19.07.1965 5 страница

Другими словами, эти статические элементы выступают как особым образом понимаемые нами предметы — я подчеркиваю: именно понимаемые предметы, а не предметы исследования.

Из этого я делаю вывод, что, когда исследователь начинаем анализировать знаки — по сути дела, идеальные объекты, стоящие за ними — и когда он выражает полученное им новое знание, скажем, в форме (а)μ, то в них он фиксирует не что иное, как предшествующую деятельность (А) λ, а отнюдь не сами по себе знаки (А) или (В).

Итак, если мы имеем дело с какой-то кинетикой — пусть это будет (А) λ, или, более общо, кинетика любой деятельности — то она всегда предстает перед нами прежде всего в виде элементов, которые в не включены. Любые статические кусочки деятельности выступают для нас прежде всего со стороны своих функций, то есть со стороны своей включенности в оперирование.

Другими словами, эти статические элементы выступают как особым образом понимаемые нами предметы — я подчеркиваю: именно понимаемые предметы, а не предметы исследования. Затем понимаемые предметы становятся предметами исследования. Вместе с тем должна произойти и происходит известная трансформация их. Статические элементы деятельности, которые раньше понимались нами, начинают теперь анализироваться как эмпирический материал, соответствующий определенному предмету изучения. Но что при этом происходит с пониманием, как предмет исследования и его эмпирический материал относятся к описываемому предмету или, точнее — как понимаемый материал относится к тому и другому.

Кроме того, я хочу понять, как в предмете исследования выступает само оперирование со знаками. В какой-то мере оно попадает в него, поскольку оно само предстало через функции, специально анализируемые нами. Значит, меня интересует, во-первых, в какой мере оперирование ... будет схвачено нами в знаках (а), (b), во-вторых, чем по отношению к этому λ будет то оперирование μ, которое обращено на знаки (а) (b) и, по сути дела, имитирует оперирование λ

Я надеюсь, вы помните, что самым интересным и принципиальным всегда является вопрос о том, как формируются новые способы оперирования со знаками. Те способы оперирования, которые должны имитировать другие, нижележащие способы оперирования и создает то, что мы называем знанием. Вы знаете, что когда впервые, появляются отрезки в качестве знаков, изображающих длину, то с ними оперируют так как будто они являются бревнами — отрезки режут пополам, еще пополам и т.д.

Лишь постепенно благодаря разнообразным парадоксам, начинает отчленяться оперирование непосредственно со знаками, вводятся специальные допущения, с одной стороны, ограничивающие те оперирования, которые применялись нами к вещам, а с другой стороны, создаются новые возможности, которых не было при оперировании с вещами. Я пока не затрагиваю вопроса о том, как именно формируются те или иные знаковые преобразования — это особый очень интересный вопрос, который нам нужно было бы обсудить в ближайшие годы.

Мне пока важно подчеркнуть лишь одно: кроме создания некоторого содержания и фиксации его в тех или иных знаковых средствах существует еще всегда момент выработки новых форм оперирования со знаками и соединение этого оперирования с самими этими знаками. Это новое оперирование, с одной стороны, связано с тем содержанием, которое создается в нижележащих плоскостях, а с другой стороны, оно участвует в формальном выражении этого содержания. Кстати, я должен здесь напомнить вам, что Кутюра хорошо понимал это в отношении алгебры и алгебраических преобразований; он подчеркивал, что специфика количества выражается в алгебре через способы преобразований алгебраических выражений.

Все эти проблемы ставятся мной внутри утверждения, что мы схватываем один способ оперирования с объектами, одну систему деятельности в другом способе оперирования и другой системе деятельности как целом. Между этими системами деятельности устанавливается отношение имитации, а все остальные отношения, существующие между разными элементами этих двух систем деятельности, должны выводиться нами из особенностей общего отношения между двумя системами.

Короче говоря, кинетика выражается через кинетику, а изменение типа кинетики определяется характером входящего в них материала, то есть в частности, изменением характера знаков, хотя само это изменение лишь фиксирует и отражает само изменение кинетики.

Значит, если мы имеем какую-то кинетику, скажем, в частности, (А) λ. и хотим имитировать ее в другом виде, то мы должны, с одной стороны, подобрать определенные знаки, а с другой стороны, выработать определенный способ оперирования с ними. Исходная кинетика (А) λ будет имитироваться в новой кинетике (а)μ. Специфические особенности и характеристика этой новой кинетики будут отражаться в характере включенных в нее знаков. Благодаря этому мы сможем говорить, что знаки (а) (b) отражают кинетику (А) λ. Но это очень плохое, неадекватное выражение, ибо оно создает впечатление, что кинетика (А) λ выражается или изображается знаками (а) (b) самими по себе. Обычно о знаках говорят, что они выражают инварианты нижележащей кинетики, но это очень путанное выражение, ибо сами варианты и инварианты понимаются в традиции вещи.

Таким образом, замещаем и имитируем мы через (а)μ, а говорим только о знаках (а) (b).

Все это положение усугубляется тем, что, имея знание, выраженное в знаковой форме (а) (в), мы начинаем искать для нее определенные онтологические картины и определенный объект. При этом мы исходим из смысла, соответствующих знаний и знаковых форм, а это значит из особенностей оперирования. Но само это оперирование выступает неявно, через тот смысл, а вопрос ставится ни много ни мало, об объекте, которому должно соответствовать знания второго слоя.

Здесь, естественно, возникает вопрос о том, как эта онтология будет относиться к содержанию (А) λ, лежащему в более низком слое. Ясно, что они не могут соответствовать друг другу непосредственно — здесь еще есть весьма существенная добавка μ.

Следовательно, мы можем сделать вывод, что онтологические картины всегда, в принципе, отличны от объектов оперирования (А), (В), (а), (b) и в этом, между прочим, их функции.

Вот способ рассуждения, с помощью которого я пытался обосновать общий тезис, что структурные схемы, изображающие деятельность, совсем не должны схватывать кинетику деятельности как таковую. Они должны схватывать изображение закономерностей или механизмов в этой деятельности, а не саму кинетику. Таков общий вывод. В следующий раз я попробую обсудить вопрос, что именно удается схватить в тех структурных схемах деятельности, которыми мы пользуемся, в частности — в блок-схемах.

21.07.1965

На прошлом докладе я рассказывал о том, что в ходе наших исследований мышления, центр тяжести исследований постепенно cмещался на рефлексивный анализ средств, которыми мы пользовались, в первую очередь — на более подробный и детальный анализ самого понятия деятельности.

Но как только само понятие деятельности и объект, представленный в нем, стали предметами специального анализа и изучения, так тотчас же у нас выделился, по сути дела и фактически, новый предмет изучения, для которого должна была быть найдена своя эмпирическая область и для которого нужно было разработать соответствующие средства анализа.

При этом, вполне естественно, произошли изменения в понимании и интерпретации самого понятия деятельности. Деятельность выступила как та большая объектная область, которая еще только должна быть изучена и мы пришли к выводу, что изучение этой области, очень обширной и содержащей массу разнообразных связей и генетических механизмов, предполагает создание нескольких предметов изучения. При этом будет создано несколько разных структур, каждая из которых будет представлять одну какую-то сторону деятельности. В этой связи, если вы помните, я в шутку говорил о конкурсе, который мы должны объявить, на создание максимально большого числа структур, описывающих деятельность.

Эти структуры, на мой взгляд, могут и должны члениться на две большие группы: первая — группа структур, описывающих социальное целое глобально, и относимых, естественно, ко всему социальному целому — здесь можно употребить излюбленное Гегелем выражение «тотального описания» — и вторая группа — группа заведомо фрагментарных структур, описывающих изменение некоторых элементов и подсистем этого целого.

После этого я начал рассматривать простейшую структуру, с которой мы начинали свою работу. Первоначально это была даже не структура, а лишь сумма двух блоков, буквально механически относимых друг к другу — процессов и средств. Я говорил, что даже это, весьма примитивное расчленение, дало нам возможность продвинуться в решении целого ряда вопросов, которые в предшествующих философских и научных исследованиях вызывали целый ряд затруднений. Это направление исследования дало нам возможность поставить проблему воспроизводства структур деятельности и объяснить некоторые генетические механизмы ее развития.

Но все это интересует меня сейчас не столько со стороны содержания, сколько со стороны формы выражения нашего анализа и тех средств, которые были в связи с этим выработаны. Первый вопрос, который мне хотелось бы здесь поставить: в каком отношении друг к другу находятся подобные блок-схемные представления и наши традиционные структурные представления мышления или деятельности? Мне хотелось бы знать, какие отношения нужно установить между теми и другими и как их можно будет связывать при решении различных теоретических проблем: при этом я имею в виду как плосколинейную, так и иерархированую теорию.

Второй вопрос, возникающий здесь: что значит представить блок-схему как некоторую структуру? Можно ли рассматривать блоки в качестве элементов системы и какие связи между так рассматриваемыми блоками можно вводить? Это вместе с тем вопрос о том, что могут изображать подобные связи и как мы с ними должны работать? Эти два вопроса я и хочу сегодня обсудить.

По поводу первого вопроса при общем заходе можно сказать очень немного. Как бы мы ни брали исходный разборный ящик из двух блоков — просто как разборный ящик или вместе с наложенными на него зависимостями, или даже с какими-то связями — во всех случая мы не можем накладывать его на широкие области эмпирического материала и получать сколь-нибудь важные результаты. Содержание, которое зафиксировано в подобной двойной блок-схеме является все же слишком общим, а вместе с тем и слишком тощим. Поэтому, когда мы работаем с этими блок-схемами, прикладывая их к эмпирическому материалу, то мы, как правило, переходим к нашим структурным схемам.

Мы начинаем представлять процесс, обозначенный в первом блоке в виде некоторой последовательности объектных преобразований, или в виде последовательности замещений единиц объективного содержания знаками и их преобразованиями и т.д. и т.п. Но точно так же и средства, очевидно, должны представляться в некоторых структурных схемах и формулах; кроме того, наверное, мы должны зафиксировать те действия, в которые включены средства — прошлый раз я довольно подробно говорил об этом. Таким образом, в ходе теоретического анализа мы переходим от блок-схемных представлений к представлениям в структурных формулах, а затем уже эти последние относим к эмпирическому материалу.

Вот, наверное, и все, что здесь можно сказать, исходя из самой общей позиции. Поэтому на первых этапах рассуждения оказывается очень непонятным, какое отношение существует между блок-схемными и структурными представлениями. Хотя мы можем довольно подробно и детально зафиксировать способы употребления одних и других, то, что нас интересует — объективные содержательные различия, соответствующие этим двум видам схем — остается невыясненным.

Таким образом, мы начинаем анализ с употребления этих схем — с употребления их в отношении к эмпирическому материалу, в отношении друг к другу и т.п. — затем мы должны всему этому придать принципиально иную форму; всем этим различиям мы должны придать некоторую смысловую, содержательную интерпретацию. Мы должны сказать, что каждая из этих схем выражает строго определенное содержание и именно поэтому они употребляются таким образом и находятся друг с другом в таких отношениях.

Другими словами, мы должны приписать каждой из этих схем определенный смысл, а затем отнести этот смысл на нашу общую онтологическую картину, придав этим смыслам не только некоторое объективное существование, но и определенное отношение друг к другу.

Эта работа имеет прямое отношение к той проблеме, которая была поставлена в предшествующих докладах. Если вы помните, я очерчивал объектную область деятельности, часть из нее выделял как известное и описанное в схемах замещения, а другую часть, наоборот, объявлял неизвестной и утверждал, что она относится к тому, что мы называем кинетикой деятельности.

Таким образом, мы примерно представляем себе уже, с чем мы будем иметь дело в каждой области, но как соотнести их друг с другом — это остается неизвестным. Поэтому я должен перейти ко второму из названных мной пунктов и попробовать продвинуться в нем.

Первый вопрос, который здесь возникает: что значить наделить блоки нашего разборного ящика связями или зависимостями, что представляют собой сами эти связи.

Чтобы как-то попробовать ответить на этот вопрос, я обращусь прежде всего к тем способам работы, которые у нас уже сложились и которые мы как-то использовали. Они, как вы хорошо понимаете, складывались на интуитивном уровне, но теперь я хочу постараться понять, что собственно мы делали.

Анализ показывает, что мы выделяли, а затем фиксировали в значках стрелок, идущих от одного блока к другому, какие-то строго определенные эмпирические явления. Выделяя блок средств, мы говорили затем, что на основе средств строится определенный процесс или процедура. Говоря «строится», мы рисовали стрелку от средств к продуктам. Точно также мы говорили: процесс становится объектом рефлективного анализа и в ходе этого анализа из процесса выделяются некоторые новые средства; говоря слово «выделяются», мы опять рисовали стрелку, теперь уже идущую от процесса к средствам. Иногда мы говорили, процесс или процедура получаются из определенных средств. Точно также иногда мы говорили, что одни средства перерабатываются в другие и рисовали стрелку, идущую от одних процессов к другим.

Таким образом, всегда мы вели рассуждение по поводу каких-то кинетических процессов — строятся, выделяются, получаются, перерабатываются — или, еще чаще — и это будет более точная характеристика — по поводу каких-то наших действий.

Когда мы приступали к анализу массовой деятельности, то тогда же мы столкнулись с этой проблемой и довольно подробно ее обсуждали. Мы констатировали тогда, что в самой массовой деятельности как таковой не может быть никаких такого рода блоков и связей, какие мы рисуем в схемах. Мы отмечали там существование множества как бы сцепляющихся друг с другом деятельностей. И это правильно для любых видов деятельности. Предположим, что существует процедура решения какой-то задачи, зафиксированная в тексте. Этот текст — говорили мы — передается из одного места в другое или транслируется. Мы предполагали, что передача это всегда какая-то другая деятельность с этим текстом. Этот текст всегда оказывался включенным в деятельность по передаче, и именно деятельность осуществляла трансляцию. Точно так же мы говорили, что транслируемый текст усваивается человеком и выступает в качестве средства какой-то другой деятельности. Но как само условие, так и тем более употребление некоторых средств есть определенная деятельность.

Поэтому если мы элиминируем вещные оформления деятельности — вещи, знаки и все остальное, работающее в качестве элементов деятельности — и будем представлять единицы деятельности как таковые — а мы пробовали это делать, то тогда мы все это должны будем изобразить как примыкание одних единиц деятельности к другим. Если поднять материалы тех лет, то вы увидите, что мы довольно подробно обсуждали виды и способы сцепления деятельностей друг с другом. Но обычно мы не углубляемся в вопрос о том, как и за счет чего происходит сцепление разных видов деятельности, мы производим схематизацию смысла, введенного нами понятия, просто фиксируем сам факт сцепления и изображаем его с помощью специального значка связи.

Если предположить, что некоторая деятельность-I была воспроизведена в виде деятельности-IV с помощью деятельности-II и деятельности-III, то мы обычно изображали это, зарисовывая сначала деятельность-I, потом деятельность-IV, а потом, элиминируя деятельности II и III, рисовали просто стрелку связи, идущую от деятельности-I к деятельности-IV. Мы изображали деятельности II и III, но не как таковые, не как деятельности, мы придавали им совершенно особое и специфическое выражение. Мы трактовали их в качестве деятельностей, а рассматривали их как механизм, обеспечивающий тот или иной перенос деятельности из одного места в другое или, наоборот, как механизм преобразования деятельности из одного вида в другой и т.д.

Значит, за значками связи скрываются тоже какие-то деятельности, но, обозначая одни как элементы, а другие как связи, мы задаем различный подход к ним и различную их интерпретацию в зависимости от того, какой механизм мы хотим и должны объяснять. Если в качестве примера мы возьмем механизм в виде колесной зубчатой передачи, то при схематическом изображении его мы всегда сможем задать крайние колеса, а весь промежуточный механизм передачи вращения от первого колеса к последнему представить в виде стрелки связи, по которой движение как бы передается из одного места в другое. Последний случай совершенно аналогичен предыдущему, относящемуся к деятельности.

Таким образом, и мы уже не раз обсуждали это, связь как таковая не имеет непосредственного материального выражения, это есть особый способ схематизации некоторых групп рассматриваемых нами явлений.

По этой схеме мы можем рассмотреть смысл наших выражений: процедура строится на основе средств, средства выделяются из процедуры и т.п. За этим всегда стоит некоторая деятельность, создающая определенный продукт, а мы выделяем этот продукт, фиксируем его в изображении связи и говорим, что одно состояние связано с другим.

Когда мы таким образом, в виде связей, изображаем некоторые процессы или деятельности, то при этом совершенно естественно происходит расщепление средств. Тогда средства распадаются на то, что мы раньше называли материалом, и на то, что называлось собственно средствами. Материал это то, из чего строится процесс, как бы строительные кирпичики, средства — это то, с помощью чего строится процесс — планы, регулятивы, вообще орудия, средства в собственном смысле этого слова.

Но если предположить, что средства в широком смысле слова распадаются на две группы — материала и собственно средств, и мы теперь должны в наших схемах изображать вместо одного блока средств два блока, так тотчас же должно будет произойти и обычно происходит соответствующее изменение изображения связей. Мы вынуждены говорить, что процедуры строятся из материала, а средства при этом управляют этим строительством. У нас появляются особые интуитивно схватываемые связи и отношения: например, отношения управления или отношение «служить собственно средствами».

Ясно, что, в принципе, такому процессу членения и детализации нет ни конца, ни края. Благодаря этому все блок-схемные представления оказываются каким-то удивительно производящими и необоснованными. Я пока не знаю, нужно ли по поводу этого радоваться или, наоборот, огорчаться. Может быть в том, что схем этих много и они могут строиться весьма правильно заключен не недостаток, а, наоборот, великое их преимущество. Может быть за счет этого мы приобретаем новые весьма мощные и широкие возможности; надо только научиться ими пользоваться и управлять ими, знать, когда какие схемы можно строить и использовать, и что из этого в каждом случае можно получить. Во всяком случае, сейчас это стоит как вопрос и в общем виде я сформулировал бы его так: имеется море Лейбницевых монад, они как-то взаимодействуют друг с другом и скрепляются в более сложные комплексы, чтобы как-то описать этот объект, мы некоторые из монад должны считать элементами целого, а другие, наоборот, элиминировать и представлять как обеспечивающие или осуществляющие связи; тогда возникает вопрос, какие собственно расчленения мы можем задавать этому морю монад из деятельностей, какие связи в нем могут существовать — комплицирование, управление и т.п.

Здесь необходима какая-то единая точка зрения и какой-то единый подход, которые ввели бы все это многообразие в какие-то закономерные и сравнительно легко обозримые рамки. Эта позиция должна дать нам представление о том, что можно и что, наоборот, нельзя делать в этой области. Все это — вопрос, который, на мой взгляд, является для нас сейчас одним из самых главных.

Если вы вспомните то, что я говорил прошлый раз, то заметите, что мы здесь оказываемся как бы сдвинутыми в своем исследовании еще раз вверх и вправо, то есть в область средств. Сначала мы исследовали мышление и тогда в качестве средства выступало понятие деятельности, потом мы исследовали деятельность и тогда в качестве средств выступали понятия системы и структуры, а сейчас основным объектом исследования становятся сами системы и структуры. Но где средства анализа для этого? Найдем мы что-то в качестве таких средств или не найдем, мы во всяком случае уже вышли к этой проблеме и должны ее как-то обсуждать.

Поставив этот общий вопрос, я хочу резко сузить область своего рассмотрения и рассказать об одном очень эффективном и многозначительном результате, который был получен около года назад В.М.Розиным и связан с определенным пониманием этих структур, а именно с пониманием их как некоторых машин — это чисто условное название — и как некоторых организмов.

Но прежде чем перейти к этому вопросу, еще несколько слов о самих структурах в ответ на замечание В.М.Розина.

Когда мы смотрим на море монад, то мы пользуемся для представления его тем или иным понятием структуры. Суть этого подхода в том, что мы выделяем в очерченном нами объекте множество разнородных элементов и единиц, затем некоторые из них объявляем «подлинными элементами нашей системы» — тогда они обладают какими-то атрибутивными свойствами — другие же монады, наоборот, не фиксируются нами как таковые, но часто присутствуют в виде связей. Поскольку во всех случаях такого рода мы работаем в схемах двоякого знания, я могу утверждать, что я всегда вижу сам объект, то есть все множество составляющих его монад, но некоторые из них я фиксирую как элементы системы, а другие, наоборот, элиминирую, объявляя связями.

В чем основание для такого разграничения и разделения всех этих образований, я до сих пор не понимаю. Например, один человек — начальник и рассматривается нами как активный деятель, а другой — связной; между ними как людьми нет никакой разницы, но связного мы можем заменить средствами проводной связи как орган он не будет действовать в нашем представлении объекта. Но это легкий пример и его в общем-то можно объяснить. Что же касается деятельности, то у нас пока нет системно-структурных представлений ее, а поэтому в общем случае не так-то легко объяснить, почему мы те или иные монады деятельности в тех или иных случаях выделяем, одни в качестве элементов, а другие элиминируем и сводим к связям.

Когда мы нарисуем ту или иную структуру системы деятельности, то мы хорошо понимаем разницу между элементами и связями — но всегда благодаря этой структуре и сквозь призму ее. А меня сейчас интересует другое — по каким основаниям и какими средствами рисовать в каждом случае одну, а не другую структуру? Другими словами: где те позиции, которые задают нам способы структурного виденья моря человеческой деятельности, с которым мы имеем дело? И еще можно сказать, что у нас сейчас не хватает гипотез в отношении возможных структур массовой деятельности. И до тех пор, пока у нас их не будет, нам будет казаться, что каждая создаваемая нами схема весьма произвольна. Теперь я возвращаюсь вновь к идее машины.

Эта идея была изложена В.М.Розиным впервые при анализе методов нашей работы. Примерно также, как я это делаю сейчас, он рассматривал историю развития наших представлений о деятельности и в этой связи ввел сначала идею, потом представление и, наконец, даже понятие о машине. По сути дела и фактически, эта идея была развертыванием и модификацией другого нашего представления, которое вырастало из принятого у нас анализа значений и вообще знаковых структур. На одном из прошлых докладов я рассказывал вам об этом методе.

Предположим, что у нас имеется некоторая знаковая структура, и мы хотим ее исследовать. Как известно, в этих случаях мы прежде всего обращаемся к анализу употреблений знаков. Мы выясняем, где и как она должна «работать». Классический случай, на котором вводил свои основные представления Розин: разливы Нила, стирающие конфигурацию полей, которые каждый год вновь должны быть восстановлены.

Спрашивается, какие средства могут обеспечить такое восстановление? Обратившись к конкретной истории, в которой эта задача решалась, мы обнаруживаем среди знаковых средств, во-первых, алгоритмы измерения «сторон» полей, а во-вторых, определенные рисунки полей, которые дают возможность относить данные алгоритмы к полям того или иного вида — треугольным, прямоугольным, трапецеидальным и т.п.

Таким образом, у нас оказывается знаковая структура, содержащая два разнородных элемента и, как оказывается, только она обеспечивает решение задач. Рассматривая деятельность по восстановлению полей, мы выводим из ее структуры определенные требования к характеру и структуре знаковых средств. Потом оказывается, что эта же самая знаковая структура должна быть включена в какую-то новую деятельность, анализ последних позволяет вывести и определить вновь складывающиеся употребления к самой знаковой структуре.

На этой основе можно, например, предсказать, какими должны быть более развитые знаковые средства, и потом, когда мы проверяем это в истории, то обычно оказывается, что представление было правильным. Поскольку старые употребления знаковой структуры остаются и к ним все время добавляются новые, то знаковая структура растет и усложняется, почти не теряя своих структурных элементов. «Черты», заданные прежними употреблениями, каким-то образом соединяются с «чертами», заданными новым употреблением.

Такова та методика, которой мы пользовались при исследовании знаковых структур. Она с самого начала очень четко осознавалась нами и фиксировалась в понимании и соответствующих понятиях. С какого-то момент мы попробовали, кроме того, ее изобразить в некоем объективированном плане. Из этого изображения родилась очень занятная структурная схема. Фактически она лишь выражала в графической форме основную идею усложнения знаковых структур по мере появления новых видов и способов употребления, входящих в них знаков.

Я попробую изобразить ее в самом схематическом виде.

Обозначим кружком рассматриваемую нами знаковую структуру, взятую на каком-то этапе ее существования. Затем зададим некоторое новое употребление этой структуры; предположим, что она должна выступать в роли определенного средства при решении каких-то задач. Это новое употребление как бы переводит или преобразует знаковую структуру к другому, более сложному виду. Потом на это новое состояние знаковой структуры накладывается новое более сложное употребление и, соответственно, структура преобразуется к новому виду и т.д. и т.п. Может так получиться, что на какую-то знаковую структуру будут наложены параллельно два разных употребления и тогда она преобразуется к двум разным состояниям.

Если вы взгляните на этот рисунок, то увидите, что это лишь графическое изображение — причем «графическое» и в смысле графа, хотя здесь есть некоторые нюансы — того, что делал при исследовании знаковых структур исследователь. Но эта работа исследователя предстала теперь перед нами в виде некоторого объективного процесса или объективной структуры.

Поэтому теперь мы можем с ней оперировать и манипулировать. В частности, мы можем мысленно как бы вынуть знаковую структуру из той системы, в которой она сейчас задана. Тогда круги выступят в виде чистых ячеек или мест. Мы сможем задать вопрос: а что, собственно, изображено во всей этой структуре, что там осталось после того, как мы вынули сами знаковые структуры? В частности, мы сможем поставить вопрос, что представляют собой переходы от одной ячейки к другой.

Конечно, мы можем трактовать это изображение как изображение тех преобразований, которые происходят со знаковыми структурами; мы сможем говорить, что знаковые структуры в этом процессе преобразуются. Такое истолкование оправдано, но лишь в диахронном плане. Но ведь, кроме того, перед вами оказалась уже развернувшаяся структура и вы можете поместить ее в музей или в арсенал знаковых средств деятельности. Там вы будете иметь структуру, которая получилась после того, как она прошла все нарисованные нами места или ячейки. Мы вынули саму структуру, но оставили в некотором статическом изображении путь, пройденный ею. И теперь мы сам этот путь со всеми его ячейками и приходящими к ним связями или функциями можем рассматривать как некоторую статически и постоянно действующую структуру.

Именно здесь появляется или вводится понятие о машине, через которую как бы проходила или протаскивалась обрабатываемая деталь — исследуемая нами знаковая структура.

Вначале она была ни чем иным, как некоторой заготовкой, а пройдя через все изображенные нами ячейки машины, она приобрела нужный нам вид, тот самый, который сейчас задан в конечном состоянии, в музее или в арсенале.

⇐ Предыдущая 46 47 48 49 50 51 525354 55 Следующая ⇒