мысль в своём крошечном мозгу.

На следующее утро я медленно просыпаюсь. Мне жарко в постели, что для меня редкость, так как мне всегда холодно. Я потягиваюсь, и поняв, что моя нога скользит по другой теплой, мускулистой, волосатой ноге, распахиваю глаза. Мгновенно нахлынывают воспоминания о чертовски жарких событиях прошлой ночи, и мой член непроизвольно напрягается. Взгляд падает на Гейба, и я улыбаюсь.

Прошлой ночью он отодвинулся, пытаясь сдерживаться даже во сне, но теперь обвился вокруг меня, как плющ. Одна нога перекинута сверху, как будто держит в плену, а голова лежит у меня на плече. Его темные волосы перепутались, и шелковистые пряди светятся красным в тех местах, где их касается солнце. Его губы надуты очаровательным образом, а утренняя щетина темной тенью ложится на челюсть, делая его похожим на пирата. Непреодолимый порыв овладевает мной, и почти прежде, чем я осознаю, что собираюсь это сделать, я дую ему в лицо.

Его нос дергается, как у кролика, а затем выравнивается, когда он снова погружается в сон. Подождав секунду, я делаю это снова, мужественно подавляя приступ хихиканья, готовый овладеть мной. Медленно его глаза начинают подёргиваться и я дую снова, но это уже слишком, и они широко открываются. На секунду он выглядит сбитым с толку, и я напрягаюсь, ожидая услышать, что выйдет из его рта. Затем он смотрит на меня с озадаченной улыбкой на лице.
— Ты только что подул на меня, Дилан?

Я громко смеюсь, крепче прижимаясь к нему.
— Ага.

— Нафига? — произносит он резко, но на этих полных губах играет улыбка.

— Ты выглядел таким умиротворённым.

— И поэтому ты решил подуть на меня, как хренов серийный маньяк?

Отличный повод сменить тему.
— Так вот что делают серийные маньяки? Я думал, они лишь занимаются убийствами и расчленением.

Его губы пытаются сложиться в усмешку, которую он пытается скрыть.
— Нет, сначала они мучают своих жертв, глядя на них спящих, а потом дуют на них.

— Как ты узнал, что я... — я замолкаю, и он выглядит самодовольным.

— Конечно ты смотрел на меня, ну а кто бы не смотрел?

— Я и правда думаю, что нам нужно поработать над твоей самооценкой, Гейб, — я насмешливо качаю головой. — Она так занижена... Тебе есть что предложить. Просто верь в себя.

Он лениво потягивается, и одеяло сползает, открывая его широкие загорелые плечи и заросшую волосами грудь, а он прижимается ко мне.
— Мне действительно есть очень много что предложить, Дилан. Спасибо, что напомнил.

Я невольно стону от ощущения его твердого члена.
— Да, и правда.

— Дилан, — хрипло говорит он и перекатывается на меня, заставляя меня лечь на спину, и затем нависает надо мной, изучая мое лицо так пристально, как будто готовится к экзамену. — Ты такой охрененный, — бормочет он.

— Это ты охеренный, а не я.

Он качает головой, и по его лицу пробегает что-то, чего я не могу расшифровать.
— Нет, это ты, внутри и снаружи. — он опускает бедра, и мы оба стонем, когда наши напряженные члены прижимаются друг к другу. — Как мне удавалось держать свои руки подальше от тебя? — бормочет он, и это звучит так, как будто он разговаривает сам с собой. — Я прилагал столько усилий, чтобы держаться от тебя подальше.

— Ну, все, что я могу сказать, так это «умничка, что наконец положил на меня свои руки. — я поднимаюсь и обвиваю руками его шею, притягивая его еще ближе к своему телу. Он стонет себе под нос и просовывает руки под меня, чтобы обхватить мою задницу и притянуть к себе, начиная тереться и скользить по мне. Я смеюсь. — Я искренне одобряю то, куда ты их сейчас положил.

Он хихикает, но как только приближает свой рот, чтобы захватить мой, раздается громкий стук в дверь.
— Дилан, уже десять часов. Завтрак готов, и мама хочет знать, собираешься ли ты на пляж.

Мы оба дергаемся и отодвигаемся друг от друга, и Гейб стонет, наклоняясь и крепко сжимая свой член у основания. Я улыбаюсь ему, похотливо проводя языком по губам, но он бросает на меня неодобрительный взгляд, прежде чем натянуть на себя простыню, как чопорная незамужняя тетушка. Я громко смеюсь, а затем кричу, что мы спустимся через минуту. Я смотрю на Гейба, когда тяжелые шаги Бена затихают вдали.
— Извини, ты не хочешь пойти на пляж? Это то, что я всегда делаю, но мы не обязаны этого делать, если ты не хочешь. Мы можем остаться здесь.

— А мы можем взять собак на пляж? — осторожно спрашивает он, и когда я киваю, ухмыляется. — Конечно, я хочу пойти. — он вскакивает с кровати, и я стону, а он оборачивается. — Что?

Я покачиваю перед ним своим твердым членом.
— Ты оставляешь меня вот так, серьезно?

Он неодобрительно качает головой.
— Серсее и Джейми нужно прогуляться.

— А Дилану нужно, чтобы ты ему вздрочнул.

Он фыркает и направляется к двери, хватая полотенце и надевая пижамные брюки в голубую клетку.
— Дилану нужно быть терпеливым и делать то, что ему говорят.

— Ага, это не сработает. Вспомни хоть раз, когда это имело место, — кричу я, слыша его глубокий, хриплый смешок, когда он идет по коридору в ванную, оставляя мне смежную ванную.

Пятнадцать минут спустя мы с грохотом спускаемся по лестнице и направляемся на кухню. Гейб одет в джинсы, клетчатую рубашку и серый джемпер с круглым вырезом и великолепно пахнет, в то время как я в темных джинсах и кремовой рубашке Хенли.

Я оценивающе оглядываю кухню. Огонь в камине ревет, волшебные огоньки поблескивают в беспорядочно натянутых линиях над шкафами, а по радио весело играет рождественская музыка.

Мой папа и Бен уже за столом. Бен все еще в пижаме, а папа полностью одет, и рядом с ним выжидающе сидит Лиззи. Серсея и Джейми тут же вскакивают со своих подстилок в углу и, гарцуя, прискакивают к Гейбу, совершенно не замечая меня.
— Предатели, — бормочу я, и Гейб смеется, наклоняясь, чтобы погладить их.

— Они просто знают толк в качестве, — бормочет он, и я качаю головой.

Мама отворачивается от плиты. Её растрепанные волосы перехвачены красно-зеленой банданой с узором из падуба. На ней джинсы и старый свитер моего отца.
— Доброе утро, мальчики, — улыбается она. — С Рождеством.

— Счастливого Рождества, — бормочет Гейб, когда я подхожу, чтобы заключить её в объятия.

— Садитесь, а я приготовлю вам завтрак. Плотный английский завтрак сгодится, Гейб?

— Звучит замечательно, — он широко улыбается ей, после чего садится рядом с моим отцом за заставленный тарелками и чашками стол. — Вы сегодня были снаружи? — спрашивает он моего папу, который улыбается ему.

— Да, ферма ждать не будет. Коровы не знают, что сегодня Рождество.

— Может если бы ты включил им рождественскую музыку, они бы лучше восприняли праздничный сезон, — говорит Бен с набитым беконом ртом.

— Или, может, если бы ты спел им твою собственную особую доильную песню, —лукаво говорю я и вздрагиваю, когда он слегка ударяет меня в бок.

— Доильная песня? — вытаращился на него Гейб.

— Да, это было бесценно. — Мой папа смеется. — Спасибо, Дилан, что напомнил мне об этом.

Я ухмыляюсь, поглядывая на Бена.
— Не за что. Сегодня его очередь.

Мой отец поворачивается к Гейбу. — Всем детям в детстве приходилось работать на ферме, а Дилану и Бену приходилось доить коров. У Бена была маленькая песенка, чтобы помочь коровам.

— Что там было, Бен? — сладко спрашиваю я, и Гейб фыркает. Мой папа улыбается ему, а Бен что-то бормочет себе под нос. — Прости я не расслышал, Бен — говорю я.

Он поднимает глаза и говорит неохотно и быстро.
— Как милы наши бурёнки,
Не то, что злые свинёнки.
Дарят сливки с молоком,
Будем есть их с пирогом.

Гейб взрывается смехом, и я не могу не смотреть на его великолепное лицо, такое веселое и живое. Почувствовав, что кто-то смотрит на меня, я поворачиваюсь и ловлю взгляд отца. Я краснею, но он качает головой, а затем взвешенно одобрительно кивает мне. Я в замешательстве смотрю на него. Мой отец держит свое мнение при себе и в прошлом редко высказывал суждения о моих предыдущих парнях. Осознав, что Бен перешел к ознакомлению Гейба с некоторыми более грубыми версиями, которые мы придумали, став старше, я смеюсь.

— Блядские коровы. Заноза в заднице.

— Значит, вы все вместе работали на ферме? — спрашивает Гейб. — Это очень мило. — его голос звучит так же нормально, но не может полностью скрыть нотку тоски, и я вижу, как моя мама смотрит на него тепло и ласково.

— Ну, если ты пробудешь здесь достаточно долго, то и тебя тоже завербуют. В отношении фермы Том — просто мушкетёр. — он вопросительно смотрит вверх, когда она наклоняется над ним, ставя перед ним тарелку с едой, прежде чем обнять его за плечи и отступить назад. — Все за одного и один за всех.

Он выглядит пораженным ее прикосновением, но в его глазах есть что-то теплое и тоскующее, что заставляет меня с трудом сглотнуть.
— Я думаю, это и правда хорошо, — тихо говорит он, а затем неловко ёрзает, когда понимает, что все смотрят на него.

Чувствуя дикую потребность его защитить, я протягиваю руку и хлопаю его по плечу.
— Ты не будешь так говорить, если тебе придется убирать коттеджи.

Бен издает звук отвращения.
— Бля, нет! Ты помнишь тот девичник в прошлом году? Меня действительно вывернуло. Этого было почти достаточно, чтобы отвадить меня от женщин на всю жизнь.

— Почти? — спрашиваю я, и он смеется.

— Меня не зря называют гребаным Главным Сутенёром Беном.

— Тебя вообще не называют гребаным Главным Сутенёром Беном, — слабо произношу я, и Гейб громко смеётся.

Мы все набрасываемся на еду, радостно болтая и обсуждая страшилки о прошлых гостях, в том числе о женщине, которая смертельно боялась коров.

Через час после того, как мы убрали кухню, мама нас выгнала.
— Идите, — весело сказала она нам. — Сдуйте немного паутины с пляжа и выгуляйте этих собак. Они сводят меня с ума, путаясь под ногами.

Я надеваю старый темно-синий свитер и хватаю свою парку, прежде чем посмотреть на Бена, который все еще в пижамных брюках и мешковатой старой футболке. — А ты не идёшь?

Он вздрагивает.
— Блин не, там дубак. Я возвращаюсь в кроватку.

Я неодобрительно качаю головой.

— Ребекка, ты уверена, что тебе не нужна помощь? — спрашивает Гейб, беря пальто, которое моя мама передает ему, но не надевая. — Я могу остаться, если хочешь.

Она тепло улыбается ему.
— Дай тебе бог здоровья, но нет. Мне нравится, когда моя кухня принадлежит только мне. Я займусь приготовлением ужина, и когда вы вернётесь, он уже будет готов.

— А после этого — подарочки? — нетерпеливо спрашивает Бен, выглядя так, словно ему снова шесть.

— Да, мы не хотели бы пропустить твои подарочки, — кисло говорю я, и аккуратно уворачиваюсь от его удара.

Двадцать минут спустя мы останавливаемся на пустой парковке, и Гейб выходит из машины, глубоко вдыхая. На улице холодно, и ветер доносит сильный соленый запах, который у меня больше всего ассоциируется с домом.
— Мне нравится этот запах, — говорит он, улыбаясь мне, когда я обхожу бок машины, и подхожу к нему.

Я быстро натягиваю синюю шапку и смотрю, как он делает то же самое с серой. Она ему идет, привлекая внимание к этим умным глазам и высоким скулам.

— Ты раньше бывал в Девоне? — спрашиваю я, когда он открывает дверцу машины и выпускает двух собак. Несколько минут у нас уходит на попытки прицепить собакам поводки, после чего он отвечает.

— Пару раз с Генри на университетских каникулах. Его бабушка и дедушка жили в Оттери-Сент-Мэри.

— Ты и правда очень близок с ним, да? — спрашиваю я, когда мы выходим с парковки. Найдя песчаную тропинку мы начинаем пробираться по ней.

— Полагаю, что да, —задумчиво говорит он. — Он мой самый близкий друг, но...

— Что? — осторожно спрашиваю я.

— Не думаю, что я действительно с кем-то близок, но полагаю, что его я могу назвать самым близким.

— А остальные кто?

Он бросает на меня вопросительный взгляд, но не отвечает, так как мы достигаем вершины дюн, где колышется на ветру бледная трава. Мы молча стоим там с минуту, глядя вниз, где перед нами расстилается пустой пляж — широкая полоса песка, которая сегодня выглядит почти бесцветной. Небо холодного серого цвета, и внезапно на нас налетает ветер.

— Господи, — смеется он, — сила этого ветра заставляет даже его слегка покачиваться. — Он дикий.

Я громко смеюсь и кричу в ветер.
— Я охренеть как люблю это. — он смеется, когда собаки вторят моей дикости и прыгают вокруг нас, лают и связывают наши ноги в безумной путанице поводков, прежде чем он осторожно перехватывает их и разбирает. Мы отстегиваем их, и они с радостным лаем устремляются вниз. Мы следуем более медленным шагом, и, достигнув подножия, начинаем быстро идти, а ветер развевает наши куртки и бьет нам в лицо.

Гейб странно смотрит на меня.
— Тебе и правда это нравится, да?

Я киваю, посылая ему улыбку.
— Да. Когда мы здесь росли, то привыкли приходить на пляж в любую погоду, но это было мое любимое место. Остальные не были так увлечены, кроме моей сестры Лии, которой это тоже нравилось. Когда мы стали постарше и хотели побыть вдвоем, то часто приходили сюда, гуляли и разговаривали.

— Думаешь, у тебя самые близкие отношения с ней?

Я обдумываю это, и киваю.
— Возможно. Она знает большинство моих секретов, а я знаю ее. Она была первым человеком, которому я сказал, что я гей. И я скучаю по ней теперь, когда она вышла замуж и живет здесь, внизу. Она жила со мной и Джудом до того, как встретила Вилла.

— Я пытаюсь представить вас двоих и Джуда, — улыбается он. — Как это было?

— Сложно, — рассудительно говорю я, и он откидывает голову назад, смеясь.

Я смотрю на него, не в силах больше ничего сказать. Он такой необыкновенно красивый, свободный и не обремененный никакими обязанностями, смеющийся и теплый. Я чувствую безумное желание заключить его в свои объятия, и сжимаю руки в карманах пальто, чтобы остановить себя. Я могу только представить его реакцию, если сделаю это. Это не совсем соответствует параметрам того, кем мы являемся. Печаль и тоска пронзают меня, но мне удается изобразить улыбку на лице к тому времени, как он поворачивается ко мне.

По обоюдному согласию мы замолкаем и дружно идем по песку. Ветер дует и толкает нас, и море вторит ему, кипя и пенясь на песке в ярости. Собаки мечутся то тут, то там, время от времени бросаясь на море и яростно лая, словно предупреждая его, чтобы оно не вело себя плохо. Они находят плавник и приносят его Гейбу, торжественно бросая его к его ногам и ожидая, пока он осмотрит его и бросит им.

— Они усыновили тебя, — говорю я, когда он выпрямляется.

— Я люблю собак, — произносит он в ответ.

— А почему ты не... — я колеблюсь, и он улыбается.

— Спроси меня, Дилан. Это не похоже на тебя — быть сдержанным. — он смеется. — Я поклялся, что в тот день, когда ты перестанешь задавать мне личные вопросы, я устрою вечеринку, но я чувствую себя странно раздраженным, когда ты на самом деле это делаешь.

Я игриво толкаю его локтем, а затем искоса смотрю на него.
— Почему у тебя нет собаки, если они тебе нравятся?

Он неловко пожимает плечами.
— Я столько работаю сверхурочно, что это было бы несправедливо, потому что им нужно много внимания. — ответ на первый взгляд кажется разумным, но звучит почти банально, и я чувствую волну разочарования. Он не собирается быть откровенным со мной. Он недостаточно мне доверяет.

Что-то из того, что я чувствую, наверное проявилось на моём лице, потому что он останавливается, ветер развевает его черные волосы вокруг лица, а глаза светятся серебром в ярком свете. — На самом деле это не вся правда. Когда мне было восемь, у одного из моих воспитателей была собака, маленький мопс по кличке Артур. Я очень его любил. Он был просто так счастлив. Он не хотел ничего, кроме твоей компании. Когда я возвращался из школы, он всегда был так чертовски рад меня видеть. У меня не было этого с тех пор как...

Он замолкает и смущенно смотрит на меня, прежде чем снова начать идти, и я бегу трусцой, чтобы не отстать.
— Он любил бекон, — продолжает Гейб. — Опекунша в этом доме была достаточно милой, но она очень настаивала, чтобы мы ели все, что она нам давала, и могла стать довольно противной, если мы этого не делали. Для меня это было достаточно легко, в основном потому, что я был растущим мальчиком и всегда был голоден, но она обычно готовила бекон с жиром, а я не мог это есть. Меня от него тошнило. Моя мама обычно отрезала его, но к тому моменту в моей жизни я уже научился ничего не просить. — невероятно, но он смеется. — Артур был даром божьим. Он обычно ждал под столом, и я подсовывал ему жир, пока она не смотрела. — он делает паузу и улыбается. — Вообще-то, оглядываясь назад, я думаю, что именно поэтому он был всегда так рад мне.

— Неправда, — бормочу я. — Собаки очень проницательны. Что случилось с Артуром?

Гейб качает головой.
— Не знаю. Сейчас-то он уже мёртв, но меня увезли оттуда несколько месяцев спустя в другой дом.

Я так отчаянно хочу обнять его в этот момент, мои сердце и живот болят при мысли о том, что уязвимый маленький мальчик слишком напуган, чтобы сказать кому-то, что ему не нравится жир на беконе.

— Мне очень жаль, — мягко произношу я, и он качает головой.

— Да ничего страшного. — он выглядит задумчивым, и его следующие слова звучат так, как будто он размышляет вслух. — Думаю, что на самом деле именно поэтому я не хочу собаку. Ты так привязываешься к ним, а я не вынесу, если ещё кого-то потеряю. — он замолкает и издает испуганный звук, когда я сдаюсь и притягивая к себе, крепко обнимаю.

— Дилан, ради Бога, что на тебя нашло? — пытается сказать он сварливым голосом, но это звучит почти так, как будто актер играет персонажа, и вдруг он сдается и обнимает меня в ответ, крепко прижимая к себе.

— Гейб, — тихо говорю я, и он поднимает голову, и, словно чтобы заткнуть меня, прижимает свои губы к моим, нежно целуя. Мы целую вечность целуемся на пустынном пляже, обдуваемые ветрами, но крепко прижимаясь друг к другу, и я не чувствую холода. Все, что я могу чувствовать — его.

***

Рождественский ужин шумный и пропитанный алкоголем. Хлопают хлопушки, и мы зачитываем банальные старые шутки, смеясь, как будто они новые. Гейб и моя мама сидят и увлеченно разговаривают об искусстве, и я могу сказать, что ей нравится, когда есть кто-то, понимающий её работу.

Мы едим выращенную на соседней ферме индейку с домашними овощами, которые, как клянется Гейб, отличаются по вкусу от овощей из супермаркета. Мой папа подает вино из своего винного погреба, говоря Гейбу, что может он и вернулся домой, чтобы управлять фермой, но будь он проклят, если будет пить крепкий сухой сидр, как его отец.

Гейб потягивает вино и издает одобрительный звук, который тревожно близок к звуку, который он издает, когда трахает меня, и я неловко ерзаю.
— Это великолепно. Вы сказали, что вернулись домой. Вы жили где-то не здесь?

Папа кивает.
— Я учился в Лондонском университете по специальности «Финансы». Я собирался стать инвестиционным банкиром. Там я и познакомился с Ребеккой.

Мама смеется.
— Я училась на искусствоведа, когда встретила его в пабе. Он встречался с девушкой, которую я знала. Мы поладили, и не успела я опомниться, как он бросил ее и пригласил меня на свидание.

— Шустрый парень, — улыбается Гейб. — Ну и как вы в конце-концов оказались здесь?

Папа пожимает плечами.
— Мой отец заболел и позже умер. Был только я, поэтому я вернулся домой.

— Но вы хотели заниматься чем-то другим? — тихо спрашивает Гейб, и папа улыбается.

— Семья прежде всего, Гейб. Я был так воспитан, и я не мог этого изменить. В конце концов, я и не хотел. — он оглядывает комнату, и воспоминания мягко отражаются на его лице. — Иногда мы думаем, что определенный жизненный путь — это путь, которым мы должны идти. Мы видим другие маршруты, но избегаем их, потому что уверены, что они не для нас, боимся, что можем заблудиться или пострадать. Затем иногда в игру вступает судьба, и кто-то берет вас за руку или машет вам. Вы сходите с выбранного вами пути и обнаруживаете, что, хотя этот путь новый и пугающий, каким-то образом ваши ноги знают, как по нему лавировать. Возможно, ты даже обнаружишь, что это тот путь, которым ты и должен был всегда идти.

Наступает короткое молчание, пока мы все, охреневая, смотрим на него. Я не совсем понимаю, но уверен, что он говорит не только о своем возвращении домой, и это каким-то образом предназначено для Гейба.

Гейб пристально смотрит на него, но мысли проносятся по его лицу слишком быстро, чтобы я мог прочесть их, а затем он смотрит на моего отца и кивает, прежде чем повернуться к моей маме.
— А вы что думаете об этой перемене?

Мама улыбается и с любовью смотрит на моего папу.
— К тому времени для меня было уже слишком поздно. Я любила Тома, поэтому пошла с ним.

— И оставили свою художественную карьеру?

Она смеется и слегка сжимает его руку. — Моя карьера была связана с моими настоящими надеждами и мечтами, которые были связаны с семьей и старением с Томом. Тогда у нас было не так много денег, но мы были вместе, друг с другом. Художественная карьера и успех — это просто глазурь. Мне это нравится, и это питает мою душу, но моих детей и Тома достаточно. И так будет всегда.

Бен прерывает этот момент.
— Данунафиг, это слишком мелодраматично для меня. Давайте открывать подарки.

Мы завариваем чай и идём в гостиную. Это большая комната с видом на холмы и море. Наши старые, безумно удобные диваны все еще здесь, и комната освещена сиянием огней на ёлке, которая увешана игрушками, некоторые из которых старше нас, а другие сделаны нами, когда мы были детьми.

Мама протягивает тарелку с домашними мясными пирогами, и мы радостно жуем, открывая подарки. Гейб на минуту выходит из комнаты, а когда возвращается, у него в руках охапка ярко завернутых подарков, которые он раздает. Я смотрю, как моя семья открывает их, и выгляжу пораженным.

Он купил моему отцу ящик вина, которое, судя по выражению на папином лице, — дорогая штука. Папа смотрит на него снизу вверх с блестящими глазами. — Гейб, тебе действительно не следовало, но я определенно не собираюсь жаловаться.

Моя мама открывает конверт, который оказался в её пакете, и громко восклицает, после чего подходит, и заключает Гейба в крепкие объятия. — О боже, уик-энд в Венеции, как раз к карнавалу. Как ты узнал, что я всегда хотела туда поехать?

Гейб улыбается, выглядя довольным и неловким одновременно. — Я и не знал, но это фантастическое время, чтобы побывать в Венеции. Я надеюсь, вы сможете нормально отлучиться с фермы.

— Сможем, — твёрдо говорит она, глядя на папу, который смеётся.

— Я сделаю, как мне сказали, Гейб, как и всегда. Спасибо, сынок, это так продуманно.

Гейб краснеет и садится обратно, принимая касание кулаком и благоговейную благодарность от Бена, который смотрит на совершенно новую PlayStation в ее блестящей коробке.

— Это ничто по сравнению с тем, что вы подарили мне, — мягко говорит Гейб. —Большое вам спасибо за то, что позволили присоединиться к вашим праздникам. — он тянется за последним подарком, маленькой коробкой, и протягивает ее мне. — Это тебе, Дилан.

— Я думал, ты подарил мне мой подарок прошлой ночью, — говорю я, не подумав, а затем протягиваю руку и пинаю брата, когда он издает рвотный звук.

Гейб улыбается, и я думаю, что только я вижу в этой улыбке хищный волчий оскал. — Нет, это мой настоящий подарок.

— Но я тебе ничего не купил,— протестую я. — Ты сказал, что мы этого не делаем.

Он качает головой, и на его губах мелькает удивительно нежная улыбка.
— Я передумал. Ты и так уже дал мне достаточно. — он нетерпеливо указывает на подарок, — открой же его.

Я срываю обертку, и застываю в изумлении.
— Гейб, какого черта?

— Ну нихрена ж себе, — свистит Бен. — Это часы Omega Seamaster, Дил. Они стоят целое состояние.

— Надеюсь, они тебе понравятся, — говорит Гейб. — Потому что на них есть гравировка.

Дрожащими пальцами я достаю часы из бархатной коробочки и поворачиваю их, только чтобы расхохотаться. На них выгравированы слова: «Надеюсь, это позволит тебе не так ужасно следить за временем». Я расхохотался.
— Это такой типичный ты, — ухаю я.. — Мне это нравится, — и крепко обнимаю его, чувствуя тепло его тела и вдыхая аромат пряных апельсинов. — Спасибо, —
шепчу я ему на ухо, и он вздрагивает и отстраняет меня.

Мои родители переглядываются и встают.
— Вернёмся через минуту, — говорит мама, и они выходят из комнаты. Бен занят тем, что бросает оберточную бумагу в огонь, но не раньше, чем тщательно ее проверит. Мы научились этому, когда моя сестра однажды неосторожно бросила в огонь двести фунтов.

— Спасибо, — шепчу я, дерзко прижимаясь к нему, и на этот раз он притягивает меня ближе.

— Я знаю, что тебе нужны были часы с тех пор, как сломался этот кусок дерьма.

Я улыбаюсь.
— Так вот что ты хотел прошлой ночью, когда спрашивал меня о времени.

Он застенчиво улыбается.
— Они тебе нравятся? — спрашивает он почти неловко, и я надеваю их на запястье и любуюсь ими.

— Да абсолютно, Гейб, но это чересчур.

Он качает головой.
— Нет, не чересчур. Ты даёшь мне очень много.

— Это всего лишь несколько рождественских дней.

— Я не о праздниках. — я открываю рот, чтобы спросить, о чём же, но меня прерывают мама с папой, которые тащат огромный прямоугольный предмет, покрытый пыльной тканью.

— Что это такое? — спрашивает Бен, отворачиваясь от своего мини-костра.

— Это подарок для Гейба, — радостно произносит мама, и он поднимается на ноги.

— О боже, ты ничего не должна была мне дарить, Ребекка. Я ничего не ожидал.

— Я не думаю, что ты много ожидаешь вообще, — мягко произносит мама. — Надеюсь, это изменится в будущем.

Папа улыбается и прислоняет предмет к стене. — Ну, сорви тряпку, парень. Избавь Дилана от страданий.

Я принюхиваюсь. — Я не могу представить, на что ты намекаешь, папа. Я просто сижу здесь и занимаюсь своими делами, как обычно.

Мой папа смеется, но Гейб подходит и хватает ткань, прежде чем осторожно и почти благоговейно отодвинуть ее. Ткань падает, и он громко ахает. — Ох, это уже слишком.

Это одна из маминых картин, смелое и очень драматичное изображение болота под грозовым небом. Цвета темные и дикие, с черными, серыми и приглушенными зелеными, но с одного из диких облаков спускается золотой луч и освещает омут с водой до переливов.

Мама подходит и встает рядом с ним. — Я не знала, что с ней делать, — мягко говорит она. — А потом встретила тебя и поняла, что это твое. — он вздрагивает и смотрит на нее, и она кивает. — Мне кажется, что она немного похожа на тебя, Гейб, и я очень надеюсь, что у тебя будет свой собственный просвет в облаках.

— Я не могу принять это, — хрипло произносит он. — Это слишком много.

Она улыбается. — Ты можешь и ты это сделаешь. Теперь ты друг Дилана, и наш друг тоже. Наша дверь всегда будет открыта для тебя,даже если ты приедешь один.

— На самом деле, мы бы предпочли, чтобы ты не приводил Дилана, — говорит Бен, набивая рот пирогом с мясом, умело прерывая момент и давая Гейбу секунду, чтобы восстановить самообладание и обнять моих маму с папой. Я бросаю на Бена благодарный взгляд, и он ласково улыбается в ответ.

***

Позже той ночью я внезапно просыпаюсь. Не зная почему, я лежу неподвижно, прислушиваясь. Ветер ревет вокруг карниза. Это звучит дико, но это не то, что разбудило меня. Я слышу этот звук с самого детства, и он почти как колыбельная.

Затем я осознаю, что Гейб не обнимает меня, и мне холодно. Я поворачиваю голову и хмурюсь, потому что он лежит, съежившись, у дальнего края кровати, лицом от меня. Пока я наблюдаю, он издает глубокий стон и перекатывается на спину, его лицо скривилось, а тело блестит от пота в лунном свете.

— Гейб, — шепчу я и протягиваю руку, думая, что он заболел. Однако в этот момент он выгибает шею, снова перекатывается и издает хриплый стон, который, должно быть, и разбудил меня. Понимая, что ему снится плохой сон, я протягиваю руку, но как только прикасаюсь к нему, он резко выпрямляется и кричит: «Нет, нет, нет”. Я поспешно сажусь на колени перед ним, пока он смотрит невидящими глазами.

— Гейб, — хрипло говорю я. — Сердце моё, это был сон. Всё хорошо. — нежность проскальзывает неосознанно, но мне все равно. Он моргает, как испуганная сова. — Милый, это я. Это Дилан. Все в порядке. Всё хорошо. Это был просто сон.

Его глаза проясняются ото сна, и что-то безысходное и отчаявшееся пробегает по его лицу, и я не могу не протянуть руку. Я притягиваю его ближе, прижимая к себе его мокрое от пота тело и предлагая утешение. Что бы ему ни было нужно, он может получить от меня.

На секунду он замирает, и я готовлюсь к появлению его грубоватой личности. Это происходит каждый раз, когда он чувствует себя уязвимым, но на этот раз это не так. На этот раз он складывается почти как аккордеон и позволяет мне взять на себя весь его вес. Я хватаю его крепче, обвивая одной рукой за спину, чтобы теснее прижать к себе. Другой рукой я провожу по его волосам, поглаживая и шепча бессмысленные слова утешения.

Мы сидим так, кажется, целую вечность, но потом он поднимает голову.
— Дилан, — шепчет он.

— Я здесь.

— Дилан, ты... — Он задыхается от своих слов, и в спешке появляются следующие, как будто они ждали за его стеной решимости, готовые хлынуть, когда он уберет несколько кирпичей. — Дилан, ты мне нужен.

Мое тело мгновенно наполняется жаром. Адреналин и что-то более сильное пробегают по мне и подготавливают мое тело для него. — Всё, что угодно, — шепчу я. — Ты можешь получить от меня всё, что угодно.

— Я хочу ВСЁ. — бормочет он и толкает меня на кровать, следуя за мной и растягивая свое горячее, твердое тело поверх моего.

На этот раз все по-другому. Я это понимаю мгновенно, и он тоже. В пальцах, которые пробегают по моему лицу и телу, появляется новая нежность, которой никогда не было раньше. Которой он никогда не позволял проявиться раньше. Я также знаю, что заплачу за это, как только все закончится. Может быть, именно поэтому весь акт приобретает ощущение сна, последовательность мысленных снимков, которые я сохраню, когда он вернется в эмоциональную спячку.

У меня кружится голова. Я чувствую жар его губ, когда он целует меня, влажное тепло его рта и силу его языка, когда он сцепляется с моим. Я чувствую дрожь его рук, когда он проводит ими по моему телу, словно запоминая меня. Я впитываю то, как он вводит свои пальцы, влажные от смазки, между моими ягодицами, когда подготавливает меня, но он задерживается на этом действии, превращая его в акт преданности, а не в простую подготовку. Я вижу себя, как я выгибаюсь к нему, когда он погружается в меня, и слышу горячий шепот одобрения, срывающийся с его губ.

Он рассказывает мне, как ощущает моё тело, как со мной все по-другому. Я чувствую, как медленные, томные толчки становятся лихорадочными. Я вижу огонь в его глазах и чувствую дрожь, которая пробегает по его телу, когда он толкается сильнее, теряясь в страсти и желании. Я откидываю голову назад, когда кончаю, и чувствую тепло, когда он кончает в презерватив внутри меня. Я помню, что на короткую секунду он смотрит мне в глаза, и я позволяю ему увидеть всё, а позже я вспоминаю прикосновение влаги к моей щеке, когда он прижимается своим лицом к моему.

Я прижимаю его ближе, и воспоминания меркнут, когда тьма утаскивает меня.

Расплата приходит раньше, чем я ожидаю. так как на следующее утро я просыпаюсь в пустой постели. Услышав движение, я заставляю свои затуманенные глаза открыться и вздрагиваю, когда вижу Гейба. Он полностью одет и ходит по спальне, собирая одежду и лихорадочно запихивая ее в свою сумку.

Я тяжело сглатываю. Внутри я чувствую волну боли, но отталкиваю ее. Я не могу показать ему её. Ещё нет. Он угадает мои чувства и отстранится, и я знаю, что теперь я близко. Прошлой ночью я знал, что он будет бороться с этим, но, по-видимому, вместо этого он выбрал простую тактику бегства.

— Куда-то собрался? — спрашиваю я, и он резко останавливается, прекращая свои безмолвные, лихорадочные сборы.

— Дилан, — произносит он, и больше ничего.

Я поднимаю бровь.
— Ты ожидал кого-то другого?

— Нет. Я нет— Он проводит рукой по волосам, и когда я вижу, как она дрожит, меня переполняет потребность защитить его. Я думаю, что она была всегда, и не могу представить, чтобы она когда-нибудь исчезла.

— Что-то срочное на работе? — заставляю я себя произнести.

Облегчение и что-то еще, похожее на сожаление, мелькают на его лице, прежде чем он приходит в себя.
— Да, я должен вернуться. Извини.

Я пожимаю плечами.
— Не извиняйся. Ты же ничего не можешь с этим поделать, верно?

Он бросает на меня неуверенный взгляд. — Нет, но ты оставайся и наслаждайся своим отпуском, — он пытается улыбнуться. — Можешь взять несколько дополнительных выходных. Возвращайся после Нового года.

Боль пронзает мои ребра, но я стараюсь не вздрагивать. Он не хочет, чтобы я был с ним в новогоднюю ночь. У меня были мечты о том, что я провожу с ним ту ночь, веду обратный отсчет и держу его под руку, когда он смотрит в лицо новому году, но я позволил им ускользнуть. Еще не время.

— Звучит хорошо, — спокойно произношу я. — Спасибо.

Он колеблется, затем отрывисто кивает, исчезает за дверью и возвращается со своим бритвенным набором. Он засовывает его в свою сумку, и застегивает молнию с финальным звуком. Я оглядываю комнату. Как будто его здесь никогда и не было.

Я соскальзываю с кровати, хватаю джинсы и толстовку и натягиваю их.
— Что ты делаешь? — спрашивает он с ноткой паники в голосе, и я стараюсь, чтобы он видел, как я закатываю глаза.

— Я провожаю тебя, Гейб. Можно, или мне просто помахать платком из окна?

— Засранец, — он улыбается, но это слабое подобие его обычного недовольства и сарказма.

Он следует за мной из спальни и вниз по лестнице, и мы останавливаемся, когда из кухни появляется моя мама. — Вы рано встали, мальчики. Готовы к завтраку? — и тут она видит его сумку. В ее глазах мелькает понимание, и она бросает на меня быстрый сочувствующий взгляд, который он не замечает.

— Мне так жаль, Ребекка, но на работе возникла чрезвычайная ситуация, и я должен вернуться. Большое вам спасибо за последние пару дней. — он замолкает, а когда снова заговаривает, в его голосе нет обычного лоска, и он звучит почти хрипло. — Это действительно было лучшее Рождество в моей жизни.

Она улыбается и заключает его в объятия, целуя в щеку.
— О, будем очень рады тебе. Не будь чужаком.

Он почти неохотно отстраняется.
— Я позабочусь о доставке картины, если ты не против.

Она кивает, и я прислоняюсь к стене. — Я сделаю это, Гейб. Не беспокойся об этом.

— Ты уверен? — колеблется он.

— Это моя работа. — улыбаюсь я.

Он слегка вздрагивает, а затем быстро овладевает собой.
— Я положу сумку в машину и пойду поищу Тома, чтобы попрощаться. Ты попрощаешься за меня с Беном?

— Хорошо, — киваю я.

Я смотрю, как он открывает дверь и направляется к машине, как мой отец выходит из коровника и идет к нему, как Лиззи трусит рядом с ним, словно тень, как обычно. Двое мужчин разговаривают, и моя мама поворачивается ко мне.

— Как ты? — шепчет она.

Я пожимаю плечами, борясь с чувствами, которые угрожают проявиться во всей их уродливой красе.
— Нормально.

Она закидывает руку мне на плечо.
— Может, спать со своим боссом было безрассудным поступком.

Я вздрагиваю и смотрю на нее.
— Что? Ты знала?

— Конечно же я знала, — смеётся она. — Мне не нужно быть Провидицей Мэг (астролог с колонкой в газете Sun — прим.перев), чтобы понять, что ублюдок Гейб, о котором ты говорил два года, и есть тот мужчина, в которого ты влюблён.

Я застываю.
— Я не... — я замолкаю, когда она бросает на меня косой взгляд. — Хорошо, я люблю его, но не могу позволить ему узнать об этом, мам. Он убежит в ужасе.

Она пристально смотрит на Гейба, пока он тихо разговаривает с моим

⇐ Предыдущая 8 9 10 11 121314 15 16 17 Следующая ⇒